Законный брак

Разговор уже заканчивался, потянулись всякие «…ну … ладно», и тут Света оживилась: «Да! На днях Майка встретила на Садовой».  Сердце ёкнуло. Когда-то я была замужем за Майком. Недолго, правда.
- Ну, как он? – спросила я с деланным равнодушием.
- Солидный такой. С девочкой своей.
- С подружкой?
Света смеется:
- Ты что? Он давно женился.  Дочка уже в первом классе.

Опять кольнуло. Дочка, да еще такая большая. Подруга вмиг это почувствовала и решила взбодрить меня:
- Господи! Ты жалеть вздумала? О чем там жалеть?
- Неееет, - подхватила я, быстрее и  охотнее, чем требовалось.  - Не о чем жалеть. Вот шрамик на носу остался. И хихикнула. Подруга, конечно, про шрамик забыла, но углубляться в  воспоминания не захотела. 
- Вот и хорошо, что только шрамик, - и мы стали прощаться и чмокаться в трубку.

В молодости все мы были в одной большой компании: я, Майк, подруга Света. И еще половина города. Лиц уже не помню, не то, что имена. Все ровесники, все только что после институтов. 

Тогда еще было распределение. То есть, после института шел работать не туда, куда захотел,  а куда послали. Бывало, что удачно, но чаще – дыра дырой. По распределению надо было отработать три года, считай, потерянное время.

Все друзья из нашей компании  сидели  в НИИ, проектных бюро, КБ. На работе «молодые специалисты»  были на побегушках. Изнывая от безделья, мы слонялись по коридорам, ходили друг к другу пить чай, тайком вязали на спицах, спрятав клубок шерсти в ящик стола. Почему-то старшие все нам спускали. Считали нас  неизбежным злом. А, может быть, им самим особенно нечем было заняться. В первый год я так и не смогла  толком понять, чем занимался наш отдел.

По вечерам после работы нас носило по городу. Мы ломились туда, куда ломились все. Ломились на джазовый джем-сейшен в ДК на окраине, на выставку московского художника в Манеже, на солиста в филармонию, на закрытый показ в киноклуб, в кафе «Висла», где у барной стойки висели качели на цепях.

Когда ломиться было некуда, а разъезжаться по домам не хотелось, решали, к кому бы завалиться. Выбирали просто. Нужна была свободная от родителей квартира, стереоустановка и вино. Девочки признавали только румынские Муфатлар и Котнари в высоких бутылках, мальчики пили водку.

Чаще всего ехали к Базилевским, Майку и Лиле, брату и сестре.

С Майком я познакомилась на свадьбе подруги. Мы танцевали под большой оркестр, и я слушала, как Майк разбирает, кто фальшивит, кто нет, и в какой тональности солист звучит лучше. Показалось занудством. Чтобы поддержать тему, сказала: « У меня сейчас ”Return to Fantasy”, дали на неделю».
-  А ты на чем слушаешь? – насторожился Майк.
- На «Электронике».
- Ыыыы, - скривился он. – Запилишь. Приезжай ко мне. Лучший звук в городе услышишь.

Базилевские жили на самой окраине. Там, на кольце трамваев и автобусов между шоссе и новостройками тянулись  две улочки деревянных домишек.
Брат с сестрой занимали половину дома. На второй половине жила их старая глуховатая бабуля. Был у них и отец. Но тот, после давней смерти первой жены, матери Лили и Майка, не останавливал активного поиска, и жил не то с третьей, не то с четвертой женой. 

Самой большой гордостью Майка  была его голландская стереоустановка. Он любил рассказывать как ездил в Москву покупать ее у известного певца. А потом летел назад, держа на коленях самые хрупкие  детальки.

- Лучшее стерео в городе, - хвастался Майк, настраивая верхи и низы любимой игрушки. Мощные «бэмс-бэмс-бэмс» бились о бревенчатые стены, звенели об оконные стекла.Здесь, на краю города, наше шумное веселье никому не мешало. Мы визжали и скакали как стая обезьян. По комнате кружили разноцветные блики. Тогда  казалось, что это и есть волшебный мир.

Была в том доме притягательная сила. Придешь – и с головой в молодое счастье, дружеское тепло. Народ там не переводился.

По-настоящему нас объединяла только молодость. Если присмотреться, мы уже тогда были очень разными. Но в молодости друзья нужны для действий. Вместе куда-то нестись, выпивать, танцевать. 

С годами друзей почти не остается. Хочется поделиться мыслями, пусть и не самыми сокровенными. А в ответ слышишь что-то банальное, плоское, для чего и голосовые связки-то не стоит утруждать. Махнешь про себя рукой, нет, не тот рядом с тобой человек.

У Майка водились деньги. Как и все мы, работал он по распределению после «корабелки» в каком-то КБ. А в свободные дни отправлялся с другом Сидом в  Вильнюс на польскую барахолку. Оттуда они тащили чемоданы, набитые «недельками». Трусики с цветными резиночками, уложенные по семь штук в пластиковую коробочку, расходились мгновенно. По словам Майка, «как дождь в Сахаре, не упав на песок».

За пару лет почти все вокруг переженились. Меня и Майка давно считали прочной парой. И, правда, у нас так много было общего.  Во-первых, все любили «Битлз», а мы - «Роллинг Стоунс». Во-вторых, у нас было одинаковое чувство юмора.  Мы всегда смеялись в одних и тех же местах. Когда танцевали, обнявшись, а Майк шептал на ухо: «Сможешь остаться?», внутри все сладко таяло.

Никаких «против» пожениться не было. А «за» - полно. Мне шел двадцать пятый, пора было замуж. Пару раз мне предлагали, но те варианты меня совсем не устраивали. А Майк мне нравился. Он милый, у него дар людей очаровывать. Он уморительный. Умел так рассказывать  смешное с серьезным видом, что все со стульев начинали валиться. А когда Майк говорил  о серьезном, то прикрывал глаза и откидывал голову. Эту манеру я тоже обожала. Ничего другого я в Майке не видела и не искала. 

Остроумие считала умом, незлобивость - добротой, равнодушие к классике оправдывала тем, что он рокер. Кто еще читает «Rolling Stone Magazine»? А Майк хоть ночью назовет кто какой диск когда записал. 

Моей маме Майк нравился. Да он всем нравился. Шапка кудрявых волос,  большой улыбчивый рот, трогательные очки. Природное обаяние. Ну, да, он любил легкие деньги. Но эти трусы, даже смешно, - это Сид его подбивает.
Когда мы подали заявление, никто не удивился. Майк дурачился, и всем, кто попадался под руку,    показывал в мою сторону и говорил: «знаешь, она такая умная, я боюсь ее, а вот приходится жениться». 

В ЗАГСе его назвали Михаилом  Александровичем,  и я не сразу поняла, что речь идет о нем.

Так мы поженились. После свадьбы я хорошенько разглядела домишко в ярком свете дня. Из-за раздвинутых  портьер в  окна било солнце, предательски светило на исшарканный линолеум и потертые обои. Каждое утро  надо было сражаться с газовой колонкой. Горячая вода сочилась только тоненькой струйкой. Ванна наполнялась за час. И мылись мы по очереди. Но здесь мы были с Майком одни. Переезжать к маме на Петроградскую не хотелось ни ему, ни мне.

Порывами я пыталась обуютить нашу комнату. Но Лилька вставала на дыбы с требованием: «оставь все как есть». Я жаловалась Майку, но ему  не хотелось лезть в бабьи дрязги. Он отшучивался, обнимал меня, говорил что-то вроде: «забудь, все это ерунда, давай сегодня ляжем спать пораньше, пока кто-нибудь не завалился».

Раз, в выходной, решила я повесить новые занавески. Забралась на стремянку, сняла пыльную бархатную портьеру и  стала вешать веселенькую дерюжку.  На шум прилетела Лиля:
 - Господи! Зачем менять? Зачем? Их еще мама вешала, мы к ним привыкли. Хорошо же висят, оставь!
И рванула вниз мою занавеску. Карниз не выдержал и рухнул прямо мне на переносицу (шрамик!).

Вечером  Майк увидел мой нос, залепленный пластырем:
- Что, упала?
Когда я, всхлипывая, жаловалась на Лильку,  Майк попытался отшутиться: «Дай подую». Но я оттолкнула его. Он  посерьезнел:
 - Ну, пойми, Лилька после мамы всегда считала себя хозяйкой семьи.

Я понимаю. Понимаю, что Лилька нас с Майком семьей не считает. И к  моему появлению в доме серьезно не относится. 
Но ведь я не лезу на место хозяйки.  Да пусть всё остается как было. Но грубости я не выношу. Так я пытаюсь объяснить Майку свою обиду. В ответ он вздыхает. Он любит  сестру, у них хорошие  отношения,  и ему не улыбается ссориться с ней.

В дверь звонят. Отношения мы больше не выясняем. Майк идет на веранду открывать дверь.  Лиля вскрикивает и радостно чмокает кого-то. Дуться в присутствии друзей невозможно. Мы дружно  накрываем на стол.

Скоро я поняла, что старых порядков мне не поменять и приспособилась к Лилькиному хозяйству. И мне уже стало казаться, что я не замужем, а просто заночевала у Майка после очередной вечеринки.

Свою роль мужа Майк понимал просто. Он добывает деньги, остальное не его дело. Денег у нас было  достаточно.  Поездки в Вильнюс продолжались, и «недельки» обеспечивали нас с головой. Хуже было другое.

Свои семейные традиции Майк и Лиля свято блюли. Раз в месяц они навещали то отца, то тетку.  В гости мы ездили теперь втроем. А когда я просила Майка съездить со мной к маме, он почти всегда увертывался. - А почему Миша не приехал? – спрашивала мама. Мне нечего было сказать. Хоть и противно врать, но приходилось.  Обидно было и за маму и за себя.

Так и копится недовольство в молодых семьях. В каждой. Когда мы ходили в гости к друзьям, приятельницы, вызвав меня на перекур, нашептывали примерно одно:
- Мы каждый день грыземся. Надоело. Знаешь, он только с виду такой зайчик, а на самом деле -  редкостный свинтус …

Нет, до этого у нас не доходило. Мы по настоящему и не ссорились. Мелкие недовольства не тянули на  «свинтуса».  Главным было то, что мы не сближались. Этого я по молодости лет не чувствовала, и не могла понять.

На работе готовилось большое застолье. Защитилась Галя. Единственная из старших, кого мы, молодые, называли по имени и на «ты». Я помогала Гале продукты покупать. Мы бегали по магазинам, толкались в толпе, занимали очереди в отделы и в кассу. В очередях Галя взялась за меня:

- А ты когда в аспирантуру? Два года прошло, а все свитера вяжешь. Я-то из-за больного ребенка время упустила. И, что теперь? Дадут мне группу, и все. А мне сорок. Так и досижу до пенсии начальником группы, - вздыхала она.
- Галя, - ныла я, - ну кто же меня примет в аспирантуру? У меня и темы нет.
- Господи! Ну, у меня  новая тема будет. Сделай обзор переводов, я вставлю в отчет. Подумай!

Подумав, я обложилась журналами и словарями. Через полгода я подала заявление, и меня зачислили на аспирантские курсы. Нужно было готовиться  к вступительным экзаменам. Теперь свободного времени будет меньше. С мамой я аспирантуру обсуждала, и не раз, а с Майком нет. Как-то не получалось заговорить.

И вот, вечером я, наконец, объявила Майку и Лиле:
- У меня новость.
- У меня тоже,  – отозвался Майк.

Я уже успела заметить, что они с Лилей сияют.
- Начинай ты,  – прошу я.
 - Я буду шить новое пальто,  – торжественно объявляет Майк.
- А нужно? У тебя курток полно, - опешила я, не  понимая такого ликования.
Тут вступает  Лиля, ей тоже не терпится:
- Он будет шить пальто на Загородном,  у Гольдштейна. К нему по году в очереди стоят,  – она старается, чтобы и  до меня дошла вся серьезность семейной новости.
- Посмотри, вон - на диване! Сид достал мне итальянский  кашемир,  хаки, - глаза Майка блестели. - Будет тренчкот! Кокетка, погоны, пояс!
- Вот! – Лиля сует мне под нос глянцевый разворот с будущим творением Гольдштейна.
- Так это же Милан, - пытаюсь возразить я. - А не Загородный проспект.

Брат и сестра переглядываются, стыдят меня за «темноту» и называют  знаменитостей, уже обшитых Гольдштейном. Против этого  не попрешь, я сдаюсь.
- Ты в этом пальто будешь просто красавец! – соглашаюсь я, и мы  с Майком обнимаемся.

- А что у тебя? – спрашивает Майк, покачивая меня из стороны в сторону.
- В аспирантуру поступаю. Буду по вечерам ходить на философию и политэкономию. Экзамены вступительные.

Руки Майка разжимаются.
В комнате повисает  гробовое молчание.
- Поздравляю, ты женился на Софье Ковалевской!  – прыскает Лиля.
- Действительно, зачем тебе это? Столько лет убьешь, - Майк неприятно удивлен.
- Надоело вязать свитера на работе. Что толку сидеть так? Надо чем-то  заняться, - убеждаю я. Самой-то мне уже все ясно.
- Как хочешь, - отзывается Майк. Видно, что новость его сразила.

Я захламила дом бумагами. Читала, писала, приносила с работы напечатанное. 
Майк смотрел на все это недоверчиво. Ему ещё не верилось, что я взялась всерьез. Наверное, надеялся, что это так,  блажь на время.

Стало ясно - от жизни нам нужно разное. Я хотела продвинуться на работе. Диссертацию за меня никто не напишет, года три нужно будет повкалывать. Я была готова к сложностям, и это меня бодрило. Майк  не любил сложностей. Он узнал простой способ доставать большие  деньги. Сейчас у него это хорошо получается. А завтра? Вот завтра об этом и будет думать.

Недовольство друг другом копилось. Видя, как  я сижу на кухне с конспектами, друзья стали реже к нам заглядывать. Облюбовали другое место. Туда и Майк теперь таскался. Но я отчетов от него не требовала. Какая разница, куда муж таскается? Кто в сауну, кто на футбол.  А Майк - любимец компании, король застолий. Тоже хобби. 

В обед ко мне на работу забежала жена Сида. Мы притулились к стенке в вестибюле. С  деланным сочувствием  и плохо скрываемой радостью от участия в скандале, Сидова жена начала «серьезный разговор». Оказывается, на вечеринках рядом с Майком околачивается девица. Она в компании недавно. Переводчица с финского,  одета в «фирменные» тряпки, зад как у кобылы.  Они с Майком все время торчат в ванной.

- Не я, так другая бы рассказала, - оправдывается жена Сида, глядя, как каменеет  мое лицо. - Об этом все уже знают. 
- Действуй, пока не поздно, не стань посмешищем, - заканчивает она решительно.

Странно, думала я. Боль я почувствовала, гадость тоже, а вот ревность -  нет. Наверное, я не люблю Майка, никогда не любила и он мне уже  не нужен. Ни он, ни эта не сложившаяся семья мне сейчас не важны. Сейчас мне важнее, попаду ли я в сборник докладов.

Когда люди узнают друг о друге что-то неприятное, ужасное, приходится выяснять  отношения. Ведь надо же как-то жить дальше. Мне сейчас не нужен конфликт. Ведь настоящей семьи нет. Что нас с Майком связывает, кроме привычки спать под одним  одеялом? Всю жизнь не протанцуешь под голландскую стереоустановку.  Не сейчас, так потом наши пути разошлись бы и без помощи этой «финки».

Когда я втихаря съехала к маме, это никого особенно не взволновало. Майк позвонил  мне на следующий день. И спросил, как ни в чем не бывало: «тебе у мамы удобнее заниматься?». Судя по тону, его устраивал такой поворот событий.
- Мне так удобнее жить, - ответила я с вызовом. Вот артистка! На другом конце трубки молчание, а потом – короткие гудки.