Эра святотатства - 1

.... Ещё квартал прошагал. На перекрёсток вышел – наискось церковь, переделанная в пекарню. Люська в ней работает. У церкви колокольня высоченная. Голову задрал. Аж круженье началось в ней, но лишь на секунду-другую. Чуть не в небеса громадина упирается. Креста нет, но на  поверхности купола прореха – кусок железа выдран.
«Это-то зачем? – но заморачиваться на дыре не стал, а подумал ещё – никак с этой пекарней не разминуться. Знать судьба водит. И не напрасно.
Снова глянул на колокольню.
«Высотища то! Вот бы забраться….» – мысль в голове мелькнула. Ещё и вспомнил, что альпинистские причандалы у него в гостинице.
Затем поглядел на церковь. Взгляд уткнулся в фронтальный свод, что над тесными вратами. Ухмыльнулся чему-то, но продолжает разглядывать наружный элемент храма.
«А карниз-то у свода узенький. И что? Запросто стоять можно….» – отметил непонятно для чего и, свернув за угол, побрёл неспешно к «Дому колхозника», лелея в смущённой башке рождающуюся каверзу.
День был субботний, люд командировочный разъехался. Места в «Доме колхозника» были. Только вот рюкзак оказался заложен в кладовке не только шваброй и ведром, но и какими-то банками с краской, ведёрками с кистями, ветошью. Пришлось разгребать всё, чтоб добраться до своего добра.
Надо обратно складывать инвентарь и прочие предметы, а Коляша глядит на них, будто приценивается. В итоге всё сложил обратно, а банку с белой краской и ведёрко с кистями положил с краю.
У него уже созрел «план» и оказавшиеся под рукой малярские причандалы попались ему на глаза очень вовремя…..
Утром Яранск в свете восходящего светила увидел на фронтоне Троицкой церкви, а в тот момент пекарни написанные аршинными буквами два слова - «Люська» и «люблю!!!».
Дуванов же, будто заезжий барин, дрых в гостинице и в ус не дул. Дело сделано, а там пусть решает Люська – простить или не простить. Может и дальше бы валялся в размышлениях о «всём бренном и земном», но в желудке начались катаклизмы – есть захотелось невмоготу.
Наскоро умывшись, Коляша спустился к администратору, чтоб заплатить ещё за сутки проживания – мало ли, думал, на Люську не подействует «самый действенный альпинистский метод», что тогда? А тут место уж занято – не выгонят.
С администратором «Дома колхозника» вопрос уладил и к двери направился, чтоб пойти в столовую – до окончания Люськиного рабочего дня времени много – надо чем-то заняться.
Уж за ручку дверную взялся, как окликнули Дуванова. Оглянулся, на стуле возле бачка с питьевой водой милиционер сидит. Коляша, пока администратор заполнял квитанцию, обратил внимание на служивого. Даже подковырнуть хотел, не кружку ли, прикованную цепью к бачку, охраняет он?
Остановился, а милиционер встал и вежливо так спрашивает.
– Николай ведь Васильвич Дуванов?
– Да… А чё?
– Поговорим? – и на выход указал, мол, там разговор будет.
На улице лишь дверь закрылась сразу быка за рога.
– Ты вот что, парень…. Надпись то к завтрашнему утру сотри… Мне начальство шею намылит, а я на тебя протокол, если не сделаешь. Это ведь, Николай Васильевич, хулиганством называется…. – и на парня глянул, будто прожёг.
– Понял?
– Угу…. – а что ещё оставалось?
Желание отобедать сразу же улетучилось. Чтоб собраться с мыслями, Дуванов повернул за угол направо, прошёл до почты и повернул уж вправо. Так и дошёл до перекрёстка, на котором стоял, затевая «дело по написанию имени Люськи на фронтоне пекарни».
На дело рук своих вытаращился, а в голову лезет разное, никак не связанное с тем, что надо надпись предстоящей ночью стереть. «Каллиграфия то какая!» - восхитился и вспомнил, с каким великими муками набивал руку в техникуме.
Топографу подчерк надо идеальный иметь – ведь карта почти та же картина. Среди прочих условных обозначений на плане или карте ещё и надписей много. А если буквы будут плясать на этом важнецком творении рук? Вся карта тогда будет похожа на какое то филь-кино грамотьё.
Порадовался Коляша творенью рук своих и дальше пошёл, но опять не в столовую, а в скобяной магазин – растворитель покупать.
«Стирать, не красить – плёвое дело» – как напутствие мысленно произнёс Коляша. Глянул на часы - второй час ночи. Подхватил кошёлку с верёвками, сунул туда же  бутылку с растворителем и на дело…..
Следующим утром надписи на церкви уже не было.
После трудов таких Дуванову спать бы да спать, но не получилось. Ещё и восьми утра не было, а уж трёс его за плечо вчерашний милиционер. Когда Коляша открыл глаза и уже осмысленно глянул на него, вздохнул тот с облегченьем.
– Ну, слава Богу….
– Чего ещё? – недоволен Дуванов.
– Хорошо, говорю, что всё нормально. Я те сказал вчерась, а как спать то вечером улёгся, мне в голову то и ударило бутто. Полезешь стирать да сорвешься. Я ведь тогда виноватым себя буду считать. Всю ночь неладное в голове крутилось. Утром вскочил и первым делом туда. Слава Богу….
– Угу….
– Чего «угу»? Олух…. Разве так надо. Вы чё с ней поругались?
– Ну-у….
– Эх ты… Они до шести работают…. Вот встреть её, на руки подхвати – али не мужик. Да и ташши так, покуда не простит….
Дуванов так и сделал. Люська лишь из дверей на крыльцо ступила, из-за угла выскочил и подхватил на руки девку. На улицу вышел с ношей и вправо свернул – не по главной же улице идти. Людей то сколько насмешишь – подумал Коляша.
Люська от неожиданности сперва лишь ойкнула, обозвала Коляшу дурнем. Когда в себя пришла, стала парня по башке колотить сумкой.
Угомонилась Люська не скоро. А когда устала махать руками, заговорила с ехидцей и усмешками. Дескать, три года носило где-то Коляшу, а теперь три года пусть носит на руках на работу и с работы.
Коляша взмок, но терпел. И мало того – соглашался. Мимо Успенской церкви прошёл со своей ношей. Сидящие возле ворот побирушки посмеялись не зло над парнем. Дескать, если не уболтаешь, то нам отдай неуёмную.
– Слышала, Люсь?
– Слышала, слышала… И чё? Они хоть не гуляшши, как ты…
Свернул за угол и ещё минут десять выслушивал Коляша в свой адрес самые «ласковые» слова. Наконец девка угомонилась.
– Ну ладно уж… Пойдём в садик за Серёжкой…
Полтора месяца жил Коляша Дуванов, как у Христа за пазухой. Всё, казалось, сложилось в его жизни удачно: пусть и не расписались покуда в ЗАГСе, но это никуда не денется, коли есть любовь, а к ней ещё и сын. Серёжка то сразу признал в Коляше отца – радуйся батя. Дом не свой, но ведь ещё молоды и нажить можно не только избу, но и дворец каменный.
Хозяйка баба Олья, у которой жила Люська с сыном, доброй старушкой оказалась. А что при первом явлении Коляши так невежливо с ним обошлась, так и тут понятно – мало ли кто шастает к девке. К Люське то баушка добро относилась. Плату за проживание положила небольшую. Коли задержки случались, как после поездки с Серёжкой в областную больницу, так не торопила  с расчётом.
Коляша, поладив с Люськой, занялся хозяйством баушкиным. Забор подправил, ворота, наклонившиеся выровнял. А дров бабе Олье навезли полный двор – за них парень взялся.
Утром Серёжку отводил в садик и за колун да за пилу брался. Дров уйма и все не пилены-не колоты. Коляша и навалился на них. Сперва козлы сделал, чтоб метровые чурки укладывать для пиления. Оглядел творение, ногой попробовал раскачать направ-ляющие станка – добро сделаны, не шатаются-не шевелятся. Значит, за дело.
Метровку на козлы ложит, пилу двуручную за один конец берёт и пошёл шир-кать, пока полотно не начнёт зажимать. Тут уж ногу закинет на один конец брёвнышка и дальше – шир-шир, шир-шир, и развалилась метровочка на две половинки.
Разогнёт спину работник, пот со лба смахнёт и за колу берётся. Помашет моло-децки – вот те две охапки дров есть. Корлун в сторону и уже поленья носит в угол двора да под навес укладывает.
Бабе Олье за три года перед тем дров не одну машину привезли. Она вдова полнейшая. Муж у неё год после войны лишь пожил да помер от ран. А четыре сына и вовсе с концами ушли на войну.
Когда жили большим семейством, так наготавливали дрова наперёд на не-сколько лет. А тут случилось, что и на одну зиму не осталось топлива наготовленного. Да и кому было этим заниматься? Муж и сыновья в земле сырой, невестки только две и было то. Так одна с другим живёт мужиком, а другая и вовсе уехала – завербовалась на стройку какую-то. Ни детей, ни внуков….
Повезло вот с Коляшей. Он за полтора месяца все дрова переколшматил. Даже щепу прибрал и в сарае сложил в угол. Живи, мол, баба Олья и не думай. В тепле и холе….
Не может нарадоваться баба Олья помощнику. А Люська расцвела то как! Прямо порхвла, а не ходила по дому. Да и с Коляшей они пара такая – чисто голубки.
Когда днём Коляша с Бабой Ольей остаются, втолковывает баушка парню, дескать оставайся жить в Яранске
– Куда тя лешей-то опять понесёт? Эть живите, а потом и свою фатеру получите, али дом построите…..
И уж совсем последний довод приводит, что дом у неё большой и она им отпишет – уж очень баско глядеть то на них.
Люська об этом же каждую ночь талдычит да слезами подушку заливает. Просит Коляшу начать «жись человеческу». А парня, будто волка, в леса таёжные да дебри полунощные влечёт.
– Эть уедёшь и с концами…. – слёзно втемяшивает Люська свои доводы. И потом ещё поясняет, что ведь молодой и в Яранске мог бы работу каку-никаку найти.
«Каку-никаку» Коляше работу не надо.
– Я ведь какие деньжищи то зарабатываю! Один вот аккредитив привёз почти на три тысячи….
Денег и в самом деле у Коляши много – он и радиолу купил, и телевизор – диво-дивное в ту пору. Вечереами радовались всей семьёй. Правда программа одна всего – марийского телевидения. Изображение сперва плохое было, но Коляша антенну чуть не с Троицкую колокольню на крыше установил – загляденье.
Баба Олья от этого дива телевизионного и вовсе без ума. В кино то за всю жизнь, говорила, раза три была, а тут каждый вечер "Фильма". По выходным дням и вовсе с утра передачи. У неё сразу же свои привязанности – спектакли на марийском языке. Ни одного слова не понимает, но говор уж очень занятен – тарабарщина тарабарщиной, но притягательна для слуха. К  тому же и в Яранске то говорят на таком русском языке, что и языком то грех назвать. А ещё в спектаклях тех часто дело до драк доходило.  Уж тут баба Олья и вовсе радовалась, как ребёнок. Это для неё самый звёздный момент. Ради него она по несколько часов и высиживала. Ничего не понимая в диалогах арти-стов. Насмеётся вдоволь над потасовками театральными и будто помолодеет. Да ещё и комментирует увиденное. Пеняя марийцам на их бестолковость и суетность. Но не зло, а как-то по свойски – не соринкой в чужом глазу корит.
Ещё Коляша на фильмы бабу Олью зовёт, но она их не любит – мол «нежизнёво». И уж совсем ненавистны баушке балеты. Никак она в толк не возьмёт: как это можно голоногой по сцене скакать, и ногами дрыгать, будто сучка у забора.
Коляша это уж понял и ради смеха зазывает старую.
– Баб Оль, сегодня «Лебединое озеро» будет?
– Сказка что ли?
Придёт баба Олья на сказку, а там балет. Колюшку словесно отчихвостит, что над старухой издевается и уйдёт, даже слегка обиженная…..
Отъезд из Яранска наметил Колаша Дуванов на двадцатое мая.
– Мне, Люсь, это лето надо отработать. Я же только сезон отработа, и отпуск мне полагается лишь в октябре.
– А счас?
– А сейчас межсезонный. На следующий год всё лето отдыхать буду. И мы с тобой, Люсь, на море махнём.
У Люськи до последних слов слёзы лишь поблёскивали тускло, а тут вспыхнула лицом, будто жаром огрело. Но лишь миг сияньем озаряло лик печальный. Вдруг разом потемнело в глазах её.
– Навсегда эть, Коль…. Навсегда…. – чуть не воет уж.
– Ты чё мелёшь  то? – Коляша перепугался даже от такого оборота.
– А всегда так…. Вона дядь Максим как …. Уехал и всё…..
– Так тогда ведь время другое было. Сейчас то всё не так.
– А как? Уехал…. Уехал…. И ты уезжаешь…. – будто заколодило девку на этом слове.
– Ну и чё? Я ведь не так…. Сейчас то не эдак…. – не знает, как успокоить Люську.
Через  три дня уехал. И надолго….