Февраль лютый месяц

Февраль — лютый месяц

Рассказ


1.

Свернувшись клубком, Райт устроился возле большого черного колеса самолета и закрыл глаза.
Двое суток ветер дул поперек взлетных полос, неся за собой бесконечную лавину белой мути. День, нехотя начавшись, быстро угасал. В свете ночных фонарей было видно, как снег, скручиваясь в тонкие нити, ложился толстой холодной пряжей на самолетные стоянки, на замерзшие худые деревья, залепил единственный выпученный глаз диспетчерской башней и дальше стелился по бесконечному полю, смешиваясь где-то близко с низким темным февральским небом.
Кружась в воющем хороводе с ветром, снежный шлейф вдруг влетал в кем-то приоткрытую дверь аэровокзала и, улеглись на каменном полу бесформенным. языком, зло смотрел на скопище живых существ, на равнодушный свет с высокого потолка и таял, расползаясь по сторонам грязной неприятной жижей.
Только самолеты на стоянках, коченея от холода, тускло поблескивали обшивкой, будто белая пурга считала недостойным для себя укутать их теплой шалью. По колено в снегу, они напоминали больших беспомощных птиц, застигнутых непогодой врасплох, точно их ноги вмерзли в лед, а сами они смирились со своей участью и уже не только не пытались взлететь, но, потеряв последние силы, не могли даже подать голос.
Когда Райта занесло снегом и пар из ноздрей согрел морду, он почувствовал неприятный запах горелой резины. Пес презрительно оскалился, встал и в слабом свете вокзала был похож на большой кусок серо-черного хлеба, намазанный толстым слоем масла. Райт отряхнулся и втянул в себя чистый воздух, стараясь поскорее избавиться от яда самолетных ног.
Вместе с холодом ветер принес далекий аромат человеческого жилья и острый запах пассажиров.
В свои три года он знал почти все запахи. Если вдруг нос улавливал незнакомый еще, то Райт принюхивался к нему особо и отмечал: хороший это или Плохой. Жилье пахло овчинным тулупом, толстыми, пропитанными потом, валенками и жарой, которая шла от раскаленной спирали, накрученной на асбоцементную трубу. И все это долетало из небольшой будки, стоявшей в стороне от здания вокзала, где жил один день и одну ночь ворчливый старик по кличке Платоныч, а другой день и другую ночь  —  молодой крикливый парень по кличке Семен.
А пассажиры пахли все одинаково. Это был спешащий, взволнованный запах и от того очень резкий, сдобренный табаком и духами. Духов Райт не переносил, точнее, не стал переносить с того самого момента, когда его хозяин Дмитрий Петрович, ступив на ступеньку самолетного трапа, тянувшегося к большой дыре в четырехмоторной машине, отстегнул поводок от ошейника, поцеловал влажный холодный нос собаки сваими рыжими  жесткими усами и, щекоча теплым воздухом собачьи ноздри, сказал:
«Ты же умный пес,  Райт. Ты очень умный. Подожди, меня здесь, я скоро вернусь... Нас двое — ты и я. И билетов нужно два. А я на один еле наскреб. А вдвоем нас не пускают. Понюхай мою куртку и рюкзак, чтобы ты не забыл. Ты умница, моя собака; хорошая. Иди погуляй».
От хозяина тогда пахло, как от всех пассажиров, но был еще запах куртки и рюкзака. Их Райт не спутает ни с каким иным. Только они хранили сырость прелой листвы, едкость пороха, вяжущий холод родниковой воды и безвкусность камней, которые не переводились у Дмитрия Петровича. Иногда сюда примешивался то. запах нефти, то угля, но только не духов.
Когда же хозяин исчез в темной дыре, Райт понял — в том, что он на асфальте остался один, виноваты духи. Они стояли на второй ступеньке трапа в синем костюме, с желтыми волосами и, хватая всех пассажиров одной рукой, второй выдергивали из их рук большие белые бумажки. Запах и движения были резкими, неприятными.
Райт назвал эту женщину про себя Духи и злобно зарычал, чуть приподняв верхнюю губу и прижав уши. Он всегда делал так, когда хотел показать, что молод и силен, знал, будет достаточно, если увидят только кончики больших клыков.
«Уберите собаку!» — закричала Духи и загремела по ступенькам к той самой дыре, куда исчез Дмитрий Петрович. Райт успокоился, подумав, что женщина побежала звать хозяина. Но она остановилась на самом верху трапа, продолжая кричать:
«Семен, отъезжай! Я боюсь собак... Закрывайте двери! У меня все».
«Не  визжи, а то грохнешься с верхотуры, — услышал Райт голос из-под трапа. — Он, может, полететь захотел, а посадочный проглотил. Если его Марья Поликарповна выдавала, так он точно салом пахнет. Держись,  Ритка, прямо  на взлетную отвезу...»
Духи уехала, дверь самолета закрылась, завертелись винты, точно хвосты от радости, сначала медленно, затем хвосты вовсе исчезли, а Райта стало относить почему-то в сторону, — он еле держался на ногах. Когда колеса тронулись, пес засеменил следом и бежал пока мог. Но белая птица вдруг так рванулась вперед, что Райт от неожиданности даже взвыл, но догнать не смог. Он остановился на том месте,  где черные колеса оторвались  от  земли  и,  задрав голову, стал громко лаять, показывая, что он никуда не ушел и что так нечестно — улетать, оставив его одного
Это было в июле. И сейчас, вспоминая теплые дни, Райт тихо заскулил. Но только чуть-чуть, чтобы никто не слышал
Пока пурга закрыла аэродром, Райт отдыхал. Он не бегал встречать самолеты и, лежа, думал то о Дмитрии Петровиче, то о еде.
Хозяина он любил, и когда закрадывалась мысль, что этот человек просто бросил его, Райт начинал злобно рычать, отгоняя ее. Лучше и добрее для Райта никого на свете не было. Едва прозревшим щенком он попал в маленькую квартиру Дмитрия Петровича, первым делом получил для себя кличку. Держа собачонку  на руках; хозяин гладил ее и говорил под нос:
«Как  же  тебя назвать? Ведь ты будешь большая собака. Джульбарс уже был, Мухтар тоже. Боливар  —  это лучше для лошади. Родись ты у дворняги, как наша Найда, я тебя назвал бы просто — Бобик. Но ты же большая овчарка — самая умная из всех собак».
Райт, тогда он был еще никто, чувствовал тепло коленей, и большую твердую ладонь, хоть и тяжелую, зато очень приятную, когда она гладила его шерсть. От удовольствия и признательности хозяину он рычал. Звуки выходили незлобными, добрыми и оканчивались всегда на «а». Но песня завершалась все же тонким писком, похожим на визг.
«Ра-ай, —  повторял хозяин. — А что, если мы тебя так и назовем — Райт. Будешь ты, как самые знаменитые  англичане.  Ну,  давай,  Райт,  пить молоко, — он отнес щенка к маленькому блюдцу с белой водой. —  На, пей. Только на пол не разливай. А если прольешь — не  слизывай. Ты же умная собака, Райт».
С тех пор Райт ел только из миски, которая то стояла в углу кухни, то болталась на дне рюкзака, сопровождая хозяина и собаку в их бесконечных разъездах. Случалось, что ее забывали дома, и тогда для Райта не было большего блаженства, чем есть: миску заменяли ладони Дмитрия Петровича, и пес старался больше лизать шершавые руки, чем хватать еду. Где они?,. Сейчас, стоя на ветру и ощетинившись от холода, он соображал, где добыть пищу.
Первые дни, болтаясь по аэродрому, Райт вспоминал несколько раз свою миску и при этом порывался бежать в далекий город, запах которого иногда долетал с дождем и ветром. Но снова садился самолет, и приходилось бежать встречать — нужно было быть первым у трапа всегда. Теперь он встречал только самолеты с четырьмя винтами, к иным не бегал зря, но все равно лежал на аэродромном бетоне и смотрел на всех прилетевших пассажиров, бредущих к зданию  аэровокзала.
Райт заметил, что люди в форменных синих куртках и фуражках хотят завести с ним дружбу. Он бы тоже не прочь, но только если это позволит хозяин. Ему бросали куски мяса, кости. Он подходил, нюхал и презрительно рычал.
Райт умирал с голоду, но однажды, бродя по аэродрому, он наткнулся на чистую алюминиевую миску, в которую был налит суп из перловой крупы, а на дне лежали вкусные плоские кости. Пес хотел было сразу все съесть, но не решился, отошел на несколько метров и безразлично стал смотреть на взлетную полосу. Убедившись, что никто не наблюдает за ним, он вернулся к миске. Суп был густой и сладковатый, как у Дмитрия Петровича, только миска пахла другими руками.
Райт вылизал дно и решил: «Больше он сюда не придет, суп-то чужой, кем-то забытый... А вдруг это ему? Нет!»
С этими мыслями пес радостно побежал к самолетной стоянке, куда подавали трап.
Пассажиры ушли, и Райт заскучал. Но тут у самого трапа он вдруг ощутил запах рук, которые принесли миску с супом. Пахло от старика, маленького, худого, сидевшего под лестницей. Райт отрывисто, но негромко залаял и чуть-чуть завилял хвостом, как делал всегда,  когда благодарил хозяина за еду.
«Экая глупая собака,   —   сказал   старик.   —  Иди, ешь. Я тебе суп принес. С голоду скоро пухнуть будешь — одни кости да шкура. С виду вроде умная, а на деле  —  дурак».
Райт понял, что его назвали умной собакой, и снова одобрительно залаял, но потом зарычал на всякий случай, чувствуя, что последние слова нехорошие. Так называл его Дмитрий Петрович, когда щенком он умудрялся за день сгрызть не одну туфлю хозяина. Но это было так давно...
На следующий день миска тоже оказалась полной. Он сразу стал есть перловый суп. Но на третий день она осталась невымытой, а на четвертый Райт нашел в ней грязные тряпки. И к тому же от миски шел дурной запах, не такой, как от рук старика.
Тот же дурной запах заставил Райта оскалиться, когда он подошв к очередному самолету, — под трапом сидел Сенька. На верхней ступеньке красовалась Духи. Лаять не хотелось, а было желание молча изодрать этого человека, а потом приняться за Духи.
Райт приготовился было прыгнуть, но в это самое время из-за лестницы появился старик и закричал:
«Сенька, а ну сгинь отсель. Кончилась твоя смена». От старика тоже пахло злостью.
«Чего рот раскрыл, старый хрен», — улыбаясь, ответил Семен.
     «Слезай! Мне работать пришло время!» «Отвезу трап  — там и слезу».
«Тут выкидывайся, душа твоя поганая!»
«Дед, не скрипи. Пусть сперва этот твой ублюдок уберется, тогда уйду».
«Надо было тряпок в миску не кидать. Собака, она все понимаить. А эта особенно. Слазь, тебе говорят!»
«Во разошелся старый. Ритка, это он перед тобой выпендривается. Его теперь только собаки и любят...»
Он хотел, может, поправить шапку и занес руку, но Райт, слушавший эту перебранку, вдруг сделал два прыжка, разрываясь от злобы уже- не за себя, а за старика.
«Прикормил эту тварь! —  испуганно крикнул Семен. — Никому проходу не дает».
Райт снова зарычал. Он почувствовал, как от Сень ки пошел трусливый запах.
«Смотри, Платоныч, сожрет тебя обормот,  — засмеялся парень, перелезая на трап, где стояла Духи. — Поехали. Мне домой пора. Ритка,  у  тебя смена кончилась?»
«Платоныч, едьте, а то на служебный автобус опоздаем, — сказала Духи. — Ты, Сеня, не будь дураком. Собака  —  она, как женщина, ласку любит, что-нибудь вкусненькое...»
С той поры, когда была смена старика, Райт ел, а в Сенькино дежурство даже не приближался к миске.


2.

Луны, пугавшей мертвым светом, на небе не было давно. Райт, обрадованный этим, побрел к сторожке сквозь пургу, закрыв глаза от снежной пыли, чутьем отыскивая путь. Недельный голод — Платоныч все это время не появлялся на работе — мучил пса все сильнее и сильнее. Он рылся в снегу, вынюхивая миску, но не находил, начинал искать в другом месте, кружась и разрывая сугробы.  Мерзлый асфальт был пуст. Райт вдруг обозлился, решив, что это Сенька в отсутствие Платоныча украл посуду. Он снова зарычал и даже залаял в сторону сторожки, затем несколько раз лизнул холодный снег, но лишь обжег язык.
Вагончик манил собаку к себе, и она еле сдерживалась, чтобы не побежать. Сделав несколько прыжков по глубокому рыхлому снегу, пес остановился, но лапы, точно что-то предчувствуя, сами прыгали. Райту больше всего хотелось, чтобы в вагончике был Платоныч и чтобы один  Он размышлял, как громко залает у дверей и, если они откроются, войдет, не выказывая свою слабость, и ляжет в углу. Платоныч, ворча, нальет ему суп  в чистую миску, и, хлебая вкусную жижу, Райт будет стараться не разливать на пол.
Перебирая свои собачьи мысли, он не заметил, как оказался у самого жилища, обошел его вокруг, отыскивая щель, чтобы унюхать, кто есть внутри. Но все было плотно законопачено. Встав на задние лапы, пес уперся передними в окно, — стекло промерзло и сквозь белый узор пропускало только матовый холодный свет, похожий на лунный. В этот момент наружная дверь отворилась и вместе с желтым пятном выбросила на снег и мороз черный клубок, сплетенный из запахов Платоныча, Сеньки, Духов и вина, и быстро захлопнулась. Райт хотел было залаять, чувствуя, что в морозной темноте рядом с ним остались ненавистные ему люди, — лишь оторвался от стекла и молча, скрытый черной метелью, увязался провожать.
Семен и Духи, прижавшись друг к другу, поплелись по снегу к белому пятну аэровокзала. Райт проводил их до полпути и, решив, что они уже не вернутся, побежал огромными прыжками назад к вагончику. У самых дверей он остановился, затем сделал шаг назад и лишь тогда залаял.
Внутри зашевелилось, застучало, и вместе с теплом и светом на пороге .появился сгорбленный старик без тулупа, без валенок, в одних портянках, волочившихся следом.
—  Здрасьте вам, — сказал Платоныч. — Замерзла, псина? Собаке мерзнуть не положено. Человеку от бога дадено мерзнуть, потому как без шерсти живет... А там, где одежда не разрешается, там борода и усы растут. Понятно? Ну, заходи, гостем будешь.
Райт в ответ завилял хвостом.
— Экая глупая собака, а еще овчарка. Тебе говорят — иди. Раз пришел, значит, будешь гостем. Щас Сенька придет, мы еще трошки выпьем... Они в ресторан... Самолеты не летают, трапы не подают, а ресторанное заведение круглую ночь ноне работает. А для собак нету ресторана. Заходи, собака.
Услышав о Сеньке, Райт снова оскалился.
— Может, ты за своей миской пришел? Знает собачья душа, где ее миска. У меня под кроватью. Я ее  вчера  забрал.  Еле в снегу нашел. хотел тебе суп принесть, а тут этот снег как назло. А я... А я думаю — замерзнет. Правильно я говорю, умная псина?
Райт радостно тявкнул в ответ.
—  Не веришь? Щас  я тебе твою миску покажу. Платоныч ушел, оставив дверь открытой.
Райт сразу же шмыгнул следом и улегся в углу возле овчинного тулупа, прижав уши.
—  Вот она. А тебя Сенька не кормил, пока меня не было. Забыл  про тебя. Он тебя не любит. И я  бы тебя не любил, если бы ты на мою бабу стал кидаться. А как  у  меня  бабы  нету, значит, я тебя люблю, — говорил он, роясь под кроватью. — А где же ты делся, глупая собака? Только холоду напустил из-за тебя. Сенька придет, снова лаяться станет.
Райт, поняв, что это его ругают, тихо зарычал.
— Говорил я — ты умный пес, — обрадовался почему- то Платоныч, закрывая дверь. — Сей момент я тебе суп налью. Я его много наварил. Сугробы непролазные,  должно, кто из великих умрет — какой-нибудь президент или футболист. Домой мне далеко, вот я и варю суп тут. А ты суп варить не умеешь, хоть и умная собака.
Старик налил полную миску и поставил перед но- сом пса.
— Ты чавкай, а я за твое здоровье выпью. Хочешь, я за твое здоровье, а? А какая тварь в такой холод не хочет, чтобы за его здоровье выпили. — Отошел от собаки,  налил полстакана темно-красного вина. — Когда моя старуха живая была, я приходил с работы, я тогда не тут работал. Эта работа разве для настоящих людей? Нет, для стариков, как я, и для Сеньки... Моя старуха поставит на стол борща и говорит: «Ты, дед, ёж!» А я ей всегда в ответ: «А ты, баба, черепаха». Злилась старая и клялась, что не будет говорить так, да все равно забывала  ее  бабья голова. Ты, дед, ёж... А ты, баба, черепаха, — повторил он себе под нос снова и лег на кровать.
Райт ел с достоинством, не спеша, хотя было желание умять все несколькими глотками, вылизал миску, обернулся к старику и легонько тявкнул.
—  Экий ты обжора, —  ворчал, вставая,  Платоныч. — Прикажете, ваше собачье величество, вам суп весь отдать? Я тебе еще миску налью,  а остальное завтра. В старое время говорили — как ест, так и работает. Теперь все наизворот. А ты для старого времени подходишь...
Болтая, он дышал на собаку винным перегаром. Затем улегся и захрапел.
Райт отодвинул пустую миску мордой в угол к двери, а сам улегся рядом с тулупом. Он выбрал такое место, куда свет не попадал и где его черно-серая шерсть сливалась с бараньим темным мехом и размазывалась тенью стен. Родившиеся неизвестно откуда мелкие пугливые звуки будоражили сознание, однако тепло и сытость брали свое — он заснул.
Дверь распахнулась, впустив холод с ветром, и точно мышеловка, лязгнув замком, наглухо закрылась. Духи стала шумно отряхивать снег веником, расшвыривая белый холод по сторонам.
— Платоныч, старый хрен! Вставай! — закричал Сенька. — Твою новую шапку украли. Ритка, сколько на руках этот пыжик стоит?
—  Полторы сотни, не меньше.
— Дед, вставай, а то умрешь во сне и пива не выпьешь. —  Сенька дернул Платоныча за плечо.
Райт следил за пришедшими. Эти двое казались ему похожими на собак, но только не овчарок, а въедливых  и задиристых фокстерьеров, которые на своих ногах-палках не могли устоять на месте, а все прыгали и лаяли.
— Проклятый пес, —  сказал Платоныч, поворачиваясь. — Чего надо?
— Это  ты  меня  псом?  Поосторожней,  папаша.  Слова подбирай.  Я тебе не кто-нибудь там, понял, — возмутился парень, и Райт почувствовал; что от него пошел злой запах.
— Уже вернулись. Быстро управились. А я тут за ваше здоровье трошки... и заснул. Народу в ресторане много?
— Закрыт ресторан, — ответила Духи, садясь за стол спиной к Райту. —  В буфете пиво взяли.
— А вот эту штучку Ритка у буфетчицы... — Сенька поставил на стол бутылку водки. — Вот, Платоныч,  что   значит  в наше время связи. Ты не забыл, об чем договаривались? Спроси у своего сына — не купит он мне такую шапку, как у тебя? Не забыл?
Дед промычал что-то в ответ.
—  Вот если бы всегда такая работа-погода  —  лафа, курорт, — заявил Сенька,
— Тебе вот курорт, а у нас из-за нелетов прогрессивка наверняка полетит.
—  Надо, Ритуля, на другое место подаваться.
— Не работа, а одна нервотрепка, — добавила Духи. — Да еще с этой дурацкой собакой. Только и разговоров  про нее. Раньше летчики, как из самолета выходят, всегда что-нибудь дарят. То тушь, то тени, а кто и духи даже. А теперь все про собаку только спрашивают. Один, такой симпатичный, штурман с Камчатки, всегда баночку икры красной привозил, а последний раз выволок какой-то сверток и говорит: «Где тут у вас овчарка? Я ей копченой оленины привез от всего камчатского управления». И все ей везут, а она, дура, и брать не хочет. Та оленина провалялась на стоянке. три дня, а потом кто-то забрал. Не пропадать же добру,
— Поймать  бы  ее  и  продать,  тогда  б не нужно было твоего сына, Платоныч, просить, чтоб шапку достал, — сказал Сенька. — Ты не спи, дед. На, пей пиво. Холодное... Пропадает собака. Ее б в хорошие руки продать. Жалко, если пропадет. Я своему соседу говорил про нее, так он загорелся. Дело знает, как пять, пальцев — гицелем 1 работает. Только в цене не сошлись.  Он  захотел  сорок  процентов,  а я  давал двадцать. И то считаю — много. Подумаешь — собаку поймать. Платонычь,  чем закусывать будем? Суп даешь?
—  Налью.
—  Собаку бы сейчас покормить. Да где ее найдешь?  А в любом деле  важна  идея... Правильно,  королева Марго?
— Ты ее,  сперва,  поймай,   —   засопел  дед, ворочаясь в углу возле кастрюли. — Она от тебя и куска не берет.
— К  весне приручу. Сейчас холодно за ней гоняться. А во всяком деле главное — идея, — разливал Сенька  водку. — Вот, один академик, говорят, идею атомной бомбы выдумал. Так ему денег больше, чем другим, платят. А те, кто эту бомбу делает, в десять раз меньше получают. Как мы с Платонычем... Туполев и Ильюшнн самолеты придумали, а мы с дедом к ихним машинам трапы подгоняем. И нам в десять раз меньше нлатят. Дед еще и пенсию имеет... К весне уволюсь.  В лабухи 2  пойду. На трубе буду играть. Днем на — похоронах, вечером  —  в ресторане. Мне один говорил, что «битлы» уже не модные, опять на трубы переходят.
— Тухлый ты колодец Сенька, —  сказал старик. —  Недавно вырыли, а уже протух.
— Какой еще колодец?
— Да это я так, про собаку.
      — Болтаешь много. А может, ты боишься, что тебя без музыки понесут? Не бойся, цум-ля-ля, парень ударил в ладони, как в литавры, — тебе я обещаю. А ты не забыл, что мне обещал?
       — Что я тебе обещал?
— Про пыжиковую шапку спросить.
— Если собаку ловить не начнешь — спрошу.
— Собака — тварь. Ей на привязи сидеть да человеческое добро стеречь. По проволоке бегать туда-сюда и гавкать на прохожих. Не твое — не трожь. Я б за ней не гонялся. Да где деньги взять? Мне дубленку предложили. Я все откладываю, тяну резину, прошу подождать. А чего ждать? С неба не упадет. А молодость уходит. Собака хорошая, слов нет. Если б квартира побольше да не соседи, я б ее к себе взял... Марго, сбегай за вагончик. Там в сетке сало висит. Принеси.
Снова лязгнул замок.
— Вот ты, Платоныч, скажи, — стал шептать Семен. — Я хочу на Ритке жениться. Стоит или нет? Баба она  ничего, только  ноги  чуть-чуть  кривоватые. Любит меня. Мы уже с ней почти два года... С первого взгляда — как на крючок попалась.
— Я пророком не вышел. Если хочешь — женись. Жениться не родиться, можно и дважды.
—  А я могу на ней жениться?
—  Если все могут, так чего ты не можешь? Сам себе голова.
— Конечно, есть девки и получше. Папаша с мамашей и квартиру могут построить, и машину купить. Так не в чем в приличное общество выйти. Была бы дубленка... А то попадется какая-нибудь змея. А Ритка покладистая. И все делать будет, если на нее чуть крикнуть... — Его осек вой ветра, ворвавшийся в открытую дверь.
—  Насилу нашла. Руки коченеют. Гвоздь не могли ниже прибить?
—  Ниже прибей —  пес сожрет ночью.
Они долго сидели за столом, громко говорили. Потом дед улегся спать и захрапел, свистя. Сенька и Духи стали обниматься и погасили свет.
—  Платоныч проснется, — шептала женщина.
Райт чувствовал, что они стоят возле тулупа, рядом с ним.
— Он спит крепко.
— А когда свадьба?
— Весной подадим заявление. А ты меня любишь, Марго?
— Люблю. Только ты все врешь. Уже два года одно и то же...
Слушая приглушенные голоса, Райт вдруг вспомнил конец лета.
Тогда горели ночные фонари, и большая пузатая машина поливала самолетные стоянки. Он убежал со своего привычного места в дальний конец аэродрома, где кончалась взлетная полоса и где рос высокий кустарник, и остался там дежурить. Лежа на траве, он увидел, как полосу пересекли две тени, двигавшиеся на него. Затем Райт увидел Духи и штурмана с Камчатки, которого пес видел до этого утром. Стоя над головой собаки почти так же, как сейчас, женщина сказала:
«Только ты все врешь. Уже год к нам летаешь, а, кроме обещаний, ничего...»
«Рита, я тебя люблю. Стал бы я каждую неделю мотаться к вам. в Москву...»
Они сели на траву, а Райт убежал...
Сейчас же близость Духов и обманутого Сеньки взбудоражили его, и Райт вскочил на ноги и яростно залаял.
Женщина завизжала. Парень стал ругаться испуганным голосом. Со стола упала, звеня, вилка.
— Уберите собаку! Я боюсь! — закричала Духи. Снова лязгнул замок, и Райт, обрадованный, что может убежать от этих людей, одним прыжком провалился в дышащий морозом проем.
Оказавшись на ветру, заплетаемый снежными нитями, запрыгал к самолетным стоянкам, где было привычней и спокойней.
Яму, в которой лежал два часа назад, занесло снегом, и на ее месте видна была только вмятина. Райт несколько раз обогнул этот застывший снежный всплеск и стал рыть новую нору чуть поодаль; зарылся в мягкий холодный пух. Дождавшись, пока побольше наметет сверху, заворочался, увеличивая логово, и, устроившись поудобней, закрыл глаза.
Ветра не было слышно, сделалось тепло, голод не терзал душу.  Райт стал засыпать. Если бы не снег, не зима, то ему и вовсе показалось бы, что лежит он не у самолетной стойки, а под письменным столом на стеганой ватной подстилке в квартире Дмитрия Петровича и сквозь полуприкрытые глаза смотрит, как хозяин возится с камешками или читает книгу... Затем поплыла зеленая трава, желтые цветы, гудящие пчелы, и среди этого яркого ковра —  Альма.
Им было полтора года, они встретились на тренировочной площадке и с тех пор стали часто ходить вместе. Ее хозяйка не очень много уделяла собаке времени, и Райту было лестно, что она доверяла Альму ему, а сама отвлекала внимание строгого Дмитрия Петровича.
Райт ходил на тренировки с удовольствием и выполнял команды правильно и быстро, зная, что за ошибки он будет повторять все по десять раз подряд, А это отберет время, которое втайне береглось для Альмы. Если бы она могла все делать так же хорошо, как и он, они дольше были бы вместе. Но Альма больше баловалась, чем училась, и хозяйка, устав от нее, отпускала свою собаку.
Альма и Райт играли без устали, не замечая своих хозяев.
Однажды они поклялись в любви. С той поры он ревностно оберегал Альму от всех других собак, которые пытались заигрывать с ней. А она предпочитала только его и все время была рядом, давая понять, что верна своей единственной любви...
Это было так давно. Последний раз Райт видел Альму в то самое утро, когда его хозяин разругался с ее хозяйкой и, собрав рюкзак, уехал в аэропорт. Где теперь Альма — неизвестно, но он думал, если бы она знала, где он, то наверняка прибежала бы.
Во сне Райт решил, что сбегает в город и проведает Альму. Сбегает, как только кончится пурга. Если в таком глубоком снегу трудно прыгать, то и самолеты не скоро смогут летать, пока почистят и заметут стоянки... Он решил — успеет побывать в городе и вернуться, чтобы, не дай бог, не пропустить хозяина.
Спалось тепло и радостно.


3.

— Вон  Ил  садится, — указал Сенька рукой на полосу долговязому парню в шапке-пирожке. — Я к нему трап подгоню, а ты смотри внимательно. Эта чертова тварь метра на три к трапу подойдет и будет стоять, понял? Она всех пропустит и еще будет стоять, пока трап не уберут. Я подольше задержу лестницу, а ты не хлопай ушами, понял?
— Не учи ученого, — недовольно ответил долговязый и щелкнул металлическими щипцами. — Еще ни одна собака из моих рук не уходила...
— Только сразу договоримся, как друзья; чтоб по- том... Ну, ты понимаешь, — Сенька изменил тон на серьезный. — Отвезешь его в свой сарай, а я в воскресенье на базар отведу. А то можем пойти вдвоем. Тридцать процентов твои.
— Уже, кажись,  договорились.  Я  слов  не  продаю. Они стояли у трапа и оба искали глазами Райта. Сенька —  коротенький и толстенький, а его приятель — горбыль горбылем, который отрезали от кривого бревна. Вместе они походили на курительную трубку, которую мастер, начав делать, выбросил, поняв, что из этого материала ничего не выйдет.
— Только смотри не задави, — упредил Семен, глядя на черные сальные клещи. — А то потом никто не купит.
— Собак за шею не ловят, а за зад. Знать надо, — утвердительно заявил горбыль, точно это была единственная и самая важная истина в жизни.  —  А если что и треснет — не видно. Заживет, как на собаке... То — она?
Оба посмотрели вдаль, шаря глазами по скатерти аэродрома, точно рукой в чужом кармане.
— Во, во.
— С ней придется повозиться. Я тебе скажу: поймать собаку великое искусство, даже самую поганую. Она тебя чует и сзади и сбоку. — Длинный приободрился, в голосе зазвучал азарт. — Если породистая — дело особое. Какую-нибудь болонку я за собаку не считаю. Этих голыми руками беру или других всяких шавок. Вот еще сенбернара я не брал. Приглядел у одного дедочка во дворе. Не я буду, если не прихвачу. — Он щелкнул щипцами, как однозубыми челюстями. — В любом деле необходимо совершенство. Я до этого восемнадцать мест поменял, а здесь уже шесть лет работаю. Ты бы видел, какие люди ко мне бегают... С собаками прогуливаются  гордые,  презрительные ко всем, не подступись. А когда ко мне в сарай приходят, готовы на коленях ползать, любые деньги платить, чтоб я их Мусика или Пусика отпустил. Тьфу... Передавил бы всех... Я сначала им: «Дайте объявление в газету, что пропала собака, а потом приходите». Бегут, — уже сквозь кашляющий смех рассказывал горбыль, прищурив глаза. — Аж спотыкаются. И чем старее, — какая-нибудь рухлядь  пенсионная, бабуля,  —  быстрее всех...
—  Послушай, Ленька, а мне к вам устроиться нельзя? Надоело трапы возить, а денег  —  шиш.
—  Талант особый нужен. Я б на твоем месте давно бы ее прихватил.  А ты...
—  Подумаешь — талант. Волам хвосты крутить — весь твой талант.
—  А ты как думал. Сначала ласково, как к ребенку, тихо, доверительно... Она же все чует, собака ж. А потом щипцами — и готово. У тебя не получится. Грубый ты очень. Здесь артистом надо быть. Станиславским...
—  Тоже мне — артист!  —  возмутился  Семен.  — Дед-сменщик с одного разу приручил. Без всякой науки. —  И покатил с трапом на стоянку.
Долговязый Ленька побрел следом лениво, не спуская с собаки глаз.
Пассажиры сходили без чемоданов и без пальто, что очень удивило Райта. Когда почти все спустились на землю, он вдруг вздрогнул, даже подпрыгнул на месте и завизжал: в нос ударил острый запах рабочей одежды хозяина. Пес подошел к толпе поближе, чем немало напугал людей.
Пахла женщина, высокая, худая, одетая в зеленые куртку и штаны, только сшитые аккуратнее и изящнее, чем у хозяина.
Райт подошел к ней и принюхался. Знакомое, радостное и долгожданное было рядом, а самое главное, не было духов. Это последнее обстоятельство уверило его в том, что куртка женщине досталась от Дмитрия Петровича, — неспроста незнакомка вышла из самолета, на каком улетел хозяин.
Толпа пошла к аэровокзалу, Райт засеменил рядом, стараясь не потерять женщину. Ему хотелось как-то дать о себе знать — может, она прилетела специально за ним и не видит его. Но почему она. не ищет?
Женщина, не озираясь, вошла в дверь, и Райт видел через стекло стены, как она поднялась по наклонной дороге на второй этаж и исчезла. Он хотел заскочить внутрь здания, но...
В это самое время, когда его внимание было занято неизвестной женщиной, когда он забыл, что есть на свете еще кто-то, кроме Дмитрия Петровича, сильная рука в кожаной перчатке схватила за ошейник и повернула ремень так, что у Райта перехватило дыхание.
Попытался вывернуться, чтобы схватить зубами за руку, но не смог пошевелить головой. Почувствовал, как задние лапы стали слабеть и подкашиваться, глаза налились кровью и злобой. Захотелось залаять, но горло было так сдавлено, что не вырывалось даже рычание.
Рука поволокла пса куда-то в сторону от дверей вокзала, и он почувствовал что-то неладное. Когда мимо проплыло бельмо последнего стекла в вокзальной стене, Райт увидел перед собой машину, в кузове которой стояла деревянная будка, и все понял. Дмитрий Петрович говорил ему и даже показывал, предупреждал избегать ее, остерегаться, бояться и ненавидеть. И псу стало стыдно за самого себя, за то, что он поймался, как самая последняя дворняга.
Будка приближалась — от нее шла омерзительная вонь.
— Эй, парень, — услышал Райт знакомый голос. — Куды это собаку тянешь? А ну пусти животную тварь! Кому. говорят?!
— Ты, дед, иди, куда шел!
— Я домой иду, а ты собаку брось. Кто  велел?
—  Начальство, —  соврал Ленька и надвинул пирожок поглубже  на глаза.
—  Не бреши! Отпусти собаку — удавишь. Я сейчас милицию позову. 
—  Иди,  зови. Она еще и поможет. А тебя в кутузку, как собаку, загребет.
Платоныч сначала шел рядом; но поняв, что стращание не поможет, забежал вперед и стал просить. Испугавшийся было Ленька посмелел.
—  Отойди, дед, тебе говорят. Не мешай работать.
— Это разве работа? Ты бы к себе и Сеньку взял. Отпусти собаку... Это он тебя сюда привадил. За свою бабу обижается. Будь человеком...
Вид у старика был такой, будто не собаку сдавили ошейником, а его глаза выглядели жалкими и слезились на морозе.
— Послушай, парень, я тебе бутылку поставлю… Отпусти… Человек ты или нет... Ну отпусти, —  клянчил он по-детски жалобным голосом.
—   Сдалась мне твоя бутылка. А ну, отойди, не мешай!
Долговязый хотел оттолкнуть Платоныча от борта автомобиля, .но старик схватился руками за металлические  поручни лестницы, свисавшей с машины. Было трудно бороться с двумя: старик прилип к железу, как примерз, а собака уже стала крутиться и рычать,  норовя схватить за руку
— Уберись с дороги! — явилась злость к  долговязому. Он по опыту знал, что еще несколько минут пройдет и .какой-нибудь неизвестный, посторонний прибежит на помощь старику. Тогда несдобровать. Убежать не даст отпущенная собака, и она, а не люди, как уже случалось, изорвет в клочья.
— Давай четвертак. Напрасно, что ль, машину гонял  в такую даль?
Платоныч наполовину отлепился от заднего борта, стал шарить по карманам.
— Вот только дежурный рупь, — сказал он виновато, оправдываясь. —  Больше нету. Хочешь, я те завтра принесу? А, давай, не обману... Скажи, куда привезть?
— Ты гони здесь.
—  Нету.
Наступила минутная нерешительность.
—  Тогда давай шапку, — на авось сказал горбыль. Платоныч схватился руками за голову —  на месте ли шапка, — и обрадовался, что можно так просто отделаться, и не нужно платить таких больших денег. Шапка — вещь ему вовсе не нужная.
Длинный подвел  Райта к кабине, открыл  дверь и, только когда уселся на сиденье, передал ошейник .из рук в руки.
— Держи. — Он свободной рукой поддел мех с головы старика, — Не отпускай, пока я не уеду. Знаю я этих гадов ползучих.
           Почувствовав облегчение, Райт яростно залаял на Леньку. Но дверь кабины захлопнулась, машина уехала.
—  Глупая ты собака, — сказал Платоныч. — Разе можно так? А если бы у меня шапки не было, к примеру, как летом, тогда что? Загребли бы на живодерню хорошую собаку. Да ты не рвись, не рвись...  Сначала  поесть  надобно.  —  Старик вел Райта к сторожке, держась за него, как за поводыря. — А мне шапку не жалко. Уже весна, и одна еще есть, казенная. Осенью выдавали. Зачем мне шапка? Говорил своему сыну – пришли внука на лето, на побывку на один день, коль сам приехать не можешь. Так он мне шапку. Нужна больно она мне, когда старуха моя померла... Мы с тобой как сироты. Ты одна, и я один, хоть ты вроде как собака, а я вроде как человек. Пошел бы ты ко мне жить, глупая собака. Слова не с кем сказать дома. А я один уже боюсь, страшно. Помру — и никто даже не завоет. Ну, вот сейчас поедим с тобой. «Ты, дед, ёж, а ты, баба, черепаха».
Платоныч стан открывать входную дверь в вагончик, но она примерзла. Он несколько раз дернул за ручку, но сил не хватало. Райт, почувствовав слабину в руке старика, рванулся в сторону и, освободившись, стремглав помчался по сугробам к стеклянному дому.


4.

Сбив кого-то с ног, пес проскочил в дверь вокзала, и, лавируя между скамеек в центре зала, забежал на пологий сход. Уже здесь он почувствовал нужный ему запах и обрадовался, что он есть, что не уехал, не улетел.
Сразу нашел женщину — она утонула в кресле, — и уселся напротив. В первые мгновения он жадно втягивал воздух, точно голодный.
—  Тебе чего? —  спросила женщина, глядя собаке в глаза.
— Ра-ай, — ответил пес, не отводя взгляд и хлопая кончиком хвоста по полу.
Ты еще и разговариваешь. Где твой хозяин?
—  Ра-ай, — снова тявкнул он.
—  Это не ваша собака? — раздался голос над головой женщины. — А то бы забрали. Вы первая, к кому он вот так. Полгода у нас кого-то ждет.
Райт поднял глаза на человека в синей форменке о красной повязкой на руке и оскалился, громко рыча.
—  Он нашего брата недолюбливает. Может, заберете?
— Ра-ай, — снова сказал пес и, высунув язык, стал провожать взглядом подозрительную форменку.      
— Рай! — раздался приказ.
Собака от неожиданности напрягла уши и встала — за долгие месяцы впервые прозвучало ее имя.
Женщина тоже поднялась и, отойдя на несколько шагов, позвала:
— Рай, ко мне!
Получив команду, он подошел, как полагается, справа, обогнул со спины и стал у левой ноги.
— Сидеть!
Райт опустился на задние лапы.
Женщина отошла в сторону и скомандовала снова.
— Лежать!
Пес точно упал на пол — так ему хотелось делать все, что приказывают.
Незнакомка куда-то ушла, оставив собаку лежать. В первое мгновение Райт подумал, что с ним играли, а иногда надоело, оставили. Однако решил все же выполнить команду и посмотреть, что из этого выйдет.
Женщина скоро вернулась с двумя кусками жареной печени в руках. Один она бросила к ногам собаки. Райт отодвинулся от еды  и, не выдержав такого неуважения к себе, злобно зарычал.
— Молодец, Рай! — Рука протянула второй кусок.
Пес взял аккуратно зубами мясо и проглотил его.
—  Поедешь со мной? — спросила женщина.
Пес вдруг без командами встал на все четыре лапы и радостно залаял в ответ. Но его бас заглушил громкоговоритель и позвал незнакомку вниз.
—  Это нам, Рай. Рядом! Надо на тебя еще билет взять.




На морозе было тепло, и штанина брюк гладила мохнатый бок собаки.
У самого трапа Райт вновь ощутил запах.  Это пахли Духи. Он вопросительно посмотрел на свою новую хозяйку, а та, будто понимая его волнение, потрепала тонкой ладонью по холке и улыбнулась.
— Не положено, — заявила Духи.– У вас билет на собаку имеется? А  справка?  Может, она бешеная?
Райту злость застилала глаза, но спокойный, уверенный запах новой хозяйки удержал его.
— Хочешь? — Женщина вынула из кармана блестящую зажигалку. —  В Париже покупала, такие там огромные деньги стоят. Она вечная. Заряжается водой из-под крана или снегом.
—  Но,  — возразила Духи, однако соблазн иметь зажигалку взял верх.
—  Вот мой адрес. Случись неприятности —  напиши. Я все улажу. А буду возвращаться,  я тебе парик из корней баобаба привезу. Сейчас очень модно в Париже. А у нас в Надыме их местные делают. Эти корни только на Ямале и водятся.
Духи стояла в растерянности. Все странно оборачивалось для нее: зажигалка в руках и парик самый модный...
—  Рай, вперед! — зашагала женщина вверх по трапу.
Лежа в проходе, Райт чувствовал, как подрагивает под ним пол, несколько раз мелькали чьи-то ноги. Но он ни на что не обращал внимания. Он думал —  коль  летит, значит, очень скоро увидит хозяина, а если не скоро, то будет с женщиной до тех пор, пока не найдет Дмитрия Петровича