О грибах и о любви

;Октябрь. Начало октября. Время, когда осень применяет все свои уловки и очаровывает любого золотом умирающих листьев.

Золото на деревьях, золотой ковёр под ногами. Тихое умиротворение осеннего леса, обильно поливаемого прохладным дождём. Ветер, шуршащий листьями в ещё пышных кронах.

Они стоят под ветвями раскидистой берёзы, выросшей отдельно от рощи, на краю обрыва.

Они смотрят друг на друга и молчат. Молчат, потому что это так легко — молчать вот так. Это не неловкое молчание, какое бывает между застенчивыми парами на первом свидании. Так молчится, когда всё уже сказано, все отношения выяснены, все точки над всеми буквами расставлены. Когда больше ничего не остаётся, как стоять и молча глядеть друг на друга.

Они оба слышат приближающиеся шаги вдалеке, шорох золотого ковра под ногами того, кто шарит палкой по чахлой листве, приближаясь к одиноко стоящей на отшибе берёзе. Они знают, что кто-то пойдёт с ним, и что это билет в один конец.

Он нарушает молчание первым:

— Брось, сказки это всё. Я вот слышал, оттуда возвращаются. Сказки это всё, я же не такой как все, всё будет хорошо, я тебя не оставлю, я вернусь. Ну, посмотри на меня. Что ты плачешь? Всё хорошо будет. Ну, что ты плачешь, глупая? Я тебя не брошу, обещаю. Я ненадолго, ты только жди.

Он беспорядочно и трогательно-застенчиво целует её, и шепчет без остановки, успокаивая не столько её, сколько своё собственное чувство неизбежности.

— Я знаю, знаю, ты вернёшься, я буду ждать, несмотря ни на что

Она понимает, что все его сбивчивые обещания — ложь. Понимает, что он даже не знает, о чём говорит. Глупо, конечно, но она хочет в это поверить. Она хочет быть обманутой.

И снова они молчат. А берёза замерла, не шелестит листьями, словно боясь помешать им проститься.

Она вспоминает то время, когда они только появились. Как просто всё казалось тогда. Она вспоминает августовский грибной дождь и солнечные зайчики, блестящие в каплях росы на его шикарной цвета молочного шоколада шляпе. Как много было радости, дождя, солнца, тепла, безмятежности!

«Ну как я буду без него? Он такой хороший, такой родной. Такой близкий. У нас слишком много общего, мы как будто срослись, будто в нас что-то общее есть, а теперь это общее приходится оторвать, отрезать, отделить. Господи, как же тяжело!

Всё кончено, он не вернётся. У нас нет будущего, я чувствую, что для кого-то из нас это последние минуты. Как бы сильно не было это чувство, теперь оно должно иссякнуть. Я буду помнить тебя всегда. Что бы там с тобой ни было, помни меня. Или забудь как можно скорее.»

А шаги всё ближе. Ноги в резиновых сапогах ступают аккуратно, дабы не раздавить то, зачем пришли в этот увядающий осенний лес. Палка заботливо шарит по опавшей листве, изредка переворачивая упавшие ветки и прочий мусор. Намётанные глаза выискивают заветную добычу в берёзовой рощице.

Постепенно глаза замечают одинокую ветвистую берёзу, стоящую на краю обрыва. Резиновые сапоги решительно шагают туда. Палка крутится в воздухе, как джедайский меч.

Они почувствовали. И сильнее всего почувствовал он. Вот оно, быстро-то как. Хоть им это и не дано, они всегда понимают, когда за ними приходят.

— Ну всё, хватит, не навсегда же я, — как-то не слишком уверенно произносит он. Она кивает, и слёзы беззвучно катятся у неё из глаз.

— О, ну ты только глянь, какой красавец. Такой грех пропустить, — слышат они голос откуда-то сверху.

Она успевает запомнить на всю свою короткую жизнь его последнюю улыбку, прежде чем он взлетает вверх, ведомый неведомой силой и оказывается в плетёной корзине где-то на недосягаемой высоте.

«Прощай, радость моя. Жаль, что ты так и не сказал. Пусть у тебя всё будет хорошо. Будь счастлив.»

Она плачет горько и безутешно, наслаждаясь рыданием, отдавая ему всю себя, без остатка.

Смеркается. Она всё также стоит у подножия берёзы, на краю обрыва. Она постоянно думает о нём.

Так и стояла она на том месте, где последний раз видела его. Опали листья, помпезная позолоченная осенняя красота сменилась костлявой наготой.

А после первого заморозка она съёжилась и куда-то пропала. Лишь берёза осталась стоять на краю обрыва.
Такие вот дела. Оказывается, и они могут думать, чувствовать, любить и плакать. Даже несмотря на то, что и он, и она — всего лишь грибы.