Глаза

А лето симферопольское жаркое.
А ночи темные-темные, небо чистое-чистое,
и звездявое,- это я так «млечный путь» называю.
А откуда они взялись на небе? - спрашивает мама,
обнимая меня.
А это дядя, взял лестницу, влез и развесил их на
ниточках,- отвечаю я.
Мы на трёхступенчатом крыльце нашего дома, в свете
лампочки под козырьком, в обнимку, на краю космоса,
который начинается прямо здесь, у порога, в темноте
симферопольской ночи, там, где заканчивается свет,
там, где еще днем был сад, и простирается мраком ввысь,
мерцая «млечным путем» - «чумацьким шляхом»,- как говорит
мама.
Мы беседуем.
И, кажется в этот миг, что так будет всегда, я всегда
буду любим, меня будет обнимать мама, она всегда будет
спрашивать меня – хорошо ли мне, как я себя чувствую,
о чём я думаю.
Она будет поправлять одеяло, когда я сплю, сидеть у кровати
и гладить мне ноги, когда я болею.
Приспи меня мама,- так я прошу её полежать со мной пока
не засну.
Потому, что с мамой тепло и спокойно.
И мама будет всегда.
И из космоса прилетают огромные черные бархатные мотыльки,
кружат под козырьком, вокруг лампочки, и шумно падают,
хлопая крыльями.

Но чаще вечером перед сном я бывал один, - на горшке.
И вот сижу я на крыльце, носом в космос, где днем росла
вишня, подвожу итог в вечерний горшок прошедшему дню.
Вокруг глубокая тишина после дневных цыкад и сверчков.
Порог освещает лампочка под козырьком, от этого окружающая
темнота еще более сгущается.
И вот передо мной в темноте, - появляются глаза.
Они блещут, летают, исчезают, опять появляются, движутся.
Страшно.
Я бегу в дом.
Говорю - там в темноте глаза, я боюсь.
Мать идёт на крыльцо.
Никаких глаз.
 
И так неделю я сигнализировал появление глаз, криком
не вставая с горшка, чтобы они не пропали.
Но, глаза боялись крика и исчезали до прихода мамы.
В конце концов, мать села со мной на крыльцо и стала
наблюдать.
Когда кот, сидя на вишне, смотрел в сторону дома, его
глаза отражали свет лампочки.

Я смотрю затаив дыхание в ночное крымское небо.
Его глубина поглощает меня, останавливая в сознании поток
внутреннего диалога.
И это единственное, оставшееся неизменным, ощущение
из моего детства.