Как трава растёт

        Былинка спорыша. Она словно выпрыгнула из сухого песка и теперь стояла на одной ножке, растопырив четыре бледных листика и озираясь вокруг:  где же остальные? Но, насколько хватало её, травкиного  зрения, кругом  лежал  серый песок, на который нет-нет да и плеснёт тонкая речная волна. А вверху – линялое небо и слепящее солнце. Жгло оно беспощадно, а ломкая наивная былинка тяну-
лась к нему, к источнику своей жизни и гибели. «Жизни и гибели, - молча рассу- ждал Пётр Ступин, вдруг ощутив спиной палящий солнечный жар.- Тут понять надо…» Сзади возникли хрусткие шаги – подбежала дочка Иринка и плюхнулась рядом мокрым животом на песок, обдав Ступина знобкими брызгами.

- Ты что это тут, папка, рассматриваешь?

- Да вот, - тронул он пальцем былинку. - Та качнулась и упрямо выпрями- лась. - Одна одинёшенька растёт, а – растёт ведь.

- Во нахалка! - пошутила Иринка. То ли пошутила, то ли сказала просто так, лишь бы чего-нибудь сказать. Вот эта её манера – скажет, и не знаешь, как понимать, - появилась у неё без Ступина, её отца.

Почти пять лет тому назад она провожала его «до соседнего дома» как велела мама, и не знала, что папка уезжает навсегда. «Зачем ребёнку душу травмировать?» - решили оба Ступины – муж и жена.  Бывшие. Расстались ведь  по-хороше-
му. Людмила пришла к окончательному выводу, что никогда Петра не любила. Обычно  такие выводы у женщин  не  бывают  беспочвенными.  Как  потом  оказа-
лось, Людмила не была исключением из обычая, а почвой оказался новый инженер в управлении завода – с чёрной бородкой и белой «Хондой». Но это уж выяснилось потом. А тогда Пётр Ступин уезжал в другой город. Он не обнаружил в себе никакой аналогии с разочарованиями жены и не нашёл в себе сил оставаться в одном городе с нею.

Теперь его подмывало спросить дочку, катает ли её дядя Игорь на машине, но это чем-то походило бы на шпионаж или, того хуже, на мстительное злорадство,  если бы ответ последовал отрицательным, и Пётр не спрашивал. Не говорила и дочь. Значит, дядя её уже не катал. Впрочем,  какое  теперь это  имеет  значение?
Оно и раньше не имелось. И нечего думать об этом. Иринка, например, не  спрашивает, почему у папы так затянулась командировка?

Письма писал он редко. Получал ещё реже. Участливые товарищи  советовали  набраться твёрдости, выбросить из сердца «это дело» и заняться своей жизнью. Вон сколько незамужних вздыхает: «Такой товар пропадает!» Но Пётр, иногда неожиданно для самого себя, оказывался на почте в отделе «до востребования». Незамужняя красавица за барьером  обжигала его взглядом  и  сочувственно
вздыхала, и смотрела ему вслед, подперев кулачком подбородок. Но он этого не видел. Да и зачем было видеть? А разговоры всякие бывают.

И вот не выдержал – приехал. К Иринке, разумеется, к кому же ещё? Люся… Людмила как будто бы обрадовалась его приезду. Но, возможно, что это пробудилось в нём старое ощущение, когда он, обычно по ночам, возвращался из командировок, а она встречала его, сонная, в накинутом халатике и в тонкой прозрачной сорочке – тёплая, мягкая... Его руки и сейчас привычно потянулись к ней.
 
Он каким-то внутренним усилием заставил их опуститься. Нечто подобное произошло и с Людмилой. Между ними несколько мгновений трепетно налаживался радостный контакт, но так и погас, как гаснет вспыхнувшая  спичка, если держать её вверх головкой. На этот раз он пришёл утром. Рассвета дожидался  на  громозд-
ком деревянном вокзальном  диване, рисуя в своём воображении картины, из-за которых учащённо билось сердце и хотелось пойти и ворваться, и застать… Чего застать? Кого застать? Какое твоё дело? Ты же к дочке приехал!

Иринка  ушла в магазин за хлебом. Пётр взял чемодан и повернулся к выходу.

- С чемоданом в магазин пойдёшь? Оставь, не обворуем.
 
        - Я…- Он не знал, что ответить Людмиле, но знал, что чемодан здесь оставлять нельзя. Нельзя потому, что это ЕГО чемодан. И ещё. Если оставить чемодан, то что-то должно сдвинуться, разрушиться в той тоненькой льдинке, которая разделяла их сейчас, а она была, пожалуй, единственной его хрупкой защитой.
- Я его в гостиницу отнесу,- сказал он и посмотрел ей в лицо, пытаясь избразить улыбку, но не был уверен, уместна ли она будет. У Людмилы похолодели глаза и дёрнулся к низу уголок рта. Нет, он не дал спичке погаснуть самой, он дунул на неё. Зачем? Кто знает… Может, так лучше.

Иринку он встретил возле дома, и в первый миг у него возникло ощущение, что он смотрит телепередачу, а кто-то крутнул ручку «размер по вертикали», и дочка его на экране стала тонкой и длинной. Вот это выросла! Она без внимания прошла бы мимо, не загороди он ей дорогу и не окликни. Дочь остановилась, перехватила авоську с хлебом и, держа её перед собою в двух опущенных руках, чуть склонила набок голову.

- Папка, ты что ли?

Вечером, собирая со стола звонкие рюмки, Людмила с иронической ноткой  в голосе сказала:

- Ты собирался в гостиницу.

Эту нотку Пётр ощутил, и ему стало неловко, как человеку, вдруг понявшему, что он лишний в этой компании. Он взглянул на дочку, сам не зная зачем и с какой надеждой. Она торопливо жевала шоколадную конфету «Тузик», папин подарок, и стреляла глазами то в папу, то в маму, словно следила за интересной шахматной партией. Проглотив, она сказала:
 
           - В гостинице, конечно, удобней.

И не понял Пётр, что она имела в виду. То ли его уход послужит оскорблением их гостеприимству, то ли неудобно ему оставаться здесь, с разведенной женой. В четырнадцать лет девочки уже много понимают, если не всё подполье взаимоотношений мужчин и женщин. Да и чемодан был уже в гостинице.

Сосед по номеру не раздетый лежал на койке и листал какие-то документы, сколотые большой скрепкой. Он приподнял очки и вместо приветствия сказал:

- Как вам это нравится? В ресторане не то что «Муската», а вообще нет никакого порядочного вина. Одно это… Волжские мотанечки.

- Я не был в ресторане.

- А где вы ужинали?

- У… У одних знакомых.

Сосед пожевал губами, будто пробовал на вкус сказанное Ступиным, потом затолкал свои документы почему-то под койку.

- Скучища. Даже не с кем пульку расписать. Вы как насчёт пульки?

- Никак.

- То есть?

- Предпочитаю  шахматы.

Сосед снова пожевал губами, затем грузно встал с койки и, намурлыкивая мотив какого-то старого романса, ушёл.

Пётр окинул взглядом комнату. Обои подобраны со вкусом – к мебели, не навязчивые. Две деревянные койки, заправлены кремового цвета лёгкими покрывалами. Простыни – белее не бывает. В гостиницах, разумеется. Ковровая дорожка, шёлковые портьеры, люстра двухсветная. Всё сделано для того, чтобы человеку здесь было уютно. Но уюта Пётр не чувствовал. Как не чувствовал он его и в своей холостяцкой  комнатухе в  заводском общежитии.  Сам с собой наедине. Когда это
долго, - это жутко. Он подошёл к окну. За распахнутыми створками недвижно стояла густая ночь. Как на дне тропического океана, подумал он. За стеной слышались торопливые возбуждённые голоса и звон стекла. Эх, человек русский, ресторан-то ещё работает. Эта мысль о чрезмерной русской простоте лишь мелькнула в голове, в следующий миг думы его были уже далеко. Людмила, считай, не изменилась. На кухне в раковине всё та же стопа немытой посуды, зато в комнате и в спальне поневоле ступаешь осторожно, боясь нарушить крахмальную чистоту. А Иринка выросла… На мать похожа. Даже походка её – будто строчку ровную ведёт. Красиво ходит Людмила. Да и вообще – красивая она женщина. Могуча в ней женская притягательная сила. А как она сказала «Ты собрался в гостиницу»! От этих слов душновато стало, кровь ударила в голову. Без дешифровки всё ясно. Да вот Иринка… Подросла, маму догнала. Людмила тоже была такой же худенькой  когда-то – прижмёшь покрепче – того гляди переломится. Теперь раздалась вширь. Не так уж, чтобы очень, но всё же… Ямочки на локтях появились…Нет, они тогда уже были, когда приезжал по ночам из командировок. Он вдруг до лёгкого испуга реально ощутил теплоту и тяжесть её рук, и зовущую упругость сосков сквозь ситчик рубашки… Фу, ты! Когда это было? Нет ничего этого теперь. И не нужно. И – к чертям! И хватит об этом. Вот Иринка подросла…

Он не слышал, как вошёл сосед, а шахматы, принесённые им, показались маленьким недоразумением, даже бессмысленностью.

- Поздновато уж.

- Время детское, - возразил сосед и высыпал фигуры из доски на столик. «Наверно, руководитель какой, - подумал Ступин. - Ему и в голову не приходит, что могут быть какие-нибудь возражения.» И тут же пришла ребячья мысль: «Если выиграю – сё будет хорошо.» Спроси его тогда, что будет хорошо? Ничего не смог бы ответить. Он испугался бы такого вопроса, потому что то, что ему понево-
ле думалось, было по сути мужской слабостью.

Ступин был серьёзным шахматистом и легко выиграл первую партию. Растерянный и вызывающий доброе сочувствие сосед, автоматически повторяя фразу «В шахматах интересен сам процесс игры, а не результат», снова расставил фигуры.

- Не гостиница, а чёрт знает что, - сделал сосед заключение, накидывая на себя одеяло. Потом сдвинул его к ногам и спал лицом к стене, выставив Петру напоказ широкую мохнатую спину – само выражение сердитости и обиженности.

Ступин же долго не смыкал глаз – потягивался и чёрт-те чему улыбался.

Он каждый день с утра заходил за Иринкой и, стараясь не смотреть в сто-
рону Людмилы, которая вертелась перед зеркалом, собираясь на работу в свой гастроном, уводил её с собой. Они ходили в кино, на пляж или просто бродили по городу, и Ступину иногда лезла в голову стыдящая мысль: «Как бездомные». Разговоры вели в основном об учёбе, о школе. Он считал, что для них сейчас это глав-
ная тема. Но вот в отношении самой Иринки его почти не покидала некая неопределённость. Она уж очень легко тарахтела словами. И ещё Ступин заметил, что она постоянно смотрит куда-то в сторону, то в одну, то в другую. А ему хотелось заглянуть ей в глаза. Не удавалось и потому он не мог понять, то ли дочь брала его  слова  на заметку, то ли  вообще  принимала их как безделушки  в  подарок,  и
гнула своё. С математикой, например, они не нашли общих точек соприкосновения. Русский?
- Ты думаешь, что писатели пишут без ошибок? – спрашивала она, останавливаясь возле киоска с мороженым и глядя куда-то вдоль улицы. Он тоже остана- вливался, автоматически опускал руку в карман за деньгами и стоя слушал её, и ощущал внутри себя ту самую неприятную неопределённость, из-за которой чувствовал себя мальчишкой, заблудившимся в родном городе.

- Покупай, покупай, чего стоишь попусту? – побуждала его дочка. Шли да- льше. Она хрустела вафельным стаканчиком, а он втолковывал ей банальные истины.

-  Учиться  надо хорошо, Ирусик. Приложить все усилия…

- Силы папка, надо расходовать экономно: жизнь длинная, как марафон.

- Вот, вот, длинная,- взбадривался Ступин, радуясь, что поймал дочку на слове, - значит, надо к ней серьёзно готовиться, кто получит прочные знания в школе, у того больший выбор профессии, работы…

- А – брось. Это мальчишкам надо найти удачную работу, а девчонкам важно удачно выйти замуж.

Пётр чувствовал свою правоту, настолько очевидную, что для неё не нужны доказательства. Какой смысл доказывать, что существует воздух или вот эта речка, песок. Они и так есть. А за эти вот дочкины слова хотелось взять Людмилу за шиворот… Но он, стараясь поймать иринкин взгляд, устремлённый куда-то мимо не- го, робко спрашивал:

- Ты это серьёзно?

- А что?

Пока Ступин стоял, мучительно соображая, что означает это «А что?», она сбросила прямо на песок пёстренькое платьице и, закидывая пятки в стороны, побежала к воде. Вот так и Людмила – пятками, подумал он. Ярко выделялись дочкины красные трусики и такая же полоска поперёк спины. Он всё смотрел на эту полоску и  крепко тёр пальцами подбородок.

И вот теперь. Перед его глазами торчала былинка спорыша, а дочка, подгребая под грудь песок, касалась Ступина прохладным мокрым телом.

- Ты никогда не задумывалась, как трава растёт?

- Трава? А что тут задумываться? Ну, тянет сок из земли. Капилляры там какие-то. С законами… Брось, папка, всяким мусором голову забивать. Тебе что, ботанику сдавать?

Что-то мягко и нерешительно изогнуло губы Петра – то ли усмешка снисходительная, то ли грусть.
- Ботаника тут ни при чём. Травинка – она живая, только передвигаться не
может. Где появилась, там и растёт. В этом вся её трагедия… И ещё знаешь, что её губит? Доверчивость. Она ж, как малый ребёнок, ничего не боится, ничего не опасается. Верит в доброту других,  потому что сама никому зла не причиняет. Видишь, как  она доверяется солнцу? Листочки подставила, точно ладошки под дождик…

- Пака!

Иринка смотрела на него круглыми людмилиными глазами, и он почувствовал себя так, будто его застали за какой-то пустяковой глупой детской забавой.

- Ты чем себе мозги засоряешь? Трава она и есть трава. И, кстати, сорняки бывают, вот. Ты лучше это самое,- она перевернулась на спину и локтями прик-рыла глаза от солнца, - купи-ка мороженого.

- Мороженого? – Он сел, окинул взглядом пляж с распростёртыми  кое-где ленивыми телами. – Что-то не видно, Ирусик. По-моему, тут вообще ничем не то- ргуют.

- А ты забыл, где покупал?

- Так это далеко.

- Я потерплю.

- А, может, ты сама, Ирусик? Тебе только платьице…

И  умолк,  наткнувшись  на жёсткий  дочкин взгляд из-под локтя.

          - Ты ж мужчина, - холодно улыбнулась она.

Ступин подтянул к себе брюки, свёрнутые квадратом, сощёлкал с них песчинки. Брюки надевать не хотелось. Пришла на ум одна из партий с соседом по номеру в гостинице. Тогда ему не хотелось делать очевидный, какой-то обнажено логический ход, так как догадывался, что именно этого хода и ждёт соперник, рас- считывая, что он будет продолжением его, а не  Ступина, партии.

           Брюки остались лежать на месте. Иринка всё так же лежала, прикрыв глаза локтями, с едва  заметной улыбкой на губах. Упрямо торчала травинка из песка. Палило солнце. Хотелось прохалды. Он встал и пошёл к реке. Разбежался. Вода обдала металлическим холодом, но через несколько мгновений, как бы опомнясь, ласкала струящимся по коже холодком. Немного отплыв от берега, он оглянулся. Иринка приподнялась и, упершись сзади локтями в песок, смотрела на него. Что выражало её лицо, отсюда не разобрать, но поза выдавала какое-то стартовое состояние. Ему почему-то подумалось, что к спине её прилип влажный песок, и теперь осыпается серыми крошками. Ему стало жаль её, как бывает жаль всхлипыва- ющего ребёнка, поставленного в угол за какую-то незначительную провинность, которую он и совершил-то ненароком.  Иринка,  ясно,  не  всхлипывала.  Она,  мо-
жет, и забыла уже о мороженом. Пустяки это – мороженое, но Пётр быстро заш- лёпал сажёнками к берегу. Он  спешил к дочке, как на выручку. Мокрый, сверкая каплями на солнце, он рухнул на песок рядом с нею. И снова – прямо перед глазами былинка спорыша. Он потрогал её пальцем. Упругая. И дерзкая что ли?..

- Ирусик… Так как всё-таки трава растёт?

Он услыхал вздох.

- Ты в отпуск приехал или насовсем? А то она ходит по квартире из угла в угол, как гиена в клетке.