А потом было утро...

Моим любимым людям.

1.
Urgent task .

Я всегда поражался умению некоторых подойти к незнакомой девушке и заговорить. «Привет. Как дела?» И тому подобная ересь. У меня же всегда были – как это принято теперь называть – проблемы с общением. И если в тот день я и решился подойти к ней, то только потому, что и впрямь где-то уже видел это лицо. Передо мной стояла конкретная задача, а единственным путем решения оказалась необходимость начать разговор.
Тем летом –  летом дождя –  я много гулял. Прогулки эти начались после разговора с Алей. Кажется, тогда мы поссорились. Я считал, что встречаться два-три раза в неделю, есть разогретую пиццу перед телевизором и часами сидеть в маленькой ванне – это совсем неплохо. Моя-тогда-еще-девушка так не считала. Несовпадение мнений. По-моему, задача. К сожалению, для Алины это была проблема.
- Ты не понимаешь, - вздохнула она, рисуя на столешнице затейливые узоры своим фиолетовым ногтем.
- Не понимаю, - я согласился, как всегда. – Объясни.
- Что ты за человек такой, если это тебе надо объяснять?
Я развел руками, а что тут ответишь.
- Ты… ты словно… ну… Ненастоящий. – Четыре обкусанных коготка отбили короткую дробь. – Живешь, как за стеклянной стеной. Тебя под ливень выстави – не промокнешь. И это еще ничего, мне нравится быть с тобой, когда эта стена возникает. Нну, как будто есть только мы. Как на необитаемом острове. Но бывает так, что она между нами. Не докрикнешь, не допрыгнешь.
Мы помолчали немного.
- Я же от тебя аборт сделала. Это ты понимаешь? – Я кивнул.
- А я бы хотел ребенка.
- Ну да, хотел…
Мне показалось, что Аля изо всех сил пытается разозлиться. Но сил не хватает. Она была очень тонкой, хрупкой, кажется, загородись она ладонью от солнца – будет просвечивать. Нет, не так. Она выглядела очень ломкой. Измотанной.
- Какой здесь ребенок? Какой у тебя… какой ты…
После этого она пошла на кухню, разогревать ужин. Мы посмотрели немного какой-то фильм, потом занимались любовью. Долго и медленно.  В самом конце Алина заплакала.
А на следующий день, когда я вернулся домой из офиса (работал я дома, но два раза в месяц ездил куда-то к автовокзалу получать зарплату), ее вещи пропали. Ни тапочек со смешным сиреневым помпоном, ни зубной щетки в ванной, ни косметички, ни коллекции лаков. Вообще ничего, из двух плакатов, висевших над диваном, пропал один – с живым актером. Мертвый певец достался мне.
Я побродил немного по двум комнатам, нашел записку, придавленную ее комплектом ключей (дверь была закрыта на «защелку»). Довольно обычный набор из «прости», «у тебя все будет хорошо» и «мне надо подумать обо всем». И небольшая приписка: «Ты похож на лунного человека , увидишь Человека-Овцу передавай привет. Такие, как ты, редко бывают счастливы, но я очень хочу, чтобы ты – был. Алина».
Так началось то лето. Как в анекдоте: «Такое вот паршивое лето». Я не звонил ей, не пытался встретиться. Продолжал существовать. Алина, видимо, не была включена в мой комплект «необходимого для выживания». Как компьютер я вошел в режим пониженного энергопотребления. Только самое необходимое. Остальное – побоку.
Я модерировал местную ленту новостей. На ящик приходит новое письмо. Дзинь. Я его обрабатываю, нахожу подходящую к случаю картинку (звяк) и – щелк – вывешиваю на одной из трех (политика, культура, развлечения) колонок. Дзинь. Звяк. Щелк. Готово. В перерывах играл в маджонг на компьютере. Расклад за раскладом, чаще всего классическая черепаха или дракон, похожий на гротескный череп. В то лето я сыграл в него, пожалуй, тысячу раз. Если верить статистике. На улицу особо не выходил. Только раз в день пробежка до магазина – молоко, хлеб, пельмени. «Необходимое для выживания».
Где-то через месяц такой жизни мои батареи наконец-то подзарядились. Однажды в середине июня я проснулся с ощущением, что пора уже выйти из анабиоза. Сперва надо было привести в порядок квартиру. Я обошел все углы, собирая грязную посуду, свалил ее в раковину. Потом прошелся по второму кругу с пластиковым мешком в левой руке, сгребая в него разнообразный мусор: банки из под пива, выстроившиеся на подоконнике, обертки от шоколадных батончиков, черствый хлеб и все в таком роде.  Забрался в ящик с одеждой, тщательно отобрал все то, что не носил больше года и запихнул в другой пакет. Немногое оставшееся вернул на место. Быстро сбегал в соседний супермаркет (заодно выбросил мусор), откуда вернулся нагруженный разнообразными щетками, губками и чистящими средствами. На уборку у меня ушло почти четыре часа. Я мысленно разделил квартиру на несколько секторов и определил очередность действий в каждом. Кухня: вымыть посуду, выбросить из холодильника все то, что не могу узнать с первого взгляда. Маленькая комната: разобрать хлам на обоих (письменном и журнальном) столах, рассортировать бумаги: оплаченные квитанции, разные буклеты, старые трамвайные билетики и всякое такое. Перестелить диван, заменявший мне кровать. Я стер пыль со шкафов, протер книжки, вымыл окна, тщательно полируя стекла старыми газетами и внутренне радуясь, что не зря все это время складировал их в одном углу. Этими же газетами я набил зимнюю обувь и запихнул ее в коробки – до следующей зимы. Наконец тщательно вымел и вымыл полы и пропылесосил оба ковра.
Последним пунктом в моем списке дел оказался я сам. Похоже было на то, что вместе со всем остальным мусором на помойку отправился и хлам из моей головы. Я провел полчаса под душем, наслаждаясь непривычной тишиной в сознании и остервенело намыливаясь жесткой губкой. Побрился, почистил зубы и, натянув все свежее (как солдат перед расстрелом), вышел на улицу. Именно в тот день начался дождь и шел – практически без перерывов – до сентября. Не то чтобы настоящий тропический ливень, идущий во всех направлениях сразу, или медленная китайско-пыточная капель. Просто дождь. Серое небо, пузыри на лужах. Вместо людей – зонты.

2.
Soap bubbles .

С того дня и начались мои прогулки. Для начала я дошел до парикмахерской и коротко подстригся, заглянул в соседний магазинчик, купил себе кефира и свежего хлеба. Домой идти не хотелось, поэтому устроился на площади у памятника. Дождь спугнул подростков, которые обычно проводили там время, как стайку воробьев. Вообще для середины дня было поразительно мало народу. Мне это нравилось. Проблемы с общением. Я начал обходить свой квартал, с каждым днем удлиняя маршрут. Не задумывался: зачем мне собственно эти прогулки без зонта, даже музыку в плеере не включал.
Я чувствовал, что в самой глубине, где водятся доисторические чудовища, детские страхи и затаенные желания, ведется постоянная кропотливая работа. Но меня – того меня, что просиживал положенное количество часов за компьютером (дзинь! звяк), а потом отправлялся бродить по заброшенным улицам – эта работа не затрагивала. Изредка из этой глубины на поверхность всплывали огромные разноцветные пузыри и лопались с легким (щелк) щелчком. В тот раз меня неожиданно захватила странная игра ассоциаций, каким-то образом связавшая Эрика Клэптона с Led Zeppelin. Я мучился от явной нелепости такой идеи, а заодно – от ее очевидной бесполезности.
 Не сразу, но достаточно скоро финишной прямой моих прогулок стал детский парк. В детстве меня часто водили туда покататься на качелях и гигантских шагах, зимой центральную площадку заливали и получался довольно неплохой каток. Мне всегда нравилось это место, но после реконструкции от былой любви осталось лишь острое чувство ностальгии. Детский парк, в котором вырубили почти все деревья, чтобы установить огромный аляповатый корабль, детский парк с детьми и орущей музыкой больше не был моим – и я перестал в него ходить. До того лета.
Дождь сгладил яркие цвета. Людей почти не было. Только из дальнего угла деревянного сарая, в котором хранились детские велосипеды, коньки и машинки, доносилось хихиканье двух молодых девушек, сидевших за самодельной занавеской из старого одеяла. Да еще у ниши фонтана прогуливалась пожилая женщина под синим с розовыми цветочками зонтом. Перед ней, смешно прихрамывая на одну лапу, семенил старый мопс. Я медленно бродил по игровой площадке, приводя в движение незамысловатые аттракционы. По очереди раскачал все качели, крутанул изо всех сил «тошнилку» и принялся за деревянных лошадок на толстых пружинах.
Лучшим из того, что появилось в новом детском парке, я признал широкие деревянные скамьи-качели под белыми железными навесами. На одной из них как раз и сидела та девушка. Я уже говорил: не умею знакомиться на улице, вообще знакомиться. Проблемы с общением. Социализация. Адаптация. Не для меня. И цели такой не было. Но почему-то при первом взгляде на нее у меня внутри начал формироваться новый радужный пузырь. Странное такое ощущение, словно вспомнил, что забыл что-то важное. А что именно забыл – вспомнить не удается.
Я осторожно подкрался поближе.
- Можно тут присесть?
Девушка, не поднимая глаз от большой (in folio;) книжки, кивнула.
Задача. Решение. Ничего хорошего.
- Простите, но я вас не мог раньше видеть?
Она усмехнулась и, наконец, оторвалась от своего фолианта. Легкая косая челка, хвост на макушке. Ничего знакомого или запоминающегося. Нормальное лицо.
- Теперь вы скажете, что я вам снилась.
Секунд пять я подумал, взвешивая такую вероятность.
- Ннет. Не думаю.
- Ну, значит в прошлой жизни, - подытожила она и перевернула страницу. Помню, я удивился, заметив, что страницы переложены листами папиросной бумаги.
- Мне говорили, в прошлой жизни я был испанцем, - брякнул я, уже понимая всю абсурдность разговора.
Еще один взгляд из-под косой челки и еще одна косая усмешка.
- Ах, да… Теперь припоминаю, - протянула девушка. Она произносила согласные перед ;И; как твердые и тянула сонорные. Так что вышло: «Прыпомэннайю». – Это вы приняли решение о моей казни. Костер. Какая пошлость, Квентин.
Я дернулся, совершая вместе со всем остальным миром сумасшедший кувырок через себя, коротко прикоснулся к воображаемой шляпе и сорвался под дождь. Проблемы с общением. Не только у меня, как оказалось. Квентин! Надо же. Все это напоминало мне… что-то. Но явно не времена испанской инквизиции.
Пока я добрался до дома, дождь затер воспоминания о странном разговоре. И я вернулся к поиску связи между Клэптоном и Led Zeppelin. Просто ничего не мог с собой поделать.

3.
Speaking .
Дома я продолжал думать об этом. Полистал книжку, приготовил салат, но так и не смог отвлечься. В конце концов, я смирился. И забрался на диван, сжимая в левой руке телефонную трубку. Хоть это было хорошо. Если тебе нужна справка о музыканте, тем более, начинавшем в шестидесятые, ты всегда знаешь, кому звонить. Была у меня одна знакомая… Но еще прежде, чем я выудил из памяти необходимую шестизначную комбинацию, телефон зазвонил.
- Привет.
- Привет, Аль. – Услышав ее голос, я удивился. Удивился не тому, что она позвонила. А своей реакции. Которой как таковой не было. Очередной радужный пузырь начал подниматься к поверхности. – Ну, как там во внешнем мире?
- Дождь идет.
- Ага, - я потянулся за телефонным справочником. – У нас на луне тоже.
- Болван! – Что-что, а силы у нее в голосе прибавилось. Подзарядка батарей. – Ну почему ты такой, а?
Я зашелестел справочником.
- Не знаю. Это все еще имеет значение?
В этот день мне везло на странные разговоры. Сплошные паузы вместо слов.
- Чем занимаешься?
- Пытаюсь найти связь между Клэптоном и Зеппелинами. – Я ответил совершенно честно, но Алина почему-то разозлилась.
- Ты псих! ¬¬¬– донеслось издалека. – Шизофреник! Тебе бы у врача провериться!
И короткие гудки. Я пожал плечами: если я так ее раздражаю, то зачем было звонить? Щелк. Хотя что-то в ее словах меня зацепило. Я присел к компьютеру. В некоторых делах Интернет – великая вещь. Уже скоро я нашел подходящую статью, не пугавшую обилием медицинских терминов. Сходил на кухню, залил кипятком пакетик черного чая и вернулся к экрану. В целом было интересно. Я узнал, что термин «шизофрения» включает в себя два древнегреческих корня, переводимых как «ум;;» и «расщепление». Именно это и происходит с сознанием больного. Воображение услужливо подкинуло картинку – перезрелое яблоко падает с ветки и раскалывается пополам. Начинается все с замкнутости, ухода в себя, больной жалуется на то, что не может сосредоточиться на чем-то одном. Возникают навязчивые идеи, например, воспроизведение в памяти дат, имен. (Что-то должно связывать их. Клептон. Зеппелин).
Но я-то не придумывал особых ритуалов, не мыл руки по пять раз подряд, не подскакивал на левой ноге, если наступал на трещину в асфальте.
Единого одобренного теста для выявления шизофрении по сей день не существует. Есть лишь некий список симптомов, методика по их выявлению: МКБ-10 и тому подобное. Однако я все же прошел один из тестов. (Предпочитаете ли Вы одиночество? Испытываете беспричинные страхи?). Результат (столбчатая диаграмма и скупая расшифровка) меня удивил. Абсолютно все показатели оказались в пределах нормы. Я вывел черно-белое изображение на принтер и распечатал. Прикрепил над столом, рядом с календарем. Допил остывший чай и еще раз открыл окно с тестом. Вернулся к началу и прошел его заново, отвечая на те же самые вопросы так, как (наверно) хотела бы, чтобы я отвечал Алина. На сей раз, программа отнесла меня в «зону риска» и предложила переговорить с психологом.
Когда я закончил, было без четверти девять. Немного поздно для звонка тому человеку, о котором я вспоминал. Но пока еще ничего. Я быстро набрал номер, стараясь не думать, какого же черта, собственно, делаю. Звоню знакомой, которую уже год не видел с абсолютно нелепым вопросом.
- Алло?
- Привет. Не спишь?
- Нет. – Голос напрягся, но потом мгновенное облегчение. – А, привет. Это ты? Как дела? Куда пропал?
- Да так, - промычал я.
- Как «так»?
Я задумался обо всех моих «так» и очнулся уже посередине привычной тирады про надоевшую до боли в зубах (и это летом!) учебу. При необходимости я мог бы подсказывать слова, но все же посочувствовал. Моя учеба осталась за плечами, а до армии дело так и не дошло. Мы поболтали еще минут пять, вспоминая общих знакомых, когда я, наконец, решился спросить.
- Слушай, у меня тут вопрос один есть. Не поможешь?
- Вся внимание.
- Ты же увлекаешься британским роком. Так? А я весь день хожу и мучаюсь: Эрик Клэптон мог быть как-то с Led Zeppelin связан? Или мне к врачу пора?
К моему облегчению в трубке раздался смех.
- Что, правда, стало интересно?
- Ага.
- Я сейчас всю историю вряд ли вспомню, но Клэптон и Пейдж начинали в одной группе. The Yardbirds . И вообще были знакомы, чуть ли не на одной улице росли. Эээ, ты в курсе вообще, кто такой Пейдж?
- Имя вроде знакомое, - осторожно начал я.
- Это основатель Led Zeppelin, балда. Ну как, я тебе помогла?
- Еще бы, спасибо.
- Вот и хорошо, мне пора спать. А ты не пропадай, давай. Договорились?
- Договорились. Добрых снов.

4.
The Yardbirds.
Так у меня появилось новое занятие кроме прогулок и бесконечной игры маджонг. К середине лета я пресытился изящностью «черепахи» и обманчивой простотой «дракона». Теперь новым коньком стала «крепость», поначалу сводившая меня с ума необходимостью выбора, когда вместо необходимых двух ты имеешь три свободные кости с одинаковым узором и волей-неволей приходится рисковать, выбирая две из трех. Всегда есть опасность, что четвертая кость останется под неубранной. Отменять ход мне казалось… неправильным. Я всегда использовал классическое оформление: циновка из водорослей и традиционный набор из 144 костей: Шар, Бамбук и Символ (пронумерованные от одного до девяти). И, конечно, Ветра, Цветы, Драконы (красные, черные, зеленые) и Времена года. Яркие, но дело не в этом. Экзотичные, как редкие африканские цветы, которые могут расти только в оранжереях.
К этим хобби незаметно прибавилось третье. По вечерам я залезал в Интернет, выискивая информацию о The Yardbirds. Это оказалось несложно, хотя группу трудно назвать по-настоящему знаменитой. Культовой. Если уж вспоминают музыку тех лет, то это обычно песни The Who, Rolling Stones, Animals, Monkeys. Слава «птичек» оказалась несколько иного рода. Они первыми использовали прием «обратного эха» и две соло-гитары, стали базой для образования Led Zeppelin и колыбелью трех известнейших английских гитаристов. Хотя спроси меня чуть раньше, я бы назвал Джимми Хендрикса. И, может, подумав, добавил Брайана Мэя.
Джефф Бек. Эрик Клэптон. Джимми Пейдж. Таким был расклад. Шар, Символ и Бамбук. Хотя не всегда именно в таком порядке. Но меня интересовал только Пейдж, аутичный и упертый парень.
Во время очередных моих ночных посиделок, я дисциплинированно скачивал второй альбом «птичек»: «For your love»; когда-то эта вещь была настоящим хитом. Сейчас же меня он интересовал из-за одной странности. Пластинка записывалась во время изменений в составе группы. Молодой, но чертовски талантливый Клэптон, заявил о своем уходе. По всей видимости проблема была в том, что он хотел играть блюз. Остальные «птички» этого не хотели. Или хотели чего-то другого. Или просто не сошлись характерами. Парень ушел, пусть и не хлопнув дверью, присоветовав на свое место молодого Пейджа. Который от участия в проекте отказался, послав «птичек» к Джеффу Беку. Таким образом «For your love» записан с двумя соло-гитаристами, чья манера игры сильно различалась. Сам Пейдж пришел в группу позже, причем – для начала – в роли басиста. И если бы не обморок Бека, кто знает…
Я отвлекся от экрана, изучая темноту за окном. Дождь прекратился, и небо слегка расчистилось. Я залез на подоконник, выворачивая шею, чтобы рассмотреть получше месяц. Провел мысленно черту – получилась буква «р»: «растущий». Недели три до полнолуния. Неподалеку вспыхнул огонек. Это было странно, потому что там, куда я сейчас смотрел, не было жилых зданий. На соседней улице друг напротив друга стояли два бывших детских садика, в тот, что ближе к моему дому, ходил я. Во втором теперь располагалась небольшая библиотека с научной и справочной литературой для методистов. На этой стороне еще находились симпатичный почти развалившийся особнячок и старая развалюха. Напротив стоял наш долгострой. Лет десять назад на месте еще одной развалюхи начали строить что-то вроде коттеджа. Но делали это очень странно. Для начала откромсали от бывшего садика (ныне библиотеки) большой кусок земли, огородив его уродливым бетонным забором. Потом начали возводить новые кирпичные стены вокруг старых – прогнивших деревянных. Примерно через два года получился редкостный урод. Двухэтажный с треугольным фронтоном (в лучших традициях советской архитектуры годов, примерно, шестидесятых, ничего общего с изящными греческими портиками). Словно фронтона было мало к нему добавили круглое окно-розетку, наглухо заколоченное досками. Окна на первом и втором этажах были зацементированы, и слепо пялились на случайных прохожих. Другим дурацким украшением были имитации колонн дорического ордера. Из кирпича. Настоящее логово обнищавших масонов.
И вот, если я ничего не перепутал, теперь в этом заброшенном мертвом доме загорелся огонь. Какое-то время я наблюдал за ним, а потом вернулся к компьютеру.
Мои прогулки по городу тем временем продолжались. Я уже обследовал зону за железнодорожным мостом, и теперь снова слонялся по своему району, отстраненно наблюдая за разноцветными пузырями. Непонятная работа внутри продолжалась. Старые воспоминания и сны, все то, о чем старался не думать, - все то, что медленно оседало где-то на дне, теперь поднималось на поверхность. Щелк!
Однажды я вновь наткнулся на ту девушку в детском парке. Она опять сидела на скамье-качелях с большой книгой в руках. Как и в первый раз я обратил внимание на то, как она сидела. С идеально прямой спиной и вытянутой шеей. И как в первый раз на ней было красное приталенное платье в белый горох и накинутая на плечи белая шерстяная кофта. Не модная, застегивающая где-то на животе, а старая, вязаная вручную. С выпуклыми «шишечками» и слегка вытянутая на локтях.
 
5.
Fishwife .
- Простите, - я встал напротив нее.
- За что? – Внимательные серые (перламутровые) глаза смотрели насмешливо, но больше не пугали. – За костер?
Я согласно наклонил голову:
- Вам бы больше подошла гильотина.
Она улыбнулась и медленно поводила вытянутым подбородком из стороны в сторону.
- Гильотина для королев, а не для торговок рыбой. – И подумав добавила. – Элла. Элли.
Я пожал протянутую узкую ладонь.
- Тото.
Мы оба рассмеялись над моей незамысловатой шуткой, и Элли добавила:
- Похоже, мы уже не в Канзасе, песик.
Я огляделся по сторонам. Парк в тот раз выглядел особенно пустынным, лишь на детских лошадках неподалеку качались две девушки в одинаковых темных джинсах и серых толстовках. И у той, и у другой через плечо был перекинут ремень сумки-планшета.
- Да, это определенно не Канзас. – Мы снова рассмеялись. После этого я довольно часто виделся с Элли. Обычно я находил её в детском парке – раза два или три в неделю – и мы церемонно раскланивались. Реже – беседовали. Она показала мне свою книжку – «Дон Кихот» Сервантеса с красивыми гравюрами и экслибрисом на форзаце: несколько прямых, проведенных черной тушью, линий складывались в большое перо.
- Репринт, - лениво объяснила Эл. – Думаю, сохранилось не больше семи экземпляров. Считая мой.
Я рассказал ей про разноцветные пузыри. Элли слушала все с той же полуулыбкой и задала лишь один вопрос:
- И что ты чувствуешь при этом? Когда лопается пузырь?
- Легкость. Мне становится легче, - не задумываясь ответил я.
Она пересказывала мне Борхеса. Его рассказы по-настоящему заворожили меня, но необходимость скачать сборник и прочитать их самому так и не возникла. Мне запомнилась «Притча о Сервантесе и Дон Кихоте», тогда я еще подумал, что понимаю, почему именно эту книгу перечитывала Элли тем дождливым летом. Были и другие, проникнутые атмосферой большой библиотеки, отзвуками мягких шагов ослепшего библиотекаря. Но всегда за стенами ощущалась пустота, все лабиринты Борхеса вели именно к ней, и это она отражалась в зеркалах из полированных медных пластин. Одна фраза, услышанная во время наших неторопливых бесед, долго оставалась со мной. Я усыпал и просыпался, слыша монотонной голос, повторяющий без конца: «И тогда мы выхватили по увесистому револьверу (откуда-то во сне взялись револьверы) и с наслаждением пристрелили Богов»;;;. Так Борхес представлял себе Рагнарёк. Выходило, что за долгие тысячелетия Боги обезумели. Я не сомневался: безумным был автор.
Возвращаясь домой, я решил пройтись мимо заброшенного дома. Посмотреть. Просто посмотреть. В конце концов, просто очередная задача. То, что я увидел, заставляло задуматься. Большое полукруглое окно на втором этаже застеклили, два из пяти окон на первом – тоже, остальные по-прежнему были заложены кирпичами. То, как стал выглядеть дом, мне не нравилось. В наступивших сумерках он казался больше, гораздо больше, чем при дневном свете. Какая-то оптическая иллюзия. Я вернулся домой к своим «птичкам». И изредка поглядывал на блуждающий за новыми стеклами огонек. Так, еще одна новая привычка. Раза два за месяц мы созванивались с Алиной, болтали о разном, старательно избегая главного. Я припоминал всех чудаков, которых видел за истекшие дни на пустых улицах. Она пересказывала анекдоты. Преодоление проблем с общением.
Альбом Yardbirds я переслушивал регулярно. Не то, чтобы мне нравилась такая музыка, но некоторые вещи… некоторые вещи, да, нравились. Писали, что ближе к распаду группы «птички» никак не могли определиться с тем, какую музыку они хотели играть. У меня медленно складывалось ощущение, что и в начале своей истории твердой уверенности в чем-либо у них не было. Но многие вещи были хорошими, хорошими по-настоящему. Я часто возвращался к треку, давшему название пластинке: «For your love». Незамысловатая такая песенка, всего две минуты с половиной, и большую часть времени музыканты вытягивают это самое «For your love». Простой текст, но в голову западал здорово.
Я дам тебе все, что ты сможешь себе пожелать,
Чтобы видела меня, когда ложишься спать.
Ради твоей любви, я смогу тебе звезды отдать.
Я подарил бы тебе луну, если б смог достать.;;;;
Под такую музыку заканчивался июль.

6.
Forgotten dream .
В детстве я часто видел сны, когда стал подростком –  гораздо реже. Но с какого-то момента все это прекратилось. Ни снов, ни лишних воспоминаний. Щелк! Но тем летом сны вернулись. Они начались уже во время прогулок, может быть с того момента, как я заметил огонек в пустом огромном доме. Нелепые, горячие, бредовые сны. В них ко мне приходила Элли, в свете рыжих уличных фонарей ее тело казалось сделанным из бронзы и на ощупь было таким же холодным. Ее длинные волосы на затылке были собраны в тяжелый узел, из которого торчало большое птичье перо. Не считая пера и ожерелья на груди, на ней не было никакой одежды. Девушка бесшумно подходила к изголовью дивана и молча смотрела на меня. Я сходил с ума. Мне хотелось овладеть ею, тут же, немедленно. На полу, на диване. Грубо. Я бы с радостью искусал ее лицо, маленькую грудь. И знал, что она не будет против. Но во сне я не мог пошевелиться. Элли прикасалась своими холодными ладонями к моей груди. И я просыпался в поту, с колотящимся сердцем, и, как написал бы Стивен Кинг, стоявшим колом членом. Пытался мастурбировать, но так и не смог кончить.
Поэтому когда ночью в мою комнату проскользнула Элли, я не удивился. На этот раз ни что не сковывало моих движений, и я кинулся к ней, но она легко ускользала всякий раз, когда я почти уже мог дотронуться до нее. Я выбежал во двор. Ни один фонарь не работал, но от моего подъезда к детскому саду тянулась небольшая тропинка. По обе стороны от нее стояли невысокие глиняные человечки, каждый из них сжимал в правой руке факел, а в левой держал небольшой крест с петлей на конце. Я пошел по этой тропинке. Она вела меня через сад, и спустя несколько минут я оказался рядом с заброшенным домом. Но теперь он изменился. Он больше не выглядел нежилым. За стеклами горел свет, а ржавая калитка была приоткрыта. Внутри дом казался неправдоподобно большим, проходя по центральному коридору, я то и дело замечал небольшие ответвления, уводящие все дальше и дальше. Я ступал босыми ногами по каменному полу, чувствуя (даже не ушами, не телом, а чем-то еще глубоко внутри), глухие отзвуки подземелий.
В каждом углу большого зала горело по факелу. У входа стояла высокая (в полтора человеческих роста) фигура, сжимающая в скрещенных на груди руках ключ Нила. Я без любопытства отметил черные вьющиеся волосы и небольшие бакенбарды Пейджа. И собачью морду, мелькнувшую в полированной пластине, мимо которой я проходил. Все было… правильно.
Элли ждала меня, сидя на полу, подтянув согнутые колени к подбородку.
Я отдам солнце, ради твоей любви,
И сердце свое из разорванной груди, - тихонько напел я. Девушка легко сощурилась и улыбнулась. Щелк. Я опустился на ковер рядом с ней. Не знаю, сколько длилась эта ночь. За окном, в разорванных тучах металась оранжевая луна. Полнолуние – неизбежный штамп. Один из факелов, вспыхнув напоследок, погас, но нас это не тревожило. Как не тревожил взгляд высокой фигуры, охраняющей вход. Я сделал с телом Элли все то, о чем только мог мечтать в горячечном бреду. И то о чем не мог даже мечтать. Но вечность спустя все закончилось. Я в изнеможении валялся на ковре, пропитанном моими потом и спермой, на котором темными цветами распустились пятна ее крови, крови Элли. Она склонилась над моей грудью, и я ощутил холодное прикосновение. Последний радужный пузырь лопнул, достигнув поверхности. В руках девушки медленно пульсировало мое сердце.
- Но я же не мертв, - слабо запротестовал я, глядя как девушка приближается к стоящим в дальнем углу комнаты весам.
- Значит ты жив? – Прямые брови вопросительно приподнялись.
Я задумался. Вопрос казался лишенным смысла, но все же…
- И если мое сердце окажется тяжелым, то его скормят крокодилу. – Я не знал, как еще обозвать чудище, изображенное на одной из стен. – А если легким, то душа моя, очевидно отправится пастись на райские поля.
- Ты задаешь неправильные вопросы, Тото. Подумай еще раз, ночь заканчивается.
Фигура у дверей неловко переступила с ноги на ногу.
- Мы встречались? Раньше?
- Уже лучше. – Элли небрежно швырнула мое слабо трепыхающееся сердце на одну половину весов. Грязных весов торговки рыбой, синих, с облупившейся краской. На вторую чашу легло страусиное перо, вынутое из прически. – Но это все равно не то, Тотошка.
Чаши весов колебались. Подумав, я решил, что вопрос и впрямь не имеет смысла.
- Мы уже встречались. И похоже не раз, - подытожил я, наблюдая за стрелкой, метавшейся то вправо, то влево. Внутри меня царила кристальная тишина, на дне колодца не осталось ни ила, ни грязи. Но сквозь толщу воды я мог различить очертания какого-то предмета. – Я бы даже сказал раз шесть. Или пять?
Элли улыбнулась.
- Не плохо. Совсем не плохо.
Но мне не нужны были ни ее улыбки, ни ее слова. В конце концов она всегда врала. Такова ее суть, что бы об этом не писали книги. И когда весы пришли в равновесие, я облегченно вздохнул. Все было правильно. Элли бережно взяла мое сердце в ладони и легонько поцеловала.
- А ты упрямый парень, Тотошка, - вздохнула она. – Но ты знаешь, как меня найти. В следующий раз.
- Уж лучше вы к нам, - проворчал я, принимая сердце из ее рук. К нему уже возвращалось его золотое свечение. Поморщившись, я раскрыл пошире пасть и проглотил свое человеческое сердце. А потом выхватил револьвер (откуда-то во сне взялся револьвер), и, прижав его к своему животу в районе пупка, выстрелил, уничтожая, то что таилось на дне моего колодца. То что любило строить стены. Мое древнее сердце, сделанное из песчаника. Потом были мрак и  пустота. Лишь мрак и пустота.
А потом было утро.

2010г.