Подарок старого Фридмана
- Я видел твою работу. У тебя явно появился свой почерк, и ты расписываешься на головах своих клиентов. Это очень хорошо. Но тебе нужно еще многому учиться.
Так говорил Фридман, лучше которого до войны и после не было на Подоле мужского мастера. А на дворе стояло уже шестое послевоенное лето.
Моня вспомнил, как Фридман учил его. И кричал. И грозил выгнать. Пришел день, когда он сделал это. Хоть Моня пришел за десять минут до начала работы, он по привычке буркнул, что настоящий мастер должен приходить раньше, чтобы разложить инструмент и настроить себя на работу.
Тетя Клаша, вытиравшая пыль, истерично крикнула: «Что он прицепился к мальчику?!» Бросила тряпку и ушла, хлопнув дверью.
- Сядь, Моня, и слушай меня внимательно, - сказал тогда Фридман. - Больше ты здесь не работаешь. Сегодня пойдешь на Александровскую, к самому Величковскому.
И сам отвел его. А когда в кресло сел первый клиент, поцеловал Моню и ушел, прихрамывая, потому что у старого Фридмана не только подрагивали руки, но и не гнулась левая нога...
- Моня, ты знаешь куда идешь? – спросил он. – Ты идешь ко мне в гости.
Дом, в котором он жил, был рядом. По тускло освещенной лестнице поднялись на второй этаж. Прошли мимо большой коммунальной кухни по коридору с несколькими дверьми. Последней была дверь в комнату Фридмана.
- Я пока живу в одной комнате, - щелкая замком, говорил он. - Гостиная и спальня на ремонте. Ты же знаешь, как сейчас дорого обходится ремонт.
Фридман смеялся. Всю жизнь он прожил в этой чудесной с высоким потолком комнате, и его родители тоже жили здесь, а по тем скудным временам это были «царские хоромы». Он долго, кашляя, смеялся, потому что у него никогда не было гостиной, и спальни тоже не было.
- Это ой как не смешно, Моня, когда дрожат руки, - продолжал Фридман. - Хуже другое: почему я живу, а мои сыновья – нет... Когда подхожу к могиле жены, у меня перестают дрожать руки, потому что я плачу. Руки мои дрожат от невыплаканных слез... На памятнике моей Софы – имена наших мальчиков, а их там нет. Фима погиб в селе Марьяновка. Есть недалеко от Фастова такое село. В братской могиле под Житомиром лежит мой Исаак. А Нёма пропал без вести.
Я до сих пор с тревогой просыпаюсь по утрам, потому что все войны начинались ранним утром. И если утро прошло благополучно, значит, сегодня войны не будет. Я не за себя боюсь, Моня. Не за сыновей – они, как ты понимаешь, уже пристроены... Ну, да ладно. Давай-ка попьем чайку. Садись. Я – сейчас!
С чайником в руках он вдруг спросил:
- А ты песни любишь петь, Моня?
- Нет, не знаю слов...
- Ну-у?! Такую песню нельзя не знать.
Он вышел, напевая:
- «Мы – красные кавалеристы, и для нас
былинники речистые ведут рассказ»...
Моня сидел за столом, покрытым старенькой клеенкой, и разглядывал комнату. Три фотографии висели на стене. Он встал, подошел к ним поближе. Вошел Фридман и стал рядом.
- Это мой старший – Фима. Это – Нёма. А это младший – Исаак.
Все трое внимательно рассматривали Моню.
В дверь громко постучали.
- Фридман, - донеслось из-за двери, - твой чайник взбесился, и он мне портит нервы.
Моня с удивлением узнал голос тети Клаши. Когда она вошла, радостно всплеснула руками.
- Фридман, я давно этого ждала...
Тот смутился и ушел на кухню.
- Ты помнишь, как первый раз постриг его? – спросила тетя Клаша и села рядом. - Был грандиозный скандал. Он вскипел, как его бешеный чайник. А когда все ушли, сел в кресло, заулыбался и долго рассматривал себя в зеркале.
- Фридман, - закричала она – мне стыдно за тебя! Какой чай?! Мы сегодня будем пить водку, курить папиросы и петь громкие песни. Мы разбудим этих Гуревичей, которые в десять часов ложатся спать!
- Мадам Тарасенко, вы чертова баба, и пусть будет по-вашему.
Она по-хозяйски накрыла стол, и началось скромное застолье. У неё оказался приятный задушевный голос, и они пели казацкие песни, которых Моня никогда не слышал, и украинские, и еврейские.
- Дамское танго, - вдруг объявила она. - Моня, танго!
Когда Моня забубнил старое полузабытое танго, подхватив неловкого Фридмана, ласково повела за собой. Это была удивительно трогательная пара: слегка подпрыгивающий хромой кавалер и она, нежная и помолодевшая.
- Я когда-то носил ее на руках. Она была маленькой девочкой, и делала в пеленки все, что хотела. А мне было уже шесть лет.
- Я соседка с пеленок, - добавила тетя Клаша. – Помню, как он вернулся с Гражданской – в длинной шинели, в будёновке. Они с Фимой очень похожи! А Софочка, глядя на детей, как-то сказала: «Какое счастье, что они разминулись с войной». А их поджидали фашисты. Только они выросли – и опять война.
Снова сели за стол. Тетя Клаша наполнила рюмки и предложила очень странный тост:
- Выпьем за наследника!
«У них какие-то свои дела, - решил Моня. - За наследника – так за наследника!».
На Моню плеснула зыбкая волна опьянения.
- Тетя Клаша, - наталкиваясь на непослушные согласные, спросил он, - почему вы всегда говорите «Фридман» да «Фридман», а не Яша?
- Фридман, мальчик уже пьян...
Моня заставил себя казаться трезвым.
- Ну, что вы! Ни в одном глазу...
Для убедительности встал и прошелся по комнате. Старики придирчиво следили за ним.
- Фридман, отдай свой чемодан, - сказала она, - и пусть мальчик идет спать – ему завтра на работу!
И потертый, но еще крепкий чемодан был принесен.
- Моня, здесь все, что я нажил за свою жизнь. Возьми. В нем нет денег и ценностей. Это просто подарок от старого Фридмана. Как сыну…
Моня не мог понять, что происходит.
- Дядя Яша, не возьму. Ну, что вы? Зачем?
- Ты возьмешь! - приказала тетя Клаша. - Потому что настал твой черед...
А когда Моня вышел и за ним закрылась дверь, тихо, почти шепотом сказала:
- Что ты стоишь, Яша, как на похоронах? Это всего лишь завещание. Надо жить дальше…
Он вздрогнул. Ему показалось, что вместе с чемоданом вынесли и его.
Подарок старого Фридмана оказался очень интересным. В специальных папках были собраны сведения о прическах разных эпох и народов: вырезки из газет и журналов, многочисленные рисунки и фотографии портретов и скульптур. Открыв одну из них наткнулся на фразу: «Еще в первобытном обществе человек выполнял простейшие парикмахерские процедуры: подрезал волосы кремневым ножом. Уже тогда пользовались костяным гребнем. За сорок тысяч лет до новой эры первобытные женщины заплетали волосы в косы». И ещё: «В каждоё профессии есть место для творчества». Обнаружил рисунки, сделанные Фридманом до стрижки и после. Поразился его умению схватывать неброскую красоту человеческих лиц. Но самое большое удивление его ждало впереди – в папке с названием «Прически – поэзия и проза» было столько интересного, что засиделся далеко заполночь.
На железных крышах Подола, как в духовке, можно было выпекать булки. Так длилось до двух часов пополудни, пока большая темная туча не заслонила палящее солнце. Посвежело. Люди вышли из укрытий. И заполнились улицы. В парикмахерской снова появились клиенты.
- Кто здесь Моня? - в дверях стояла худенькая черноволосая девушка.
- Я вас слушаю.
Она удивилась: ей казалось, что мастер должен быть человеком постарше.
- Постригите меня, пожалуйста.
- У нас здесь мужской зал, - сказал Моня, - и даже не в этом дело: я никогда не стриг женщин.
- Мне сказали, что вы все умеете. Я очень вас прошу. Ну, очень.
У девушки были длинные волосы, перетянутые на темени резинкой, спадающие затейливыми завитушками. Сережки в виде ягод шелковицы с двумя беленькими ободками нелепо висели на маленьких красивых ушах. И эти умоляющие глаза!
Она сняла резинку, и волосы, длинные, шелковистые, упали на плечи. Его бросило в жар от мысли, что они будут валяться на полу и выбросят их в мусорное ведро. Сделал приглашающий жест, и девушка села в кресло. Он стал за спиной и сосредоточенно смотрел на ее изображение в зеркале. Расческой расправил волосы. Для чего-то взял бритву и долго правил ее о широкий ремень.
- Девушек не бреют, - улыбаясь, сказал Виктор, работавший за соседним креслом.
Моня не ответил. Он снова стал за спиной девушки, и начал осторожно работать ножницами. Первые пряди волос упали на пол. И облик девушки стал постепенно изменяться. Через несколько минут понял, что на правильном пути – она похорошела. Настороженность в ее глазах исчезла, пришло удивление. Он долго трудился.
- Теперь, если вам не нравится, я сделаю короткую стрижку, - сказал он, закончив.
Черные волосы с изгибом внизу подчеркивали овал лица. Два беленьких ободка на них словно повисли в воздухе возле ушей. В белом платье с черными полосками – она была похожа на березку.
Виктор, работавший у соседнего кресла, с одобрением покачал головой.
- Придется разделить помещение на две части и открыть дамский зал, - пошутил он.
Петр Семенович оторвался от клиента, он мастерил на парне «польку», поднял большой палец.
- Спасибо, - пробормотала девушка.
Моня вышел следом за ней на улицу. Ему показалось, что прохожие оглядываются и смотрят ей вслед.
- Боже мой! - вдруг закричала Кира Михайловна, кассир. - Она же не заплатила!
И ринулась к дверям.
- Не надо, - остановил ее.
В ожидании следующего клиента сделал два рисунка: девушка до стрижки и после. И только тогда осознал слова Фридмана о прозе и поэзии их ремесла.
Свидетельство о публикации №211102301158
Алексей Анатольевич Карпов 06.04.2012 01:20 Заявить о нарушении
Давид Кладницкий 06.04.2012 08:36 Заявить о нарушении