***

ГРАФИНЯ      ВЕРЕЩАГИНА.  ( 1  редакция,  1 главы)

(Вся  прямая речь на суржике набрана  курсивом:    «и» произносится, как русское «Ы», а  украинское «і», как русское «И».
*                *                *

1941 г. Ранним, светлым утром на улице Краснофлотской    в городе Херсоне  зацокали копыта: цок-цок- звонко и весело. К двухэтажному дому  старой постройки подъехал извозчик. В коляске сидела молодая, очень красивая женщина с тремя малыми детьми. Дети походили, особенно девочка, на херувимов: румяные,  кудрявые,  и нарядные. Сзади коляски были увязаны большие чемоданы.

Со двора выглянула дворничиха  Дуся
-«О, Тарани приїхали. Дивиться, яка цаца. Ми, чернороби з вокзала все на руках прем, а вона на ізвозчіке, бариня. І рибку з`їла, і на хер сіла.»

С верхнего балкона подала голос Дора Павловна
- Дуся не ругайтесь с  утра. Она жена капитана.  Он в Мурманске здоровье оставляет. Вы только на минуточку представьте себе эти моря - Баренцево, Белое, ведь это ужас. Холод, полярная ночь. Так неужели жена не может здесь детей побаловать южным солнцем и фруктами. И потом, ему сам товарищ Сталин выделил бронь на эту квартиру.
-Та я шо? Нехай.  Токо откуда  гроші?
-Ну, выйдите , милая, замуж за капитана, и вы будете на извозчике ездить на рынок. И у вас будут гроши.
-Де ж тіх капитанів набратися?
-А то уже ваша забота.

Дуся умолкала и подходила к коляске помочь с чемоданами.  Маша, так звали жену капитана,  легко соскакивала с коляски и  вынимала по очереди детей.  Старшего Олега, потом Нелличку, и совсем маленького Генку.  У каждого были в руках свертки в сетках-авоськах, а у Неллички красивая, почти дамская сумочка, наверняка с кукольными принадлежностями. Дуся  хватала чемоданы и всей компанией они поднимались к  своей квартире.
-Дуся, спасибо вам. Вот возьмите.
-Та ви шо, не треба.
-Возьмите, возьмите, вы трудились. Без вас я бы не втащила эти сундуки. И зайдите попозже, когда я разберу вещи, я вас палтусом угощу.
Дуся оттопывала, пересчитывая гонорар, и, вместо благодарного чувства, думала
-Ото швиряє гроші, мабуть неміряно.

Радовались Машиному приезду все дети со двора- у них начиналась  жизнь-малина. Теперь они с  малыми Таранами будут  ездить на левый берег Днепра, и не просто так, а с волшебной корзиной. Волшебной, потому что там для них были с утра нажарены котлеты, каждая с  мужскую ладонь, сварена картошечка с укропчиком,  куплена молодая редиска и аберкоски с  вишнями.
-Ура! Тетя Маша приехала! Ото будемо їздити на пляж, та жменями їсти.
-Ой, так смачно, як вона картоплю  варить з  м`ясом.
Один,  самый младший  от восторга прыгал на одной ноге и  упорно повторял:
-А я рыбу полюбляю, а я рыбу полюбляю!
А   Маша немедленно распахивала окна, свежий  уже горячий воздух заполнял комнату, освещал, увы, паутину и пыль, и она начинала уборку. Детей отправляла гулять с наказом: никуда  со двора. Хлопотала, как синица у нас  под окном. Только и видишь- туда-сюда, туда-сюда,  с травинкой или пушинкой в носике, пинь-пинь. Как в детской песенке «Птичка домик сделать хочет, солнышко взойдет, зайдет. Целый день она хлопочет, но и целый день поет.»

Скоро  комната приобретала другой вид- на окнах надувались свежие тюлевые занавеси , вдалеке голубым и серым переливался    Днепр,  подоконники сияли,  паутины и пыли,  как не было. По свеже вымытому полу приятно было ходить босиком.  Н-да,  а ведь Мария Евгеньевна по происхождению графиня.
* * *
Все перепуталось и страшно повторять
Россия, Лета, Лорелея.  (О.Мандельштам)

Евгений- значит благородный (Л.Успенский)

    Отец ее, Евгений Николаевич Верещагин,  капитан дальнего плавания Русского общества пароходства  и  торговли (РОПиТ)   был сыном  графа Верещегина Николая Алексеевича. У графа было имение на юге России. Впрочем, тут были земли и у графини Апраксиной, родственницы потомков самого Потемкина, у  князя Безбородко, князя Трубецкого, Грохольского, огромное имение Аскания-Нова немца Фальц-Фейна, помещиков Никифорова, Скадовского и многих других.
 Но сына графа, когда он уже стал капитаном, угораздило  влюбиться в мещанку. Ну это старому графу так казалось, что в  мещанку, а на самом деле  женой Евгения Николаевича стала  девушка из   обедневшей семьи польских шляхтичей. Каким-то образом они оказались в Николаеве. Ну, каким? Таким же, как и герои рассказа Л.Толстого «За что» оказались  в Уральске, а Шопен в Париже.   Российский  царь после национально освободительного восстания не расстреливал всех подряд, как наш тиран Сталин, а высылал польских патриотов кого куда:  в Оренбургские степи,  в Малороссию, в Сибирь.

Молодой граф увидел прелестную девушку в садочке возле дома в пригороде Николаева. Она сразу напомнила ему фарфоровую статуэтку из Кузнецовской коллекции  матери- такая же ладненькая, аккуратная и милая.  Разумеется, он сразу познакомился с ней, и она тоже не осталась равнодушна к стройному, симпатичному капитану, в белоснежной, тугой  форме с  золотистыми  якорями.
Отец молодого графа, несмотря на надвигающиеся страшные события: уже  мотались по южным степям банды, уже жгли экономии, уже Броненосец Потемкин заставлял шепотом обывателей пересказывать события и судьбу корабля; многие паковали чемоданы и уезжали, как Никифоровы в Париж, не дожидаясь развития событий, а предчувствуя их, был неумолим. Сословная спесь не позволяла даже помыслить, чтобы его сын женился на простолюдинке. Он был непреклонен
-Женишься на  Анне, лишу наследства.
Но и у Евгения был характер отца
-Не нужно мне наследства, завтра отходит пароход, я забираю Аню с собой, там и обвенчаюсь.
-Где это там?- брезгливо и гневно спросил старый граф.

-На пароходе батюшка есть.
 Удивительно, но    Маша-дочка  молодого графа-капитана действительно родилась на пароходе во время дальнего рейса . Русское общество пароходства и торговли  из Николаева, а впоследствии  и из Херсона (фарватер на Днепре был сделан в 1902 г)  отправляло суда с хлебом  во все концы Европы, и даже в Африку.  Только в 1910 г. из Херсонского порта вывезли в Германию, Голландию,  Англию 59 миллионов пудов зерна.
Работы хватало.

Капитан был умен, образован и удачлив. Удачлив в отличие от Бунинского капитана из «Снов Чанга» и в женитьбе. Аня родила ему четверых детей, была преданной женой и матерью.  “Золотое кольцо в ноздре свиньи- женщина прекрасная»- нет,  это Соломон не про Анечку - милая, нежная, любящая. 
И все бы хорошо, но.

Но пала монархия, и начался хаос. Окаянные дни. Брат на брата, а сын на отца. Не зря написано: «и зарыдают кормящие сосцами» . Зарыдали.  Все- бедные, богатые, успешные, неудачники, офицеры, солдаты, крестьяне, пролетарии. Гидра революции сжирала всех и себя тоже.

«Во имя грозного закона братоубийственной войны»,  капитан с женой и 4 детьми пережили: голод, холод,  преследования, ненависть, страх за жизнь детей.  Какое там имение- да сожгли все,  и не сунешься, узнают, прибьют, детей не пожалеют.
Деникинцы увели корабли из южных портов. Рейды опустели. Граф  остался на берегу с семьей. Пришли красные, естественно, посадили.
Дом в Николаеве разграбили
-Дивись, до нас все чисто повиносили, а  ікону вишиту лишили. Я заберу, так  гарно вишита, та ще золотими нитками. Есть  шо?
-Та ні, хлам.
- А ти шукай, шукай, у  ціх гадов  барахла много.
-А це шо?
-Та, кажись, корали.
-Навіщо?
-Та для краси, а..  з них буси роблять.
-Фу, гидота, надо ж такую в хаті  держати.

Когда жизнь висела на волоске, и подрезать этот волосок собирались люди не  имевшие на это никакого права (Это вам не сентенции Булгаковского Воланда про волосок, на котором жизнь Берлиоза подвешена) детей: Зину, Лену, Бориса и Машу приютил    боцман с корабля капитана.
-Та шо Вы, Евгений Николаевич, чи мы не люди. Це ж мої хресники. А як посодят, так же ж і выпустять. За шо вас сажать, ми ж от вас ніякого лиха  не бачили.
Слова боцмана наверное Бог услышал:  Граф отсидел в  17 г., но когда вышел ,  жена уже   умерла от сердечной  недостаточности. 
«Эх, Волга-речка, не боли сердечко.., “Что так сердце, что так сердце растревожено…»,«Сердце, тебе так хочется покоя», - ерунда все, лирика. Сердце болит от горя, от безысходности,  от бессилия и страха за жизнь ни в чем не повинных детей.
Калейдоскоп событий до головокружения-  германо-немецкая оккупация,  Махно, Григорьев, деникинцы,  которых в 20 г. выбил Уборевич и Буденный
- «Эх, выйду я на улицу, эх красный флаг я выкину, а Буденному везет больше чем Деникину»,  была  такая частушечка на злобу дня;  Пушкина с его «пыткой надеждой» не вспоминали.

 Потом Врангель,  Фрунзе,  венгерский красный бандит Бела Кун,  уж он-то совсем никого не щадил.  Кстати, красные тоже не из компании матери Терезы. Первые их отряды  были в  сформированы в  феврале, после амнистии, и не только политических, а и уголовников в большинстве.  «Ах, славный полк, да был ли славный полк, в котором  сплошь одни головорезы»,- точно , как  и всегда,  пел В.Высоцкий.
 В Киеве  полнейшая неразбериха- Гетманьщина во главе со Скоропадским, немцы,  потом УНР, потом Петлюра, но , если одним словом, то на Украине в 19-20 годах была одна власть- безудержная анархия и стихийность. Многочисленные фронты поделили украинские регионы, города  обезлюдели из-за голода, а правительства сменяли друг друга и никак не могли договориться. Единственной властью была власть оружия.  В легковесной опереттке «Свадьба в Малиновке» как раз действие происходит в эти страшные времена. Ну, что с опереттки взять- закон жанра: Опять власть меняется и все веселые и радостные пляшут и поют «Битте-дритте, фрау-мадам, я урок  вам первый дам, нужно к небу поднять глаза…». Поднимали глаза к небу, это правда, молились, причитали, уповали кто на Господа, а кто на не знамо что.
Это сейчас жизнь вроде, как устаканилась, с голода никто не пухнет,  ну и подзабылся этот ад. А не дай Бог опять какая-нибудь заваруха и все повторится: вылезет чернь из всех щелей  и  начнет не раздумывая  безжалостно жечь и громить.

Ну, а потом граф с детьми, за ними стала присматривать двоюродная сестра Анны,  ютились сначала в Таганроге,  подальше от старых знакомых с топором или ножом за пазухой, а затем уже  в Херсоне снимали флигелек.  Чтобы заработать на супчик, в котором крупинка за крупинкой гонялася с дубинкой, граф  тачал сапоги. Наш национальный гений тоже баловался сапожным ремеслом, но  матерому человечищу просто уже делать было нечего, а   Евгению Николаевичу нужно было семью кормить.  Он и на конюшне работал,  и выходил на дубках с рыбаками в  лиман. На  дальний морские рейсы  чекисты его не пускали- происхождение не позволяло.   Все-таки белая кость, дворянин - вдруг сбежит или будет подбивать против единственно «справедливой»  власти рабочих и крестьян.

Граф был образован и пытался дать образование детям: Зину , старшую дочку, устроили в гимназию- учиться,  а вот младшим повезло меньше. Борис подрос, пошел  по стопам отца- юнгой, а потом стал чистить корабельные котлы, Лена  после 17 года училась в школе, а Машу, младшую, чтобы не умерла с голоду  определили в детский дом НКВД. Тов.Дзержинский и иже с ним боролся с беспризорщиной,  что не помешало им, кстати,    уничтожить Макаренко. Впрочем, история известная- все, что не входило в Прокрустово ложе совдеповских представлений, моментально  уничтожалось. Не высовывайся.
И  опять помог боцман. Выхлопотал и выходил этот детдом вместе со своим правильным происхождением. Точно также Марина Цветаева  устраивала  младшую дочку Ирину в  приют, надеясь, что там она выживет. Но не получилось: «старшую из тьмы выхватывая, младшей (она) не уберегла»,  и  Ирина умерла.  Маше повезло больше, даже на скудном пайке детского дома- она выжила.
Да, лихие были времена: чернь выпозла на улицы, кто был никем, стал всем- грабили, оговаривали, доносили, расстреливали без суда, в городе было полно бандитов, но власть рабочих и крестьян все крепла. «Мир  хижинам, война дворцам».  «Земля –крестьянам!»    Ну да. А кинули потом крестьян, как урки кидают лохов-  под чечеточку.
Евгений Алексеевич  это видел, подолгу размышлял о том, что происходит и как уберечь детей. Сам он спасся благодаря врожденной доброте, демократичности и  чувству справедливости- никогда не чванился своим происхождением, еще будучи капитаном, не наказывал и не унижал зря.
Добро порождает добро- его вместе с семьей спасли его же собственные подчиненные.  Потому он внушал детям –не идти против   власти, какая бы она не была. Сам , однако, видел- власть эта страшная, лживая, алчная и грубая.   Случилось совсем не то, чего он ожидал после  февральской революции. Нд-а, ребята, гладко было на бумаге, да забыли про овраги.

Хоть и граф,  по всем понятиям- белоручка,  Евгений Николаевич   стал неплохо зарабатывать, сказывался опыт и знания: ходил на катерах в море.   Прирожденный моряк- лучшее, что он умел делать, но, увы,  недолго: пережитое не добавляло здоровья. Он рано умер- сначала ревматизм, а потом  водянка.

Дети осиротели. Зина пошла работать в детский сад, взяла с собой Машу. Пайки становились все меньше, на них уже нельзя было накормить котенка. Потому Машеньку устроили в этом же саду поломойкой.  Так маленькая графинька  6 лет отроду мыла полы в  детских спальнях.
-Боже ж мой, та отими рученятками дитинка  вже миє пол. Жахіття!
Не правда ли,  хорошее начало для внучки  графа Верещагина,  богатого землевладельца, друга Столыпина, двоюродного брата Василия Верещагина, известного художника- баталиста.
Боже милосердный, как  каждому положена судьба, какой страшной она может быть, и какой силы духа требует-   не обойдешь, не объедешь.
                * * *
Придирчиво оглядев комнату, Маша осталась довольна: чистота. Взяла большую корзинку и отправилась на рынок. В Херсоне рынок , как в Одессе,  тоже называют «привозом».
Летом привоз-это не рынок, нет, это симфония.  Ряды овощей и фруктов поражают воображение северных людей. Горами лежат красненькие (помидоры), рачительные хозяйки натирают их  масляной тряпочкой и они весело отбрасывают солнечные блики, такие же блестящие фиолетовые синенькие (баклажаны), пупырчатые огурцы, горы ранней капусты, и тут же в бочках квашеная, картофель на юге  не крупный, но ровный, чистый и вкусный. Покупатели обязательно интересуются
-Картопелька развариста?
-Та вы шо сами не бачите, яка картошка- пісня.
Краснобочки аберкосы , так здесь называют абрикосы, яблоки, груши, груши-дульки, мелкие и сладкие. Смородина, малина, крыжовник  на баночки, а  черешни и вишни продают ведрами. Целые ряды ведер.
-Вишня шпанка, крупная, сладкая!  Берить, не пожалкуете.
Кругами по рынку ходит живописный старикан и зычным голосом кричит
-Серники, спички! Серники, Спички!!
-Дівчата, дрожжей, дрожжей!
-Цібулька, бурячки!
В молочных рядах румяные, упитанные жиночки в белых косыночках и белых же фартушках продают , Боже мой, да что они только не продают: молоко, «вияне» и «невияне» , кисляк (простоквашу), сыворотку, масло, свежее и топленое,  творог, брынзу, сливки, сметану, варенец (ряженка).
Осанна!
Мясные ряды- там тоже есть на что посмотреть: свинина, говядина, телятина, сало, домашняя колбаса, битая птица.
Хватают покупателей за руки.
- А вот свіже сало,
 Тає в роті. Купляйте. Свинінка свіжа, годована зерном.
-Кури, кури, індики!
Лукуллов пир! Тут  коза Амалфея отдыхает- такое вот изобилие.
Теперь осанну мы поем туркам  и испанцам, это они выращивают овощи и фрукты, которыми завален рынок, а  сады на юге  заброшены, гуляет земля, на ней отлично прижилась  американская гостья- амброзия, и наш родной чертополох. Как будто в насмешку возле Института орошаемого земледелия, т.н. УКРНИИОЗа пустоши с чахлыми остатками виноградной лозы! На продажу земли наложен мораторий. Плодороднейшие земли без дела и крестьянских рук, ну, а мы втридорога купим турецкое или египетское. Называли украинцев «гричкосиями», а в этом году дожились и «дохазяйнувались» до того, что гречку в Китае покупали. Больно смотреть  - иероглифы на мешках с гречкой.
С полной неподъемной корзиной молодая женщина возвращалась опять же на извозчике домой.
Наделяла   детей фруктами с расчетом- поделиться яблоками, абрикосами и грушами с ребятишками во дворе.

А по утрам Маша ходила на Зеленый рынок в порту. Раным рано-на заре приходили баркасы и байды из близлежащих сел, стоявших на Днепре и привозили рыбу- лящей, щук, тарань, толстолобов, бокастых карасей
-Та беріть карасі, не карасі- волы. Дивиться!
-Я, безусловно, извиняюсь, хазяйка, но таких лящей вы не найдете більш ніде.
Горожане покупали  сомов, бычков, тостолобов, щук, их отлично готовили еврейские хозяйки- фаршированная щука, да это поэма Фибиха, и есть нужно так же медленно, маленькими кусочками, которые тают во рту; ну и мелочь на уху. Кстати, уху здесь называют юшкой, а варят не просто так, а на бульоне  из петуха.
 Украинское раблезианство – язык проглотишь, не заметишь.
А ближе к августу весь город был завален  кавунами(арбузами) и дынями.

Разумеется все это было не дешево- выращено-то  на своих приусадебных «дилянках», т.е. нужно потопать: сажать, полоть, поливать, удобрять, собирать.  А не потопаешь и не полопаешь. На трудодни, партийными писаками  пафосно и цинично в книге «История городов и сел Херсонской области»  сказано, что крестьяне  к началу войны стали получать  аж! 4,6 рубля за трудодень плюс 4 кг зерна. Умножим на все 365 дней и получим жуткую цифру- вот как оказывается вырос  уровень жизни колхозного крестьянства. Это крестьяне просто не догадывались, как они хорошо живут. Невдомек им было.
80% всей земли стало принадлежать колхозам и совхозам,   15 солончаки, а еще 5 хутора. Но уже  это были не  хутора, а, как сейчас модно говорить: артефакты.
Вот намеренно отвлекусь – про хутора О.Вишня   «усмішку» написал, что-то вроде фельетона:
«…статечний хазяин газдуе-господарюе на своему хуторі...
-От у нас на хуторі!
-А що ж у вас на хуторі?
-Ох, і гарно у нас на хуторі.
-А що ж у вас гарного на хуторі?
-Садок, лісок.
-А ще шо?
-Соловейки по весні тьохкають
-А ще шо?
-Та в неділю как пообідаемо!
-Ну, пообідаете. А тоді що?
-Та як полягаемо спати
-А далі що?
-Та як повстаемо!
-А тоді що?
-Та как пополуднуемо!
-А далі що?
-Та як полягаемо спати!
-Ну, а далі  що?
-Так як повстаемо!
-Ну?
-Та як повечеряемо!
-Ну?
-Та як полягаемо спати…..»
Резюме писателя
«Збожеволіти можна на вашему хуторі!»
Вообще-то с ума сходили от голода в 33 . Вишню осудить трудно, он отсидел. Но все-равно не стоило такой   «усмішки»  писать, не  смешно.Что плохого в том, что в воскресенье, после трудовой недели люди отсыпаются, а не идут в избу-читальню Ленинские тезисы конспектировать? Да, ничего.

Потому и рассказал как-то по ТВ наш скульптор Гепард о своем детстве: а что ели?  борщ и арбузы с хлебом. На большее не хватало.
Но Маша не жалела денег на питание. Дети здоровели. Часто она возила  всех детей со двора   на баркасе на  левый берег. Там  были и сейчас есть обустроенные  пляжи спортивных обществ.  Отлично  можно было накупаться и позагорать. Да еще волшебная корзина! Живи не тужи.

Поджидая мужа, ездила к портнихе и заказывала наряды.  Приталенные, со спущенной проймой, с пышной юбкой, подчеркивавшей фигуру, элегантные платья из легких ярких тканей. Самое красивое платье, то которое летит- Марина Ивановна, и как всегда, права. Креп-жоржет, креп-дешин – модные довоенные ткани.
Природное изящество, грация подчеркивались этими нарядами. Вот и припоминается Чехов- милая Маша, великолепная моя Маша!
Ага, Маша, да не ваша, а капитанова.

 Не каждый год и ненадолго приезжал  Андрей- муж. Дети визжали от радости и страха, когда он, соскучившись, подбрасывал их прямо к потолку. Потом с удовольствием разбирали подарки: игрушки, сладости, книжки.
Всей семьей гуляли в парках,  катались на шаландах по Днепру.  Суровый капитан, часто засучив рукава белоснежной рубашки, напевая какую-нибудь веселую украинскую песню, шел на кухню и отлично сам приготовлял обед. Напевал

А мій милий вареничків хоче,
А мій милый вареничків хоче,
Навари жіночка, навари милая, навари, уха-ха, моя чернобривая.

 Когда садились всей семьей за стол,  Андрей улыбался и всегда говорил
-А где мясо и щи, там и нас ищи!
Подвигал своей ненаглядной Машеньке тарелку
 -Мамочке нашей самый первый кусочек- она у нас хозяечка, она у нас красавица, она у нас умница,  правда, детки?  Пусть попробует, пусть меня,   как бывало дядько Панас покритикует. Ну что, вкусно?
-Ага,- отвечали дружно дети  с набитыми ртами. Олег, Нелли, Гена.



Во дворе почти все завидовали
-Ні, ти бачишь це життя! Рай! Іде, носа не поверне.
-Та шо ти кажешь - вона обходітельная.
-Нема чого робить, так и обходітельная.
-Так вона ж і твоїх дітей пригощає раз за разом.
-Я і сама могу своєму Гришке груш накуплять.
-Так купляй, а то він у тебе вічно голодный бігає.
-За шо куплять , я не капітанша.
-Та  шо  ты до неї прискипіла, як шевська смола. Живе жіночка, та і нехай. А яка ж вона гарненька, як квіточка.

 
* * *

И все это счастливое житье враз закончилось- война. Братья и сестры! Дейчен золдатен  унтер официрен. Блицкриг. Ножом в масло вошли немцы на Украину. «Киев бомбили, нам объявили, что началася война».
Ярость благородная вскипала у всех по разному. Евреи мгновенно бросились собирать чемоданы и уезжать быстрее и дальше. Они знали- их не пощадят не только немцы, но и свои. Свои пожалуй в первую очередь.
Борис Фиттерман  (муж старшей Машиной сестры Зины)   устроил возможность эвакуироваться с женой и сыном Гариком.
-Зиночка, скорее, скорее. Не слушай пропаганду, немцы здесь будут очень скоро. Завтра эшелон, нужно собраться. Где Гарик?
-Гарик во дворе, а я без Маши никуда не поеду.
-Зина, опомнись. Я не могу взять ее с собой. Нет мест. Тем более у нее трое детей. Нет и нет.
-Я повторяю тебе еще раз, без Маши я не поеду.
-Тогда я уеду один. Ты понимаешь, меня первого расстреляют.
-Может они, вообще, сюда не придут. Все говорят:   Красная армия  скоро будет бить  немецких оккупантов на их территории.
-Зина, что за глупости. Мы не успеем опомниться, как они будут здесь. Эвакуируют заводы, угоняют скот, ты что? Ничего не видишь.
-Сказала, не поеду без Маши.
-Оставайся, если  ты такая дура. А я уезжаю.
И уехал один!
А Зина осталась, вместе с сыном Гариком Фиттерманом, мальчиком с явно выраженными семитскими чертами. Потом она, разумеется, поняла, какую глупость совершила. Ну, нам же  не  страшен черт, как  его малюют. Да еще  коронное -  авось пронесет.
Не пронесло.

Молодые женщины просто  представить не могли, что их ждет. Да и это и было за рамками всяких представлений.

Зина с сыном перебрались к Маше и , как могли,  они приготовились к испытаниям. Кое-что они, конечно, понимали. Сделали для Гарика «халабуду» из большого платяного шкафа. В шкафу ребенок, считайте жил. При любом звуке с улицы он несся в свой шкаф и  прятался под одежками, там же и спал.  Во двор его не пускали, соседям сказали- Гарик уехал с отцом. Перебрали гардероб и свои  уже тощие кошельки. Рынок стремительно дорожал, все исчезало мгновенно. Дяденьку с серниками и спичками, как волной смыло.
По ночам Маша лежала с  открытами глазами, ворочалась  и думала, думала- что их ждет? Неужели опять жизнь их не пощадит?  Что будет с нею и с детьми? Молилась. Более всего пугала неизвестность, она  всегда страшнее самой страшной реальности.
-Боже мой,  как же я без Андрея. Господи, если бы он был здесь, мы бы смогли уехать, а теперь? Что делать, как быть?
Страшно, тревожно. Взрывали верьфи, заводы.  В воздухе пахло гарью- запахом  беды.
Скоро в ночи стала  слышна канонада – фронт приближался неотвратимо.  Перед самым вступлением немцев в Херсон власти открыли магазины и склады, было дано распоряжение: горожанам, остающимся в городе разобрать продукты питания.
Батюшки, что началось-то!
Люди хватали тачки, мешки, корзины бежали к магазинам, толкались, ругались и тащили, тащили, прятали, опять бежали.   Разобрали  все  мгновенно. Доходило до смешного: бабульки не брезговали ненужным, одна кульгавая и древняя  в магазине культоваров надыбала две гармошки, и портреты вождей. Чуть не убилась, пока донесла.
-Міроновна, а гармошки тобі для чого?
-Хай буде!
-Немцам польку-бабчку будешь грати, зароблять на музыке, ха-ха?
-Отчепись. Не твое.
Светопредставление!

 Во дворе, где жила Маша сыновья соседки бабы Фени вместе с  дядькой Иваном прикатили со склада  консервного завода «8 марта» бочку  подсолнечного масла, привезли на тачке консервы, крупы. Быстро втаскивали в свою подвальную квартиру и  «ховалы».  Маша тоже побежала
-О, и ця капитанша прібигла, а нема вже ничого. Раніше було приходить.
-Це тобі не на ізвозчіке прохлаждаться.
-Та шо вы, бабы, хай вон візьме огірки в бутильках, там їх багато.
Ну что же. Не умела графиня расталкивать, локотки у нее были не те.
К приходу немцев Маша толком не приготовилась. Поскольку по радио каждый день говорили, что война – дело 3-4 недель, то она еще не думала во что ей придется одевать детей. Все их теплые вещи остались в Мурманске. Но она была молода, а в молодости люди беспечнее чем бы следовало.
По вечерам, когда дети уже спали, было особенно тоскливо и страшно,  сестры сидели  на балконе, смотрели  закат на Днепре. Красный шар  солнца казался  зловещим.  Вздыхали
-Эх, если бы Андрей был здесь. Все было бы иначе.
-А помнишь, Зина, как вы все  над ним смеялись. И ходит он не так, и не воспитан как надо. И коренастый, и, вообще,  не тот Федот.
-Ну а что? Помню, как он тебя шоколадкой  угощал, плитку «Золотого ярлыка»  разломит пополам: даст половину-кушай Машенька, а это на завтра. А у тебя этого шоколада полная столешница.
-Помню. Ну и что. Он в  детстве наголодался. Знаешь как тяжело ему приходилось. Он с 15 лет работал.
-Мы тоже не сидели. А как он в театр с Лелей не пошел, ноги у нее, видишь ли не такие.
-Да. Но он бы нас не бросил, как твой Фиттерман.
-Не говори о Борисе. Вычеркнуто.
-Эх, если бы Андрей был  с нами.

Как не оказывала сопротивление  красная армия, которая всех сильней, а 19 августа пришли немцы:  комендантский час, распоряжения и приказы. Аусвайсы. Коммунистам, противникам Великой Германии,  саботажникам  аллес капут! На Суворовской для устрашения соорудили виселицу.  Впрочем, все описано. Вот только, когда читаешь многочисленные рассказы о войне, то получается: все немцы звери, людоеды, садисты, а все наши белые и пушистые патриоты.  А не все так гладко и просто. Разумеется было народное ополчение, партизаны в плавнях, юные комсомольцы-герои и так далее, но было и другое. На раритетных  хуторах многие немцев ждали
-Та може ж уже похазяйнуемо самі, без о ціх налогов.

Наивные, не знали они доктрины Коха.
Еврейские квартиры понемногу обирали без стыда и совести.
-А шо? Може і не повернуться. Чому добро буде пропадать.
Недалеко от Машиного дома в небольшой квартирке жила семья Керзонов. Папа  Яков Керзон со свойственной евреям ироничностью часто шутил:
-Не боимся буржуазного звона, ответим на ультиматум Керзона. Сегодня ультиматум Керзона- рыба фиш. Ответьте!
Перед самой войной у него родился сынок Игорь. На беду этого, как на Украине говорят, нэмовляты,  у его мамы красавицы, спортстменки была  беличья шуба. Ну, из таких белок, которые на польты, на рабочий кредит. Кошачья, вообщем. Приглянулась шуба соседке, и соседка не долго думая, отправилась в полицейскую управу и доложила.
Вот, дескать, сам Керзон где-то в плавнях скрывается, а его сына, еврейское отродье, мать в подвале прячет.  Ужо ему.
Доложила, кстати, не немцам, а полицаям из опять же наших соотечественников. Те кинулись срочно искать- надо же показать новой власти свое  рвение. Но не нашли- хорошо был спрятан. Соседка прознала о неудаче, увидела жену Керзона и не поленилась второй раз пойти. Очень уж шубу хотелось. Впрочем шубу она  все-таки таки украла, а крошечного Игорька мать  спасла. Эту историю он мне сам рассказал, так что непридуманная.

Любопытно было бы на эту дамочку посмотреть: небось красная рожа, оплывшая фигура и ни слова без мата. Сейчас таких на рынке тоже полным полно. Задушат голыми руками и не перекрестятся. На Западной Украине там  перед  убийством соотечественника хоть Отче Наш прочитают. Жизнь крошечного невинного ребенка и  шубейка из кошек на одних  весах.  Как вот это понимать? А?!

На рынок опасно было ходить- полным полно маравихеров. Так в Херсоне называли воров, ширмачей, шулеров, жиганов и прочую рыночную нечисть. Сыновья  соседки бабы Фени вовсе не отправились в отряд героя Илюши Кулика. А преспокойно промышляли на рынке.

Как хорош был Херсон в августе:  пропадал ветер, небо становилось синее и  синее, а воздух прозрачнее, везде горами лежали арбузы и дыни. Осы кружились возле  сладкой мякоти разрезанных арбузов. Вдоль тротуаров зарослями цвели мелколистные турецкие астры, качали разноцветными головками. Как  в песне- было все и ничего нету…
 Началась другая жизнь- начались первые круги ада.
Солнце вставало все такое же яркое и горячее, но Маше не хотелось утром начинать день. Запасы еды таяли. Теперь она варила жидкую манную кашу, похожую на суп, и заправляла ложечкой подсолнечного масла.  Младший Гена раньше терпеть не мог эту кашу, капризничал  и упирался.
-Не хочу этой каши, там масляная шкурка сверху. Противная.
Теперь о  масляной шкурке нужно было забыть. Смышленая Нелличка придумала игру в представления.
-Мы будем кушать суп и представлять будто бы это борщ со сметаной. Ага?
-Давай представлять,- соглашался Олег, они упорно представляли и обсуждали меню, а у самого младшего не хватало, увы, воображения. Представить вместо супика в котором две крупинки и  один кусочек картошки наваристый борщ, да еще на  мозговой косточке, могут только дети. Когда начали «представлять» выяснилось, как много  вкусного и разного они ели до войны.  А теперь затируха из серой муки, от которой  бурчит в животе, жидкая каша и  черный хлеб по кусочку -весь  кухонный репертуар для  « представлений».
Чем накормить детей -  вопрос жи зни и смерти  прочно сидел у Маши в голове.
Она начала наниматься на поденную работу.  Город был оккупирован, но  жизнь продолжалась, и были люди нуждавшиеся в домработнице. Кому война, а кому ведь и мать родна.
И  опять графиня пошла мыть, стирать, убирать по людям. Необыкновенно добросовестная, ничего не делая спустя рукава, Машенька оставляла детей на старшего Олега, а сама отправлялась по домам.
Улыбчивая и красивая. Ей немного платили, но, узнав о троих детях, давали чего-нибудь сьестного. Немного она приносила в клювике, но хоть что-то.
У Перова есть картина «Свидание», там бедная нищая мать приносит сыну бублик и смотрит с  жалостью и горем, как он жадно ест. Вот так и Машенька приносила своим крохам по кусочку, смотрела как они  вгрызаются  зубками в какие-нибудь  сухие печенюшки, и отворачивалась. Слишком больно было на это смотреть.
Соседский дед, муж бабы Фени тачал сапоги и ботинки, продавать брали с собой Машу.
-Ти, Марія, така гарненька, як начнешь шось казати, ото як соловейко. С тобою краще распродамо, та шось наміняемо.
С раннего утра отправлялись с   торбами обуви по близлежашщим селам. И опять Маша приносила в дом еду. В операх часто прослеживаются лейтмотивы, т.е. без конца композитор возвращается к одной определенной теме, которая и называется лейтмотив. Вот так у Машеньки в этой военной жизни был один лейтмотив- дети. Идея фикс.

Началось страшное-  полицаи стали гонять  жителей на Суворовскую, смотреть как   немецкие власти наводят свой орднунг: вешают коммунистов, саботажников, несогласных с новыми порядками. Сгоняли даже детей. Одно дело читать про казнь Марии Стюарт, или сожжение Жанны д, Арк и  Джордано Бруно,  совсем другое , стоять прижавшись к матери, и смотреть на весь этот ужас.   Средние века вернулись. Дети после таких нравственных пыток не могли заснуть, вздрагивали во сне.
-Мама, а что они им (немцам) сделали?.
-Не знаю, не хотели с ними смириться, сопротивлялись. Ты же слышал, что говорил этот  немец в очках.
-Мама, а нас не повесят?
-Нет. Мы же ничего не делаем.
-А наш папа тоже коммунист, они узнают и придут за нами.
-Не узнают. Мы же не скажем.
По двору поползли жуткие слухи- скоро  всех работоспособных будут угонять в Германию. Маша не могла поверить- неужели ее с тремя  маленькими детьми тоже куда-то погонят. Зачем им дети? Они же  такие маленькие.
Тем не менее, одним днем пришли полицаи, по хозяйски вошли в комнату,  пнув  в дверь ногой, коротко  сказали
-Збирайся с дітьми, візьми  речі. (вещи) На сборы 10 минут.
Маша встала у стола, молча уставила свои большушие глаза на чужого человека. Казалось, она не понимала о чем речь.
-Шо стоішь, как засватанная, збирайся, сбор  на Ушакова, возле памятника Говарду. Давай, быстро. Шнель.
Коротко хохотнул, сам себе сказал
-Гарненька. Як шо чесна, тяжело ей будет.

Боже мой! Что собирать. Она начала  выхватывать какие-то вещички из гардероба-трусики, майки, штанишки, платьица Неллички. Потом падала на стул, ничего не понимала, слышала только стук своего сердца.
-Зина, Зина, что  брать.  Зина,  что же брать, я не знаю? Я не соображаю ничего.
Слезы градом катились по впалым щекам.
-Не реви. Давай подумаем.
Сестры начали складывать в тачку одежки, какие-то полотенца, остатки мыла, документы в сумочку-все свое уже жалкое добришко. Как назло у старшего Олега болела нога, и он не мог ходить.
-Господи, как же мы? Ведь его тащить придется.
Потащились все-таки вместе с другими жителями на сборный пункт.   Когда пришли, то, уставшие, сели прямо на тротуар. День  заканчивался, тени от деревьев удлинялись и  становились чернее. Отовсюду слышался  плач и тихое бормотание.
-Боже ж мой, та  шо ж це буде. Лишенько. Горе. Біда,  яка  ж то  біда.
 Громко плакать боялись.
Сестры сидели с детьми молча и тоже молча плакали. Ребятишки, нахохлившись  сидели рядом. Чувствовали- происходит ужасное, неотвратимое.
Охрана куда-то отошла, и тут на Машино счастье мимо на подводе ехал дядько Иван.
-Маша, ты чого тут? В Германію?
-Да.
-Та шо вони с глузду з`їхали. Ото з трьома малыми  дітлахами.   Жах! Ты вот шо, сідай ко мне в брічку, я вас відвезу на вокзал, там стоіть эшелон на Ніколаев, а потом пригонят эшелон в Германію, той будє на  8 вечіра. Так вы к тому  часу уже будете в Ніколаеві, та й може десь сховаєтесь.
Бог, наверное, дядьку Ивана прислал. Маша  стала поднимать детишек, усаживать в бричку.
-Скорійше, поки охрана десь пійшла.
-А тачку.
-Та бросай ту тачку!
Бросили, успев выхватить пару узлов. -
-Но но,  коняка! Ото ж бо ледаща!
Действительно на вокзале стоял состав  из нескольких грязных вагонов и теплушек, набитый людьми.
Четверо детей и две тонюсенькие сестры, сами похожие на девушек, кое-как влезли в вагон поезда и вечером уже были  в Николаеве.

Ну и что? Вышли на привокзальную площадь. Куда идти в незнакомом городе? Некуда. Сели опять на тротуар. Обессиленные и измученные. Сидели в каком-то оцепенении.  Молчали, да и  что было говорить. Быстро темнело, грязно-желтый свет фонаря  еле освещал из  печальные лица.

Сейчас иногда смешно слушать, как по ТВ очередная «поющая» барышня рассказывает про свою депрессию. Ах, у меня была такая депрессия, когда тоже очередной, несчитанный ОН ушел к другой.  Не знают эти девицы ни горя, ни депрессии, так просто болтают от нечего делать.

Подошел немецкий патруль, автоматы, хромовые сапоги,  холодные  глаза, что-то пролаяли на своем ужасном языке.
-Аусвайс!
Сестры достали документы неживыми руками. Липкий страх разливался под ложечкой. Дети  во все глаза смотрели на  немцев, обмирали.
В это же время и уже второй раз мимо проезжал извозчик на  старой гнедой кобылке. Внимательно оглядел   сестер.
Немцы отошли. Извозчик подъехал ближе.
-Чого це  ви тут сідите? Вже 4 години. Я ото который раз проезжаю  та дивлюсь.
Он изучающе  смотрел на   всю несчастную группку.
-Нам некуда идти.
-Як це некуда.
-Так. Мы из Херсона сбежали, спасались.
-Шо, в Германію  гнали?
-Да.
И Маша заплакала. Когда она молчала, она могла сдерживаться, но как только начинала говорить, слезы градом начинали   струиться из ее больших карих глаз.  Дети тоже заревели.
Извозчик порассматривал     сестер и детей, и хитро улыбнулся
-Ну, нема чого мокроту разводить. Слухайте, в мене є сарайчик. Я там  взимку  бджол держу. Там є  топчан и печечка. Сідайте в оцей, в мой  хфаэтон, та и поїхали.
Сестры судорожно начали хватать детей.
-Меня   Федіром  Івановичем кличуть. А вас как?
-Маша, Зина
-Ничого Маша та Зіна, дасть вам моя хозяйка якусь каструлю, та сковородку, кружку. Якесь рядно на топчан, а там вже самі будете вправляться. Біда наша - живемо в центрі, немцы дуже рядом. Тільки і чую –«Я!», «Я!» та «Вас ист дас!
Горе порядочных, добрых людей сближает. Да и какое нужно иметь сердце, чтобы  4 часа наблюдать за одинокими молодыми женщинами с  маленькими детьми, и не спросить почему они здесь сидят  одни и не двигаются.

Стали обживать сарайчик. Как и обещал  Федор Иванович, жена его принесла рядюшки на топчан
-Берить, берить, діти малі, ім  треба в теплі.
-Спасибо, спасибо, я отблагодарю, я отработаю.
-Та Христос с тобою, рідненька, чі ми  звері. Я ж бачу - яка ты змучена та тоненька. Биліночка.
 Маша обменяла чудом  уцелевшее платье, расшитое гладью, на одно пальтишко и  боты для детей. На свалке возле железнодорожного переезда нашли старый, но целый чугунок и  алюминиевую кружку.  Н-да, а у ее бабушки, графини Верещагиной  были не просто кружки, а целая горка Мейсенского фарфора.  В страшном сне не могла бы она представить, что ее внуки будут радоваться этой гнутой и грязной кружке, как  радовались подаркам графини ее  собственные  сыновья.
 Впрочем, многие  эмигранты тоже  бедствовали.
Чтобы растопить печурку дети ходили опять же к поездам, подбирали упавшие из топок кусочки каменного угля, щепочки, сухую полынь на растопку. Этой же полынью набили старые наволочки, сделали веник,  нарезали на  топчан камыша, что-то вроде матраса. Таскали в этот сарайчик по травинке и пушинке, обустраивались.

Наступили холода. Дети гуляли в единственном пальто и ботах по очереди. Дивно, но  они не болели и не жаловались. Мария Евгеньевна стала строга. На  лбу прорезались тоненькие морщинки, глаза стали суровыми и скорбными одновременно. Военная Мадонна . Она стала молчаливой. Раньше ее смех и щебетанье наполняли их дом, как музыкой.
-Маша,  ты, как домой придешь, мне кажется в Мурманске солнце взошло, и музыка заиграла- часто говорил муж.
Теперь она все делала быстро и молча.
И опять и снова поденная работа. Обмен заработанного на сьестное.
Время шло, дети подрастали, и уже иногда в очередях Маша слышала краем- наши переходят в наступление.  Боялась верить.

*          *      *








ГРАФИНЯ      ВЕРЕЩАГИНА.  ( 1  редакция,  1 главы)

(Вся  прямая речь на суржике набрана  курсивом:    «и» произносится, как русское «Ы», а  украинское «і», как русское «И».
*                *                *

1941 г. Ранним, светлым утром на улице Краснофлотской    в городе Херсоне  зацокали копыта: цок-цок- звонко и весело. К двухэтажному дому  старой постройки подъехал извозчик. В коляске сидела молодая, очень красивая женщина с тремя малыми детьми. Дети походили, особенно девочка, на херувимов: румяные,  кудрявые,  и нарядные. Сзади коляски были увязаны большие чемоданы.

Со двора выглянула дворничиха  Дуся
-«О, Тарани приїхали. Дивиться, яка цаца. Ми, чернороби з вокзала все на руках прем, а вона на ізвозчіке, бариня. І рибку з`їла, і на хер сіла.»

С верхнего балкона подала голос Дора Павловна
- Дуся не ругайтесь с  утра. Она жена капитана.  Он в Мурманске здоровье оставляет. Вы только на минуточку представьте себе эти моря - Баренцево, Белое, ведь это ужас. Холод, полярная ночь. Так неужели жена не может здесь детей побаловать южным солнцем и фруктами. И потом, ему сам товарищ Сталин выделил бронь на эту квартиру.
-Та я шо? Нехай.  Токо откуда  гроші?
-Ну, выйдите , милая, замуж за капитана, и вы будете на извозчике ездить на рынок. И у вас будут гроши.
-Де ж тіх капитанів набратися?
-А то уже ваша забота.

Дуся умолкала и подходила к коляске помочь с чемоданами.  Маша, так звали жену капитана,  легко соскакивала с коляски и  вынимала по очереди детей.  Старшего Олега, потом Нелличку, и совсем маленького Генку.  У каждого были в руках свертки в сетках-авоськах, а у Неллички красивая, почти дамская сумочка, наверняка с кукольными принадлежностями. Дуся  хватала чемоданы и всей компанией они поднимались к  своей квартире.
-Дуся, спасибо вам. Вот возьмите.
-Та ви шо, не треба.
-Возьмите, возьмите, вы трудились. Без вас я бы не втащила эти сундуки. И зайдите попозже, когда я разберу вещи, я вас палтусом угощу.
Дуся оттопывала, пересчитывая гонорар, и, вместо благодарного чувства, думала
-Ото швиряє гроші, мабуть неміряно.

Радовались Машиному приезду все дети со двора- у них начиналась  жизнь-малина. Теперь они с  малыми Таранами будут  ездить на левый берег Днепра, и не просто так, а с волшебной корзиной. Волшебной, потому что там для них были с утра нажарены котлеты, каждая с  мужскую ладонь, сварена картошечка с укропчиком,  куплена молодая редиска и аберкоски с  вишнями.
-Ура! Тетя Маша приехала! Ото будемо їздити на пляж, та жменями їсти.
-Ой, так смачно, як вона картоплю  варить з  м`ясом.
Один,  самый младший  от восторга прыгал на одной ноге и  упорно повторял:
-А я рыбу полюбляю, а я рыбу полюбляю!
А   Маша немедленно распахивала окна, свежий  уже горячий воздух заполнял комнату, освещал, увы, паутину и пыль, и она начинала уборку. Детей отправляла гулять с наказом: никуда  со двора. Хлопотала, как синица у нас  под окном. Только и видишь- туда-сюда, туда-сюда,  с травинкой или пушинкой в носике, пинь-пинь. Как в детской песенке «Птичка домик сделать хочет, солнышко взойдет, зайдет. Целый день она хлопочет, но и целый день поет.»

Скоро  комната приобретала другой вид- на окнах надувались свежие тюлевые занавеси , вдалеке голубым и серым переливался    Днепр,  подоконники сияли,  паутины и пыли,  как не было. По свеже вымытому полу приятно было ходить босиком.  Н-да,  а ведь Мария Евгеньевна по происхождению графиня.
* * *
Все перепуталось и страшно повторять
Россия, Лета, Лорелея.  (О.Мандельштам)

Евгений- значит благородный (Л.Успенский)

    Отец ее, Евгений Николаевич Верещагин,  капитан дальнего плавания Русского общества пароходства  и  торговли (РОПиТ)   был сыном  графа Верещегина Николая Алексеевича. У графа было имение на юге России. Впрочем, тут были земли и у графини Апраксиной, родственницы потомков самого Потемкина, у  князя Безбородко, князя Трубецкого, Грохольского, огромное имение Аскания-Нова немца Фальц-Фейна, помещиков Никифорова, Скадовского и многих других.
 Но сына графа, когда он уже стал капитаном, угораздило  влюбиться в мещанку. Ну это старому графу так казалось, что в  мещанку, а на самом деле  женой Евгения Николаевича стала  девушка из   обедневшей семьи польских шляхтичей. Каким-то образом они оказались в Николаеве. Ну, каким? Таким же, как и герои рассказа Л.Толстого «За что» оказались  в Уральске, а Шопен в Париже.   Российский  царь после национально освободительного восстания не расстреливал всех подряд, как наш тиран Сталин, а высылал польских патриотов кого куда:  в Оренбургские степи,  в Малороссию, в Сибирь.

Молодой граф увидел прелестную девушку в садочке возле дома в пригороде Николаева. Она сразу напомнила ему фарфоровую статуэтку из Кузнецовской коллекции  матери- такая же ладненькая, аккуратная и милая.  Разумеется, он сразу познакомился с ней, и она тоже не осталась равнодушна к стройному, симпатичному капитану, в белоснежной, тугой  форме с  золотистыми  якорями.
Отец молодого графа, несмотря на надвигающиеся страшные события: уже  мотались по южным степям банды, уже жгли экономии, уже Броненосец Потемкин заставлял шепотом обывателей пересказывать события и судьбу корабля; многие паковали чемоданы и уезжали, как Никифоровы в Париж, не дожидаясь развития событий, а предчувствуя их, был неумолим. Сословная спесь не позволяла даже помыслить, чтобы его сын женился на простолюдинке. Он был непреклонен
-Женишься на  Анне, лишу наследства.
Но и у Евгения был характер отца
-Не нужно мне наследства, завтра отходит пароход, я забираю Аню с собой, там и обвенчаюсь.
-Где это там?- брезгливо и гневно спросил старый граф.

-На пароходе батюшка есть.
 Удивительно, но    Маша-дочка  молодого графа-капитана действительно родилась на пароходе во время дальнего рейса . Русское общество пароходства и торговли  из Николаева, а впоследствии  и из Херсона (фарватер на Днепре был сделан в 1902 г)  отправляло суда с хлебом  во все концы Европы, и даже в Африку.  Только в 1910 г. из Херсонского порта вывезли в Германию, Голландию,  Англию 59 миллионов пудов зерна.
Работы хватало.

Капитан был умен, образован и удачлив. Удачлив в отличие от Бунинского капитана из «Снов Чанга» и в женитьбе. Аня родила ему четверых детей, была преданной женой и матерью.  “Золотое кольцо в ноздре свиньи- женщина прекрасная»- нет,  это Соломон не про Анечку - милая, нежная, любящая. 
И все бы хорошо, но.

Но пала монархия, и начался хаос. Окаянные дни. Брат на брата, а сын на отца. Не зря написано: «и зарыдают кормящие сосцами» . Зарыдали.  Все- бедные, богатые, успешные, неудачники, офицеры, солдаты, крестьяне, пролетарии. Гидра революции сжирала всех и себя тоже.

«Во имя грозного закона братоубийственной войны»,  капитан с женой и 4 детьми пережили: голод, холод,  преследования, ненависть, страх за жизнь детей.  Какое там имение- да сожгли все,  и не сунешься, узнают, прибьют, детей не пожалеют.
Деникинцы увели корабли из южных портов. Рейды опустели. Граф  остался на берегу с семьей. Пришли красные, естественно, посадили.
Дом в Николаеве разграбили
-Дивись, до нас все чисто повиносили, а  ікону вишиту лишили. Я заберу, так  гарно вишита, та ще золотими нитками. Есть  шо?
-Та ні, хлам.
- А ти шукай, шукай, у  ціх гадов  барахла много.
-А це шо?
-Та, кажись, корали.
-Навіщо?
-Та для краси, а..  з них буси роблять.
-Фу, гидота, надо ж такую в хаті  держати.

Когда жизнь висела на волоске, и подрезать этот волосок собирались люди не  имевшие на это никакого права (Это вам не сентенции Булгаковского Воланда про волосок, на котором жизнь Берлиоза подвешена) детей: Зину, Лену, Бориса и Машу приютил    боцман с корабля капитана.
-Та шо Вы, Евгений Николаевич, чи мы не люди. Це ж мої хресники. А як посодят, так же ж і выпустять. За шо вас сажать, ми ж от вас ніякого лиха  не бачили.
Слова боцмана наверное Бог услышал:  Граф отсидел в  17 г., но когда вышел ,  жена уже   умерла от сердечной  недостаточности. 
«Эх, Волга-речка, не боли сердечко.., “Что так сердце, что так сердце растревожено…»,«Сердце, тебе так хочется покоя», - ерунда все, лирика. Сердце болит от горя, от безысходности,  от бессилия и страха за жизнь ни в чем не повинных детей.
Калейдоскоп событий до головокружения-  германо-немецкая оккупация,  Махно, Григорьев, деникинцы,  которых в 20 г. выбил Уборевич и Буденный
- «Эх, выйду я на улицу, эх красный флаг я выкину, а Буденному везет больше чем Деникину»,  была  такая частушечка на злобу дня;  Пушкина с его «пыткой надеждой» не вспоминали.

 Потом Врангель,  Фрунзе,  венгерский красный бандит Бела Кун,  уж он-то совсем никого не щадил.  Кстати, красные тоже не из компании матери Терезы. Первые их отряды  были в  сформированы в  феврале, после амнистии, и не только политических, а и уголовников в большинстве.  «Ах, славный полк, да был ли славный полк, в котором  сплошь одни головорезы»,- точно , как  и всегда,  пел В.Высоцкий.
 В Киеве  полнейшая неразбериха- Гетманьщина во главе со Скоропадским, немцы,  потом УНР, потом Петлюра, но , если одним словом, то на Украине в 19-20 годах была одна власть- безудержная анархия и стихийность. Многочисленные фронты поделили украинские регионы, города  обезлюдели из-за голода, а правительства сменяли друг друга и никак не могли договориться. Единственной властью была власть оружия.  В легковесной опереттке «Свадьба в Малиновке» как раз действие происходит в эти страшные времена. Ну, что с опереттки взять- закон жанра: Опять власть меняется и все веселые и радостные пляшут и поют «Битте-дритте, фрау-мадам, я урок  вам первый дам, нужно к небу поднять глаза…». Поднимали глаза к небу, это правда, молились, причитали, уповали кто на Господа, а кто на не знамо что.
Это сейчас жизнь вроде, как устаканилась, с голода никто не пухнет,  ну и подзабылся этот ад. А не дай Бог опять какая-нибудь заваруха и все повторится: вылезет чернь из всех щелей  и  начнет не раздумывая  безжалостно жечь и громить.

Ну, а потом граф с детьми, за ними стала присматривать двоюродная сестра Анны,  ютились сначала в Таганроге,  подальше от старых знакомых с топором или ножом за пазухой, а затем уже  в Херсоне снимали флигелек.  Чтобы заработать на супчик, в котором крупинка за крупинкой гонялася с дубинкой, граф  тачал сапоги. Наш национальный гений тоже баловался сапожным ремеслом, но  матерому человечищу просто уже делать было нечего, а   Евгению Николаевичу нужно было семью кормить.  Он и на конюшне работал,  и выходил на дубках с рыбаками в  лиман. На  дальний морские рейсы  чекисты его не пускали- происхождение не позволяло.   Все-таки белая кость, дворянин - вдруг сбежит или будет подбивать против единственно «справедливой»  власти рабочих и крестьян.

Граф был образован и пытался дать образование детям: Зину , старшую дочку, устроили в гимназию- учиться,  а вот младшим повезло меньше. Борис подрос, пошел  по стопам отца- юнгой, а потом стал чистить корабельные котлы, Лена  после 17 года училась в школе, а Машу, младшую, чтобы не умерла с голоду  определили в детский дом НКВД. Тов.Дзержинский и иже с ним боролся с беспризорщиной,  что не помешало им, кстати,    уничтожить Макаренко. Впрочем, история известная- все, что не входило в Прокрустово ложе совдеповских представлений, моментально  уничтожалось. Не высовывайся.
И  опять помог боцман. Выхлопотал и выходил этот детдом вместе со своим правильным происхождением. Точно также Марина Цветаева  устраивала  младшую дочку Ирину в  приют, надеясь, что там она выживет. Но не получилось: «старшую из тьмы выхватывая, младшей (она) не уберегла»,  и  Ирина умерла.  Маше повезло больше, даже на скудном пайке детского дома- она выжила.
Да, лихие были времена: чернь выпозла на улицы, кто был никем, стал всем- грабили, оговаривали, доносили, расстреливали без суда, в городе было полно бандитов, но власть рабочих и крестьян все крепла. «Мир  хижинам, война дворцам».  «Земля –крестьянам!»    Ну да. А кинули потом крестьян, как урки кидают лохов-  под чечеточку.
Евгений Алексеевич  это видел, подолгу размышлял о том, что происходит и как уберечь детей. Сам он спасся благодаря врожденной доброте, демократичности и  чувству справедливости- никогда не чванился своим происхождением, еще будучи капитаном, не наказывал и не унижал зря.
Добро порождает добро- его вместе с семьей спасли его же собственные подчиненные.  Потому он внушал детям –не идти против   власти, какая бы она не была. Сам , однако, видел- власть эта страшная, лживая, алчная и грубая.   Случилось совсем не то, чего он ожидал после  февральской революции. Нд-а, ребята, гладко было на бумаге, да забыли про овраги.

Хоть и граф,  по всем понятиям- белоручка,  Евгений Николаевич   стал неплохо зарабатывать, сказывался опыт и знания: ходил на катерах в море.   Прирожденный моряк- лучшее, что он умел делать, но, увы,  недолго: пережитое не добавляло здоровья. Он рано умер- сначала ревматизм, а потом  водянка.

Дети осиротели. Зина пошла работать в детский сад, взяла с собой Машу. Пайки становились все меньше, на них уже нельзя было накормить котенка. Потому Машеньку устроили в этом же саду поломойкой.  Так маленькая графинька  6 лет отроду мыла полы в  детских спальнях.
-Боже ж мой, та отими рученятками дитинка  вже миє пол. Жахіття!
Не правда ли,  хорошее начало для внучки  графа Верещагина,  богатого землевладельца, друга Столыпина, двоюродного брата Василия Верещагина, известного художника- баталиста.
Боже милосердный, как  каждому положена судьба, какой страшной она может быть, и какой силы духа требует-   не обойдешь, не объедешь.
                * * *
Придирчиво оглядев комнату, Маша осталась довольна: чистота. Взяла большую корзинку и отправилась на рынок. В Херсоне рынок , как в Одессе,  тоже называют «привозом».
Летом привоз-это не рынок, нет, это симфония.  Ряды овощей и фруктов поражают воображение северных людей. Горами лежат красненькие (помидоры), рачительные хозяйки натирают их  масляной тряпочкой и они весело отбрасывают солнечные блики, такие же блестящие фиолетовые синенькие (баклажаны), пупырчатые огурцы, горы ранней капусты, и тут же в бочках квашеная, картофель на юге  не крупный, но ровный, чистый и вкусный. Покупатели обязательно интересуются
-Картопелька развариста?
-Та вы шо сами не бачите, яка картошка- пісня.
Краснобочки аберкосы , так здесь называют абрикосы, яблоки, груши, груши-дульки, мелкие и сладкие. Смородина, малина, крыжовник  на баночки, а  черешни и вишни продают ведрами. Целые ряды ведер.
-Вишня шпанка, крупная, сладкая!  Берить, не пожалкуете.
Кругами по рынку ходит живописный старикан и зычным голосом кричит
-Серники, спички! Серники, Спички!!
-Дівчата, дрожжей, дрожжей!
-Цібулька, бурячки!
В молочных рядах румяные, упитанные жиночки в белых косыночках и белых же фартушках продают , Боже мой, да что они только не продают: молоко, «вияне» и «невияне» , кисляк (простоквашу), сыворотку, масло, свежее и топленое,  творог, брынзу, сливки, сметану, варенец (ряженка).
Осанна!
Мясные ряды- там тоже есть на что посмотреть: свинина, говядина, телятина, сало, домашняя колбаса, битая птица.
Хватают покупателей за руки.
- А вот свіже сало,
 Тає в роті. Купляйте. Свинінка свіжа, годована зерном.
-Кури, кури, індики!
Лукуллов пир! Тут  коза Амалфея отдыхает- такое вот изобилие.
Теперь осанну мы поем туркам  и испанцам, это они выращивают овощи и фрукты, которыми завален рынок, а  сады на юге  заброшены, гуляет земля, на ней отлично прижилась  американская гостья- амброзия, и наш родной чертополох. Как будто в насмешку возле Института орошаемого земледелия, т.н. УКРНИИОЗа пустоши с чахлыми остатками виноградной лозы! На продажу земли наложен мораторий. Плодороднейшие земли без дела и крестьянских рук, ну, а мы втридорога купим турецкое или египетское. Называли украинцев «гричкосиями», а в этом году дожились и «дохазяйнувались» до того, что гречку в Китае покупали. Больно смотреть  - иероглифы на мешках с гречкой.
С полной неподъемной корзиной молодая женщина возвращалась опять же на извозчике домой.
Наделяла   детей фруктами с расчетом- поделиться яблоками, абрикосами и грушами с ребятишками во дворе.

А по утрам Маша ходила на Зеленый рынок в порту. Раным рано-на заре приходили баркасы и байды из близлежащих сел, стоявших на Днепре и привозили рыбу- лящей, щук, тарань, толстолобов, бокастых карасей
-Та беріть карасі, не карасі- волы. Дивиться!
-Я, безусловно, извиняюсь, хазяйка, но таких лящей вы не найдете більш ніде.
Горожане покупали  сомов, бычков, тостолобов, щук, их отлично готовили еврейские хозяйки- фаршированная щука, да это поэма Фибиха, и есть нужно так же медленно, маленькими кусочками, которые тают во рту; ну и мелочь на уху. Кстати, уху здесь называют юшкой, а варят не просто так, а на бульоне  из петуха.
 Украинское раблезианство – язык проглотишь, не заметишь.
А ближе к августу весь город был завален  кавунами(арбузами) и дынями.

Разумеется все это было не дешево- выращено-то  на своих приусадебных «дилянках», т.е. нужно потопать: сажать, полоть, поливать, удобрять, собирать.  А не потопаешь и не полопаешь. На трудодни, партийными писаками  пафосно и цинично в книге «История городов и сел Херсонской области»  сказано, что крестьяне  к началу войны стали получать  аж! 4,6 рубля за трудодень плюс 4 кг зерна. Умножим на все 365 дней и получим жуткую цифру- вот как оказывается вырос  уровень жизни колхозного крестьянства. Это крестьяне просто не догадывались, как они хорошо живут. Невдомек им было.
80% всей земли стало принадлежать колхозам и совхозам,   15 солончаки, а еще 5 хутора. Но уже  это были не  хутора, а, как сейчас модно говорить: артефакты.
Вот намеренно отвлекусь – про хутора О.Вишня   «усмішку» написал, что-то вроде фельетона:
«…статечний хазяин газдуе-господарюе на своему хуторі...
-От у нас на хуторі!
-А що ж у вас на хуторі?
-Ох, і гарно у нас на хуторі.
-А що ж у вас гарного на хуторі?
-Садок, лісок.
-А ще шо?
-Соловейки по весні тьохкають
-А ще шо?
-Та в неділю как пообідаемо!
-Ну, пообідаете. А тоді що?
-Та як полягаемо спати
-А далі що?
-Та як повстаемо!
-А тоді що?
-Та как пополуднуемо!
-А далі що?
-Та як полягаемо спати!
-Ну, а далі  що?
-Так як повстаемо!
-Ну?
-Та як повечеряемо!
-Ну?
-Та як полягаемо спати…..»
Резюме писателя
«Збожеволіти можна на вашему хуторі!»
Вообще-то с ума сходили от голода в 33 . Вишню осудить трудно, он отсидел. Но все-равно не стоило такой   «усмішки»  писать, не  смешно.Что плохого в том, что в воскресенье, после трудовой недели люди отсыпаются, а не идут в избу-читальню Ленинские тезисы конспектировать? Да, ничего.

Потому и рассказал как-то по ТВ наш скульптор Гепард о своем детстве: а что ели?  борщ и арбузы с хлебом. На большее не хватало.
Но Маша не жалела денег на питание. Дети здоровели. Часто она возила  всех детей со двора   на баркасе на  левый берег. Там  были и сейчас есть обустроенные  пляжи спортивных обществ.  Отлично  можно было накупаться и позагорать. Да еще волшебная корзина! Живи не тужи.

Поджидая мужа, ездила к портнихе и заказывала наряды.  Приталенные, со спущенной проймой, с пышной юбкой, подчеркивавшей фигуру, элегантные платья из легких ярких тканей. Самое красивое платье, то которое летит- Марина Ивановна, и как всегда, права. Креп-жоржет, креп-дешин – модные довоенные ткани.
Природное изящество, грация подчеркивались этими нарядами. Вот и припоминается Чехов- милая Маша, великолепная моя Маша!
Ага, Маша, да не ваша, а капитанова.

 Не каждый год и ненадолго приезжал  Андрей- муж. Дети визжали от радости и страха, когда он, соскучившись, подбрасывал их прямо к потолку. Потом с удовольствием разбирали подарки: игрушки, сладости, книжки.
Всей семьей гуляли в парках,  катались на шаландах по Днепру.  Суровый капитан, часто засучив рукава белоснежной рубашки, напевая какую-нибудь веселую украинскую песню, шел на кухню и отлично сам приготовлял обед. Напевал

А мій милий вареничків хоче,
А мій милый вареничків хоче,
Навари жіночка, навари милая, навари, уха-ха, моя чернобривая.

 Когда садились всей семьей за стол,  Андрей улыбался и всегда говорил
-А где мясо и щи, там и нас ищи!
Подвигал своей ненаглядной Машеньке тарелку
 -Мамочке нашей самый первый кусочек- она у нас хозяечка, она у нас красавица, она у нас умница,  правда, детки?  Пусть попробует, пусть меня,   как бывало дядько Панас покритикует. Ну что, вкусно?
-Ага,- отвечали дружно дети  с набитыми ртами. Олег, Нелли, Гена.



Во дворе почти все завидовали
-Ні, ти бачишь це життя! Рай! Іде, носа не поверне.
-Та шо ти кажешь - вона обходітельная.
-Нема чого робить, так и обходітельная.
-Так вона ж і твоїх дітей пригощає раз за разом.
-Я і сама могу своєму Гришке груш накуплять.
-Так купляй, а то він у тебе вічно голодный бігає.
-За шо куплять , я не капітанша.
-Та  шо  ты до неї прискипіла, як шевська смола. Живе жіночка, та і нехай. А яка ж вона гарненька, як квіточка.

 
* * *

И все это счастливое житье враз закончилось- война. Братья и сестры! Дейчен золдатен  унтер официрен. Блицкриг. Ножом в масло вошли немцы на Украину. «Киев бомбили, нам объявили, что началася война».
Ярость благородная вскипала у всех по разному. Евреи мгновенно бросились собирать чемоданы и уезжать быстрее и дальше. Они знали- их не пощадят не только немцы, но и свои. Свои пожалуй в первую очередь.
Борис Фиттерман  (муж старшей Машиной сестры Зины)   устроил возможность эвакуироваться с женой и сыном Гариком.
-Зиночка, скорее, скорее. Не слушай пропаганду, немцы здесь будут очень скоро. Завтра эшелон, нужно собраться. Где Гарик?
-Гарик во дворе, а я без Маши никуда не поеду.
-Зина, опомнись. Я не могу взять ее с собой. Нет мест. Тем более у нее трое детей. Нет и нет.
-Я повторяю тебе еще раз, без Маши я не поеду.
-Тогда я уеду один. Ты понимаешь, меня первого расстреляют.
-Может они, вообще, сюда не придут. Все говорят:   Красная армия  скоро будет бить  немецких оккупантов на их территории.
-Зина, что за глупости. Мы не успеем опомниться, как они будут здесь. Эвакуируют заводы, угоняют скот, ты что? Ничего не видишь.
-Сказала, не поеду без Маши.
-Оставайся, если  ты такая дура. А я уезжаю.
И уехал один!
А Зина осталась, вместе с сыном Гариком Фиттерманом, мальчиком с явно выраженными семитскими чертами. Потом она, разумеется, поняла, какую глупость совершила. Ну, нам же  не  страшен черт, как  его малюют. Да еще  коронное -  авось пронесет.
Не пронесло.

Молодые женщины просто  представить не могли, что их ждет. Да и это и было за рамками всяких представлений.

Зина с сыном перебрались к Маше и , как могли,  они приготовились к испытаниям. Кое-что они, конечно, понимали. Сделали для Гарика «халабуду» из большого платяного шкафа. В шкафу ребенок, считайте жил. При любом звуке с улицы он несся в свой шкаф и  прятался под одежками, там же и спал.  Во двор его не пускали, соседям сказали- Гарик уехал с отцом. Перебрали гардероб и свои  уже тощие кошельки. Рынок стремительно дорожал, все исчезало мгновенно. Дяденьку с серниками и спичками, как волной смыло.
По ночам Маша лежала с  открытами глазами, ворочалась  и думала, думала- что их ждет? Неужели опять жизнь их не пощадит?  Что будет с нею и с детьми? Молилась. Более всего пугала неизвестность, она  всегда страшнее самой страшной реальности.
-Боже мой,  как же я без Андрея. Господи, если бы он был здесь, мы бы смогли уехать, а теперь? Что делать, как быть?
Страшно, тревожно. Взрывали верьфи, заводы.  В воздухе пахло гарью- запахом  беды.
Скоро в ночи стала  слышна канонада – фронт приближался неотвратимо.  Перед самым вступлением немцев в Херсон власти открыли магазины и склады, было дано распоряжение: горожанам, остающимся в городе разобрать продукты питания.
Батюшки, что началось-то!
Люди хватали тачки, мешки, корзины бежали к магазинам, толкались, ругались и тащили, тащили, прятали, опять бежали.   Разобрали  все  мгновенно. Доходило до смешного: бабульки не брезговали ненужным, одна кульгавая и древняя  в магазине культоваров надыбала две гармошки, и портреты вождей. Чуть не убилась, пока донесла.
-Міроновна, а гармошки тобі для чого?
-Хай буде!
-Немцам польку-бабчку будешь грати, зароблять на музыке, ха-ха?
-Отчепись. Не твое.
Светопредставление!

 Во дворе, где жила Маша сыновья соседки бабы Фени вместе с  дядькой Иваном прикатили со склада  консервного завода «8 марта» бочку  подсолнечного масла, привезли на тачке консервы, крупы. Быстро втаскивали в свою подвальную квартиру и  «ховалы».  Маша тоже побежала
-О, и ця капитанша прібигла, а нема вже ничого. Раніше було приходить.
-Це тобі не на ізвозчіке прохлаждаться.
-Та шо вы, бабы, хай вон візьме огірки в бутильках, там їх багато.
Ну что же. Не умела графиня расталкивать, локотки у нее были не те.
К приходу немцев Маша толком не приготовилась. Поскольку по радио каждый день говорили, что война – дело 3-4 недель, то она еще не думала во что ей придется одевать детей. Все их теплые вещи остались в Мурманске. Но она была молода, а в молодости люди беспечнее чем бы следовало.
По вечерам, когда дети уже спали, было особенно тоскливо и страшно,  сестры сидели  на балконе, смотрели  закат на Днепре. Красный шар  солнца казался  зловещим.  Вздыхали
-Эх, если бы Андрей был здесь. Все было бы иначе.
-А помнишь, Зина, как вы все  над ним смеялись. И ходит он не так, и не воспитан как надо. И коренастый, и, вообще,  не тот Федот.
-Ну а что? Помню, как он тебя шоколадкой  угощал, плитку «Золотого ярлыка»  разломит пополам: даст половину-кушай Машенька, а это на завтра. А у тебя этого шоколада полная столешница.
-Помню. Ну и что. Он в  детстве наголодался. Знаешь как тяжело ему приходилось. Он с 15 лет работал.
-Мы тоже не сидели. А как он в театр с Лелей не пошел, ноги у нее, видишь ли не такие.
-Да. Но он бы нас не бросил, как твой Фиттерман.
-Не говори о Борисе. Вычеркнуто.
-Эх, если бы Андрей был  с нами.

Как не оказывала сопротивление  красная армия, которая всех сильней, а 19 августа пришли немцы:  комендантский час, распоряжения и приказы. Аусвайсы. Коммунистам, противникам Великой Германии,  саботажникам  аллес капут! На Суворовской для устрашения соорудили виселицу.  Впрочем, все описано. Вот только, когда читаешь многочисленные рассказы о войне, то получается: все немцы звери, людоеды, садисты, а все наши белые и пушистые патриоты.  А не все так гладко и просто. Разумеется было народное ополчение, партизаны в плавнях, юные комсомольцы-герои и так далее, но было и другое. На раритетных  хуторах многие немцев ждали
-Та може ж уже похазяйнуемо самі, без о ціх налогов.

Наивные, не знали они доктрины Коха.
Еврейские квартиры понемногу обирали без стыда и совести.
-А шо? Може і не повернуться. Чому добро буде пропадать.
Недалеко от Машиного дома в небольшой квартирке жила семья Керзонов. Папа  Яков Керзон со свойственной евреям ироничностью часто шутил:
-Не боимся буржуазного звона, ответим на ультиматум Керзона. Сегодня ультиматум Керзона- рыба фиш. Ответьте!
Перед самой войной у него родился сынок Игорь. На беду этого, как на Украине говорят, нэмовляты,  у его мамы красавицы, спортстменки была  беличья шуба. Ну, из таких белок, которые на польты, на рабочий кредит. Кошачья, вообщем. Приглянулась шуба соседке, и соседка не долго думая, отправилась в полицейскую управу и доложила.
Вот, дескать, сам Керзон где-то в плавнях скрывается, а его сына, еврейское отродье, мать в подвале прячет.  Ужо ему.
Доложила, кстати, не немцам, а полицаям из опять же наших соотечественников. Те кинулись срочно искать- надо же показать новой власти свое  рвение. Но не нашли- хорошо был спрятан. Соседка прознала о неудаче, увидела жену Керзона и не поленилась второй раз пойти. Очень уж шубу хотелось. Впрочем шубу она  все-таки таки украла, а крошечного Игорька мать  спасла. Эту историю он мне сам рассказал, так что непридуманная.

Любопытно было бы на эту дамочку посмотреть: небось красная рожа, оплывшая фигура и ни слова без мата. Сейчас таких на рынке тоже полным полно. Задушат голыми руками и не перекрестятся. На Западной Украине там  перед  убийством соотечественника хоть Отче Наш прочитают. Жизнь крошечного невинного ребенка и  шубейка из кошек на одних  весах.  Как вот это понимать? А?!

На рынок опасно было ходить- полным полно маравихеров. Так в Херсоне называли воров, ширмачей, шулеров, жиганов и прочую рыночную нечисть. Сыновья  соседки бабы Фени вовсе не отправились в отряд героя Илюши Кулика. А преспокойно промышляли на рынке.

Как хорош был Херсон в августе:  пропадал ветер, небо становилось синее и  синее, а воздух прозрачнее, везде горами лежали арбузы и дыни. Осы кружились возле  сладкой мякоти разрезанных арбузов. Вдоль тротуаров зарослями цвели мелколистные турецкие астры, качали разноцветными головками. Как  в песне- было все и ничего нету…
 Началась другая жизнь- начались первые круги ада.
Солнце вставало все такое же яркое и горячее, но Маше не хотелось утром начинать день. Запасы еды таяли. Теперь она варила жидкую манную кашу, похожую на суп, и заправляла ложечкой подсолнечного масла.  Младший Гена раньше терпеть не мог эту кашу, капризничал  и упирался.
-Не хочу этой каши, там масляная шкурка сверху. Противная.
Теперь о  масляной шкурке нужно было забыть. Смышленая Нелличка придумала игру в представления.
-Мы будем кушать суп и представлять будто бы это борщ со сметаной. Ага?
-Давай представлять,- соглашался Олег, они упорно представляли и обсуждали меню, а у самого младшего не хватало, увы, воображения. Представить вместо супика в котором две крупинки и  один кусочек картошки наваристый борщ, да еще на  мозговой косточке, могут только дети. Когда начали «представлять» выяснилось, как много  вкусного и разного они ели до войны.  А теперь затируха из серой муки, от которой  бурчит в животе, жидкая каша и  черный хлеб по кусочку -весь  кухонный репертуар для  « представлений».
Чем накормить детей -  вопрос жи зни и смерти  прочно сидел у Маши в голове.
Она начала наниматься на поденную работу.  Город был оккупирован, но  жизнь продолжалась, и были люди нуждавшиеся в домработнице. Кому война, а кому ведь и мать родна.
И  опять графиня пошла мыть, стирать, убирать по людям. Необыкновенно добросовестная, ничего не делая спустя рукава, Машенька оставляла детей на старшего Олега, а сама отправлялась по домам.
Улыбчивая и красивая. Ей немного платили, но, узнав о троих детях, давали чего-нибудь сьестного. Немного она приносила в клювике, но хоть что-то.
У Перова есть картина «Свидание», там бедная нищая мать приносит сыну бублик и смотрит с  жалостью и горем, как он жадно ест. Вот так и Машенька приносила своим крохам по кусочку, смотрела как они  вгрызаются  зубками в какие-нибудь  сухие печенюшки, и отворачивалась. Слишком больно было на это смотреть.
Соседский дед, муж бабы Фени тачал сапоги и ботинки, продавать брали с собой Машу.
-Ти, Марія, така гарненька, як начнешь шось казати, ото як соловейко. С тобою краще распродамо, та шось наміняемо.
С раннего утра отправлялись с   торбами обуви по близлежашщим селам. И опять Маша приносила в дом еду. В операх часто прослеживаются лейтмотивы, т.е. без конца композитор возвращается к одной определенной теме, которая и называется лейтмотив. Вот так у Машеньки в этой военной жизни был один лейтмотив- дети. Идея фикс.

Началось страшное-  полицаи стали гонять  жителей на Суворовскую, смотреть как   немецкие власти наводят свой орднунг: вешают коммунистов, саботажников, несогласных с новыми порядками. Сгоняли даже детей. Одно дело читать про казнь Марии Стюарт, или сожжение Жанны д, Арк и  Джордано Бруно,  совсем другое , стоять прижавшись к матери, и смотреть на весь этот ужас.   Средние века вернулись. Дети после таких нравственных пыток не могли заснуть, вздрагивали во сне.
-Мама, а что они им (немцам) сделали?.
-Не знаю, не хотели с ними смириться, сопротивлялись. Ты же слышал, что говорил этот  немец в очках.
-Мама, а нас не повесят?
-Нет. Мы же ничего не делаем.
-А наш папа тоже коммунист, они узнают и придут за нами.
-Не узнают. Мы же не скажем.
По двору поползли жуткие слухи- скоро  всех работоспособных будут угонять в Германию. Маша не могла поверить- неужели ее с тремя  маленькими детьми тоже куда-то погонят. Зачем им дети? Они же  такие маленькие.
Тем не менее, одним днем пришли полицаи, по хозяйски вошли в комнату,  пнув  в дверь ногой, коротко  сказали
-Збирайся с дітьми, візьми  речі. (вещи) На сборы 10 минут.
Маша встала у стола, молча уставила свои большушие глаза на чужого человека. Казалось, она не понимала о чем речь.
-Шо стоішь, как засватанная, збирайся, сбор  на Ушакова, возле памятника Говарду. Давай, быстро. Шнель.
Коротко хохотнул, сам себе сказал
-Гарненька. Як шо чесна, тяжело ей будет.

Боже мой! Что собирать. Она начала  выхватывать какие-то вещички из гардероба-трусики, майки, штанишки, платьица Неллички. Потом падала на стул, ничего не понимала, слышала только стук своего сердца.
-Зина, Зина, что  брать.  Зина,  что же брать, я не знаю? Я не соображаю ничего.
Слезы градом катились по впалым щекам.
-Не реви. Давай подумаем.
Сестры начали складывать в тачку одежки, какие-то полотенца, остатки мыла, документы в сумочку-все свое уже жалкое добришко. Как назло у старшего Олега болела нога, и он не мог ходить.
-Господи, как же мы? Ведь его тащить придется.
Потащились все-таки вместе с другими жителями на сборный пункт.   Когда пришли, то, уставшие, сели прямо на тротуар. День  заканчивался, тени от деревьев удлинялись и  становились чернее. Отовсюду слышался  плач и тихое бормотание.
-Боже ж мой, та  шо ж це буде. Лишенько. Горе. Біда,  яка  ж то  біда.
 Громко плакать боялись.
Сестры сидели с детьми молча и тоже молча плакали. Ребятишки, нахохлившись  сидели рядом. Чувствовали- происходит ужасное, неотвратимое.
Охрана куда-то отошла, и тут на Машино счастье мимо на подводе ехал дядько Иван.
-Маша, ты чого тут? В Германію?
-Да.
-Та шо вони с глузду з`їхали. Ото з трьома малыми  дітлахами.   Жах! Ты вот шо, сідай ко мне в брічку, я вас відвезу на вокзал, там стоіть эшелон на Ніколаев, а потом пригонят эшелон в Германію, той будє на  8 вечіра. Так вы к тому  часу уже будете в Ніколаеві, та й може десь сховаєтесь.
Бог, наверное, дядьку Ивана прислал. Маша  стала поднимать детишек, усаживать в бричку.
-Скорійше, поки охрана десь пійшла.
-А тачку.
-Та бросай ту тачку!
Бросили, успев выхватить пару узлов. -
-Но но,  коняка! Ото ж бо ледаща!
Действительно на вокзале стоял состав  из нескольких грязных вагонов и теплушек, набитый людьми.
Четверо детей и две тонюсенькие сестры, сами похожие на девушек, кое-как влезли в вагон поезда и вечером уже были  в Николаеве.

Ну и что? Вышли на привокзальную площадь. Куда идти в незнакомом городе? Некуда. Сели опять на тротуар. Обессиленные и измученные. Сидели в каком-то оцепенении.  Молчали, да и  что было говорить. Быстро темнело, грязно-желтый свет фонаря  еле освещал из  печальные лица.

Сейчас иногда смешно слушать, как по ТВ очередная «поющая» барышня рассказывает про свою депрессию. Ах, у меня была такая депрессия, когда тоже очередной, несчитанный ОН ушел к другой.  Не знают эти девицы ни горя, ни депрессии, так просто болтают от нечего делать.

Подошел немецкий патруль, автоматы, хромовые сапоги,  холодные  глаза, что-то пролаяли на своем ужасном языке.
-Аусвайс!
Сестры достали документы неживыми руками. Липкий страх разливался под ложечкой. Дети  во все глаза смотрели на  немцев, обмирали.
В это же время и уже второй раз мимо проезжал извозчик на  старой гнедой кобылке. Внимательно оглядел   сестер.
Немцы отошли. Извозчик подъехал ближе.
-Чого це  ви тут сідите? Вже 4 години. Я ото который раз проезжаю  та дивлюсь.
Он изучающе  смотрел на   всю несчастную группку.
-Нам некуда идти.
-Як це некуда.
-Так. Мы из Херсона сбежали, спасались.
-Шо, в Германію  гнали?
-Да.
И Маша заплакала. Когда она молчала, она могла сдерживаться, но как только начинала говорить, слезы градом начинали   струиться из ее больших карих глаз.  Дети тоже заревели.
Извозчик порассматривал     сестер и детей, и хитро улыбнулся
-Ну, нема чого мокроту разводить. Слухайте, в мене є сарайчик. Я там  взимку  бджол держу. Там є  топчан и печечка. Сідайте в оцей, в мой  хфаэтон, та и поїхали.
Сестры судорожно начали хватать детей.
-Меня   Федіром  Івановичем кличуть. А вас как?
-Маша, Зина
-Ничого Маша та Зіна, дасть вам моя хозяйка якусь каструлю, та сковородку, кружку. Якесь рядно на топчан, а там вже самі будете вправляться. Біда наша - живемо в центрі, немцы дуже рядом. Тільки і чую –«Я!», «Я!» та «Вас ист дас!
Горе порядочных, добрых людей сближает. Да и какое нужно иметь сердце, чтобы  4 часа наблюдать за одинокими молодыми женщинами с  маленькими детьми, и не спросить почему они здесь сидят  одни и не двигаются.

Стали обживать сарайчик. Как и обещал  Федор Иванович, жена его принесла рядюшки на топчан
-Берить, берить, діти малі, ім  треба в теплі.
-Спасибо, спасибо, я отблагодарю, я отработаю.
-Та Христос с тобою, рідненька, чі ми  звері. Я ж бачу - яка ты змучена та тоненька. Биліночка.
 Маша обменяла чудом  уцелевшее платье, расшитое гладью, на одно пальтишко и  боты для детей. На свалке возле железнодорожного переезда нашли старый, но целый чугунок и  алюминиевую кружку.  Н-да, а у ее бабушки, графини Верещагиной  были не просто кружки, а целая горка Мейсенского фарфора.  В страшном сне не могла бы она представить, что ее внуки будут радоваться этой гнутой и грязной кружке, как  радовались подаркам графини ее  собственные  сыновья.
 Впрочем, многие  эмигранты тоже  бедствовали.
Чтобы растопить печурку дети ходили опять же к поездам, подбирали упавшие из топок кусочки каменного угля, щепочки, сухую полынь на растопку. Этой же полынью набили старые наволочки, сделали веник,  нарезали на  топчан камыша, что-то вроде матраса. Таскали в этот сарайчик по травинке и пушинке, обустраивались.

Наступили холода. Дети гуляли в единственном пальто и ботах по очереди. Дивно, но  они не болели и не жаловались. Мария Евгеньевна стала строга. На  лбу прорезались тоненькие морщинки, глаза стали суровыми и скорбными одновременно. Военная Мадонна . Она стала молчаливой. Раньше ее смех и щебетанье наполняли их дом, как музыкой.
-Маша,  ты, как домой придешь, мне кажется в Мурманске солнце взошло, и музыка заиграла- часто говорил муж.
Теперь она все делала быстро и молча.
И опять и снова поденная работа. Обмен заработанного на сьестное.
Время шло, дети подрастали, и уже иногда в очередях Маша слышала краем- наши переходят в наступление.  Боялась верить.

*          *      *








ГРАФИНЯ      ВЕРЕЩАГИНА.  ( 1  редакция,  1 главы)

(Вся  прямая речь на суржике набрана  курсивом:    «и» произносится, как русское «Ы», а  украинское «і», как русское «И».
*                *                *

1941 г. Ранним, светлым утром на улице Краснофлотской    в городе Херсоне  зацокали копыта: цок-цок- звонко и весело. К двухэтажному дому  старой постройки подъехал извозчик. В коляске сидела молодая, очень красивая женщина с тремя малыми детьми. Дети походили, особенно девочка, на херувимов: румяные,  кудрявые,  и нарядные. Сзади коляски были увязаны большие чемоданы.

Со двора выглянула дворничиха  Дуся
-«О, Тарани приїхали. Дивиться, яка цаца. Ми, чернороби з вокзала все на руках прем, а вона на ізвозчіке, бариня. І рибку з`їла, і на хер сіла.»

С верхнего балкона подала голос Дора Павловна
- Дуся не ругайтесь с  утра. Она жена капитана.  Он в Мурманске здоровье оставляет. Вы только на минуточку представьте себе эти моря - Баренцево, Белое, ведь это ужас. Холод, полярная ночь. Так неужели жена не может здесь детей побаловать южным солнцем и фруктами. И потом, ему сам товарищ Сталин выделил бронь на эту квартиру.
-Та я шо? Нехай.  Токо откуда  гроші?
-Ну, выйдите , милая, замуж за капитана, и вы будете на извозчике ездить на рынок. И у вас будут гроши.
-Де ж тіх капитанів набратися?
-А то уже ваша забота.

Дуся умолкала и подходила к коляске помочь с чемоданами.  Маша, так звали жену капитана,  легко соскакивала с коляски и  вынимала по очереди детей.  Старшего Олега, потом Нелличку, и совсем маленького Генку.  У каждого были в руках свертки в сетках-авоськах, а у Неллички красивая, почти дамская сумочка, наверняка с кукольными принадлежностями. Дуся  хватала чемоданы и всей компанией они поднимались к  своей квартире.
-Дуся, спасибо вам. Вот возьмите.
-Та ви шо, не треба.
-Возьмите, возьмите, вы трудились. Без вас я бы не втащила эти сундуки. И зайдите попозже, когда я разберу вещи, я вас палтусом угощу.
Дуся оттопывала, пересчитывая гонорар, и, вместо благодарного чувства, думала
-Ото швиряє гроші, мабуть неміряно.

Радовались Машиному приезду все дети со двора- у них начиналась  жизнь-малина. Теперь они с  малыми Таранами будут  ездить на левый берег Днепра, и не просто так, а с волшебной корзиной. Волшебной, потому что там для них были с утра нажарены котлеты, каждая с  мужскую ладонь, сварена картошечка с укропчиком,  куплена молодая редиска и аберкоски с  вишнями.
-Ура! Тетя Маша приехала! Ото будемо їздити на пляж, та жменями їсти.
-Ой, так смачно, як вона картоплю  варить з  м`ясом.
Один,  самый младший  от восторга прыгал на одной ноге и  упорно повторял:
-А я рыбу полюбляю, а я рыбу полюбляю!
А   Маша немедленно распахивала окна, свежий  уже горячий воздух заполнял комнату, освещал, увы, паутину и пыль, и она начинала уборку. Детей отправляла гулять с наказом: никуда  со двора. Хлопотала, как синица у нас  под окном. Только и видишь- туда-сюда, туда-сюда,  с травинкой или пушинкой в носике, пинь-пинь. Как в детской песенке «Птичка домик сделать хочет, солнышко взойдет, зайдет. Целый день она хлопочет, но и целый день поет.»

Скоро  комната приобретала другой вид- на окнах надувались свежие тюлевые занавеси , вдалеке голубым и серым переливался    Днепр,  подоконники сияли,  паутины и пыли,  как не было. По свеже вымытому полу приятно было ходить босиком.  Н-да,  а ведь Мария Евгеньевна по происхождению графиня.
* * *
Все перепуталось и страшно повторять
Россия, Лета, Лорелея.  (О.Мандельштам)

Евгений- значит благородный (Л.Успенский)

    Отец ее, Евгений Николаевич Верещагин,  капитан дальнего плавания Русского общества пароходства  и  торговли (РОПиТ)   был сыном  графа Верещегина Николая Алексеевича. У графа было имение на юге России. Впрочем, тут были земли и у графини Апраксиной, родственницы потомков самого Потемкина, у  князя Безбородко, князя Трубецкого, Грохольского, огромное имение Аскания-Нова немца Фальц-Фейна, помещиков Никифорова, Скадовского и многих других.
 Но сына графа, когда он уже стал капитаном, угораздило  влюбиться в мещанку. Ну это старому графу так казалось, что в  мещанку, а на самом деле  женой Евгения Николаевича стала  девушка из   обедневшей семьи польских шляхтичей. Каким-то образом они оказались в Николаеве. Ну, каким? Таким же, как и герои рассказа Л.Толстого «За что» оказались  в Уральске, а Шопен в Париже.   Российский  царь после национально освободительного восстания не расстреливал всех подряд, как наш тиран Сталин, а высылал польских патриотов кого куда:  в Оренбургские степи,  в Малороссию, в Сибирь.

Молодой граф увидел прелестную девушку в садочке возле дома в пригороде Николаева. Она сразу напомнила ему фарфоровую статуэтку из Кузнецовской коллекции  матери- такая же ладненькая, аккуратная и милая.  Разумеется, он сразу познакомился с ней, и она тоже не осталась равнодушна к стройному, симпатичному капитану, в белоснежной, тугой  форме с  золотистыми  якорями.
Отец молодого графа, несмотря на надвигающиеся страшные события: уже  мотались по южным степям банды, уже жгли экономии, уже Броненосец Потемкин заставлял шепотом обывателей пересказывать события и судьбу корабля; многие паковали чемоданы и уезжали, как Никифоровы в Париж, не дожидаясь развития событий, а предчувствуя их, был неумолим. Сословная спесь не позволяла даже помыслить, чтобы его сын женился на простолюдинке. Он был непреклонен
-Женишься на  Анне, лишу наследства.
Но и у Евгения был характер отца
-Не нужно мне наследства, завтра отходит пароход, я забираю Аню с собой, там и обвенчаюсь.
-Где это там?- брезгливо и гневно спросил старый граф.

-На пароходе батюшка есть.
 Удивительно, но    Маша-дочка  молодого графа-капитана действительно родилась на пароходе во время дальнего рейса . Русское общество пароходства и торговли  из Николаева, а впоследствии  и из Херсона (фарватер на Днепре был сделан в 1902 г)  отправляло суда с хлебом  во все концы Европы, и даже в Африку.  Только в 1910 г. из Херсонского порта вывезли в Германию, Голландию,  Англию 59 миллионов пудов зерна.
Работы хватало.

Капитан был умен, образован и удачлив. Удачлив в отличие от Бунинского капитана из «Снов Чанга» и в женитьбе. Аня родила ему четверых детей, была преданной женой и матерью.  “Золотое кольцо в ноздре свиньи- женщина прекрасная»- нет,  это Соломон не про Анечку - милая, нежная, любящая. 
И все бы хорошо, но.

Но пала монархия, и начался хаос. Окаянные дни. Брат на брата, а сын на отца. Не зря написано: «и зарыдают кормящие сосцами» . Зарыдали.  Все- бедные, богатые, успешные, неудачники, офицеры, солдаты, крестьяне, пролетарии. Гидра революции сжирала всех и себя тоже.

«Во имя грозного закона братоубийственной войны»,  капитан с женой и 4 детьми пережили: голод, холод,  преследования, ненависть, страх за жизнь детей.  Какое там имение- да сожгли все,  и не сунешься, узнают, прибьют, детей не пожалеют.
Деникинцы увели корабли из южных портов. Рейды опустели. Граф  остался на берегу с семьей. Пришли красные, естественно, посадили.
Дом в Николаеве разграбили
-Дивись, до нас все чисто повиносили, а  ікону вишиту лишили. Я заберу, так  гарно вишита, та ще золотими нитками. Есть  шо?
-Та ні, хлам.
- А ти шукай, шукай, у  ціх гадов  барахла много.
-А це шо?
-Та, кажись, корали.
-Навіщо?
-Та для краси, а..  з них буси роблять.
-Фу, гидота, надо ж такую в хаті  держати.

Когда жизнь висела на волоске, и подрезать этот волосок собирались люди не  имевшие на это никакого права (Это вам не сентенции Булгаковского Воланда про волосок, на котором жизнь Берлиоза подвешена) детей: Зину, Лену, Бориса и Машу приютил    боцман с корабля капитана.
-Та шо Вы, Евгений Николаевич, чи мы не люди. Це ж мої хресники. А як посодят, так же ж і выпустять. За шо вас сажать, ми ж от вас ніякого лиха  не бачили.
Слова боцмана наверное Бог услышал:  Граф отсидел в  17 г., но когда вышел ,  жена уже   умерла от сердечной  недостаточности. 
«Эх, Волга-речка, не боли сердечко.., “Что так сердце, что так сердце растревожено…»,«Сердце, тебе так хочется покоя», - ерунда все, лирика. Сердце болит от горя, от безысходности,  от бессилия и страха за жизнь ни в чем не повинных детей.
Калейдоскоп событий до головокружения-  германо-немецкая оккупация,  Махно, Григорьев, деникинцы,  которых в 20 г. выбил Уборевич и Буденный
- «Эх, выйду я на улицу, эх красный флаг я выкину, а Буденному везет больше чем Деникину»,  была  такая частушечка на злобу дня;  Пушкина с его «пыткой надеждой» не вспоминали.

 Потом Врангель,  Фрунзе,  венгерский красный бандит Бела Кун,  уж он-то совсем никого не щадил.  Кстати, красные тоже не из компании матери Терезы. Первые их отряды  были в  сформированы в  феврале, после амнистии, и не только политических, а и уголовников в большинстве.  «Ах, славный полк, да был ли славный полк, в котором  сплошь одни головорезы»,- точно , как  и всегда,  пел В.Высоцкий.
 В Киеве  полнейшая неразбериха- Гетманьщина во главе со Скоропадским, немцы,  потом УНР, потом Петлюра, но , если одним словом, то на Украине в 19-20 годах была одна власть- безудержная анархия и стихийность. Многочисленные фронты поделили украинские регионы, города  обезлюдели из-за голода, а правительства сменяли друг друга и никак не могли договориться. Единственной властью была власть оружия.  В легковесной опереттке «Свадьба в Малиновке» как раз действие происходит в эти страшные времена. Ну, что с опереттки взять- закон жанра: Опять власть меняется и все веселые и радостные пляшут и поют «Битте-дритте, фрау-мадам, я урок  вам первый дам, нужно к небу поднять глаза…». Поднимали глаза к небу, это правда, молились, причитали, уповали кто на Господа, а кто на не знамо что.
Это сейчас жизнь вроде, как устаканилась, с голода никто не пухнет,  ну и подзабылся этот ад. А не дай Бог опять какая-нибудь заваруха и все повторится: вылезет чернь из всех щелей  и  начнет не раздумывая  безжалостно жечь и громить.

Ну, а потом граф с детьми, за ними стала присматривать двоюродная сестра Анны,  ютились сначала в Таганроге,  подальше от старых знакомых с топором или ножом за пазухой, а затем уже  в Херсоне снимали флигелек.  Чтобы заработать на супчик, в котором крупинка за крупинкой гонялася с дубинкой, граф  тачал сапоги. Наш национальный гений тоже баловался сапожным ремеслом, но  матерому человечищу просто уже делать было нечего, а   Евгению Николаевичу нужно было семью кормить.  Он и на конюшне работал,  и выходил на дубках с рыбаками в  лиман. На  дальний морские рейсы  чекисты его не пускали- происхождение не позволяло.   Все-таки белая кость, дворянин - вдруг сбежит или будет подбивать против единственно «справедливой»  власти рабочих и крестьян.

Граф был образован и пытался дать образование детям: Зину , старшую дочку, устроили в гимназию- учиться,  а вот младшим повезло меньше. Борис подрос, пошел  по стопам отца- юнгой, а потом стал чистить корабельные котлы, Лена  после 17 года училась в школе, а Машу, младшую, чтобы не умерла с голоду  определили в детский дом НКВД. Тов.Дзержинский и иже с ним боролся с беспризорщиной,  что не помешало им, кстати,    уничтожить Макаренко. Впрочем, история известная- все, что не входило в Прокрустово ложе совдеповских представлений, моментально  уничтожалось. Не высовывайся.
И  опять помог боцман. Выхлопотал и выходил этот детдом вместе со своим правильным происхождением. Точно также Марина Цветаева  устраивала  младшую дочку Ирину в  приют, надеясь, что там она выживет. Но не получилось: «старшую из тьмы выхватывая, младшей (она) не уберегла»,  и  Ирина умерла.  Маше повезло больше, даже на скудном пайке детского дома- она выжила.
Да, лихие были времена: чернь выпозла на улицы, кто был никем, стал всем- грабили, оговаривали, доносили, расстреливали без суда, в городе было полно бандитов, но власть рабочих и крестьян все крепла. «Мир  хижинам, война дворцам».  «Земля –крестьянам!»    Ну да. А кинули потом крестьян, как урки кидают лохов-  под чечеточку.
Евгений Алексеевич  это видел, подолгу размышлял о том, что происходит и как уберечь детей. Сам он спасся благодаря врожденной доброте, демократичности и  чувству справедливости- никогда не чванился своим происхождением, еще будучи капитаном, не наказывал и не унижал зря.
Добро порождает добро- его вместе с семьей спасли его же собственные подчиненные.  Потому он внушал детям –не идти против   власти, какая бы она не была. Сам , однако, видел- власть эта страшная, лживая, алчная и грубая.   Случилось совсем не то, чего он ожидал после  февральской революции. Нд-а, ребята, гладко было на бумаге, да забыли про овраги.

Хоть и граф,  по всем понятиям- белоручка,  Евгений Николаевич   стал неплохо зарабатывать, сказывался опыт и знания: ходил на катерах в море.   Прирожденный моряк- лучшее, что он умел делать, но, увы,  недолго: пережитое не добавляло здоровья. Он рано умер- сначала ревматизм, а потом  водянка.

Дети осиротели. Зина пошла работать в детский сад, взяла с собой Машу. Пайки становились все меньше, на них уже нельзя было накормить котенка. Потому Машеньку устроили в этом же саду поломойкой.  Так маленькая графинька  6 лет отроду мыла полы в  детских спальнях.
-Боже ж мой, та отими рученятками дитинка  вже миє пол. Жахіття!
Не правда ли,  хорошее начало для внучки  графа Верещагина,  богатого землевладельца, друга Столыпина, двоюродного брата Василия Верещагина, известного художника- баталиста.
Боже милосердный, как  каждому положена судьба, какой страшной она может быть, и какой силы духа требует-   не обойдешь, не объедешь.
                * * *
Придирчиво оглядев комнату, Маша осталась довольна: чистота. Взяла большую корзинку и отправилась на рынок. В Херсоне рынок , как в Одессе,  тоже называют «привозом».
Летом привоз-это не рынок, нет, это симфония.  Ряды овощей и фруктов поражают воображение северных людей. Горами лежат красненькие (помидоры), рачительные хозяйки натирают их  масляной тряпочкой и они весело отбрасывают солнечные блики, такие же блестящие фиолетовые синенькие (баклажаны), пупырчатые огурцы, горы ранней капусты, и тут же в бочках квашеная, картофель на юге  не крупный, но ровный, чистый и вкусный. Покупатели обязательно интересуются
-Картопелька развариста?
-Та вы шо сами не бачите, яка картошка- пісня.
Краснобочки аберкосы , так здесь называют абрикосы, яблоки, груши, груши-дульки, мелкие и сладкие. Смородина, малина, крыжовник  на баночки, а  черешни и вишни продают ведрами. Целые ряды ведер.
-Вишня шпанка, крупная, сладкая!  Берить, не пожалкуете.
Кругами по рынку ходит живописный старикан и зычным голосом кричит
-Серники, спички! Серники, Спички!!
-Дівчата, дрожжей, дрожжей!
-Цібулька, бурячки!
В молочных рядах румяные, упитанные жиночки в белых косыночках и белых же фартушках продают , Боже мой, да что они только не продают: молоко, «вияне» и «невияне» , кисляк (простоквашу), сыворотку, масло, свежее и топленое,  творог, брынзу, сливки, сметану, варенец (ряженка).
Осанна!
Мясные ряды- там тоже есть на что посмотреть: свинина, говядина, телятина, сало, домашняя колбаса, битая птица.
Хватают покупателей за руки.
- А вот свіже сало,
 Тає в роті. Купляйте. Свинінка свіжа, годована зерном.
-Кури, кури, індики!
Лукуллов пир! Тут  коза Амалфея отдыхает- такое вот изобилие.
Теперь осанну мы поем туркам  и испанцам, это они выращивают овощи и фрукты, которыми завален рынок, а  сады на юге  заброшены, гуляет земля, на ней отлично прижилась  американская гостья- амброзия, и наш родной чертополох. Как будто в насмешку возле Института орошаемого земледелия, т.н. УКРНИИОЗа пустоши с чахлыми остатками виноградной лозы! На продажу земли наложен мораторий. Плодороднейшие земли без дела и крестьянских рук, ну, а мы втридорога купим турецкое или египетское. Называли украинцев «гричкосиями», а в этом году дожились и «дохазяйнувались» до того, что гречку в Китае покупали. Больно смотреть  - иероглифы на мешках с гречкой.
С полной неподъемной корзиной молодая женщина возвращалась опять же на извозчике домой.
Наделяла   детей фруктами с расчетом- поделиться яблоками, абрикосами и грушами с ребятишками во дворе.

А по утрам Маша ходила на Зеленый рынок в порту. Раным рано-на заре приходили баркасы и байды из близлежащих сел, стоявших на Днепре и привозили рыбу- лящей, щук, тарань, толстолобов, бокастых карасей
-Та беріть карасі, не карасі- волы. Дивиться!
-Я, безусловно, извиняюсь, хазяйка, но таких лящей вы не найдете більш ніде.
Горожане покупали  сомов, бычков, тостолобов, щук, их отлично готовили еврейские хозяйки- фаршированная щука, да это поэма Фибиха, и есть нужно так же медленно, маленькими кусочками, которые тают во рту; ну и мелочь на уху. Кстати, уху здесь называют юшкой, а варят не просто так, а на бульоне  из петуха.
 Украинское раблезианство – язык проглотишь, не заметишь.
А ближе к августу весь город был завален  кавунами(арбузами) и дынями.

Разумеется все это было не дешево- выращено-то  на своих приусадебных «дилянках», т.е. нужно потопать: сажать, полоть, поливать, удобрять, собирать.  А не потопаешь и не полопаешь. На трудодни, партийными писаками  пафосно и цинично в книге «История городов и сел Херсонской области»  сказано, что крестьяне  к началу войны стали получать  аж! 4,6 рубля за трудодень плюс 4 кг зерна. Умножим на все 365 дней и получим жуткую цифру- вот как оказывается вырос  уровень жизни колхозного крестьянства. Это крестьяне просто не догадывались, как они хорошо живут. Невдомек им было.
80% всей земли стало принадлежать колхозам и совхозам,   15 солончаки, а еще 5 хутора. Но уже  это были не  хутора, а, как сейчас модно говорить: артефакты.
Вот намеренно отвлекусь – про хутора О.Вишня   «усмішку» написал, что-то вроде фельетона:
«…статечний хазяин газдуе-господарюе на своему хуторі...
-От у нас на хуторі!
-А що ж у вас на хуторі?
-Ох, і гарно у нас на хуторі.
-А що ж у вас гарного на хуторі?
-Садок, лісок.
-А ще шо?
-Соловейки по весні тьохкають
-А ще шо?
-Та в неділю как пообідаемо!
-Ну, пообідаете. А тоді що?
-Та як полягаемо спати
-А далі що?
-Та як повстаемо!
-А тоді що?
-Та как пополуднуемо!
-А далі що?
-Та як полягаемо спати!
-Ну, а далі  що?
-Так як повстаемо!
-Ну?
-Та як повечеряемо!
-Ну?
-Та як полягаемо спати…..»
Резюме писателя
«Збожеволіти можна на вашему хуторі!»
Вообще-то с ума сходили от голода в 33 . Вишню осудить трудно, он отсидел. Но все-равно не стоило такой   «усмішки»  писать, не  смешно.Что плохого в том, что в воскресенье, после трудовой недели люди отсыпаются, а не идут в избу-читальню Ленинские тезисы конспектировать? Да, ничего.

Потому и рассказал как-то по ТВ наш скульптор Гепард о своем детстве: а что ели?  борщ и арбузы с хлебом. На большее не хватало.
Но Маша не жалела денег на питание. Дети здоровели. Часто она возила  всех детей со двора   на баркасе на  левый берег. Там  были и сейчас есть обустроенные  пляжи спортивных обществ.  Отлично  можно было накупаться и позагорать. Да еще волшебная корзина! Живи не тужи.

Поджидая мужа, ездила к портнихе и заказывала наряды.  Приталенные, со спущенной проймой, с пышной юбкой, подчеркивавшей фигуру, элегантные платья из легких ярких тканей. Самое красивое платье, то которое летит- Марина Ивановна, и как всегда, права. Креп-жоржет, креп-дешин – модные довоенные ткани.
Природное изящество, грация подчеркивались этими нарядами. Вот и припоминается Чехов- милая Маша, великолепная моя Маша!
Ага, Маша, да не ваша, а капитанова.

 Не каждый год и ненадолго приезжал  Андрей- муж. Дети визжали от радости и страха, когда он, соскучившись, подбрасывал их прямо к потолку. Потом с удовольствием разбирали подарки: игрушки, сладости, книжки.
Всей семьей гуляли в парках,  катались на шаландах по Днепру.  Суровый капитан, часто засучив рукава белоснежной рубашки, напевая какую-нибудь веселую украинскую песню, шел на кухню и отлично сам приготовлял обед. Напевал

А мій милий вареничків хоче,
А мій милый вареничків хоче,
Навари жіночка, навари милая, навари, уха-ха, моя чернобривая.

 Когда садились всей семьей за стол,  Андрей улыбался и всегда говорил
-А где мясо и щи, там и нас ищи!
Подвигал своей ненаглядной Машеньке тарелку
 -Мамочке нашей самый первый кусочек- она у нас хозяечка, она у нас красавица, она у нас умница,  правда, детки?  Пусть попробует, пусть меня,   как бывало дядько Панас покритикует. Ну что, вкусно?
-Ага,- отвечали дружно дети  с набитыми ртами. Олег, Нелли, Гена.



Во дворе почти все завидовали
-Ні, ти бачишь це життя! Рай! Іде, носа не поверне.
-Та шо ти кажешь - вона обходітельная.
-Нема чого робить, так и обходітельная.
-Так вона ж і твоїх дітей пригощає раз за разом.
-Я і сама могу своєму Гришке груш накуплять.
-Так купляй, а то він у тебе вічно голодный бігає.
-За шо куплять , я не капітанша.
-Та  шо  ты до неї прискипіла, як шевська смола. Живе жіночка, та і нехай. А яка ж вона гарненька, як квіточка.

 
* * *

И все это счастливое житье враз закончилось- война. Братья и сестры! Дейчен золдатен  унтер официрен. Блицкриг. Ножом в масло вошли немцы на Украину. «Киев бомбили, нам объявили, что началася война».
Ярость благородная вскипала у всех по разному. Евреи мгновенно бросились собирать чемоданы и уезжать быстрее и дальше. Они знали- их не пощадят не только немцы, но и свои. Свои пожалуй в первую очередь.
Борис Фиттерман  (муж старшей Машиной сестры Зины)   устроил возможность эвакуироваться с женой и сыном Гариком.
-Зиночка, скорее, скорее. Не слушай пропаганду, немцы здесь будут очень скоро. Завтра эшелон, нужно собраться. Где Гарик?
-Гарик во дворе, а я без Маши никуда не поеду.
-Зина, опомнись. Я не могу взять ее с собой. Нет мест. Тем более у нее трое детей. Нет и нет.
-Я повторяю тебе еще раз, без Маши я не поеду.
-Тогда я уеду один. Ты понимаешь, меня первого расстреляют.
-Может они, вообще, сюда не придут. Все говорят:   Красная армия  скоро будет бить  немецких оккупантов на их территории.
-Зина, что за глупости. Мы не успеем опомниться, как они будут здесь. Эвакуируют заводы, угоняют скот, ты что? Ничего не видишь.
-Сказала, не поеду без Маши.
-Оставайся, если  ты такая дура. А я уезжаю.
И уехал один!
А Зина осталась, вместе с сыном Гариком Фиттерманом, мальчиком с явно выраженными семитскими чертами. Потом она, разумеется, поняла, какую глупость совершила. Ну, нам же  не  страшен черт, как  его малюют. Да еще  коронное -  авось пронесет.
Не пронесло.

Молодые женщины просто  представить не могли, что их ждет. Да и это и было за рамками всяких представлений.

Зина с сыном перебрались к Маше и , как могли,  они приготовились к испытаниям. Кое-что они, конечно, понимали. Сделали для Гарика «халабуду» из большого платяного шкафа. В шкафу ребенок, считайте жил. При любом звуке с улицы он несся в свой шкаф и  прятался под одежками, там же и спал.  Во двор его не пускали, соседям сказали- Гарик уехал с отцом. Перебрали гардероб и свои  уже тощие кошельки. Рынок стремительно дорожал, все исчезало мгновенно. Дяденьку с серниками и спичками, как волной смыло.
По ночам Маша лежала с  открытами глазами, ворочалась  и думала, думала- что их ждет? Неужели опять жизнь их не пощадит?  Что будет с нею и с детьми? Молилась. Более всего пугала неизвестность, она  всегда страшнее самой страшной реальности.
-Боже мой,  как же я без Андрея. Господи, если бы он был здесь, мы бы смогли уехать, а теперь? Что делать, как быть?
Страшно, тревожно. Взрывали верьфи, заводы.  В воздухе пахло гарью- запахом  беды.
Скоро в ночи стала  слышна канонада – фронт приближался неотвратимо.  Перед самым вступлением немцев в Херсон власти открыли магазины и склады, было дано распоряжение: горожанам, остающимся в городе разобрать продукты питания.
Батюшки, что началось-то!
Люди хватали тачки, мешки, корзины бежали к магазинам, толкались, ругались и тащили, тащили, прятали, опять бежали.   Разобрали  все  мгновенно. Доходило до смешного: бабульки не брезговали ненужным, одна кульгавая и древняя  в магазине культоваров надыбала две гармошки, и портреты вождей. Чуть не убилась, пока донесла.
-Міроновна, а гармошки тобі для чого?
-Хай буде!
-Немцам польку-бабчку будешь грати, зароблять на музыке, ха-ха?
-Отчепись. Не твое.
Светопредставление!

 Во дворе, где жила Маша сыновья соседки бабы Фени вместе с  дядькой Иваном прикатили со склада  консервного завода «8 марта» бочку  подсолнечного масла, привезли на тачке консервы, крупы. Быстро втаскивали в свою подвальную квартиру и  «ховалы».  Маша тоже побежала
-О, и ця капитанша прібигла, а нема вже ничого. Раніше було приходить.
-Це тобі не на ізвозчіке прохлаждаться.
-Та шо вы, бабы, хай вон візьме огірки в бутильках, там їх багато.
Ну что же. Не умела графиня расталкивать, локотки у нее были не те.
К приходу немцев Маша толком не приготовилась. Поскольку по радио каждый день говорили, что война – дело 3-4 недель, то она еще не думала во что ей придется одевать детей. Все их теплые вещи остались в Мурманске. Но она была молода, а в молодости люди беспечнее чем бы следовало.
По вечерам, когда дети уже спали, было особенно тоскливо и страшно,  сестры сидели  на балконе, смотрели  закат на Днепре. Красный шар  солнца казался  зловещим.  Вздыхали
-Эх, если бы Андрей был здесь. Все было бы иначе.
-А помнишь, Зина, как вы все  над ним смеялись. И ходит он не так, и не воспитан как надо. И коренастый, и, вообще,  не тот Федот.
-Ну а что? Помню, как он тебя шоколадкой  угощал, плитку «Золотого ярлыка»  разломит пополам: даст половину-кушай Машенька, а это на завтра. А у тебя этого шоколада полная столешница.
-Помню. Ну и что. Он в  детстве наголодался. Знаешь как тяжело ему приходилось. Он с 15 лет работал.
-Мы тоже не сидели. А как он в театр с Лелей не пошел, ноги у нее, видишь ли не такие.
-Да. Но он бы нас не бросил, как твой Фиттерман.
-Не говори о Борисе. Вычеркнуто.
-Эх, если бы Андрей был  с нами.

Как не оказывала сопротивление  красная армия, которая всех сильней, а 19 августа пришли немцы:  комендантский час, распоряжения и приказы. Аусвайсы. Коммунистам, противникам Великой Германии,  саботажникам  аллес капут! На Суворовской для устрашения соорудили виселицу.  Впрочем, все описано. Вот только, когда читаешь многочисленные рассказы о войне, то получается: все немцы звери, людоеды, садисты, а все наши белые и пушистые патриоты.  А не все так гладко и просто. Разумеется было народное ополчение, партизаны в плавнях, юные комсомольцы-герои и так далее, но было и другое. На раритетных  хуторах многие немцев ждали
-Та може ж уже похазяйнуемо самі, без о ціх налогов.

Наивные, не знали они доктрины Коха.
Еврейские квартиры понемногу обирали без стыда и совести.
-А шо? Може і не повернуться. Чому добро буде пропадать.
Недалеко от Машиного дома в небольшой квартирке жила семья Керзонов. Папа  Яков Керзон со свойственной евреям ироничностью часто шутил:
-Не боимся буржуазного звона, ответим на ультиматум Керзона. Сегодня ультиматум Керзона- рыба фиш. Ответьте!
Перед самой войной у него родился сынок Игорь. На беду этого, как на Украине говорят, нэмовляты,  у его мамы красавицы, спортстменки была  беличья шуба. Ну, из таких белок, которые на польты, на рабочий кредит. Кошачья, вообщем. Приглянулась шуба соседке, и соседка не долго думая, отправилась в полицейскую управу и доложила.
Вот, дескать, сам Керзон где-то в плавнях скрывается, а его сына, еврейское отродье, мать в подвале прячет.  Ужо ему.
Доложила, кстати, не немцам, а полицаям из опять же наших соотечественников. Те кинулись срочно искать- надо же показать новой власти свое  рвение. Но не нашли- хорошо был спрятан. Соседка прознала о неудаче, увидела жену Керзона и не поленилась второй раз пойти. Очень уж шубу хотелось. Впрочем шубу она  все-таки таки украла, а крошечного Игорька мать  спасла. Эту историю он мне сам рассказал, так что непридуманная.

Любопытно было бы на эту дамочку посмотреть: небось красная рожа, оплывшая фигура и ни слова без мата. Сейчас таких на рынке тоже полным полно. Задушат голыми руками и не перекрестятся. На Западной Украине там  перед  убийством соотечественника хоть Отче Наш прочитают. Жизнь крошечного невинного ребенка и  шубейка из кошек на одних  весах.  Как вот это понимать? А?!

На рынок опасно было ходить- полным полно маравихеров. Так в Херсоне называли воров, ширмачей, шулеров, жиганов и прочую рыночную нечисть. Сыновья  соседки бабы Фени вовсе не отправились в отряд героя Илюши Кулика. А преспокойно промышляли на рынке.

Как хорош был Херсон в августе:  пропадал ветер, небо становилось синее и  синее, а воздух прозрачнее, везде горами лежали арбузы и дыни. Осы кружились возле  сладкой мякоти разрезанных арбузов. Вдоль тротуаров зарослями цвели мелколистные турецкие астры, качали разноцветными головками. Как  в песне- было все и ничего нету…
 Началась другая жизнь- начались первые круги ада.
Солнце вставало все такое же яркое и горячее, но Маше не хотелось утром начинать день. Запасы еды таяли. Теперь она варила жидкую манную кашу, похожую на суп, и заправляла ложечкой подсолнечного масла.  Младший Гена раньше терпеть не мог эту кашу, капризничал  и упирался.
-Не хочу этой каши, там масляная шкурка сверху. Противная.
Теперь о  масляной шкурке нужно было забыть. Смышленая Нелличка придумала игру в представления.
-Мы будем кушать суп и представлять будто бы это борщ со сметаной. Ага?
-Давай представлять,- соглашался Олег, они упорно представляли и обсуждали меню, а у самого младшего не хватало, увы, воображения. Представить вместо супика в котором две крупинки и  один кусочек картошки наваристый борщ, да еще на  мозговой косточке, могут только дети. Когда начали «представлять» выяснилось, как много  вкусного и разного они ели до войны.  А теперь затируха из серой муки, от которой  бурчит в животе, жидкая каша и  черный хлеб по кусочку -весь  кухонный репертуар для  « представлений».
Чем накормить детей -  вопрос жи зни и смерти  прочно сидел у Маши в голове.
Она начала наниматься на поденную работу.  Город был оккупирован, но  жизнь продолжалась, и были люди нуждавшиеся в домработнице. Кому война, а кому ведь и мать родна.
И  опять графиня пошла мыть, стирать, убирать по людям. Необыкновенно добросовестная, ничего не делая спустя рукава, Машенька оставляла детей на старшего Олега, а сама отправлялась по домам.
Улыбчивая и красивая. Ей немного платили, но, узнав о троих детях, давали чего-нибудь сьестного. Немного она приносила в клювике, но хоть что-то.
У Перова есть картина «Свидание», там бедная нищая мать приносит сыну бублик и смотрит с  жалостью и горем, как он жадно ест. Вот так и Машенька приносила своим крохам по кусочку, смотрела как они  вгрызаются  зубками в какие-нибудь  сухие печенюшки, и отворачивалась. Слишком больно было на это смотреть.
Соседский дед, муж бабы Фени тачал сапоги и ботинки, продавать брали с собой Машу.
-Ти, Марія, така гарненька, як начнешь шось казати, ото як соловейко. С тобою краще распродамо, та шось наміняемо.
С раннего утра отправлялись с   торбами обуви по близлежашщим селам. И опять Маша приносила в дом еду. В операх часто прослеживаются лейтмотивы, т.е. без конца композитор возвращается к одной определенной теме, которая и называется лейтмотив. Вот так у Машеньки в этой военной жизни был один лейтмотив- дети. Идея фикс.

Началось страшное-  полицаи стали гонять  жителей на Суворовскую, смотреть как   немецкие власти наводят свой орднунг: вешают коммунистов, саботажников, несогласных с новыми порядками. Сгоняли даже детей. Одно дело читать про казнь Марии Стюарт, или сожжение Жанны д, Арк и  Джордано Бруно,  совсем другое , стоять прижавшись к матери, и смотреть на весь этот ужас.   Средние века вернулись. Дети после таких нравственных пыток не могли заснуть, вздрагивали во сне.
-Мама, а что они им (немцам) сделали?.
-Не знаю, не хотели с ними смириться, сопротивлялись. Ты же слышал, что говорил этот  немец в очках.
-Мама, а нас не повесят?
-Нет. Мы же ничего не делаем.
-А наш папа тоже коммунист, они узнают и придут за нами.
-Не узнают. Мы же не скажем.
По двору поползли жуткие слухи- скоро  всех работоспособных будут угонять в Германию. Маша не могла поверить- неужели ее с тремя  маленькими детьми тоже куда-то погонят. Зачем им дети? Они же  такие маленькие.
Тем не менее, одним днем пришли полицаи, по хозяйски вошли в комнату,  пнув  в дверь ногой, коротко  сказали
-Збирайся с дітьми, візьми  речі. (вещи) На сборы 10 минут.
Маша встала у стола, молча уставила свои большушие глаза на чужого человека. Казалось, она не понимала о чем речь.
-Шо стоішь, как засватанная, збирайся, сбор  на Ушакова, возле памятника Говарду. Давай, быстро. Шнель.
Коротко хохотнул, сам себе сказал
-Гарненька. Як шо чесна, тяжело ей будет.

Боже мой! Что собирать. Она начала  выхватывать какие-то вещички из гардероба-трусики, майки, штанишки, платьица Неллички. Потом падала на стул, ничего не понимала, слышала только стук своего сердца.
-Зина, Зина, что  брать.  Зина,  что же брать, я не знаю? Я не соображаю ничего.
Слезы градом катились по впалым щекам.
-Не реви. Давай подумаем.
Сестры начали складывать в тачку одежки, какие-то полотенца, остатки мыла, документы в сумочку-все свое уже жалкое добришко. Как назло у старшего Олега болела нога, и он не мог ходить.
-Господи, как же мы? Ведь его тащить придется.
Потащились все-таки вместе с другими жителями на сборный пункт.   Когда пришли, то, уставшие, сели прямо на тротуар. День  заканчивался, тени от деревьев удлинялись и  становились чернее. Отовсюду слышался  плач и тихое бормотание.
-Боже ж мой, та  шо ж це буде. Лишенько. Горе. Біда,  яка  ж то  біда.
 Громко плакать боялись.
Сестры сидели с детьми молча и тоже молча плакали. Ребятишки, нахохлившись  сидели рядом. Чувствовали- происходит ужасное, неотвратимое.
Охрана куда-то отошла, и тут на Машино счастье мимо на подводе ехал дядько Иван.
-Маша, ты чого тут? В Германію?
-Да.
-Та шо вони с глузду з`їхали. Ото з трьома малыми  дітлахами.   Жах! Ты вот шо, сідай ко мне в брічку, я вас відвезу на вокзал, там стоіть эшелон на Ніколаев, а потом пригонят эшелон в Германію, той будє на  8 вечіра. Так вы к тому  часу уже будете в Ніколаеві, та й може десь сховаєтесь.
Бог, наверное, дядьку Ивана прислал. Маша  стала поднимать детишек, усаживать в бричку.
-Скорійше, поки охрана десь пійшла.
-А тачку.
-Та бросай ту тачку!
Бросили, успев выхватить пару узлов. -
-Но но,  коняка! Ото ж бо ледаща!
Действительно на вокзале стоял состав  из нескольких грязных вагонов и теплушек, набитый людьми.
Четверо детей и две тонюсенькие сестры, сами похожие на девушек, кое-как влезли в вагон поезда и вечером уже были  в Николаеве.

Ну и что? Вышли на привокзальную площадь. Куда идти в незнакомом городе? Некуда. Сели опять на тротуар. Обессиленные и измученные. Сидели в каком-то оцепенении.  Молчали, да и  что было говорить. Быстро темнело, грязно-желтый свет фонаря  еле освещал из  печальные лица.

Сейчас иногда смешно слушать, как по ТВ очередная «поющая» барышня рассказывает про свою депрессию. Ах, у меня была такая депрессия, когда тоже очередной, несчитанный ОН ушел к другой.  Не знают эти девицы ни горя, ни депрессии, так просто болтают от нечего делать.

Подошел немецкий патруль, автоматы, хромовые сапоги,  холодные  глаза, что-то пролаяли на своем ужасном языке.
-Аусвайс!
Сестры достали документы неживыми руками. Липкий страх разливался под ложечкой. Дети  во все глаза смотрели на  немцев, обмирали.
В это же время и уже второй раз мимо проезжал извозчик на  старой гнедой кобылке. Внимательно оглядел   сестер.
Немцы отошли. Извозчик подъехал ближе.
-Чого це  ви тут сідите? Вже 4 години. Я ото который раз проезжаю  та дивлюсь.
Он изучающе  смотрел на   всю несчастную группку.
-Нам некуда идти.
-Як це некуда.
-Так. Мы из Херсона сбежали, спасались.
-Шо, в Германію  гнали?
-Да.
И Маша заплакала. Когда она молчала, она могла сдерживаться, но как только начинала говорить, слезы градом начинали   струиться из ее больших карих глаз.  Дети тоже заревели.
Извозчик порассматривал     сестер и детей, и хитро улыбнулся
-Ну, нема чого мокроту разводить. Слухайте, в мене є сарайчик. Я там  взимку  бджол держу. Там є  топчан и печечка. Сідайте в оцей, в мой  хфаэтон, та и поїхали.
Сестры судорожно начали хватать детей.
-Меня   Федіром  Івановичем кличуть. А вас как?
-Маша, Зина
-Ничого Маша та Зіна, дасть вам моя хозяйка якусь каструлю, та сковородку, кружку. Якесь рядно на топчан, а там вже самі будете вправляться. Біда наша - живемо в центрі, немцы дуже рядом. Тільки і чую –«Я!», «Я!» та «Вас ист дас!
Горе порядочных, добрых людей сближает. Да и какое нужно иметь сердце, чтобы  4 часа наблюдать за одинокими молодыми женщинами с  маленькими детьми, и не спросить почему они здесь сидят  одни и не двигаются.

Стали обживать сарайчик. Как и обещал  Федор Иванович, жена его принесла рядюшки на топчан
-Берить, берить, діти малі, ім  треба в теплі.
-Спасибо, спасибо, я отблагодарю, я отработаю.
-Та Христос с тобою, рідненька, чі ми  звері. Я ж бачу - яка ты змучена та тоненька. Биліночка.
 Маша обменяла чудом  уцелевшее платье, расшитое гладью, на одно пальтишко и  боты для детей. На свалке возле железнодорожного переезда нашли старый, но целый чугунок и  алюминиевую кружку.  Н-да, а у ее бабушки, графини Верещагиной  были не просто кружки, а целая горка Мейсенского фарфора.  В страшном сне не могла бы она представить, что ее внуки будут радоваться этой гнутой и грязной кружке, как  радовались подаркам графини ее  собственные  сыновья.
 Впрочем, многие  эмигранты тоже  бедствовали.
Чтобы растопить печурку дети ходили опять же к поездам, подбирали упавшие из топок кусочки каменного угля, щепочки, сухую полынь на растопку. Этой же полынью набили старые наволочки, сделали веник,  нарезали на  топчан камыша, что-то вроде матраса. Таскали в этот сарайчик по травинке и пушинке, обустраивались.

Наступили холода. Дети гуляли в единственном пальто и ботах по очереди. Дивно, но  они не болели и не жаловались. Мария Евгеньевна стала строга. На  лбу прорезались тоненькие морщинки, глаза стали суровыми и скорбными одновременно. Военная Мадонна . Она стала молчаливой. Раньше ее смех и щебетанье наполняли их дом, как музыкой.
-Маша,  ты, как домой придешь, мне кажется в Мурманске солнце взошло, и музыка заиграла- часто говорил муж.
Теперь она все делала быстро и молча.
И опять и снова поденная работа. Обмен заработанного на сьестное.
Время шло, дети подрастали, и уже иногда в очередях Маша слышала краем- наши переходят в наступление.  Боялась верить.

*          *      *








ГРАФИНЯ      ВЕРЕЩАГИНА.  ( 1  редакция,  1 главы)

(Вся  прямая речь на суржике набрана  курсивом:    «и» произносится, как русское «Ы», а  украинское «і», как русское «И».
*                *                *

1941 г. Ранним, светлым утром на улице Краснофлотской    в городе Херсоне  зацокали копыта: цок-цок- звонко и весело. К двухэтажному дому  старой постройки подъехал извозчик. В коляске сидела молодая, очень красивая женщина с тремя малыми детьми. Дети походили, особенно девочка, на херувимов: румяные,  кудрявые,  и нарядные. Сзади коляски были увязаны большие чемоданы.

Со двора выглянула дворничиха  Дуся
-«О, Тарани приїхали. Дивиться, яка цаца. Ми, чернороби з вокзала все на руках прем, а вона на ізвозчіке, бариня. І рибку з`їла, і на хер сіла.»

С верхнего балкона подала голос Дора Павловна
- Дуся не ругайтесь с  утра. Она жена капитана.  Он в Мурманске здоровье оставляет. Вы только на минуточку представьте себе эти моря - Баренцево, Белое, ведь это ужас. Холод, полярная ночь. Так неужели жена не может здесь детей побаловать южным солнцем и фруктами. И потом, ему сам товарищ Сталин выделил бронь на эту квартиру.
-Та я шо? Нехай.  Токо откуда  гроші?
-Ну, выйдите , милая, замуж за капитана, и вы будете на извозчике ездить на рынок. И у вас будут гроши.
-Де ж тіх капитанів набратися?
-А то уже ваша забота.

Дуся умолкала и подходила к коляске помочь с чемоданами.  Маша, так звали жену капитана,  легко соскакивала с коляски и  вынимала по очереди детей.  Старшего Олега, потом Нелличку, и совсем маленького Генку.  У каждого были в руках свертки в сетках-авоськах, а у Неллички красивая, почти дамская сумочка, наверняка с кукольными принадлежностями. Дуся  хватала чемоданы и всей компанией они поднимались к  своей квартире.
-Дуся, спасибо вам. Вот возьмите.
-Та ви шо, не треба.
-Возьмите, возьмите, вы трудились. Без вас я бы не втащила эти сундуки. И зайдите попозже, когда я разберу вещи, я вас палтусом угощу.
Дуся оттопывала, пересчитывая гонорар, и, вместо благодарного чувства, думала
-Ото швиряє гроші, мабуть неміряно.

Радовались Машиному приезду все дети со двора- у них начиналась  жизнь-малина. Теперь они с  малыми Таранами будут  ездить на левый берег Днепра, и не просто так, а с волшебной корзиной. Волшебной, потому что там для них были с утра нажарены котлеты, каждая с  мужскую ладонь, сварена картошечка с укропчиком,  куплена молодая редиска и аберкоски с  вишнями.
-Ура! Тетя Маша приехала! Ото будемо їздити на пляж, та жменями їсти.
-Ой, так смачно, як вона картоплю  варить з  м`ясом.
Один,  самый младший  от восторга прыгал на одной ноге и  упорно повторял:
-А я рыбу полюбляю, а я рыбу полюбляю!
А   Маша немедленно распахивала окна, свежий  уже горячий воздух заполнял комнату, освещал, увы, паутину и пыль, и она начинала уборку. Детей отправляла гулять с наказом: никуда  со двора. Хлопотала, как синица у нас  под окном. Только и видишь- туда-сюда, туда-сюда,  с травинкой или пушинкой в носике, пинь-пинь. Как в детской песенке «Птичка домик сделать хочет, солнышко взойдет, зайдет. Целый день она хлопочет, но и целый день поет.»

Скоро  комната приобретала другой вид- на окнах надувались свежие тюлевые занавеси , вдалеке голубым и серым переливался    Днепр,  подоконники сияли,  паутины и пыли,  как не было. По свеже вымытому полу приятно было ходить босиком.  Н-да,  а ведь Мария Евгеньевна по происхождению графиня.
* * *
Все перепуталось и страшно повторять
Россия, Лета, Лорелея.  (О.Мандельштам)

Евгений- значит благородный (Л.Успенский)

    Отец ее, Евгений Николаевич Верещагин,  капитан дальнего плавания Русского общества пароходства  и  торговли (РОПиТ)   был сыном  графа Верещегина Николая Алексеевича. У графа было имение на юге России. Впрочем, тут были земли и у графини Апраксиной, родственницы потомков самого Потемкина, у  князя Безбородко, князя Трубецкого, Грохольского, огромное имение Аскания-Нова немца Фальц-Фейна, помещиков Никифорова, Скадовского и многих других.
 Но сына графа, когда он уже стал капитаном, угораздило  влюбиться в мещанку. Ну это старому графу так казалось, что в  мещанку, а на самом деле  женой Евгения Николаевича стала  девушка из   обедневшей семьи польских шляхтичей. Каким-то образом они оказались в Николаеве. Ну, каким? Таким же, как и герои рассказа Л.Толстого «За что» оказались  в Уральске, а Шопен в Париже.   Российский  царь после национально освободительного восстания не расстреливал всех подряд, как наш тиран Сталин, а высылал польских патриотов кого куда:  в Оренбургские степи,  в Малороссию, в Сибирь.

Молодой граф увидел прелестную девушку в садочке возле дома в пригороде Николаева. Она сразу напомнила ему фарфоровую статуэтку из Кузнецовской коллекции  матери- такая же ладненькая, аккуратная и милая.  Разумеется, он сразу познакомился с ней, и она тоже не осталась равнодушна к стройному, симпатичному капитану, в белоснежной, тугой  форме с  золотистыми  якорями.
Отец молодого графа, несмотря на надвигающиеся страшные события: уже  мотались по южным степям банды, уже жгли экономии, уже Броненосец Потемкин заставлял шепотом обывателей пересказывать события и судьбу корабля; многие паковали чемоданы и уезжали, как Никифоровы в Париж, не дожидаясь развития событий, а предчувствуя их, был неумолим. Сословная спесь не позволяла даже помыслить, чтобы его сын женился на простолюдинке. Он был непреклонен
-Женишься на  Анне, лишу наследства.
Но и у Евгения был характер отца
-Не нужно мне наследства, завтра отходит пароход, я забираю Аню с собой, там и обвенчаюсь.
-Где это там?- брезгливо и гневно спросил старый граф.

-На пароходе батюшка есть.
 Удивительно, но    Маша-дочка  молодого графа-капитана действительно родилась на пароходе во время дальнего рейса . Русское общество пароходства и торговли  из Николаева, а впоследствии  и из Херсона (фарватер на Днепре был сделан в 1902 г)  отправляло суда с хлебом  во все концы Европы, и даже в Африку.  Только в 1910 г. из Херсонского порта вывезли в Германию, Голландию,  Англию 59 миллионов пудов зерна.
Работы хватало.

Капитан был умен, образован и удачлив. Удачлив в отличие от Бунинского капитана из «Снов Чанга» и в женитьбе. Аня родила ему четверых детей, была преданной женой и матерью.  “Золотое кольцо в ноздре свиньи- женщина прекрасная»- нет,  это Соломон не про Анечку - милая, нежная, любящая. 
И все бы хорошо, но.

Но пала монархия, и начался хаос. Окаянные дни. Брат на брата, а сын на отца. Не зря написано: «и зарыдают кормящие сосцами» . Зарыдали.  Все- бедные, богатые, успешные, неудачники, офицеры, солдаты, крестьяне, пролетарии. Гидра революции сжирала всех и себя тоже.

«Во имя грозного закона братоубийственной войны»,  капитан с женой и 4 детьми пережили: голод, холод,  преследования, ненависть, страх за жизнь детей.  Какое там имение- да сожгли все,  и не сунешься, узнают, прибьют, детей не пожалеют.
Деникинцы увели корабли из южных портов. Рейды опустели. Граф  остался на берегу с семьей. Пришли красные, естественно, посадили.
Дом в Николаеве разграбили
-Дивись, до нас все чисто повиносили, а  ікону вишиту лишили. Я заберу, так  гарно вишита, та ще золотими нитками. Есть  шо?
-Та ні, хлам.
- А ти шукай, шукай, у  ціх гадов  барахла много.
-А це шо?
-Та, кажись, корали.
-Навіщо?
-Та для краси, а..  з них буси роблять.
-Фу, гидота, надо ж такую в хаті  держати.

Когда жизнь висела на волоске, и подрезать этот волосок собирались люди не  имевшие на это никакого права (Это вам не сентенции Булгаковского Воланда про волосок, на котором жизнь Берлиоза подвешена) детей: Зину, Лену, Бориса и Машу приютил    боцман с корабля капитана.
-Та шо Вы, Евгений Николаевич, чи мы не люди. Це ж мої хресники. А як посодят, так же ж і выпустять. За шо вас сажать, ми ж от вас ніякого лиха  не бачили.
Слова боцмана наверное Бог услышал:  Граф отсидел в  17 г., но когда вышел ,  жена уже   умерла от сердечной  недостаточности. 
«Эх, Волга-речка, не боли сердечко.., “Что так сердце, что так сердце растревожено…»,«Сердце, тебе так хочется покоя», - ерунда все, лирика. Сердце болит от горя, от безысходности,  от бессилия и страха за жизнь ни в чем не повинных детей.
Калейдоскоп событий до головокружения-  германо-немецкая оккупация,  Махно, Григорьев, деникинцы,  которых в 20 г. выбил Уборевич и Буденный
- «Эх, выйду я на улицу, эх красный флаг я выкину, а Буденному везет больше чем Деникину»,  была  такая частушечка на злобу дня;  Пушкина с его «пыткой надеждой» не вспоминали.

 Потом Врангель,  Фрунзе,  венгерский красный бандит Бела Кун,  уж он-то совсем никого не щадил.  Кстати, красные тоже не из компании матери Терезы. Первые их отряды  были в  сформированы в  феврале, после амнистии, и не только политических, а и уголовников в большинстве.  «Ах, славный полк, да был ли славный полк, в котором  сплошь одни головорезы»,- точно , как  и всегда,  пел В.Высоцкий.
 В Киеве  полнейшая неразбериха- Гетманьщина во главе со Скоропадским, немцы,  потом УНР, потом Петлюра, но , если одним словом, то на Украине в 19-20 годах была одна власть- безудержная анархия и стихийность. Многочисленные фронты поделили украинские регионы, города  обезлюдели из-за голода, а правительства сменяли друг друга и никак не могли договориться. Единственной властью была власть оружия.  В легковесной опереттке «Свадьба в Малиновке» как раз действие происходит в эти страшные времена. Ну, что с опереттки взять- закон жанра: Опять власть меняется и все веселые и радостные пляшут и поют «Битте-дритте, фрау-мадам, я урок  вам первый дам, нужно к небу поднять глаза…». Поднимали глаза к небу, это правда, молились, причитали, уповали кто на Господа, а кто на не знамо что.
Это сейчас жизнь вроде, как устаканилась, с голода никто не пухнет,  ну и подзабылся этот ад. А не дай Бог опять какая-нибудь заваруха и все повторится: вылезет чернь из всех щелей  и  начнет не раздумывая  безжалостно жечь и громить.

Ну, а потом граф с детьми, за ними стала присматривать двоюродная сестра Анны,  ютились сначала в Таганроге,  подальше от старых знакомых с топором или ножом за пазухой, а затем уже  в Херсоне снимали флигелек.  Чтобы заработать на супчик, в котором крупинка за крупинкой гонялася с дубинкой, граф  тачал сапоги. Наш национальный гений тоже баловался сапожным ремеслом, но  матерому человечищу просто уже делать было нечего, а   Евгению Николаевичу нужно было семью кормить.  Он и на конюшне работал,  и выходил на дубках с рыбаками в  лиман. На  дальний морские рейсы  чекисты его не пускали- происхождение не позволяло.   Все-таки белая кость, дворянин - вдруг сбежит или будет подбивать против единственно «справедливой»  власти рабочих и крестьян.

Граф был образован и пытался дать образование детям: Зину , старшую дочку, устроили в гимназию- учиться,  а вот младшим повезло меньше. Борис подрос, пошел  по стопам отца- юнгой, а потом стал чистить корабельные котлы, Лена  после 17 года училась в школе, а Машу, младшую, чтобы не умерла с голоду  определили в детский дом НКВД. Тов.Дзержинский и иже с ним боролся с беспризорщиной,  что не помешало им, кстати,    уничтожить Макаренко. Впрочем, история известная- все, что не входило в Прокрустово ложе совдеповских представлений, моментально  уничтожалось. Не высовывайся.
И  опять помог боцман. Выхлопотал и выходил этот детдом вместе со своим правильным происхождением. Точно также Марина Цветаева  устраивала  младшую дочку Ирину в  приют, надеясь, что там она выживет. Но не получилось: «старшую из тьмы выхватывая, младшей (она) не уберегла»,  и  Ирина умерла.  Маше повезло больше, даже на скудном пайке детского дома- она выжила.
Да, лихие были времена: чернь выпозла на улицы, кто был никем, стал всем- грабили, оговаривали, доносили, расстреливали без суда, в городе было полно бандитов, но власть рабочих и крестьян все крепла. «Мир  хижинам, война дворцам».  «Земля –крестьянам!»    Ну да. А кинули потом крестьян, как урки кидают лохов-  под чечеточку.
Евгений Алексеевич  это видел, подолгу размышлял о том, что происходит и как уберечь детей. Сам он спасся благодаря врожденной доброте, демократичности и  чувству справедливости- никогда не чванился своим происхождением, еще будучи капитаном, не наказывал и не унижал зря.
Добро порождает добро- его вместе с семьей спасли его же собственные подчиненные.  Потому он внушал детям –не идти против   власти, какая бы она не была. Сам , однако, видел- власть эта страшная, лживая, алчная и грубая.   Случилось совсем не то, чего он ожидал после  февральской революции. Нд-а, ребята, гладко было на бумаге, да забыли про овраги.

Хоть и граф,  по всем понятиям- белоручка,  Евгений Николаевич   стал неплохо зарабатывать, сказывался опыт и знания: ходил на катерах в море.   Прирожденный моряк- лучшее, что он умел делать, но, увы,  недолго: пережитое не добавляло здоровья. Он рано умер- сначала ревматизм, а потом  водянка.

Дети осиротели. Зина пошла работать в детский сад, взяла с собой Машу. Пайки становились все меньше, на них уже нельзя было накормить котенка. Потому Машеньку устроили в этом же саду поломойкой.  Так маленькая графинька  6 лет отроду мыла полы в  детских спальнях.
-Боже ж мой, та отими рученятками дитинка  вже миє пол. Жахіття!
Не правда ли,  хорошее начало для внучки  графа Верещагина,  богатого землевладельца, друга Столыпина, двоюродного брата Василия Верещагина, известного художника- баталиста.
Боже милосердный, как  каждому положена судьба, какой страшной она может быть, и какой силы духа требует-   не обойдешь, не объедешь.
                * * *
Придирчиво оглядев комнату, Маша осталась довольна: чистота. Взяла большую корзинку и отправилась на рынок. В Херсоне рынок , как в Одессе,  тоже называют «привозом».
Летом привоз-это не рынок, нет, это симфония.  Ряды овощей и фруктов поражают воображение северных людей. Горами лежат красненькие (помидоры), рачительные хозяйки натирают их  масляной тряпочкой и они весело отбрасывают солнечные блики, такие же блестящие фиолетовые синенькие (баклажаны), пупырчатые огурцы, горы ранней капусты, и тут же в бочках квашеная, картофель на юге  не крупный, но ровный, чистый и вкусный. Покупатели обязательно интересуются
-Картопелька развариста?
-Та вы шо сами не бачите, яка картошка- пісня.
Краснобочки аберкосы , так здесь называют абрикосы, яблоки, груши, груши-дульки, мелкие и сладкие. Смородина, малина, крыжовник  на баночки, а  черешни и вишни продают ведрами. Целые ряды ведер.
-Вишня шпанка, крупная, сладкая!  Берить, не пожалкуете.
Кругами по рынку ходит живописный старикан и зычным голосом кричит
-Серники, спички! Серники, Спички!!
-Дівчата, дрожжей, дрожжей!
-Цібулька, бурячки!
В молочных рядах румяные, упитанные жиночки в белых косыночках и белых же фартушках продают , Боже мой, да что они только не продают: молоко, «вияне» и «невияне» , кисляк (простоквашу), сыворотку, масло, свежее и топленое,  творог, брынзу, сливки, сметану, варенец (ряженка).
Осанна!
Мясные ряды- там тоже есть на что посмотреть: свинина, говядина, телятина, сало, домашняя колбаса, битая птица.
Хватают покупателей за руки.
- А вот свіже сало,
 Тає в роті. Купляйте. Свинінка свіжа, годована зерном.
-Кури, кури, індики!
Лукуллов пир! Тут  коза Амалфея отдыхает- такое вот изобилие.
Теперь осанну мы поем туркам  и испанцам, это они выращивают овощи и фрукты, которыми завален рынок, а  сады на юге  заброшены, гуляет земля, на ней отлично прижилась  американская гостья- амброзия, и наш родной чертополох. Как будто в насмешку возле Института орошаемого земледелия, т.н. УКРНИИОЗа пустоши с чахлыми остатками виноградной лозы! На продажу земли наложен мораторий. Плодороднейшие земли без дела и крестьянских рук, ну, а мы втридорога купим турецкое или египетское. Называли украинцев «гричкосиями», а в этом году дожились и «дохазяйнувались» до того, что гречку в Китае покупали. Больно смотреть  - иероглифы на мешках с гречкой.
С полной неподъемной корзиной молодая женщина возвращалась опять же на извозчике домой.
Наделяла   детей фруктами с расчетом- поделиться яблоками, абрикосами и грушами с ребятишками во дворе.

А по утрам Маша ходила на Зеленый рынок в порту. Раным рано-на заре приходили баркасы и байды из близлежащих сел, стоявших на Днепре и привозили рыбу- лящей, щук, тарань, толстолобов, бокастых карасей
-Та беріть карасі, не карасі- волы. Дивиться!
-Я, безусловно, извиняюсь, хазяйка, но таких лящей вы не найдете більш ніде.
Горожане покупали  сомов, бычков, тостолобов, щук, их отлично готовили еврейские хозяйки- фаршированная щука, да это поэма Фибиха, и есть нужно так же медленно, маленькими кусочками, которые тают во рту; ну и мелочь на уху. Кстати, уху здесь называют юшкой, а варят не просто так, а на бульоне  из петуха.
 Украинское раблезианство – язык проглотишь, не заметишь.
А ближе к августу весь город был завален  кавунами(арбузами) и дынями.

Разумеется все это было не дешево- выращено-то  на своих приусадебных «дилянках», т.е. нужно потопать: сажать, полоть, поливать, удобрять, собирать.  А не потопаешь и не полопаешь. На трудодни, партийными писаками  пафосно и цинично в книге «История городов и сел Херсонской области»  сказано, что крестьяне  к началу войны стали получать  аж! 4,6 рубля за трудодень плюс 4 кг зерна. Умножим на все 365 дней и получим жуткую цифру- вот как оказывается вырос  уровень жизни колхозного крестьянства. Это крестьяне просто не догадывались, как они хорошо живут. Невдомек им было.
80% всей земли стало принадлежать колхозам и совхозам,   15 солончаки, а еще 5 хутора. Но уже  это были не  хутора, а, как сейчас модно говорить: артефакты.
Вот намеренно отвлекусь – про хутора О.Вишня   «усмішку» написал, что-то вроде фельетона:
«…статечний хазяин газдуе-господарюе на своему хуторі...
-От у нас на хуторі!
-А що ж у вас на хуторі?
-Ох, і гарно у нас на хуторі.
-А що ж у вас гарного на хуторі?
-Садок, лісок.
-А ще шо?
-Соловейки по весні тьохкають
-А ще шо?
-Та в неділю как пообідаемо!
-Ну, пообідаете. А тоді що?
-Та як полягаемо спати
-А далі що?
-Та як повстаемо!
-А тоді що?
-Та как пополуднуемо!
-А далі що?
-Та як полягаемо спати!
-Ну, а далі  що?
-Так як повстаемо!
-Ну?
-Та як повечеряемо!
-Ну?
-Та як полягаемо спати…..»
Резюме писателя
«Збожеволіти можна на вашему хуторі!»
Вообще-то с ума сходили от голода в 33 . Вишню осудить трудно, он отсидел. Но все-равно не стоило такой   «усмішки»  писать, не  смешно.Что плохого в том, что в воскресенье, после трудовой недели люди отсыпаются, а не идут в избу-читальню Ленинские тезисы конспектировать? Да, ничего.

Потому и рассказал как-то по ТВ наш скульптор Гепард о своем детстве: а что ели?  борщ и арбузы с хлебом. На большее не хватало.
Но Маша не жалела денег на питание. Дети здоровели. Часто она возила  всех детей со двора   на баркасе на  левый берег. Там  были и сейчас есть обустроенные  пляжи спортивных обществ.  Отлично  можно было накупаться и позагорать. Да еще волшебная корзина! Живи не тужи.

Поджидая мужа, ездила к портнихе и заказывала наряды.  Приталенные, со спущенной проймой, с пышной юбкой, подчеркивавшей фигуру, элегантные платья из легких ярких тканей. Самое красивое платье, то которое летит- Марина Ивановна, и как всегда, права. Креп-жоржет, креп-дешин – модные довоенные ткани.
Природное изящество, грация подчеркивались этими нарядами. Вот и припоминается Чехов- милая Маша, великолепная моя Маша!
Ага, Маша, да не ваша, а капитанова.

 Не каждый год и ненадолго приезжал  Андрей- муж. Дети визжали от радости и страха, когда он, соскучившись, подбрасывал их прямо к потолку. Потом с удовольствием разбирали подарки: игрушки, сладости, книжки.
Всей семьей гуляли в парках,  катались на шаландах по Днепру.  Суровый капитан, часто засучив рукава белоснежной рубашки, напевая какую-нибудь веселую украинскую песню, шел на кухню и отлично сам приготовлял обед. Напевал

А мій милий вареничків хоче,
А мій милый вареничків хоче,
Навари жіночка, навари милая, навари, уха-ха, моя чернобривая.

 Когда садились всей семьей за стол,  Андрей улыбался и всегда говорил
-А где мясо и щи, там и нас ищи!
Подвигал своей ненаглядной Машеньке тарелку
 -Мамочке нашей самый первый кусочек- она у нас хозяечка, она у нас красавица, она у нас умница,  правда, детки?  Пусть попробует, пусть меня,   как бывало дядько Панас покритикует. Ну что, вкусно?
-Ага,- отвечали дружно дети  с набитыми ртами. Олег, Нелли, Гена.



Во дворе почти все завидовали
-Ні, ти бачишь це життя! Рай! Іде, носа не поверне.
-Та шо ти кажешь - вона обходітельная.
-Нема чого робить, так и обходітельная.
-Так вона ж і твоїх дітей пригощає раз за разом.
-Я і сама могу своєму Гришке груш накуплять.
-Так купляй, а то він у тебе вічно голодный бігає.
-За шо куплять , я не капітанша.
-Та  шо  ты до неї прискипіла, як шевська смола. Живе жіночка, та і нехай. А яка ж вона гарненька, як квіточка.

 
* * *

И все это счастливое житье враз закончилось- война. Братья и сестры! Дейчен золдатен  унтер официрен. Блицкриг. Ножом в масло вошли немцы на Украину. «Киев бомбили, нам объявили, что началася война».
Ярость благородная вскипала у всех по разному. Евреи мгновенно бросились собирать чемоданы и уезжать быстрее и дальше. Они знали- их не пощадят не только немцы, но и свои. Свои пожалуй в первую очередь.
Борис Фиттерман  (муж старшей Машиной сестры Зины)   устроил возможность эвакуироваться с женой и сыном Гариком.
-Зиночка, скорее, скорее. Не слушай пропаганду, немцы здесь будут очень скоро. Завтра эшелон, нужно собраться. Где Гарик?
-Гарик во дворе, а я без Маши никуда не поеду.
-Зина, опомнись. Я не могу взять ее с собой. Нет мест. Тем более у нее трое детей. Нет и нет.
-Я повторяю тебе еще раз, без Маши я не поеду.
-Тогда я уеду один. Ты понимаешь, меня первого расстреляют.
-Может они, вообще, сюда не придут. Все говорят:   Красная армия  скоро будет бить  немецких оккупантов на их территории.
-Зина, что за глупости. Мы не успеем опомниться, как они будут здесь. Эвакуируют заводы, угоняют скот, ты что? Ничего не видишь.
-Сказала, не поеду без Маши.
-Оставайся, если  ты такая дура. А я уезжаю.
И уехал один!
А Зина осталась, вместе с сыном Гариком Фиттерманом, мальчиком с явно выраженными семитскими чертами. Потом она, разумеется, поняла, какую глупость совершила. Ну, нам же  не  страшен черт, как  его малюют. Да еще  коронное -  авось пронесет.
Не пронесло.

Молодые женщины просто  представить не могли, что их ждет. Да и это и было за рамками всяких представлений.

Зина с сыном перебрались к Маше и , как могли,  они приготовились к испытаниям. Кое-что они, конечно, понимали. Сделали для Гарика «халабуду» из большого платяного шкафа. В шкафу ребенок, считайте жил. При любом звуке с улицы он несся в свой шкаф и  прятался под одежками, там же и спал.  Во двор его не пускали, соседям сказали- Гарик уехал с отцом. Перебрали гардероб и свои  уже тощие кошельки. Рынок стремительно дорожал, все исчезало мгновенно. Дяденьку с серниками и спичками, как волной смыло.
По ночам Маша лежала с  открытами глазами, ворочалась  и думала, думала- что их ждет? Неужели опять жизнь их не пощадит?  Что будет с нею и с детьми? Молилась. Более всего пугала неизвестность, она  всегда страшнее самой страшной реальности.
-Боже мой,  как же я без Андрея. Господи, если бы он был здесь, мы бы смогли уехать, а теперь? Что делать, как быть?
Страшно, тревожно. Взрывали верьфи, заводы.  В воздухе пахло гарью- запахом  беды.
Скоро в ночи стала  слышна канонада – фронт приближался неотвратимо.  Перед самым вступлением немцев в Херсон власти открыли магазины и склады, было дано распоряжение: горожанам, остающимся в городе разобрать продукты питания.
Батюшки, что началось-то!
Люди хватали тачки, мешки, корзины бежали к магазинам, толкались, ругались и тащили, тащили, прятали, опять бежали.   Разобрали  все  мгновенно. Доходило до смешного: бабульки не брезговали ненужным, одна кульгавая и древняя  в магазине культоваров надыбала две гармошки, и портреты вождей. Чуть не убилась, пока донесла.
-Міроновна, а гармошки тобі для чого?
-Хай буде!
-Немцам польку-бабчку будешь грати, зароблять на музыке, ха-ха?
-Отчепись. Не твое.
Светопредставление!

 Во дворе, где жила Маша сыновья соседки бабы Фени вместе с  дядькой Иваном прикатили со склада  консервного завода «8 марта» бочку  подсолнечного масла, привезли на тачке консервы, крупы. Быстро втаскивали в свою подвальную квартиру и  «ховалы».  Маша тоже побежала
-О, и ця капитанша прібигла, а нема вже ничого. Раніше було приходить.
-Це тобі не на ізвозчіке прохлаждаться.
-Та шо вы, бабы, хай вон візьме огірки в бутильках, там їх багато.
Ну что же. Не умела графиня расталкивать, локотки у нее были не те.
К приходу немцев Маша толком не приготовилась. Поскольку по радио каждый день говорили, что война – дело 3-4 недель, то она еще не думала во что ей придется одевать детей. Все их теплые вещи остались в Мурманске. Но она была молода, а в молодости люди беспечнее чем бы следовало.
По вечерам, когда дети уже спали, было особенно тоскливо и страшно,  сестры сидели  на балконе, смотрели  закат на Днепре. Красный шар  солнца казался  зловещим.  Вздыхали
-Эх, если бы Андрей был здесь. Все было бы иначе.
-А помнишь, Зина, как вы все  над ним смеялись. И ходит он не так, и не воспитан как надо. И коренастый, и, вообще,  не тот Федот.
-Ну а что? Помню, как он тебя шоколадкой  угощал, плитку «Золотого ярлыка»  разломит пополам: даст половину-кушай Машенька, а это на завтра. А у тебя этого шоколада полная столешница.
-Помню. Ну и что. Он в  детстве наголодался. Знаешь как тяжело ему приходилось. Он с 15 лет работал.
-Мы тоже не сидели. А как он в театр с Лелей не пошел, ноги у нее, видишь ли не такие.
-Да. Но он бы нас не бросил, как твой Фиттерман.
-Не говори о Борисе. Вычеркнуто.
-Эх, если бы Андрей был  с нами.

Как не оказывала сопротивление  красная армия, которая всех сильней, а 19 августа пришли немцы:  комендантский час, распоряжения и приказы. Аусвайсы. Коммунистам, противникам Великой Германии,  саботажникам  аллес капут! На Суворовской для устрашения соорудили виселицу.  Впрочем, все описано. Вот только, когда читаешь многочисленные рассказы о войне, то получается: все немцы звери, людоеды, садисты, а все наши белые и пушистые патриоты.  А не все так гладко и просто. Разумеется было народное ополчение, партизаны в плавнях, юные комсомольцы-герои и так далее, но было и другое. На раритетных  хуторах многие немцев ждали
-Та може ж уже похазяйнуемо самі, без о ціх налогов.

Наивные, не знали они доктрины Коха.
Еврейские квартиры понемногу обирали без стыда и совести.
-А шо? Може і не повернуться. Чому добро буде пропадать.
Недалеко от Машиного дома в небольшой квартирке жила семья Керзонов. Папа  Яков Керзон со свойственной евреям ироничностью часто шутил:
-Не боимся буржуазного звона, ответим на ультиматум Керзона. Сегодня ультиматум Керзона- рыба фиш. Ответьте!
Перед самой войной у него родился сынок Игорь. На беду этого, как на Украине говорят, нэмовляты,  у его мамы красавицы, спортстменки была  беличья шуба. Ну, из таких белок, которые на польты, на рабочий кредит. Кошачья, вообщем. Приглянулась шуба соседке, и соседка не долго думая, отправилась в полицейскую управу и доложила.
Вот, дескать, сам Керзон где-то в плавнях скрывается, а его сына, еврейское отродье, мать в подвале прячет.  Ужо ему.
Доложила, кстати, не немцам, а полицаям из опять же наших соотечественников. Те кинулись срочно искать- надо же показать новой власти свое  рвение. Но не нашли- хорошо был спрятан. Соседка прознала о неудаче, увидела жену Керзона и не поленилась второй раз пойти. Очень уж шубу хотелось. Впрочем шубу она  все-таки таки украла, а крошечного Игорька мать  спасла. Эту историю он мне сам рассказал, так что непридуманная.

Любопытно было бы на эту дамочку посмотреть: небось красная рожа, оплывшая фигура и ни слова без мата. Сейчас таких на рынке тоже полным полно. Задушат голыми руками и не перекрестятся. На Западной Украине там  перед  убийством соотечественника хоть Отче Наш прочитают. Жизнь крошечного невинного ребенка и  шубейка из кошек на одних  весах.  Как вот это понимать? А?!

На рынок опасно было ходить- полным полно маравихеров. Так в Херсоне называли воров, ширмачей, шулеров, жиганов и прочую рыночную нечисть. Сыновья  соседки бабы Фени вовсе не отправились в отряд героя Илюши Кулика. А преспокойно промышляли на рынке.

Как хорош был Херсон в августе:  пропадал ветер, небо становилось синее и  синее, а воздух прозрачнее, везде горами лежали арбузы и дыни. Осы кружились возле  сладкой мякоти разрезанных арбузов. Вдоль тротуаров зарослями цвели мелколистные турецкие астры, качали разноцветными головками. Как  в песне- было все и ничего нету…
 Началась другая жизнь- начались первые круги ада.
Солнце вставало все такое же яркое и горячее, но Маше не хотелось утром начинать день. Запасы еды таяли. Теперь она варила жидкую манную кашу, похожую на суп, и заправляла ложечкой подсолнечного масла.  Младший Гена раньше терпеть не мог эту кашу, капризничал  и упирался.
-Не хочу этой каши, там масляная шкурка сверху. Противная.
Теперь о  масляной шкурке нужно было забыть. Смышленая Нелличка придумала игру в представления.
-Мы будем кушать суп и представлять будто бы это борщ со сметаной. Ага?
-Давай представлять,- соглашался Олег, они упорно представляли и обсуждали меню, а у самого младшего не хватало, увы, воображения. Представить вместо супика в котором две крупинки и  один кусочек картошки наваристый борщ, да еще на  мозговой косточке, могут только дети. Когда начали «представлять» выяснилось, как много  вкусного и разного они ели до войны.  А теперь затируха из серой муки, от которой  бурчит в животе, жидкая каша и  черный хлеб по кусочку -весь  кухонный репертуар для  « представлений».
Чем накормить детей -  вопрос жи зни и смерти  прочно сидел у Маши в голове.
Она начала наниматься на поденную работу.  Город был оккупирован, но  жизнь продолжалась, и были люди нуждавшиеся в домработнице. Кому война, а кому ведь и мать родна.
И  опять графиня пошла мыть, стирать, убирать по людям. Необыкновенно добросовестная, ничего не делая спустя рукава, Машенька оставляла детей на старшего Олега, а сама отправлялась по домам.
Улыбчивая и красивая. Ей немного платили, но, узнав о троих детях, давали чего-нибудь сьестного. Немного она приносила в клювике, но хоть что-то.
У Перова есть картина «Свидание», там бедная нищая мать приносит сыну бублик и смотрит с  жалостью и горем, как он жадно ест. Вот так и Машенька приносила своим крохам по кусочку, смотрела как они  вгрызаются  зубками в какие-нибудь  сухие печенюшки, и отворачивалась. Слишком больно было на это смотреть.
Соседский дед, муж бабы Фени тачал сапоги и ботинки, продавать брали с собой Машу.
-Ти, Марія, така гарненька, як начнешь шось казати, ото як соловейко. С тобою краще распродамо, та шось наміняемо.
С раннего утра отправлялись с   торбами обуви по близлежашщим селам. И опять Маша приносила в дом еду. В операх часто прослеживаются лейтмотивы, т.е. без конца композитор возвращается к одной определенной теме, которая и называется лейтмотив. Вот так у Машеньки в этой военной жизни был один лейтмотив- дети. Идея фикс.

Началось страшное-  полицаи стали гонять  жителей на Суворовскую, смотреть как   немецкие власти наводят свой орднунг: вешают коммунистов, саботажников, несогласных с новыми порядками. Сгоняли даже детей. Одно дело читать про казнь Марии Стюарт, или сожжение Жанны д, Арк и  Джордано Бруно,  совсем другое , стоять прижавшись к матери, и смотреть на весь этот ужас.   Средние века вернулись. Дети после таких нравственных пыток не могли заснуть, вздрагивали во сне.
-Мама, а что они им (немцам) сделали?.
-Не знаю, не хотели с ними смириться, сопротивлялись. Ты же слышал, что говорил этот  немец в очках.
-Мама, а нас не повесят?
-Нет. Мы же ничего не делаем.
-А наш папа тоже коммунист, они узнают и придут за нами.
-Не узнают. Мы же не скажем.
По двору поползли жуткие слухи- скоро  всех работоспособных будут угонять в Германию. Маша не могла поверить- неужели ее с тремя  маленькими детьми тоже куда-то погонят. Зачем им дети? Они же  такие маленькие.
Тем не менее, одним днем пришли полицаи, по хозяйски вошли в комнату,  пнув  в дверь ногой, коротко  сказали
-Збирайся с дітьми, візьми  речі. (вещи) На сборы 10 минут.
Маша встала у стола, молча уставила свои большушие глаза на чужого человека. Казалось, она не понимала о чем речь.
-Шо стоішь, как засватанная, збирайся, сбор  на Ушакова, возле памятника Говарду. Давай, быстро. Шнель.
Коротко хохотнул, сам себе сказал
-Гарненька. Як шо чесна, тяжело ей будет.

Боже мой! Что собирать. Она начала  выхватывать какие-то вещички из гардероба-трусики, майки, штанишки, платьица Неллички. Потом падала на стул, ничего не понимала, слышала только стук своего сердца.
-Зина, Зина, что  брать.  Зина,  что же брать, я не знаю? Я не соображаю ничего.
Слезы градом катились по впалым щекам.
-Не реви. Давай подумаем.
Сестры начали складывать в тачку одежки, какие-то полотенца, остатки мыла, документы в сумочку-все свое уже жалкое добришко. Как назло у старшего Олега болела нога, и он не мог ходить.
-Господи, как же мы? Ведь его тащить придется.
Потащились все-таки вместе с другими жителями на сборный пункт.   Когда пришли, то, уставшие, сели прямо на тротуар. День  заканчивался, тени от деревьев удлинялись и  становились чернее. Отовсюду слышался  плач и тихое бормотание.
-Боже ж мой, та  шо ж це буде. Лишенько. Горе. Біда,  яка  ж то  біда.
 Громко плакать боялись.
Сестры сидели с детьми молча и тоже молча плакали. Ребятишки, нахохлившись  сидели рядом. Чувствовали- происходит ужасное, неотвратимое.
Охрана куда-то отошла, и тут на Машино счастье мимо на подводе ехал дядько Иван.
-Маша, ты чого тут? В Германію?
-Да.
-Та шо вони с глузду з`їхали. Ото з трьома малыми  дітлахами.   Жах! Ты вот шо, сідай ко мне в брічку, я вас відвезу на вокзал, там стоіть эшелон на Ніколаев, а потом пригонят эшелон в Германію, той будє на  8 вечіра. Так вы к тому  часу уже будете в Ніколаеві, та й може десь сховаєтесь.
Бог, наверное, дядьку Ивана прислал. Маша  стала поднимать детишек, усаживать в бричку.
-Скорійше, поки охрана десь пійшла.
-А тачку.
-Та бросай ту тачку!
Бросили, успев выхватить пару узлов. -
-Но но,  коняка! Ото ж бо ледаща!
Действительно на вокзале стоял состав  из нескольких грязных вагонов и теплушек, набитый людьми.
Четверо детей и две тонюсенькие сестры, сами похожие на девушек, кое-как влезли в вагон поезда и вечером уже были  в Николаеве.

Ну и что? Вышли на привокзальную площадь. Куда идти в незнакомом городе? Некуда. Сели опять на тротуар. Обессиленные и измученные. Сидели в каком-то оцепенении.  Молчали, да и  что было говорить. Быстро темнело, грязно-желтый свет фонаря  еле освещал из  печальные лица.

Сейчас иногда смешно слушать, как по ТВ очередная «поющая» барышня рассказывает про свою депрессию. Ах, у меня была такая депрессия, когда тоже очередной, несчитанный ОН ушел к другой.  Не знают эти девицы ни горя, ни депрессии, так просто болтают от нечего делать.

Подошел немецкий патруль, автоматы, хромовые сапоги,  холодные  глаза, что-то пролаяли на своем ужасном языке.
-Аусвайс!
Сестры достали документы неживыми руками. Липкий страх разливался под ложечкой. Дети  во все глаза смотрели на  немцев, обмирали.
В это же время и уже второй раз мимо проезжал извозчик на  старой гнедой кобылке. Внимательно оглядел   сестер.
Немцы отошли. Извозчик подъехал ближе.
-Чого це  ви тут сідите? Вже 4 години. Я ото который раз проезжаю  та дивлюсь.
Он изучающе  смотрел на   всю несчастную группку.
-Нам некуда идти.
-Як це некуда.
-Так. Мы из Херсона сбежали, спасались.
-Шо, в Германію  гнали?
-Да.
И Маша заплакала. Когда она молчала, она могла сдерживаться, но как только начинала говорить, слезы градом начинали   струиться из ее больших карих глаз.  Дети тоже заревели.
Извозчик порассматривал     сестер и детей, и хитро улыбнулся
-Ну, нема чого мокроту разводить. Слухайте, в мене є сарайчик. Я там  взимку  бджол держу. Там є  топчан и печечка. Сідайте в оцей, в мой  хфаэтон, та и поїхали.
Сестры судорожно начали хватать детей.
-Меня   Федіром  Івановичем кличуть. А вас как?
-Маша, Зина
-Ничого Маша та Зіна, дасть вам моя хозяйка якусь каструлю, та сковородку, кружку. Якесь рядно на топчан, а там вже самі будете вправляться. Біда наша - живемо в центрі, немцы дуже рядом. Тільки і чую –«Я!», «Я!» та «Вас ист дас!
Горе порядочных, добрых людей сближает. Да и какое нужно иметь сердце, чтобы  4 часа наблюдать за одинокими молодыми женщинами с  маленькими детьми, и не спросить почему они здесь сидят  одни и не двигаются.

Стали обживать сарайчик. Как и обещал  Федор Иванович, жена его принесла рядюшки на топчан
-Берить, берить, діти малі, ім  треба в теплі.
-Спасибо, спасибо, я отблагодарю, я отработаю.
-Та Христос с тобою, рідненька, чі ми  звері. Я ж бачу - яка ты змучена та тоненька. Биліночка.
 Маша обменяла чудом  уцелевшее платье, расшитое гладью, на одно пальтишко и  боты для детей. На свалке возле железнодорожного переезда нашли старый, но целый чугунок и  алюминиевую кружку.  Н-да, а у ее бабушки, графини Верещагиной  были не просто кружки, а целая горка Мейсенского фарфора.  В страшном сне не могла бы она представить, что ее внуки будут радоваться этой гнутой и грязной кружке, как  радовались подаркам графини ее  собственные  сыновья.
 Впрочем, многие  эмигранты тоже  бедствовали.
Чтобы растопить печурку дети ходили опять же к поездам, подбирали упавшие из топок кусочки каменного угля, щепочки, сухую полынь на растопку. Этой же полынью набили старые наволочки, сделали веник,  нарезали на  топчан камыша, что-то вроде матраса. Таскали в этот сарайчик по травинке и пушинке, обустраивались.

Наступили холода. Дети гуляли в единственном пальто и ботах по очереди. Дивно, но  они не болели и не жаловались. Мария Евгеньевна стала строга. На  лбу прорезались тоненькие морщинки, глаза стали суровыми и скорбными одновременно. Военная Мадонна . Она стала молчаливой. Раньше ее смех и щебетанье наполняли их дом, как музыкой.
-Маша,  ты, как домой придешь, мне кажется в Мурманске солнце взошло, и музыка заиграла- часто говорил муж.
Теперь она все делала быстро и молча.
И опять и снова поденная работа. Обмен заработанного на сьестное.
Время шло, дети подрастали, и уже иногда в очередях Маша слышала краем- наши переходят в наступление.  Боялась верить.

*          *      *








ГРАФИНЯ      ВЕРЕЩАГИНА.  ( 1  редакция,  1 главы)

(Вся  прямая речь на суржике набрана  курсивом:    «и» произносится, как русское «Ы», а  украинское «і», как русское «И».
*                *                *

1941 г. Ранним, светлым утром на улице Краснофлотской    в городе Херсоне  зацокали копыта: цок-цок- звонко и весело. К двухэтажному дому  старой постройки подъехал извозчик. В коляске сидела молодая, очень красивая женщина с тремя малыми детьми. Дети походили, особенно девочка, на херувимов: румяные,  кудрявые,  и нарядные. Сзади коляски были увязаны большие чемоданы.

Со двора выглянула дворничиха  Дуся
-«О, Тарани приїхали. Дивиться, яка цаца. Ми, чернороби з вокзала все на руках прем, а вона на ізвозчіке, бариня. І рибку з`їла, і на хер сіла.»

С верхнего балкона подала голос Дора Павловна
- Дуся не ругайтесь с  утра. Она жена капитана.  Он в Мурманске здоровье оставляет. Вы только на минуточку представьте себе эти моря - Баренцево, Белое, ведь это ужас. Холод, полярная ночь. Так неужели жена не может здесь детей побаловать южным солнцем и фруктами. И потом, ему сам товарищ Сталин выделил бронь на эту квартиру.
-Та я шо? Нехай.  Токо откуда  гроші?
-Ну, выйдите , милая, замуж за капитана, и вы будете на извозчике ездить на рынок. И у вас будут гроши.
-Де ж тіх капитанів набратися?
-А то уже ваша забота.

Дуся умолкала и подходила к коляске помочь с чемоданами.  Маша, так звали жену капитана,  легко соскакивала с коляски и  вынимала по очереди детей.  Старшего Олега, потом Нелличку, и совсем маленького Генку.  У каждого были в руках свертки в сетках-авоськах, а у Неллички красивая, почти дамская сумочка, наверняка с кукольными принадлежностями. Дуся  хватала чемоданы и всей компанией они поднимались к  своей квартире.
-Дуся, спасибо вам. Вот возьмите.
-Та ви шо, не треба.
-Возьмите, возьмите, вы трудились. Без вас я бы не втащила эти сундуки. И зайдите попозже, когда я разберу вещи, я вас палтусом угощу.
Дуся оттопывала, пересчитывая гонорар, и, вместо благодарного чувства, думала
-Ото швиряє гроші, мабуть неміряно.

Радовались Машиному приезду все дети со двора- у них начиналась  жизнь-малина. Теперь они с  малыми Таранами будут  ездить на левый берег Днепра, и не просто так, а с волшебной корзиной. Волшебной, потому что там для них были с утра нажарены котлеты, каждая с  мужскую ладонь, сварена картошечка с укропчиком,  куплена молодая редиска и аберкоски с  вишнями.
-Ура! Тетя Маша приехала! Ото будемо їздити на пляж, та жменями їсти.
-Ой, так смачно, як вона картоплю  варить з  м`ясом.
Один,  самый младший  от восторга прыгал на одной ноге и  упорно повторял:
-А я рыбу полюбляю, а я рыбу полюбляю!
А   Маша немедленно распахивала окна, свежий  уже горячий воздух заполнял комнату, освещал, увы, паутину и пыль, и она начинала уборку. Детей отправляла гулять с наказом: никуда  со двора. Хлопотала, как синица у нас  под окном. Только и видишь- туда-сюда, туда-сюда,  с травинкой или пушинкой в носике, пинь-пинь. Как в детской песенке «Птичка домик сделать хочет, солнышко взойдет, зайдет. Целый день она хлопочет, но и целый день поет.»

Скоро  комната приобретала другой вид- на окнах надувались свежие тюлевые занавеси , вдалеке голубым и серым переливался    Днепр,  подоконники сияли,  паутины и пыли,  как не было. По свеже вымытому полу приятно было ходить босиком.  Н-да,  а ведь Мария Евгеньевна по происхождению графиня.
* * *
Все перепуталось и страшно повторять
Россия, Лета, Лорелея.  (О.Мандельштам)

Евгений- значит благородный (Л.Успенский)

    Отец ее, Евгений Николаевич Верещагин,  капитан дальнего плавания Русского общества пароходства  и  торговли (РОПиТ)   был сыном  графа Верещегина Николая Алексеевича. У графа было имение на юге России. Впрочем, тут были земли и у графини Апраксиной, родственницы потомков самого Потемкина, у  князя Безбородко, князя Трубецкого, Грохольского, огромное имение Аскания-Нова немца Фальц-Фейна, помещиков Никифорова, Скадовского и многих других.
 Но сына графа, когда он уже стал капитаном, угораздило  влюбиться в мещанку. Ну это старому графу так казалось, что в  мещанку, а на самом деле  женой Евгения Николаевича стала  девушка из   обедневшей семьи польских шляхтичей. Каким-то образом они оказались в Николаеве. Ну, каким? Таким же, как и герои рассказа Л.Толстого «За что» оказались  в Уральске, а Шопен в Париже.   Российский  царь после национально освободительного восстания не расстреливал всех подряд, как наш тиран Сталин, а высылал польских патриотов кого куда:  в Оренбургские степи,  в Малороссию, в Сибирь.

Молодой граф увидел прелестную девушку в садочке возле дома в пригороде Николаева. Она сразу напомнила ему фарфоровую статуэтку из Кузнецовской коллекции  матери- такая же ладненькая, аккуратная и милая.  Разумеется, он сразу познакомился с ней, и она тоже не осталась равнодушна к стройному, симпатичному капитану, в белоснежной, тугой  форме с  золотистыми  якорями.
Отец молодого графа, несмотря на надвигающиеся страшные события: уже  мотались по южным степям банды, уже жгли экономии, уже Броненосец Потемкин заставлял шепотом обывателей пересказывать события и судьбу корабля; многие паковали чемоданы и уезжали, как Никифоровы в Париж, не дожидаясь развития событий, а предчувствуя их, был неумолим. Сословная спесь не позволяла даже помыслить, чтобы его сын женился на простолюдинке. Он был непреклонен
-Женишься на  Анне, лишу наследства.
Но и у Евгения был характер отца
-Не нужно мне наследства, завтра отходит пароход, я забираю Аню с собой, там и обвенчаюсь.
-Где это там?- брезгливо и гневно спросил старый граф.

-На пароходе батюшка есть.
 Удивительно, но    Маша-дочка  молодого графа-капитана действительно родилась на пароходе во время дальнего рейса . Русское общество пароходства и торговли  из Николаева, а впоследствии  и из Херсона (фарватер на Днепре был сделан в 1902 г)  отправляло суда с хлебом  во все концы Европы, и даже в Африку.  Только в 1910 г. из Херсонского порта вывезли в Германию, Голландию,  Англию 59 миллионов пудов зерна.
Работы хватало.

Капитан был умен, образован и удачлив. Удачлив в отличие от Бунинского капитана из «Снов Чанга» и в женитьбе. Аня родила ему четверых детей, была преданной женой и матерью.  “Золотое кольцо в ноздре свиньи- женщина прекрасная»- нет,  это Соломон не про Анечку - милая, нежная, любящая. 
И все бы хорошо, но.

Но пала монархия, и начался хаос. Окаянные дни. Брат на брата, а сын на отца. Не зря написано: «и зарыдают кормящие сосцами» . Зарыдали.  Все- бедные, богатые, успешные, неудачники, офицеры, солдаты, крестьяне, пролетарии. Гидра революции сжирала всех и себя тоже.

«Во имя грозного закона братоубийственной войны»,  капитан с женой и 4 детьми пережили: голод, холод,  преследования, ненависть, страх за жизнь детей.  Какое там имение- да сожгли все,  и не сунешься, узнают, прибьют, детей не пожалеют.
Деникинцы увели корабли из южных портов. Рейды опустели. Граф  остался на берегу с семьей. Пришли красные, естественно, посадили.
Дом в Николаеве разграбили
-Дивись, до нас все чисто повиносили, а  ікону вишиту лишили. Я заберу, так  гарно вишита, та ще золотими нитками. Есть  шо?
-Та ні, хлам.
- А ти шукай, шукай, у  ціх гадов  барахла много.
-А це шо?
-Та, кажись, корали.
-Навіщо?
-Та для краси, а..  з них буси роблять.
-Фу, гидота, надо ж такую в хаті  держати.

Когда жизнь висела на волоске, и подрезать этот волосок собирались люди не  имевшие на это никакого права (Это вам не сентенции Булгаковского Воланда про волосок, на котором жизнь Берлиоза подвешена) детей: Зину, Лену, Бориса и Машу приютил    боцман с корабля капитана.
-Та шо Вы, Евгений Николаевич, чи мы не люди. Це ж мої хресники. А як посодят, так же ж і выпустять. За шо вас сажать, ми ж от вас ніякого лиха  не бачили.
Слова боцмана наверное Бог услышал:  Граф отсидел в  17 г., но когда вышел ,  жена уже   умерла от сердечной  недостаточности. 
«Эх, Волга-речка, не боли сердечко.., “Что так сердце, что так сердце растревожено…»,«Сердце, тебе так хочется покоя», - ерунда все, лирика. Сердце болит от горя, от безысходности,  от бессилия и страха за жизнь ни в чем не повинных детей.
Калейдоскоп событий до головокружения-  германо-немецкая оккупация,  Махно, Григорьев, деникинцы,  которых в 20 г. выбил Уборевич и Буденный
- «Эх, выйду я на улицу, эх красный флаг я выкину, а Буденному везет больше чем Деникину»,  была  такая частушечка на злобу дня;  Пушкина с его «пыткой надеждой» не вспоминали.

 Потом Врангель,  Фрунзе,  венгерский красный бандит Бела Кун,  уж он-то совсем никого не щадил.  Кстати, красные тоже не из компании матери Терезы. Первые их отряды  были в  сформированы в  феврале, после амнистии, и не только политических, а и уголовников в большинстве.  «Ах, славный полк, да был ли славный полк, в котором  сплошь одни головорезы»,- точно , как  и всегда,  пел В.Высоцкий.
 В Киеве  полнейшая неразбериха- Гетманьщина во главе со Скоропадским, немцы,  потом УНР, потом Петлюра, но , если одним словом, то на Украине в 19-20 годах была одна власть- безудержная анархия и стихийность. Многочисленные фронты поделили украинские регионы, города  обезлюдели из-за голода, а правительства сменяли друг друга и никак не могли договориться. Единственной властью была власть оружия.  В легковесной опереттке «Свадьба в Малиновке» как раз действие происходит в эти страшные времена. Ну, что с опереттки взять- закон жанра: Опять власть меняется и все веселые и радостные пляшут и поют «Битте-дритте, фрау-мадам, я урок  вам первый дам, нужно к небу поднять глаза…». Поднимали глаза к небу, это правда, молились, причитали, уповали кто на Господа, а кто на не знамо что.
Это сейчас жизнь вроде, как устаканилась, с голода никто не пухнет,  ну и подзабылся этот ад. А не дай Бог опять какая-нибудь заваруха и все повторится: вылезет чернь из всех щелей  и  начнет не раздумывая  безжалостно жечь и громить.

Ну, а потом граф с детьми, за ними стала присматривать двоюродная сестра Анны,  ютились сначала в Таганроге,  подальше от старых знакомых с топором или ножом за пазухой, а затем уже  в Херсоне снимали флигелек.  Чтобы заработать на супчик, в котором крупинка за крупинкой гонялася с дубинкой, граф  тачал сапоги. Наш национальный гений тоже баловался сапожным ремеслом, но  матерому человечищу просто уже делать было нечего, а   Евгению Николаевичу нужно было семью кормить.  Он и на конюшне работал,  и выходил на дубках с рыбаками в  лиман. На  дальний морские рейсы  чекисты его не пускали- происхождение не позволяло.   Все-таки белая кость, дворянин - вдруг сбежит или будет подбивать против единственно «справедливой»  власти рабочих и крестьян.

Граф был образован и пытался дать образование детям: Зину , старшую дочку, устроили в гимназию- учиться,  а вот младшим повезло меньше. Борис подрос, пошел  по стопам отца- юнгой, а потом стал чистить корабельные котлы, Лена  после 17 года училась в школе, а Машу, младшую, чтобы не умерла с голоду  определили в детский дом НКВД. Тов.Дзержинский и иже с ним боролся с беспризорщиной,  что не помешало им, кстати,    уничтожить Макаренко. Впрочем, история известная- все, что не входило в Прокрустово ложе совдеповских представлений, моментально  уничтожалось. Не высовывайся.
И  опять помог боцман. Выхлопотал и выходил этот детдом вместе со своим правильным происхождением. Точно также Марина Цветаева  устраивала  младшую дочку Ирину в  приют, надеясь, что там она выживет. Но не получилось: «старшую из тьмы выхватывая, младшей (она) не уберегла»,  и  Ирина умерла.  Маше повезло больше, даже на скудном пайке детского дома- она выжила.
Да, лихие были времена: чернь выпозла на улицы, кто был никем, стал всем- грабили, оговаривали, доносили, расстреливали без суда, в городе было полно бандитов, но власть рабочих и крестьян все крепла. «Мир  хижинам, война дворцам».  «Земля –крестьянам!»    Ну да. А кинули потом крестьян, как урки кидают лохов-  под чечеточку.
Евгений Алексеевич  это видел, подолгу размышлял о том, что происходит и как уберечь детей. Сам он спасся благодаря врожденной доброте, демократичности и  чувству справедливости- никогда не чванился своим происхождением, еще будучи капитаном, не наказывал и не унижал зря.
Добро порождает добро- его вместе с семьей спасли его же собственные подчиненные.  Потому он внушал детям –не идти против   власти, какая бы она не была. Сам , однако, видел- власть эта страшная, лживая, алчная и грубая.   Случилось совсем не то, чего он ожидал после  февральской революции. Нд-а, ребята, гладко было на бумаге, да забыли про овраги.

Хоть и граф,  по всем понятиям- белоручка,  Евгений Николаевич   стал неплохо зарабатывать, сказывался опыт и знания: ходил на катерах в море.   Прирожденный моряк- лучшее, что он умел делать, но, увы,  недолго: пережитое не добавляло здоровья. Он рано умер- сначала ревматизм, а потом  водянка.

Дети осиротели. Зина пошла работать в детский сад, взяла с собой Машу. Пайки становились все меньше, на них уже нельзя было накормить котенка. Потому Машеньку устроили в этом же саду поломойкой.  Так маленькая графинька  6 лет отроду мыла полы в  детских спальнях.
-Боже ж мой, та отими рученятками дитинка  вже миє пол. Жахіття!
Не правда ли,  хорошее начало для внучки  графа Верещагина,  богатого землевладельца, друга Столыпина, двоюродного брата Василия Верещагина, известного художника- баталиста.
Боже милосердный, как  каждому положена судьба, какой страшной она может быть, и какой силы духа требует-   не обойдешь, не объедешь.
                * * *
Придирчиво оглядев комнату, Маша осталась довольна: чистота. Взяла большую корзинку и отправилась на рынок. В Херсоне рынок , как в Одессе,  тоже называют «привозом».
Летом привоз-это не рынок, нет, это симфония.  Ряды овощей и фруктов поражают воображение северных людей. Горами лежат красненькие (помидоры), рачительные хозяйки натирают их  масляной тряпочкой и они весело отбрасывают солнечные блики, такие же блестящие фиолетовые синенькие (баклажаны), пупырчатые огурцы, горы ранней капусты, и тут же в бочках квашеная, картофель на юге  не крупный, но ровный, чистый и вкусный. Покупатели обязательно интересуются
-Картопелька развариста?
-Та вы шо сами не бачите, яка картошка- пісня.
Краснобочки аберкосы , так здесь называют абрикосы, яблоки, груши, груши-дульки, мелкие и сладкие. Смородина, малина, крыжовник  на баночки, а  черешни и вишни продают ведрами. Целые ряды ведер.
-Вишня шпанка, крупная, сладкая!  Берить, не пожалкуете.
Кругами по рынку ходит живописный старикан и зычным голосом кричит
-Серники, спички! Серники, Спички!!
-Дівчата, дрожжей, дрожжей!
-Цібулька, бурячки!
В молочных рядах румяные, упитанные жиночки в белых косыночках и белых же фартушках продают , Боже мой, да что они только не продают: молоко, «вияне» и «невияне» , кисляк (простоквашу), сыворотку, масло, свежее и топленое,  творог, брынзу, сливки, сметану, варенец (ряженка).
Осанна!
Мясные ряды- там тоже есть на что посмотреть: свинина, говядина, телятина, сало, домашняя колбаса, битая птица.
Хватают покупателей за руки.
- А вот свіже сало,
 Тає в роті. Купляйте. Свинінка свіжа, годована зерном.
-Кури, кури, індики!
Лукуллов пир! Тут  коза Амалфея отдыхает- такое вот изобилие.
Теперь осанну мы поем туркам  и испанцам, это они выращивают овощи и фрукты, которыми завален рынок, а  сады на юге  заброшены, гуляет земля, на ней отлично прижилась  американская гостья- амброзия, и наш родной чертополох. Как будто в насмешку возле Института орошаемого земледелия, т.н. УКРНИИОЗа пустоши с чахлыми остатками виноградной лозы! На продажу земли наложен мораторий. Плодороднейшие земли без дела и крестьянских рук, ну, а мы втридорога купим турецкое или египетское. Называли украинцев «гричкосиями», а в этом году дожились и «дохазяйнувались» до того, что гречку в Китае покупали. Больно смотреть  - иероглифы на мешках с гречкой.
С полной неподъемной корзиной молодая женщина возвращалась опять же на извозчике домой.
Наделяла   детей фруктами с расчетом- поделиться яблоками, абрикосами и грушами с ребятишками во дворе.

А по утрам Маша ходила на Зеленый рынок в порту. Раным рано-на заре приходили баркасы и байды из близлежащих сел, стоявших на Днепре и привозили рыбу- лящей, щук, тарань, толстолобов, бокастых карасей
-Та беріть карасі, не карасі- волы. Дивиться!
-Я, безусловно, извиняюсь, хазяйка, но таких лящей вы не найдете більш ніде.
Горожане покупали  сомов, бычков, тостолобов, щук, их отлично готовили еврейские хозяйки- фаршированная щука, да это поэма Фибиха, и есть нужно так же медленно, маленькими кусочками, которые тают во рту; ну и мелочь на уху. Кстати, уху здесь называют юшкой, а варят не просто так, а на бульоне  из петуха.
 Украинское раблезианство – язык проглотишь, не заметишь.
А ближе к августу весь город был завален  кавунами(арбузами) и дынями.

Разумеется все это было не дешево- выращено-то  на своих приусадебных «дилянках», т.е. нужно потопать: сажать, полоть, поливать, удобрять, собирать.  А не потопаешь и не полопаешь. На трудодни, партийными писаками  пафосно и цинично в книге «История городов и сел Херсонской области»  сказано, что крестьяне  к началу войны стали получать  аж! 4,6 рубля за трудодень плюс 4 кг зерна. Умножим на все 365 дней и получим жуткую цифру- вот как оказывается вырос  уровень жизни колхозного крестьянства. Это крестьяне просто не догадывались, как они хорошо живут. Невдомек им было.
80% всей земли стало принадлежать колхозам и совхозам,   15 солончаки, а еще 5 хутора. Но уже  это были не  хутора, а, как сейчас модно говорить: артефакты.
Вот намеренно отвлекусь – про хутора О.Вишня   «усмішку» написал, что-то вроде фельетона:
«…статечний хазяин газдуе-господарюе на своему хуторі...
-От у нас на хуторі!
-А що ж у вас на хуторі?
-Ох, і гарно у нас на хуторі.
-А що ж у вас гарного на хуторі?
-Садок, лісок.
-А ще шо?
-Соловейки по весні тьохкають
-А ще шо?
-Та в неділю как пообідаемо!
-Ну, пообідаете. А тоді що?
-Та як полягаемо спати
-А далі що?
-Та як повстаемо!
-А тоді що?
-Та как пополуднуемо!
-А далі що?
-Та як полягаемо спати!
-Ну, а далі  що?
-Так як повстаемо!
-Ну?
-Та як повечеряемо!
-Ну?
-Та як полягаемо спати…..»
Резюме писателя
«Збожеволіти можна на вашему хуторі!»
Вообще-то с ума сходили от голода в 33 . Вишню осудить трудно, он отсидел. Но все-равно не стоило такой   «усмішки»  писать, не  смешно.Что плохого в том, что в воскресенье, после трудовой недели люди отсыпаются, а не идут в избу-читальню Ленинские тезисы конспектировать? Да, ничего.

Потому и рассказал как-то по ТВ наш скульптор Гепард о своем детстве: а что ели?  борщ и арбузы с хлебом. На большее не хватало.
Но Маша не жалела денег на питание. Дети здоровели. Часто она возила  всех детей со двора   на баркасе на  левый берег. Там  были и сейчас есть обустроенные  пляжи спортивных обществ.  Отлично  можно было накупаться и позагорать. Да еще волшебная корзина! Живи не тужи.

Поджидая мужа, ездила к портнихе и заказывала наряды.  Приталенные, со спущенной проймой, с пышной юбкой, подчеркивавшей фигуру, элегантные платья из легких ярких тканей. Самое красивое платье, то которое летит- Марина Ивановна, и как всегда, права. Креп-жоржет, креп-дешин – модные довоенные ткани.
Природное изящество, грация подчеркивались этими нарядами. Вот и припоминается Чехов- милая Маша, великолепная моя Маша!
Ага, Маша, да не ваша, а капитанова.

 Не каждый год и ненадолго приезжал  Андрей- муж. Дети визжали от радости и страха, когда он, соскучившись, подбрасывал их прямо к потолку. Потом с удовольствием разбирали подарки: игрушки, сладости, книжки.
Всей семьей гуляли в парках,  катались на шаландах по Днепру.  Суровый капитан, часто засучив рукава белоснежной рубашки, напевая какую-нибудь веселую украинскую песню, шел на кухню и отлично сам приготовлял обед. Напевал

А мій милий вареничків хоче,
А мій милый вареничків хоче,
Навари жіночка, навари милая, навари, уха-ха, моя чернобривая.

 Когда садились всей семьей за стол,  Андрей улыбался и всегда говорил
-А где мясо и щи, там и нас ищи!
Подвигал своей ненаглядной Машеньке тарелку
 -Мамочке нашей самый первый кусочек- она у нас хозяечка, она у нас красавица, она у нас умница,  правда, детки?  Пусть попробует, пусть меня,   как бывало дядько Панас покритикует. Ну что, вкусно?
-Ага,- отвечали дружно дети  с набитыми ртами. Олег, Нелли, Гена.



Во дворе почти все завидовали
-Ні, ти бачишь це життя! Рай! Іде, носа не поверне.
-Та шо ти кажешь - вона обходітельная.
-Нема чого робить, так и обходітельная.
-Так вона ж і твоїх дітей пригощає раз за разом.
-Я і сама могу своєму Гришке груш накуплять.
-Так купляй, а то він у тебе вічно голодный бігає.
-За шо куплять , я не капітанша.
-Та  шо  ты до неї прискипіла, як шевська смола. Живе жіночка, та і нехай. А яка ж вона гарненька, як квіточка.

 
* * *

И все это счастливое житье враз закончилось- война. Братья и сестры! Дейчен золдатен  унтер официрен. Блицкриг. Ножом в масло вошли немцы на Украину. «Киев бомбили, нам объявили, что началася война».
Ярость благородная вскипала у всех по разному. Евреи мгновенно бросились собирать чемоданы и уезжать быстрее и дальше. Они знали- их не пощадят не только немцы, но и свои. Свои пожалуй в первую очередь.
Борис Фиттерман  (муж старшей Машиной сестры Зины)   устроил возможность эвакуироваться с женой и сыном Гариком.
-Зиночка, скорее, скорее. Не слушай пропаганду, немцы здесь будут очень скоро. Завтра эшелон, нужно собраться. Где Гарик?
-Гарик во дворе, а я без Маши никуда не поеду.
-Зина, опомнись. Я не могу взять ее с собой. Нет мест. Тем более у нее трое детей. Нет и нет.
-Я повторяю тебе еще раз, без Маши я не поеду.
-Тогда я уеду один. Ты понимаешь, меня первого расстреляют.
-Может они, вообще, сюда не придут. Все говорят:   Красная армия  скоро будет бить  немецких оккупантов на их территории.
-Зина, что за глупости. Мы не успеем опомниться, как они будут здесь. Эвакуируют заводы, угоняют скот, ты что? Ничего не видишь.
-Сказала, не поеду без Маши.
-Оставайся, если  ты такая дура. А я уезжаю.
И уехал один!
А Зина осталась, вместе с сыном Гариком Фиттерманом, мальчиком с явно выраженными семитскими чертами. Потом она, разумеется, поняла, какую глупость совершила. Ну, нам же  не  страшен черт, как  его малюют. Да еще  коронное -  авось пронесет.
Не пронесло.

Молодые женщины просто  представить не могли, что их ждет. Да и это и было за рамками всяких представлений.

Зина с сыном перебрались к Маше и , как могли,  они приготовились к испытаниям. Кое-что они, конечно, понимали. Сделали для Гарика «халабуду» из большого платяного шкафа. В шкафу ребенок, считайте жил. При любом звуке с улицы он несся в свой шкаф и  прятался под одежками, там же и спал.  Во двор его не пускали, соседям сказали- Гарик уехал с отцом. Перебрали гардероб и свои  уже тощие кошельки. Рынок стремительно дорожал, все исчезало мгновенно. Дяденьку с серниками и спичками, как волной смыло.
По ночам Маша лежала с  открытами глазами, ворочалась  и думала, думала- что их ждет? Неужели опять жизнь их не пощадит?  Что будет с нею и с детьми? Молилась. Более всего пугала неизвестность, она  всегда страшнее самой страшной реальности.
-Боже мой,  как же я без Андрея. Господи, если бы он был здесь, мы бы смогли уехать, а теперь? Что делать, как быть?
Страшно, тревожно. Взрывали верьфи, заводы.  В воздухе пахло гарью- запахом  беды.
Скоро в ночи стала  слышна канонада – фронт приближался неотвратимо.  Перед самым вступлением немцев в Херсон власти открыли магазины и склады, было дано распоряжение: горожанам, остающимся в городе разобрать продукты питания.
Батюшки, что началось-то!
Люди хватали тачки, мешки, корзины бежали к магазинам, толкались, ругались и тащили, тащили, прятали, опять бежали.   Разобрали  все  мгновенно. Доходило до смешного: бабульки не брезговали ненужным, одна кульгавая и древняя  в магазине культоваров надыбала две гармошки, и портреты вождей. Чуть не убилась, пока донесла.
-Міроновна, а гармошки тобі для чого?
-Хай буде!
-Немцам польку-бабчку будешь грати, зароблять на музыке, ха-ха?
-Отчепись. Не твое.
Светопредставление!

 Во дворе, где жила Маша сыновья соседки бабы Фени вместе с  дядькой Иваном прикатили со склада  консервного завода «8 марта» бочку  подсолнечного масла, привезли на тачке консервы, крупы. Быстро втаскивали в свою подвальную квартиру и  «ховалы».  Маша тоже побежала
-О, и ця капитанша прібигла, а нема вже ничого. Раніше було приходить.
-Це тобі не на ізвозчіке прохлаждаться.
-Та шо вы, бабы, хай вон візьме огірки в бутильках, там їх багато.
Ну что же. Не умела графиня расталкивать, локотки у нее были не те.
К приходу немцев Маша толком не приготовилась. Поскольку по радио каждый день говорили, что война – дело 3-4 недель, то она еще не думала во что ей придется одевать детей. Все их теплые вещи остались в Мурманске. Но она была молода, а в молодости люди беспечнее чем бы следовало.
По вечерам, когда дети уже спали, было особенно тоскливо и страшно,  сестры сидели  на балконе, смотрели  закат на Днепре. Красный шар  солнца казался  зловещим.  Вздыхали
-Эх, если бы Андрей был здесь. Все было бы иначе.
-А помнишь, Зина, как вы все  над ним смеялись. И ходит он не так, и не воспитан как надо. И коренастый, и, вообще,  не тот Федот.
-Ну а что? Помню, как он тебя шоколадкой  угощал, плитку «Золотого ярлыка»  разломит пополам: даст половину-кушай Машенька, а это на завтра. А у тебя этого шоколада полная столешница.
-Помню. Ну и что. Он в  детстве наголодался. Знаешь как тяжело ему приходилось. Он с 15 лет работал.
-Мы тоже не сидели. А как он в театр с Лелей не пошел, ноги у нее, видишь ли не такие.
-Да. Но он бы нас не бросил, как твой Фиттерман.
-Не говори о Борисе. Вычеркнуто.
-Эх, если бы Андрей был  с нами.

Как не оказывала сопротивление  красная армия, которая всех сильней, а 19 августа пришли немцы:  комендантский час, распоряжения и приказы. Аусвайсы. Коммунистам, противникам Великой Германии,  саботажникам  аллес капут! На Суворовской для устрашения соорудили виселицу.  Впрочем, все описано. Вот только, когда читаешь многочисленные рассказы о войне, то получается: все немцы звери, людоеды, садисты, а все наши белые и пушистые патриоты.  А не все так гладко и просто. Разумеется было народное ополчение, партизаны в плавнях, юные комсомольцы-герои и так далее, но было и другое. На раритетных  хуторах многие немцев ждали
-Та може ж уже похазяйнуемо самі, без о ціх налогов.

Наивные, не знали они доктрины Коха.
Еврейские квартиры понемногу обирали без стыда и совести.
-А шо? Може і не повернуться. Чому добро буде пропадать.
Недалеко от Машиного дома в небольшой квартирке жила семья Керзонов. Папа  Яков Керзон со свойственной евреям ироничностью часто шутил:
-Не боимся буржуазного звона, ответим на ультиматум Керзона. Сегодня ультиматум Керзона- рыба фиш. Ответьте!
Перед самой войной у него родился сынок Игорь. На беду этого, как на Украине говорят, нэмовляты,  у его мамы красавицы, спортстменки была  беличья шуба. Ну, из таких белок, которые на польты, на рабочий кредит. Кошачья, вообщем. Приглянулась шуба соседке, и соседка не долго думая, отправилась в полицейскую управу и доложила.
Вот, дескать, сам Керзон где-то в плавнях скрывается, а его сына, еврейское отродье, мать в подвале прячет.  Ужо ему.
Доложила, кстати, не немцам, а полицаям из опять же наших соотечественников. Те кинулись срочно искать- надо же показать новой власти свое  рвение. Но не нашли- хорошо был спрятан. Соседка прознала о неудаче, увидела жену Керзона и не поленилась второй раз пойти. Очень уж шубу хотелось. Впрочем шубу она  все-таки таки украла, а крошечного Игорька мать  спасла. Эту историю он мне сам рассказал, так что непридуманная.

Любопытно было бы на эту дамочку посмотреть: небось красная рожа, оплывшая фигура и ни слова без мата. Сейчас таких на рынке тоже полным полно. Задушат голыми руками и не перекрестятся. На Западной Украине там  перед  убийством соотечественника хоть Отче Наш прочитают. Жизнь крошечного невинного ребенка и  шубейка из кошек на одних  весах.  Как вот это понимать? А?!

На рынок опасно было ходить- полным полно маравихеров. Так в Херсоне называли воров, ширмачей, шулеров, жиганов и прочую рыночную нечисть. Сыновья  соседки бабы Фени вовсе не отправились в отряд героя Илюши Кулика. А преспокойно промышляли на рынке.

Как хорош был Херсон в августе:  пропадал ветер, небо становилось синее и  синее, а воздух прозрачнее, везде горами лежали арбузы и дыни. Осы кружились возле  сладкой мякоти разрезанных арбузов. Вдоль тротуаров зарослями цвели мелколистные турецкие астры, качали разноцветными головками. Как  в песне- было все и ничего нету…
 Началась другая жизнь- начались первые круги ада.
Солнце вставало все такое же яркое и горячее, но Маше не хотелось утром начинать день. Запасы еды таяли. Теперь она варила жидкую манную кашу, похожую на суп, и заправляла ложечкой подсолнечного масла.  Младший Гена раньше терпеть не мог эту кашу, капризничал  и упирался.
-Не хочу этой каши, там масляная шкурка сверху. Противная.
Теперь о  масляной шкурке нужно было забыть. Смышленая Нелличка придумала игру в представления.
-Мы будем кушать суп и представлять будто бы это борщ со сметаной. Ага?
-Давай представлять,- соглашался Олег, они упорно представляли и обсуждали меню, а у самого младшего не хватало, увы, воображения. Представить вместо супика в котором две крупинки и  один кусочек картошки наваристый борщ, да еще на  мозговой косточке, могут только дети. Когда начали «представлять» выяснилось, как много  вкусного и разного они ели до войны.  А теперь затируха из серой муки, от которой  бурчит в животе, жидкая каша и  черный хлеб по кусочку -весь  кухонный репертуар для  « представлений».
Чем накормить детей -  вопрос жи зни и смерти  прочно сидел у Маши в голове.
Она начала наниматься на поденную работу.  Город был оккупирован, но  жизнь продолжалась, и были люди нуждавшиеся в домработнице. Кому война, а кому ведь и мать родна.
И  опять графиня пошла мыть, стирать, убирать по людям. Необыкновенно добросовестная, ничего не делая спустя рукава, Машенька оставляла детей на старшего Олега, а сама отправлялась по домам.
Улыбчивая и красивая. Ей немного платили, но, узнав о троих детях, давали чего-нибудь сьестного. Немного она приносила в клювике, но хоть что-то.
У Перова есть картина «Свидание», там бедная нищая мать приносит сыну бублик и смотрит с  жалостью и горем, как он жадно ест. Вот так и Машенька приносила своим крохам по кусочку, смотрела как они  вгрызаются  зубками в какие-нибудь  сухие печенюшки, и отворачивалась. Слишком больно было на это смотреть.
Соседский дед, муж бабы Фени тачал сапоги и ботинки, продавать брали с собой Машу.
-Ти, Марія, така гарненька, як начнешь шось казати, ото як соловейко. С тобою краще распродамо, та шось наміняемо.
С раннего утра отправлялись с   торбами обуви по близлежашщим селам. И опять Маша приносила в дом еду. В операх часто прослеживаются лейтмотивы, т.е. без конца композитор возвращается к одной определенной теме, которая и называется лейтмотив. Вот так у Машеньки в этой военной жизни был один лейтмотив- дети. Идея фикс.

Началось страшное-  полицаи стали гонять  жителей на Суворовскую, смотреть как   немецкие власти наводят свой орднунг: вешают коммунистов, саботажников, несогласных с новыми порядками. Сгоняли даже детей. Одно дело читать про казнь Марии Стюарт, или сожжение Жанны д, Арк и  Джордано Бруно,  совсем другое , стоять прижавшись к матери, и смотреть на весь этот ужас.   Средние века вернулись. Дети после таких нравственных пыток не могли заснуть, вздрагивали во сне.
-Мама, а что они им (немцам) сделали?.
-Не знаю, не хотели с ними смириться, сопротивлялись. Ты же слышал, что говорил этот  немец в очках.
-Мама, а нас не повесят?
-Нет. Мы же ничего не делаем.
-А наш папа тоже коммунист, они узнают и придут за нами.
-Не узнают. Мы же не скажем.
По двору поползли жуткие слухи- скоро  всех работоспособных будут угонять в Германию. Маша не могла поверить- неужели ее с тремя  маленькими детьми тоже куда-то погонят. Зачем им дети? Они же  такие маленькие.
Тем не менее, одним днем пришли полицаи, по хозяйски вошли в комнату,  пнув  в дверь ногой, коротко  сказали
-Збирайся с дітьми, візьми  речі. (вещи) На сборы 10 минут.
Маша встала у стола, молча уставила свои большушие глаза на чужого человека. Казалось, она не понимала о чем речь.
-Шо стоішь, как засватанная, збирайся, сбор  на Ушакова, возле памятника Говарду. Давай, быстро. Шнель.
Коротко хохотнул, сам себе сказал
-Гарненька. Як шо чесна, тяжело ей будет.

Боже мой! Что собирать. Она начала  выхватывать какие-то вещички из гардероба-трусики, майки, штанишки, платьица Неллички. Потом падала на стул, ничего не понимала, слышала только стук своего сердца.
-Зина, Зина, что  брать.  Зина,  что же брать, я не знаю? Я не соображаю ничего.
Слезы градом катились по впалым щекам.
-Не реви. Давай подумаем.
Сестры начали складывать в тачку одежки, какие-то полотенца, остатки мыла, документы в сумочку-все свое уже жалкое добришко. Как назло у старшего Олега болела нога, и он не мог ходить.
-Господи, как же мы? Ведь его тащить придется.
Потащились все-таки вместе с другими жителями на сборный пункт.   Когда пришли, то, уставшие, сели прямо на тротуар. День  заканчивался, тени от деревьев удлинялись и  становились чернее. Отовсюду слышался  плач и тихое бормотание.
-Боже ж мой, та  шо ж це буде. Лишенько. Горе. Біда,  яка  ж то  біда.
 Громко плакать боялись.
Сестры сидели с детьми молча и тоже молча плакали. Ребятишки, нахохлившись  сидели рядом. Чувствовали- происходит ужасное, неотвратимое.
Охрана куда-то отошла, и тут на Машино счастье мимо на подводе ехал дядько Иван.
-Маша, ты чого тут? В Германію?
-Да.
-Та шо вони с глузду з`їхали. Ото з трьома малыми  дітлахами.   Жах! Ты вот шо, сідай ко мне в брічку, я вас відвезу на вокзал, там стоіть эшелон на Ніколаев, а потом пригонят эшелон в Германію, той будє на  8 вечіра. Так вы к тому  часу уже будете в Ніколаеві, та й може десь сховаєтесь.
Бог, наверное, дядьку Ивана прислал. Маша  стала поднимать детишек, усаживать в бричку.
-Скорійше, поки охрана десь пійшла.
-А тачку.
-Та бросай ту тачку!
Бросили, успев выхватить пару узлов. -
-Но но,  коняка! Ото ж бо ледаща!
Действительно на вокзале стоял состав  из нескольких грязных вагонов и теплушек, набитый людьми.
Четверо детей и две тонюсенькие сестры, сами похожие на девушек, кое-как влезли в вагон поезда и вечером уже были  в Николаеве.

Ну и что? Вышли на привокзальную площадь. Куда идти в незнакомом городе? Некуда. Сели опять на тротуар. Обессиленные и измученные. Сидели в каком-то оцепенении.  Молчали, да и  что было говорить. Быстро темнело, грязно-желтый свет фонаря  еле освещал из  печальные лица.

Сейчас иногда смешно слушать, как по ТВ очередная «поющая» барышня рассказывает про свою депрессию. Ах, у меня была такая депрессия, когда тоже очередной, несчитанный ОН ушел к другой.  Не знают эти девицы ни горя, ни депрессии, так просто болтают от нечего делать.

Подошел немецкий патруль, автоматы, хромовые сапоги,  холодные  глаза, что-то пролаяли на своем ужасном языке.
-Аусвайс!
Сестры достали документы неживыми руками. Липкий страх разливался под ложечкой. Дети  во все глаза смотрели на  немцев, обмирали.
В это же время и уже второй раз мимо проезжал извозчик на  старой гнедой кобылке. Внимательно оглядел   сестер.
Немцы отошли. Извозчик подъехал ближе.
-Чого це  ви тут сідите? Вже 4 години. Я ото который раз проезжаю  та дивлюсь.
Он изучающе  смотрел на   всю несчастную группку.
-Нам некуда идти.
-Як це некуда.
-Так. Мы из Херсона сбежали, спасались.
-Шо, в Германію  гнали?
-Да.
И Маша заплакала. Когда она молчала, она могла сдерживаться, но как только начинала говорить, слезы градом начинали   струиться из ее больших карих глаз.  Дети тоже заревели.
Извозчик порассматривал     сестер и детей, и хитро улыбнулся
-Ну, нема чого мокроту разводить. Слухайте, в мене є сарайчик. Я там  взимку  бджол держу. Там є  топчан и печечка. Сідайте в оцей, в мой  хфаэтон, та и поїхали.
Сестры судорожно начали хватать детей.
-Меня   Федіром  Івановичем кличуть. А вас как?
-Маша, Зина
-Ничого Маша та Зіна, дасть вам моя хозяйка якусь каструлю, та сковородку, кружку. Якесь рядно на топчан, а там вже самі будете вправляться. Біда наша - живемо в центрі, немцы дуже рядом. Тільки і чую –«Я!», «Я!» та «Вас ист дас!
Горе порядочных, добрых людей сближает. Да и какое нужно иметь сердце, чтобы  4 часа наблюдать за одинокими молодыми женщинами с  маленькими детьми, и не спросить почему они здесь сидят  одни и не двигаются.

Стали обживать сарайчик. Как и обещал  Федор Иванович, жена его принесла рядюшки на топчан
-Берить, берить, діти малі, ім  треба в теплі.
-Спасибо, спасибо, я отблагодарю, я отработаю.
-Та Христос с тобою, рідненька, чі ми  звері. Я ж бачу - яка ты змучена та тоненька. Биліночка.
 Маша обменяла чудом  уцелевшее платье, расшитое гладью, на одно пальтишко и  боты для детей. На свалке возле железнодорожного переезда нашли старый, но целый чугунок и  алюминиевую кружку.  Н-да, а у ее бабушки, графини Верещагиной  были не просто кружки, а целая горка Мейсенского фарфора.  В страшном сне не могла бы она представить, что ее внуки будут радоваться этой гнутой и грязной кружке, как  радовались подаркам графини ее  собственные  сыновья.
 Впрочем, многие  эмигранты тоже  бедствовали.
Чтобы растопить печурку дети ходили опять же к поездам, подбирали упавшие из топок кусочки каменного угля, щепочки, сухую полынь на растопку. Этой же полынью набили старые наволочки, сделали веник,  нарезали на  топчан камыша, что-то вроде матраса. Таскали в этот сарайчик по травинке и пушинке, обустраивались.

Наступили холода. Дети гуляли в единственном пальто и ботах по очереди. Дивно, но  они не болели и не жаловались. Мария Евгеньевна стала строга. На  лбу прорезались тоненькие морщинки, глаза стали суровыми и скорбными одновременно. Военная Мадонна . Она стала молчаливой. Раньше ее смех и щебетанье наполняли их дом, как музыкой.
-Маша,  ты, как домой придешь, мне кажется в Мурманске солнце взошло, и музыка заиграла- часто говорил муж.
Теперь она все делала быстро и молча.
И опять и снова поденная работа. Обмен заработанного на сьестное.
Время шло, дети подрастали, и уже иногда в очередях Маша слышала краем- наши переходят в наступление.  Боялась верить.

*          *      *








ГРАФИНЯ      ВЕРЕЩАГИНА.  ( 1  редакция,  1 главы)

(Вся  прямая речь на суржике набрана  курсивом:    «и» произносится, как русское «Ы», а  украинское «і», как русское «И».
*                *                *

1941 г. Ранним, светлым утром на улице Краснофлотской    в городе Херсоне  зацокали копыта: цок-цок- звонко и весело. К двухэтажному дому  старой постройки подъехал извозчик. В коляске сидела молодая, очень красивая женщина с тремя малыми детьми. Дети походили, особенно девочка, на херувимов: румяные,  кудрявые,  и нарядные. Сзади коляски были увязаны большие чемоданы.

Со двора выглянула дворничиха  Дуся
-«О, Тарани приїхали. Дивиться, яка цаца. Ми, чернороби з вокзала все на руках прем, а вона на ізвозчіке, бариня. І рибку з`їла, і на хер сіла.»

С верхнего балкона подала голос Дора Павловна
- Дуся не ругайтесь с  утра. Она жена капитана.  Он в Мурманске здоровье оставляет. Вы только на минуточку представьте себе эти моря - Баренцево, Белое, ведь это ужас. Холод, полярная ночь. Так неужели жена не может здесь детей побаловать южным солнцем и фруктами. И потом, ему сам товарищ Сталин выделил бронь на эту квартиру.
-Та я шо? Нехай.  Токо откуда  гроші?
-Ну, выйдите , милая, замуж за капитана, и вы будете на извозчике ездить на рынок. И у вас будут гроши.
-Де ж тіх капитанів набратися?
-А то уже ваша забота.

Дуся умолкала и подходила к коляске помочь с чемоданами.  Маша, так звали жену капитана,  легко соскакивала с коляски и  вынимала по очереди детей.  Старшего Олега, потом Нелличку, и совсем маленького Генку.  У каждого были в руках свертки в сетках-авоськах, а у Неллички красивая, почти дамская сумочка, наверняка с кукольными принадлежностями. Дуся  хватала чемоданы и всей компанией они поднимались к  своей квартире.
-Дуся, спасибо вам. Вот возьмите.
-Та ви шо, не треба.
-Возьмите, возьмите, вы трудились. Без вас я бы не втащила эти сундуки. И зайдите попозже, когда я разберу вещи, я вас палтусом угощу.
Дуся оттопывала, пересчитывая гонорар, и, вместо благодарного чувства, думала
-Ото швиряє гроші, мабуть неміряно.

Радовались Машиному приезду все дети со двора- у них начиналась  жизнь-малина. Теперь они с  малыми Таранами будут  ездить на левый берег Днепра, и не просто так, а с волшебной корзиной. Волшебной, потому что там для них были с утра нажарены котлеты, каждая с  мужскую ладонь, сварена картошечка с укропчиком,  куплена молодая редиска и аберкоски с  вишнями.
-Ура! Тетя Маша приехала! Ото будемо їздити на пляж, та жменями їсти.
-Ой, так смачно, як вона картоплю  варить з  м`ясом.
Один,  самый младший  от восторга прыгал на одной ноге и  упорно повторял:
-А я рыбу полюбляю, а я рыбу полюбляю!
А   Маша немедленно распахивала окна, свежий  уже горячий воздух заполнял комнату, освещал, увы, паутину и пыль, и она начинала уборку. Детей отправляла гулять с наказом: никуда  со двора. Хлопотала, как синица у нас  под окном. Только и видишь- туда-сюда, туда-сюда,  с травинкой или пушинкой в носике, пинь-пинь. Как в детской песенке «Птичка домик сделать хочет, солнышко взойдет, зайдет. Целый день она хлопочет, но и целый день поет.»

Скоро  комната приобретала другой вид- на окнах надувались свежие тюлевые занавеси , вдалеке голубым и серым переливался    Днепр,  подоконники сияли,  паутины и пыли,  как не было. По свеже вымытому полу приятно было ходить босиком.  Н-да,  а ведь Мария Евгеньевна по происхождению графиня.
* * *
Все перепуталось и страшно повторять
Россия, Лета, Лорелея.  (О.Мандельштам)

Евгений- значит благородный (Л.Успенский)

    Отец ее, Евгений Николаевич Верещагин,  капитан дальнего плавания Русского общества пароходства  и  торговли (РОПиТ)   был сыном  графа Верещегина Николая Алексеевича. У графа было имение на юге России. Впрочем, тут были земли и у графини Апраксиной, родственницы потомков самого Потемкина, у  князя Безбородко, князя Трубецкого, Грохольского, огромное имение Аскания-Нова немца Фальц-Фейна, помещиков Никифорова, Скадовского и многих других.
 Но сына графа, когда он уже стал капитаном, угораздило  влюбиться в мещанку. Ну это старому графу так казалось, что в  мещанку, а на самом деле  женой Евгения Николаевича стала  девушка из   обедневшей семьи польских шляхтичей. Каким-то образом они оказались в Николаеве. Ну, каким? Таким же, как и герои рассказа Л.Толстого «За что» оказались  в Уральске, а Шопен в Париже.   Российский  царь после национально освободительного восстания не расстреливал всех подряд, как наш тиран Сталин, а высылал польских патриотов кого куда:  в Оренбургские степи,  в Малороссию, в Сибирь.

Молодой граф увидел прелестную девушку в садочке возле дома в пригороде Николаева. Она сразу напомнила ему фарфоровую статуэтку из Кузнецовской коллекции  матери- такая же ладненькая, аккуратная и милая.  Разумеется, он сразу познакомился с ней, и она тоже не осталась равнодушна к стройному, симпатичному капитану, в белоснежной, тугой  форме с  золотистыми  якорями.
Отец молодого графа, несмотря на надвигающиеся страшные события: уже  мотались по южным степям банды, уже жгли экономии, уже Броненосец Потемкин заставлял шепотом обывателей пересказывать события и судьбу корабля; многие паковали чемоданы и уезжали, как Никифоровы в Париж, не дожидаясь развития событий, а предчувствуя их, был неумолим. Сословная спесь не позволяла даже помыслить, чтобы его сын женился на простолюдинке. Он был непреклонен
-Женишься на  Анне, лишу наследства.
Но и у Евгения был характер отца
-Не нужно мне наследства, завтра отходит пароход, я забираю Аню с собой, там и обвенчаюсь.
-Где это там?- брезгливо и гневно спросил старый граф.

-На пароходе батюшка есть.
 Удивительно, но    Маша-дочка  молодого графа-капитана действительно родилась на пароходе во время дальнего рейса . Русское общество пароходства и торговли  из Николаева, а впоследствии  и из Херсона (фарватер на Днепре был сделан в 1902 г)  отправляло суда с хлебом  во все концы Европы, и даже в Африку.  Только в 1910 г. из Херсонского порта вывезли в Германию, Голландию,  Англию 59 миллионов пудов зерна.
Работы хватало.

Капитан был умен, образован и удачлив. Удачлив в отличие от Бунинского капитана из «Снов Чанга» и в женитьбе. Аня родила ему четверых детей, была преданной женой и матерью.  “Золотое кольцо в ноздре свиньи- женщина прекрасная»- нет,  это Соломон не про Анечку - милая, нежная, любящая. 
И все бы хорошо, но.

Но пала монархия, и начался хаос. Окаянные дни. Брат на брата, а сын на отца. Не зря написано: «и зарыдают кормящие сосцами» . Зарыдали.  Все- бедные, богатые, успешные, неудачники, офицеры, солдаты, крестьяне, пролетарии. Гидра революции сжирала всех и себя тоже.

«Во имя грозного закона братоубийственной войны»,  капитан с женой и 4 детьми пережили: голод, холод,  преследования, ненависть, страх за жизнь детей.  Какое там имение- да сожгли все,  и не сунешься, узнают, прибьют, детей не пожалеют.
Деникинцы увели корабли из южных портов. Рейды опустели. Граф  остался на берегу с семьей. Пришли красные, естественно, посадили.
Дом в Николаеве разграбили
-Дивись, до нас все чисто повиносили, а  ікону вишиту лишили. Я заберу, так  гарно вишита, та ще золотими нитками. Есть  шо?
-Та ні, хлам.
- А ти шукай, шукай, у  ціх гадов  барахла много.
-А це шо?
-Та, кажись, корали.
-Навіщо?
-Та для краси, а..  з них буси роблять.
-Фу, гидота, надо ж такую в хаті  держати.

Когда жизнь висела на волоске, и подрезать этот волосок собирались люди не  имевшие на это никакого права (Это вам не сентенции Булгаковского Воланда про волосок, на котором жизнь Берлиоза подвешена) детей: Зину, Лену, Бориса и Машу приютил    боцман с корабля капитана.
-Та шо Вы, Евгений Николаевич, чи мы не люди. Це ж мої хресники. А як посодят, так же ж і выпустять. За шо вас сажать, ми ж от вас ніякого лиха  не бачили.
Слова боцмана наверное Бог услышал:  Граф отсидел в  17 г., но когда вышел ,  жена уже   умерла от сердечной  недостаточности. 
«Эх, Волга-речка, не боли сердечко.., “Что так сердце, что так сердце растревожено…»,«Сердце, тебе так хочется покоя», - ерунда все, лирика. Сердце болит от горя, от безысходности,  от бессилия и страха за жизнь ни в чем не повинных детей.
Калейдоскоп событий до головокружения-  германо-немецкая оккупация,  Махно, Григорьев, деникинцы,  которых в 20 г. выбил Уборевич и Буденный
- «Эх, выйду я на улицу, эх красный флаг я выкину, а Буденному везет больше чем Деникину»,  была  такая частушечка на злобу дня;  Пушкина с его «пыткой надеждой» не вспоминали.

 Потом Врангель,  Фрунзе,  венгерский красный бандит Бела Кун,  уж он-то совсем никого не щадил.  Кстати, красные тоже не из компании матери Терезы. Первые их отряды  были в  сформированы в  феврале, после амнистии, и не только политических, а и уголовников в большинстве.  «Ах, славный полк, да был ли славный полк, в котором  сплошь одни головорезы»,- точно , как  и всегда,  пел В.Высоцкий.
 В Киеве  полнейшая неразбериха- Гетманьщина во главе со Скоропадским, немцы,  потом УНР, потом Петлюра, но , если одним словом, то на Украине в 19-20 годах была одна власть- безудержная анархия и стихийность. Многочисленные фронты поделили украинские регионы, города  обезлюдели из-за голода, а правительства сменяли друг друга и никак не могли договориться. Единственной властью была власть оружия.  В легковесной опереттке «Свадьба в Малиновке» как раз действие происходит в эти страшные времена. Ну, что с опереттки взять- закон жанра: Опять власть меняется и все веселые и радостные пляшут и поют «Битте-дритте, фрау-мадам, я урок  вам первый дам, нужно к небу поднять глаза…». Поднимали глаза к небу, это правда, молились, причитали, уповали кто на Господа, а кто на не знамо что.
Это сейчас жизнь вроде, как устаканилась, с голода никто не пухнет,  ну и подзабылся этот ад. А не дай Бог опять какая-нибудь заваруха и все повторится: вылезет чернь из всех щелей  и  начнет не раздумывая  безжалостно жечь и громить.

Ну, а потом граф с детьми, за ними стала присматривать двоюродная сестра Анны,  ютились сначала в Таганроге,  подальше от старых знакомых с топором или ножом за пазухой, а затем уже  в Херсоне снимали флигелек.  Чтобы заработать на супчик, в котором крупинка за крупинкой гонялася с дубинкой, граф  тачал сапоги. Наш национальный гений тоже баловался сапожным ремеслом, но  матерому человечищу просто уже делать было нечего, а   Евгению Николаевичу нужно было семью кормить.  Он и на конюшне работал,  и выходил на дубках с рыбаками в  лиман. На  дальний морские рейсы  чекисты его не пускали- происхождение не позволяло.   Все-таки белая кость, дворянин - вдруг сбежит или будет подбивать против единственно «справедливой»  власти рабочих и крестьян.

Граф был образован и пытался дать образование детям: Зину , старшую дочку, устроили в гимназию- учиться,  а вот младшим повезло меньше. Борис подрос, пошел  по стопам отца- юнгой, а потом стал чистить корабельные котлы, Лена  после 17 года училась в школе, а Машу, младшую, чтобы не умерла с голоду  определили в детский дом НКВД. Тов.Дзержинский и иже с ним боролся с беспризорщиной,  что не помешало им, кстати,    уничтожить Макаренко. Впрочем, история известная- все, что не входило в Прокрустово ложе совдеповских представлений, моментально  уничтожалось. Не высовывайся.
И  опять помог боцман. Выхлопотал и выходил этот детдом вместе со своим правильным происхождением. Точно также Марина Цветаева  устраивала  младшую дочку Ирину в  приют, надеясь, что там она выживет. Но не получилось: «старшую из тьмы выхватывая, младшей (она) не уберегла»,  и  Ирина умерла.  Маше повезло больше, даже на скудном пайке детского дома- она выжила.
Да, лихие были времена: чернь выпозла на улицы, кто был никем, стал всем- грабили, оговаривали, доносили, расстреливали без суда, в городе было полно бандитов, но власть рабочих и крестьян все крепла. «Мир  хижинам, война дворцам».  «Земля –крестьянам!»    Ну да. А кинули потом крестьян, как урки кидают лохов-  под чечеточку.
Евгений Алексеевич  это видел, подолгу размышлял о том, что происходит и как уберечь детей. Сам он спасся благодаря врожденной доброте, демократичности и  чувству справедливости- никогда не чванился своим происхождением, еще будучи капитаном, не наказывал и не унижал зря.
Добро порождает добро- его вместе с семьей спасли его же собственные подчиненные.  Потому он внушал детям –не идти против   власти, какая бы она не была. Сам , однако, видел- власть эта страшная, лживая, алчная и грубая.   Случилось совсем не то, чего он ожидал после  февральской революции. Нд-а, ребята, гладко было на бумаге, да забыли про овраги.

Хоть и граф,  по всем понятиям- белоручка,  Евгений Николаевич   стал неплохо зарабатывать, сказывался опыт и знания: ходил на катерах в море.   Прирожденный моряк- лучшее, что он умел делать, но, увы,  недолго: пережитое не добавляло здоровья. Он рано умер- сначала ревматизм, а потом  водянка.

Дети осиротели. Зина пошла работать в детский сад, взяла с собой Машу. Пайки становились все меньше, на них уже нельзя было накормить котенка. Потому Машеньку устроили в этом же саду поломойкой.  Так маленькая графинька  6 лет отроду мыла полы в  детских спальнях.
-Боже ж мой, та отими рученятками дитинка  вже миє пол. Жахіття!
Не правда ли,  хорошее начало для внучки  графа Верещагина,  богатого землевладельца, друга Столыпина, двоюродного брата Василия Верещагина, известного художника- баталиста.
Боже милосердный, как  каждому положена судьба, какой страшной она может быть, и какой силы духа требует-   не обойдешь, не объедешь.
                * * *
Придирчиво оглядев комнату, Маша осталась довольна: чистота. Взяла большую корзинку и отправилась на рынок. В Херсоне рынок , как в Одессе,  тоже называют «привозом».
Летом привоз-это не рынок, нет, это симфония.  Ряды овощей и фруктов поражают воображение северных людей. Горами лежат красненькие (помидоры), рачительные хозяйки натирают их  масляной тряпочкой и они весело отбрасывают солнечные блики, такие же блестящие фиолетовые синенькие (баклажаны), пупырчатые огурцы, горы ранней капусты, и тут же в бочках квашеная, картофель на юге  не крупный, но ровный, чистый и вкусный. Покупатели обязательно интересуются
-Картопелька развариста?
-Та вы шо сами не бачите, яка картошка- пісня.
Краснобочки аберкосы , так здесь называют абрикосы, яблоки, груши, груши-дульки, мелкие и сладкие. Смородина, малина, крыжовник  на баночки, а  черешни и вишни продают ведрами. Целые ряды ведер.
-Вишня шпанка, крупная, сладкая!  Берить, не пожалкуете.
Кругами по рынку ходит живописный старикан и зычным голосом кричит
-Серники, спички! Серники, Спички!!
-Дівчата, дрожжей, дрожжей!
-Цібулька, бурячки!
В молочных рядах румяные, упитанные жиночки в белых косыночках и белых же фартушках продают , Боже мой, да что они только не продают: молоко, «вияне» и «невияне» , кисляк (простоквашу), сыворотку, масло, свежее и топленое,  творог, брынзу, сливки, сметану, варенец (ряженка).
Осанна!
Мясные ряды- там тоже есть на что посмотреть: свинина, говядина, телятина, сало, домашняя колбаса, битая птица.
Хватают покупателей за руки.
- А вот свіже сало,
 Тає в роті. Купляйте. Свинінка свіжа, годована зерном.
-Кури, кури, індики!
Лукуллов пир! Тут  коза Амалфея отдыхает- такое вот изобилие.
Теперь осанну мы поем туркам  и испанцам, это они выращивают овощи и фрукты, которыми завален рынок, а  сады на юге  заброшены, гуляет земля, на ней отлично прижилась  американская гостья- амброзия, и наш родной чертополох. Как будто в насмешку возле Института орошаемого земледелия, т.н. УКРНИИОЗа пустоши с чахлыми остатками виноградной лозы! На продажу земли наложен мораторий. Плодороднейшие земли без дела и крестьянских рук, ну, а мы втридорога купим турецкое или египетское. Называли украинцев «гричкосиями», а в этом году дожились и «дохазяйнувались» до того, что гречку в Китае покупали. Больно смотреть  - иероглифы на мешках с гречкой.
С полной неподъемной корзиной молодая женщина возвращалась опять же на извозчике домой.
Наделяла   детей фруктами с расчетом- поделиться яблоками, абрикосами и грушами с ребятишками во дворе.

А по утрам Маша ходила на Зеленый рынок в порту. Раным рано-на заре приходили баркасы и байды из близлежащих сел, стоявших на Днепре и привозили рыбу- лящей, щук, тарань, толстолобов, бокастых карасей
-Та беріть карасі, не карасі- волы. Дивиться!
-Я, безусловно, извиняюсь, хазяйка, но таких лящей вы не найдете більш ніде.
Горожане покупали  сомов, бычков, тостолобов, щук, их отлично готовили еврейские хозяйки- фаршированная щука, да это поэма Фибиха, и есть нужно так же медленно, маленькими кусочками, которые тают во рту; ну и мелочь на уху. Кстати, уху здесь называют юшкой, а варят не просто так, а на бульоне  из петуха.
 Украинское раблезианство – язык проглотишь, не заметишь.
А ближе к августу весь город был завален  кавунами(арбузами) и дынями.

Разумеется все это было не дешево- выращено-то  на своих приусадебных «дилянках», т.е. нужно потопать: сажать, полоть, поливать, удобрять, собирать.  А не потопаешь и не полопаешь. На трудодни, партийными писаками  пафосно и цинично в книге «История городов и сел Херсонской области»  сказано, что крестьяне  к началу войны стали получать  аж! 4,6 рубля за трудодень плюс 4 кг зерна. Умножим на все 365 дней и получим жуткую цифру- вот как оказывается вырос  уровень жизни колхозного крестьянства. Это крестьяне просто не догадывались, как они хорошо живут. Невдомек им было.
80% всей земли стало принадлежать колхозам и совхозам,   15 солончаки, а еще 5 хутора. Но уже  это были не  хутора, а, как сейчас модно говорить: артефакты.
Вот намеренно отвлекусь – про хутора О.Вишня   «усмішку» написал, что-то вроде фельетона:
«…статечний хазяин газдуе-господарюе на своему хуторі...
-От у нас на хуторі!
-А що ж у вас на хуторі?
-Ох, і гарно у нас на хуторі.
-А що ж у вас гарного на хуторі?
-Садок, лісок.
-А ще шо?
-Соловейки по весні тьохкають
-А ще шо?
-Та в неділю как пообідаемо!
-Ну, пообідаете. А тоді що?
-Та як полягаемо спати
-А далі що?
-Та як повстаемо!
-А тоді що?
-Та как пополуднуемо!
-А далі що?
-Та як полягаемо спати!
-Ну, а далі  що?
-Так як повстаемо!
-Ну?
-Та як повечеряемо!
-Ну?
-Та як полягаемо спати…..»
Резюме писателя
«Збожеволіти можна на вашему хуторі!»
Вообще-то с ума сходили от голода в 33 . Вишню осудить трудно, он отсидел. Но все-равно не стоило такой   «усмішки»  писать, не  смешно.Что плохого в том, что в воскресенье, после трудовой недели люди отсыпаются, а не идут в избу-читальню Ленинские тезисы конспектировать? Да, ничего.

Потому и рассказал как-то по ТВ наш скульптор Гепард о своем детстве: а что ели?  борщ и арбузы с хлебом. На большее не хватало.
Но Маша не жалела денег на питание. Дети здоровели. Часто она возила  всех детей со двора   на баркасе на  левый берег. Там  были и сейчас есть обустроенные  пляжи спортивных обществ.  Отлично  можно было накупаться и позагорать. Да еще волшебная корзина! Живи не тужи.

Поджидая мужа, ездила к портнихе и заказывала наряды.  Приталенные, со спущенной проймой, с пышной юбкой, подчеркивавшей фигуру, элегантные платья из легких ярких тканей. Самое красивое платье, то которое летит- Марина Ивановна, и как всегда, права. Креп-жоржет, креп-дешин – модные довоенные ткани.
Природное изящество, грация подчеркивались этими нарядами. Вот и припоминается Чехов- милая Маша, великолепная моя Маша!
Ага, Маша, да не ваша, а капитанова.

 Не каждый год и ненадолго приезжал  Андрей- муж. Дети визжали от радости и страха, когда он, соскучившись, подбрасывал их прямо к потолку. Потом с удовольствием разбирали подарки: игрушки, сладости, книжки.
Всей семьей гуляли в парках,  катались на шаландах по Днепру.  Суровый капитан, часто засучив рукава белоснежной рубашки, напевая какую-нибудь веселую украинскую песню, шел на кухню и отлично сам приготовлял обед. Напевал

А мій милий вареничків хоче,
А мій милый вареничків хоче,
Навари жіночка, навари милая, навари, уха-ха, моя чернобривая.

 Когда садились всей семьей за стол,  Андрей улыбался и всегда говорил
-А где мясо и щи, там и нас ищи!
Подвигал своей ненаглядной Машеньке тарелку
 -Мамочке нашей самый первый кусочек- она у нас хозяечка, она у нас красавица, она у нас умница,  правда, детки?  Пусть попробует, пусть меня,   как бывало дядько Панас покритикует. Ну что, вкусно?
-Ага,- отвечали дружно дети  с набитыми ртами. Олег, Нелли, Гена.



Во дворе почти все завидовали
-Ні, ти бачишь це життя! Рай! Іде, носа не поверне.
-Та шо ти кажешь - вона обходітельная.
-Нема чого робить, так и обходітельная.
-Так вона ж і твоїх дітей пригощає раз за разом.
-Я і сама могу своєму Гришке груш накуплять.
-Так купляй, а то він у тебе вічно голодный бігає.
-За шо куплять , я не капітанша.
-Та  шо  ты до неї прискипіла, як шевська смола. Живе жіночка, та і нехай. А яка ж вона гарненька, як квіточка.

 
* * *

И все это счастливое житье враз закончилось- война. Братья и сестры! Дейчен золдатен  унтер официрен. Блицкриг. Ножом в масло вошли немцы на Украину. «Киев бомбили, нам объявили, что началася война».
Ярость благородная вскипала у всех по разному. Евреи мгновенно бросились собирать чемоданы и уезжать быстрее и дальше. Они знали- их не пощадят не только немцы, но и свои. Свои пожалуй в первую очередь.
Борис Фиттерман  (муж старшей Машиной сестры Зины)   устроил возможность эвакуироваться с женой и сыном Гариком.
-Зиночка, скорее, скорее. Не слушай пропаганду, немцы здесь будут очень скоро. Завтра эшелон, нужно собраться. Где Гарик?
-Гарик во дворе, а я без Маши никуда не поеду.
-Зина, опомнись. Я не могу взять ее с собой. Нет мест. Тем более у нее трое детей. Нет и нет.
-Я повторяю тебе еще раз, без Маши я не поеду.
-Тогда я уеду один. Ты понимаешь, меня первого расстреляют.
-Может они, вообще, сюда не придут. Все говорят:   Красная армия  скоро будет бить  немецких оккупантов на их территории.
-Зина, что за глупости. Мы не успеем опомниться, как они будут здесь. Эвакуируют заводы, угоняют скот, ты что? Ничего не видишь.
-Сказала, не поеду без Маши.
-Оставайся, если  ты такая дура. А я уезжаю.
И уехал один!
А Зина осталась, вместе с сыном Гариком Фиттерманом, мальчиком с явно выраженными семитскими чертами. Потом она, разумеется, поняла, какую глупость совершила. Ну, нам же  не  страшен черт, как  его малюют. Да еще  коронное -  авось пронесет.
Не пронесло.

Молодые женщины просто  представить не могли, что их ждет. Да и это и было за рамками всяких представлений.

Зина с сыном перебрались к Маше и , как могли,  они приготовились к испытаниям. Кое-что они, конечно, понимали. Сделали для Гарика «халабуду» из большого платяного шкафа. В шкафу ребенок, считайте жил. При любом звуке с улицы он несся в свой шкаф и  прятался под одежками, там же и спал.  Во двор его не пускали, соседям сказали- Гарик уехал с отцом. Перебрали гардероб и свои  уже тощие кошельки. Рынок стремительно дорожал, все исчезало мгновенно. Дяденьку с серниками и спичками, как волной смыло.
По ночам Маша лежала с  открытами глазами, ворочалась  и думала, думала- что их ждет? Неужели опять жизнь их не пощадит?  Что будет с нею и с детьми? Молилась. Более всего пугала неизвестность, она  всегда страшнее самой страшной реальности.
-Боже мой,  как же я без Андрея. Господи, если бы он был здесь, мы бы смогли уехать, а теперь? Что делать, как быть?
Страшно, тревожно. Взрывали верьфи, заводы.  В воздухе пахло гарью- запахом  беды.
Скоро в ночи стала  слышна канонада – фронт приближался неотвратимо.  Перед самым вступлением немцев в Херсон власти открыли магазины и склады, было дано распоряжение: горожанам, остающимся в городе разобрать продукты питания.
Батюшки, что началось-то!
Люди хватали тачки, мешки, корзины бежали к магазинам, толкались, ругались и тащили, тащили, прятали, опять бежали.   Разобрали  все  мгновенно. Доходило до смешного: бабульки не брезговали ненужным, одна кульгавая и древняя  в магазине культоваров надыбала две гармошки, и портреты вождей. Чуть не убилась, пока донесла.
-Міроновна, а гармошки тобі для чого?
-Хай буде!
-Немцам польку-бабчку будешь грати, зароблять на музыке, ха-ха?
-Отчепись. Не твое.
Светопредставление!

 Во дворе, где жила Маша сыновья соседки бабы Фени вместе с  дядькой Иваном прикатили со склада  консервного завода «8 марта» бочку  подсолнечного масла, привезли на тачке консервы, крупы. Быстро втаскивали в свою подвальную квартиру и  «ховалы».  Маша тоже побежала
-О, и ця капитанша прібигла, а нема вже ничого. Раніше було приходить.
-Це тобі не на ізвозчіке прохлаждаться.
-Та шо вы, бабы, хай вон візьме огірки в бутильках, там їх багато.
Ну что же. Не умела графиня расталкивать, локотки у нее были не те.
К приходу немцев Маша толком не приготовилась. Поскольку по радио каждый день говорили, что война – дело 3-4 недель, то она еще не думала во что ей придется одевать детей. Все их теплые вещи остались в Мурманске. Но она была молода, а в молодости люди беспечнее чем бы следовало.
По вечерам, когда дети уже спали, было особенно тоскливо и страшно,  сестры сидели  на балконе, смотрели  закат на Днепре. Красный шар  солнца казался  зловещим.  Вздыхали
-Эх, если бы Андрей был здесь. Все было бы иначе.
-А помнишь, Зина, как вы все  над ним смеялись. И ходит он не так, и не воспитан как надо. И коренастый, и, вообще,  не тот Федот.
-Ну а что? Помню, как он тебя шоколадкой  угощал, плитку «Золотого ярлыка»  разломит пополам: даст половину-кушай Машенька, а это на завтра. А у тебя этого шоколада полная столешница.
-Помню. Ну и что. Он в  детстве наголодался. Знаешь как тяжело ему приходилось. Он с 15 лет работал.
-Мы тоже не сидели. А как он в театр с Лелей не пошел, ноги у нее, видишь ли не такие.
-Да. Но он бы нас не бросил, как твой Фиттерман.
-Не говори о Борисе. Вычеркнуто.
-Эх, если бы Андрей был  с нами.

Как не оказывала сопротивление  красная армия, которая всех сильней, а 19 августа пришли немцы:  комендантский час, распоряжения и приказы. Аусвайсы. Коммунистам, противникам Великой Германии,  саботажникам  аллес капут! На Суворовской для устрашения соорудили виселицу.  Впрочем, все описано. Вот только, когда читаешь многочисленные рассказы о войне, то получается: все немцы звери, людоеды, садисты, а все наши белые и пушистые патриоты.  А не все так гладко и просто. Разумеется было народное ополчение, партизаны в плавнях, юные комсомольцы-герои и так далее, но было и другое. На раритетных  хуторах многие немцев ждали
-Та може ж уже похазяйнуемо самі, без о ціх налогов.

Наивные, не знали они доктрины Коха.
Еврейские квартиры понемногу обирали без стыда и совести.
-А шо? Може і не повернуться. Чому добро буде пропадать.
Недалеко от Машиного дома в небольшой квартирке жила семья Керзонов. Папа  Яков Керзон со свойственной евреям ироничностью часто шутил:
-Не боимся буржуазного звона, ответим на ультиматум Керзона. Сегодня ультиматум Керзона- рыба фиш. Ответьте!
Перед самой войной у него родился сынок Игорь. На беду этого, как на Украине говорят, нэмовляты,  у его мамы красавицы, спортстменки была  беличья шуба. Ну, из таких белок, которые на польты, на рабочий кредит. Кошачья, вообщем. Приглянулась шуба соседке, и соседка не долго думая, отправилась в полицейскую управу и доложила.
Вот, дескать, сам Керзон где-то в плавнях скрывается, а его сына, еврейское отродье, мать в подвале прячет.  Ужо ему.
Доложила, кстати, не немцам, а полицаям из опять же наших соотечественников. Те кинулись срочно искать- надо же показать новой власти свое  рвение. Но не нашли- хорошо был спрятан. Соседка прознала о неудаче, увидела жену Керзона и не поленилась второй раз пойти. Очень уж шубу хотелось. Впрочем шубу она  все-таки таки украла, а крошечного Игорька мать  спасла. Эту историю он мне сам рассказал, так что непридуманная.

Любопытно было бы на эту дамочку посмотреть: небось красная рожа, оплывшая фигура и ни слова без мата. Сейчас таких на рынке тоже полным полно. Задушат голыми руками и не перекрестятся. На Западной Украине там  перед  убийством соотечественника хоть Отче Наш прочитают. Жизнь крошечного невинного ребенка и  шубейка из кошек на одних  весах.  Как вот это понимать? А?!

На рынок опасно было ходить- полным полно маравихеров. Так в Херсоне называли воров, ширмачей, шулеров, жиганов и прочую рыночную нечисть. Сыновья  соседки бабы Фени вовсе не отправились в отряд героя Илюши Кулика. А преспокойно промышляли на рынке.

Как хорош был Херсон в августе:  пропадал ветер, небо становилось синее и  синее, а воздух прозрачнее, везде горами лежали арбузы и дыни. Осы кружились возле  сладкой мякоти разрезанных арбузов. Вдоль тротуаров зарослями цвели мелколистные турецкие астры, качали разноцветными головками. Как  в песне- было все и ничего нету…
 Началась другая жизнь- начались первые круги ада.
Солнце вставало все такое же яркое и горячее, но Маше не хотелось утром начинать день. Запасы еды таяли. Теперь она варила жидкую манную кашу, похожую на суп, и заправляла ложечкой подсолнечного масла.  Младший Гена раньше терпеть не мог эту кашу, капризничал  и упирался.
-Не хочу этой каши, там масляная шкурка сверху. Противная.
Теперь о  масляной шкурке нужно было забыть. Смышленая Нелличка придумала игру в представления.
-Мы будем кушать суп и представлять будто бы это борщ со сметаной. Ага?
-Давай представлять,- соглашался Олег, они упорно представляли и обсуждали меню, а у самого младшего не хватало, увы, воображения. Представить вместо супика в котором две крупинки и  один кусочек картошки наваристый борщ, да еще на  мозговой косточке, могут только дети. Когда начали «представлять» выяснилось, как много  вкусного и разного они ели до войны.  А теперь затируха из серой муки, от которой  бурчит в животе, жидкая каша и  черный хлеб по кусочку -весь  кухонный репертуар для  « представлений».
Чем накормить детей -  вопрос жи зни и смерти  прочно сидел у Маши в голове.
Она начала наниматься на поденную работу.  Город был оккупирован, но  жизнь продолжалась, и были люди нуждавшиеся в домработнице. Кому война, а кому ведь и мать родна.
И  опять графиня пошла мыть, стирать, убирать по людям. Необыкновенно добросовестная, ничего не делая спустя рукава, Машенька оставляла детей на старшего Олега, а сама отправлялась по домам.
Улыбчивая и красивая. Ей немного платили, но, узнав о троих детях, давали чего-нибудь сьестного. Немного она приносила в клювике, но хоть что-то.
У Перова есть картина «Свидание», там бедная нищая мать приносит сыну бублик и смотрит с  жалостью и горем, как он жадно ест. Вот так и Машенька приносила своим крохам по кусочку, смотрела как они  вгрызаются  зубками в какие-нибудь  сухие печенюшки, и отворачивалась. Слишком больно было на это смотреть.
Соседский дед, муж бабы Фени тачал сапоги и ботинки, продавать брали с собой Машу.
-Ти, Марія, така гарненька, як начнешь шось казати, ото як соловейко. С тобою краще распродамо, та шось наміняемо.
С раннего утра отправлялись с   торбами обуви по близлежашщим селам. И опять Маша приносила в дом еду. В операх часто прослеживаются лейтмотивы, т.е. без конца композитор возвращается к одной определенной теме, которая и называется лейтмотив. Вот так у Машеньки в этой военной жизни был один лейтмотив- дети. Идея фикс.

Началось страшное-  полицаи стали гонять  жителей на Суворовскую, смотреть как   немецкие власти наводят свой орднунг: вешают коммунистов, саботажников, несогласных с новыми порядками. Сгоняли даже детей. Одно дело читать про казнь Марии Стюарт, или сожжение Жанны д, Арк и  Джордано Бруно,  совсем другое , стоять прижавшись к матери, и смотреть на весь этот ужас.   Средние века вернулись. Дети после таких нравственных пыток не могли заснуть, вздрагивали во сне.
-Мама, а что они им (немцам) сделали?.
-Не знаю, не хотели с ними смириться, сопротивлялись. Ты же слышал, что говорил этот  немец в очках.
-Мама, а нас не повесят?
-Нет. Мы же ничего не делаем.
-А наш папа тоже коммунист, они узнают и придут за нами.
-Не узнают. Мы же не скажем.
По двору поползли жуткие слухи- скоро  всех работоспособных будут угонять в Германию. Маша не могла поверить- неужели ее с тремя  маленькими детьми тоже куда-то погонят. Зачем им дети? Они же  такие маленькие.
Тем не менее, одним днем пришли полицаи, по хозяйски вошли в комнату,  пнув  в дверь ногой, коротко  сказали
-Збирайся с дітьми, візьми  речі. (вещи) На сборы 10 минут.
Маша встала у стола, молча уставила свои большушие глаза на чужого человека. Казалось, она не понимала о чем речь.
-Шо стоішь, как засватанная, збирайся, сбор  на Ушакова, возле памятника Говарду. Давай, быстро. Шнель.
Коротко хохотнул, сам себе сказал
-Гарненька. Як шо чесна, тяжело ей будет.

Боже мой! Что собирать. Она начала  выхватывать какие-то вещички из гардероба-трусики, майки, штанишки, платьица Неллички. Потом падала на стул, ничего не понимала, слышала только стук своего сердца.
-Зина, Зина, что  брать.  Зина,  что же брать, я не знаю? Я не соображаю ничего.
Слезы градом катились по впалым щекам.
-Не реви. Давай подумаем.
Сестры начали складывать в тачку одежки, какие-то полотенца, остатки мыла, документы в сумочку-все свое уже жалкое добришко. Как назло у старшего Олега болела нога, и он не мог ходить.
-Господи, как же мы? Ведь его тащить придется.
Потащились все-таки вместе с другими жителями на сборный пункт.   Когда пришли, то, уставшие, сели прямо на тротуар. День  заканчивался, тени от деревьев удлинялись и  становились чернее. Отовсюду слышался  плач и тихое бормотание.
-Боже ж мой, та  шо ж це буде. Лишенько. Горе. Біда,  яка  ж то  біда.
 Громко плакать боялись.
Сестры сидели с детьми молча и тоже молча плакали. Ребятишки, нахохлившись  сидели рядом. Чувствовали- происходит ужасное, неотвратимое.
Охрана куда-то отошла, и тут на Машино счастье мимо на подводе ехал дядько Иван.
-Маша, ты чого тут? В Германію?
-Да.
-Та шо вони с глузду з`їхали. Ото з трьома малыми  дітлахами.   Жах! Ты вот шо, сідай ко мне в брічку, я вас відвезу на вокзал, там стоіть эшелон на Ніколаев, а потом пригонят эшелон в Германію, той будє на  8 вечіра. Так вы к тому  часу уже будете в Ніколаеві, та й може десь сховаєтесь.
Бог, наверное, дядьку Ивана прислал. Маша  стала поднимать детишек, усаживать в бричку.
-Скорійше, поки охрана десь пійшла.
-А тачку.
-Та бросай ту тачку!
Бросили, успев выхватить пару узлов. -
-Но но,  коняка! Ото ж бо ледаща!
Действительно на вокзале стоял состав  из нескольких грязных вагонов и теплушек, набитый людьми.
Четверо детей и две тонюсенькие сестры, сами похожие на девушек, кое-как влезли в вагон поезда и вечером уже были  в Николаеве.

Ну и что? Вышли на привокзальную площадь. Куда идти в незнакомом городе? Некуда. Сели опять на тротуар. Обессиленные и измученные. Сидели в каком-то оцепенении.  Молчали, да и  что было говорить. Быстро темнело, грязно-желтый свет фонаря  еле освещал из  печальные лица.

Сейчас иногда смешно слушать, как по ТВ очередная «поющая» барышня рассказывает про свою депрессию. Ах, у меня была такая депрессия, когда тоже очередной, несчитанный ОН ушел к другой.  Не знают эти девицы ни горя, ни депрессии, так просто болтают от нечего делать.

Подошел немецкий патруль, автоматы, хромовые сапоги,  холодные  глаза, что-то пролаяли на своем ужасном языке.
-Аусвайс!
Сестры достали документы неживыми руками. Липкий страх разливался под ложечкой. Дети  во все глаза смотрели на  немцев, обмирали.
В это же время и уже второй раз мимо проезжал извозчик на  старой гнедой кобылке. Внимательно оглядел   сестер.
Немцы отошли. Извозчик подъехал ближе.
-Чого це  ви тут сідите? Вже 4 години. Я ото который раз проезжаю  та дивлюсь.
Он изучающе  смотрел на   всю несчастную группку.
-Нам некуда идти.
-Як це некуда.
-Так. Мы из Херсона сбежали, спасались.
-Шо, в Германію  гнали?
-Да.
И Маша заплакала. Когда она молчала, она могла сдерживаться, но как только начинала говорить, слезы градом начинали   струиться из ее больших карих глаз.  Дети тоже заревели.
Извозчик порассматривал     сестер и детей, и хитро улыбнулся
-Ну, нема чого мокроту разводить. Слухайте, в мене є сарайчик. Я там  взимку  бджол держу. Там є  топчан и печечка. Сідайте в оцей, в мой  хфаэтон, та и поїхали.
Сестры судорожно начали хватать детей.
-Меня   Федіром  Івановичем кличуть. А вас как?
-Маша, Зина
-Ничого Маша та Зіна, дасть вам моя хозяйка якусь каструлю, та сковородку, кружку. Якесь рядно на топчан, а там вже самі будете вправляться. Біда наша - живемо в центрі, немцы дуже рядом. Тільки і чую –«Я!», «Я!» та «Вас ист дас!
Горе порядочных, добрых людей сближает. Да и какое нужно иметь сердце, чтобы  4 часа наблюдать за одинокими молодыми женщинами с  маленькими детьми, и не спросить почему они здесь сидят  одни и не двигаются.

Стали обживать сарайчик. Как и обещал  Федор Иванович, жена его принесла рядюшки на топчан
-Берить, берить, діти малі, ім  треба в теплі.
-Спасибо, спасибо, я отблагодарю, я отработаю.
-Та Христос с тобою, рідненька, чі ми  звері. Я ж бачу - яка ты змучена та тоненька. Биліночка.
 Маша обменяла чудом  уцелевшее платье, расшитое гладью, на одно пальтишко и  боты для детей. На свалке возле железнодорожного переезда нашли старый, но целый чугунок и  алюминиевую кружку.  Н-да, а у ее бабушки, графини Верещагиной  были не просто кружки, а целая горка Мейсенского фарфора.  В страшном сне не могла бы она представить, что ее внуки будут радоваться этой гнутой и грязной кружке, как  радовались подаркам графини ее  собственные  сыновья.
 Впрочем, многие  эмигранты тоже  бедствовали.
Чтобы растопить печурку дети ходили опять же к поездам, подбирали упавшие из топок кусочки каменного угля, щепочки, сухую полынь на растопку. Этой же полынью набили старые наволочки, сделали веник,  нарезали на  топчан камыша, что-то вроде матраса. Таскали в этот сарайчик по травинке и пушинке, обустраивались.

Наступили холода. Дети гуляли в единственном пальто и ботах по очереди. Дивно, но  они не болели и не жаловались. Мария Евгеньевна стала строга. На  лбу прорезались тоненькие морщинки, глаза стали суровыми и скорбными одновременно. Военная Мадонна . Она стала молчаливой. Раньше ее смех и щебетанье наполняли их дом, как музыкой.
-Маша,  ты, как домой придешь, мне кажется в Мурманске солнце взошло, и музыка заиграла- часто говорил муж.
Теперь она все делала быстро и молча.
И опять и снова поденная работа. Обмен заработанного на сьестное.
Время шло, дети подрастали, и уже иногда в очередях Маша слышала краем- наши переходят в наступление.  Боялась верить.

*          *      *