0. Зверь Милосердия

0. [Зверь Милосердия]

                "У нас традиция – каждый год 31 декабря
                мы с друзьями идём в баню."
                «Ирония судьбы, или с лёгким паром!»

Ша безмятежно простирается над бесконечной степью, по которой условно медленно продолжают ползти безвольные стрелки часов и капля растаявшего снега на стекле, и ничто не мешает им быть.

Кроме сознания Я.

А оно уже порождает вокруг себя бессвязную вереницу последних желаний, страданий и мыслей, мчащуюся в форме электрички сквозь время к самому, пожалуй, необычному пункту назначения – Новому Году. Вихри снега, пытающиеся поглотить её в себя, скребут о бронированную шкуру скоростного змея бесформенными когтями и ревут сотнями обезумевших от безысходности голосов. И лишь таинственные глазницы железной гусеницы с выбитыми в них мигающими словами «…Ань» и «…аШ» безучастно смотрят в непредсказуемое прошлое, настоящее и топающее.

И в это одинокое время сопля настойчиво вытекает из носа собеседника, и он размазывает её по своей небритой щеке. Он мёртв, но путешествие только начинается, поэтому понимание придёт не скоро. Хотя его потёртая, засаленная и порванная в нескольких местах душегрейка хранит в своих бездонных внутренностях огромный запас алкоголя всевозможных видов, так что понимание может и вообще не заглянуть на этот пир духа.

- Вот и куда ты потом будешь её запихивать, эту твою теорию все-объ-ем-лю-щей пустоты? - С трудом выговаривает он и протягивает бутылку с чем-то мутным и источающим непереносимое зловоние.
«Даже блевотина на его штанине не воняет так сильно!» - восклицает случайная мысль. Но он продолжает:
- Этой своей пустотой ты ничем не поможешь ни мне, ни вон той мамаше-дуре с воющим ребёнком, ни ихнему отцу-алкашу, а уж всему миру тем более.

Поклоном шляпы приветствует внимающего тот момент, когда вслед за словами собеседника из окружающей пустоты начинает выныривать притихший праздничный вагон, наполненный человеческим страданием вместе со своими представителями. По видимому пространству проходит и удаляется в другую часть электрички олицетворение мужественности и сексуальности, в руках которого надрывается хриплый голос из трубки:

   Мы с тобой одни такие,
   Одинокие, больные,
   Рыцари не той эпохи,
   Жаль, конечно, что не боги.

   Разукрашены зелёным,
   красным, жёлтым, белым, чёрным.
   Бьются стены, льётся кровь –
   Мы даруем всем любовь!

- И ведь никто не расскажет и не покажет этому миру правду, кроме таких, как я! - В сердцах восклицает соавтор реальности. – Вот мы и путешествуем туда-сюда по свету, туда-сюда, туда-сю…

Стрелки часов продолжают плыть над бесконечностью, и голоса снова утопают в тишине, проступая бурыми пятнами на поверхности безумного. Бесформенное Ша на миг обретает свою истинную природу, но спустя тысячелетия выдумает ту же Вселенную.

- ..да! Вот люди уже ни на что и не способны. Остаётся верить, что хоть на новых промежутках времени всё будет по-другому. Так и живём из года в год, и едем в трансе в Новый Год.

Возникает твёрдое ощущение, что во всём вагоне говорит лишь он один, а все остальные внимают ему с глубочайшим пониманием. Так происходит постоянно во всех Мозаиках: кто-то говорит, все его слушают, качают головами в знак одобрения и понимания, но самое страшное начинается позже, когда все действительно понимают, что понимают. Тут и начинаются революции, стройки, перевороты, пакты о ненападении, падения, перестройки, путчи и выборы. И так до бесконечности. А когда это доходит до бесконечности, она вызывает ОМОН, танки и войска, или просто в подворотнях да в подъездах расстреливает, потому что не следует ни мешаться, ни путаться.

- Ведь кому нужны хлопоты? Время у нас такое – люди хотят стабильности. А добро – это не всегда стабильность. По крайней мере, в сознании большей части населения. Поэтому и творить его становится всё тяжелее и тяжелее. Скоро бояться будут больше не желающих зла, а творящих добро. А нам что остаётся? – Он усиленно втирает в другую щёку разбухшие пузыри соплей и пытается с тоской улыбнуться сгнившими жёлтыми зубами. Это плохо получается.

     Эй! Милосердия зверь!
     Я стучусь в твою дверь.
     Этот мир разорви
     И любовь подари!

Олицетворение мужественности и сексуальности проходит перед массами, и все знают, что Высшие силы есть. И в настоящий момент они представляют своё влияние именно в этом бесформенном существе. Но что собирает вышеназванные массы в данном вагоне? И для чего?

- Я, вообще, никогда не пытаюсь познакомиться в электричке, но ты одет в какую-то странную древнегреческую накидку, и потому я не могу упустить такого сумасшедшего в этот чудесный Новый Год. Может, ты подаришь мне какое-нибудь чудо? Я ведь могу на это надеяться? По крайней мере, я хочу на это надеяться… а, значит, и могу. Ведь этого люди тоже всё не способны понять!

Бутылка дешёвого портвейна выпадает из его рук и заливает всё вокруг потоками кровавого напитка. У ребёнка, что вопит уже на протяжении долгого времени, от перенапряжения взрывается голова, покрывая начинающую дико орать мать сладостным соком младенческого мозга. Сцену даже можно назвать немой, если бы не сумасшедший крик женщины.

- Да ему просто прострелят голову. Он то ли пацанов своих мочить начнёт, то ли рот открывать будет много. Сбрендит парень совсем. Не зря ведь сейчас только и делает, что плачет. У таких людей вечно психика ненормальная. Вот его и поставят к стенке, молитву прочитают и разнесут башку в клочья. А ведь время давно уже отменить собираются. Ещё до Нового Года, кажется. Но в стране все законы действовать начинают только после границы лет. Вот и ждать остаётся совсем недолго. Скоро всё случится! – начинает тихо напевать соавтор, и лицо его наполняется улыбкой. - А уж мать из всего происходящего какое-то кабаре делает. Я сейчас! – бросает он в сторону, поднимается, приближается к рыдающей женщине и начинает что-то доходчиво объяснять на стародурском.

Спустя несколько секунд мать мёртвого сына замолкает и выкидывает с некоторой неохотой бесполезный труп в небольшой просвет окна на съедение безжалостным духам снегов. Некоторое время собеседник и муж-алкаш пытаются закрыть окно, отбиваясь от наплодившихся в их воображении яростных пушистых демонов зимы. Потом опрокидывают по стопочке, и присаживаются за тёплой беседой на тюремные нары за соучастие в преступлении. К ним на ту же иглу подсаживается небезызвестный маньяк-растаман, в бывшем профессор русской фольклористики, и беседа приобретает совершенно иной оборот.

Мамаша-дура помалкивает в сторонке. И лишь новорождённая старушка с границы Вселенной, зашедшая на последней станции, обрекает всех на существование своей неаккуратной мыслью. Но никто уже и не думает её винить, ибо в реальности опять появляется олицетворение мужественности и сексуальности с хрипящим голосом из руки:

    И под синим ясным небом
    В мире гадком и нелепом
    Расцветает новый бог
    У собаки между ног.

    Мы с тобой добро приносим,
    В утро, лето, хлеб и осень.
    И внутри пустой души
    Добродетели есть вши.

И, несмотря на увлекательность беседы, маньяк-профессор всё-таки не удерживается от того, чтобы в порыве всепоглощающей и чистой любви не проткнуть скальпелем ходячему олицетворению горло. Все в вагоне рукоплещут, раздаются восторженные крики, в сторону актёра летят букеты цветов и топоров.
Один из последних раскраивает череп растамана надвое, и он заваливается грузным мешком на пол электрички. На лица зрителей наплывает гримаса сострадания, слёзы выдавливаются из пустых глазниц.

Но спустя миг оказывается, что топор и расквашенная голова – это очередной приход профессора. И теперь он снова восседает на одних нарах с остальными действующими лицами, и все вместе ведут вдоль дороги оживлённый разговор:

- Знаете, что?..
- Что-что, Александр Исаевич? – подхватывают слушатели каждое слово великого фольклориста.
- Ращу и кошу я, значит, траву на своих среднестатистических полях, отрываюсь, получается, по полной после смерти. Отдыхаю от всех этих битв с нечистой силой, просителей, молодёжи с наушниками… Но не даёт покоя тот разговор с соседом о всём происходящем, и потому трава не вставляет толком, и мир как-то блекнет без цветных очков. Напрягает всё происходящее, в общем! И тут нынче подворачиваются под руку восточные философии, и так уж сладко они меня за душу начинают трогать! Теперь и трава – ядерный гидропон, и жизнь – мощнейший из всех приходов. А совсем недавно стучится ко мне вместе с так называемым «нигилистическим» сознанием Виктора Олеговича понимание того, что никаких проблем нет, вагона этого нет, травы тоже нет, ну, а уж меня и подавно нет…

И говорит он это настолько душевно, что, получив “LEVEL UP”, рассыпается у всех на глазах радужной пыльцой. Зрители снова аплодируют, хотя теперь не совсем понятно кому.

- Может, Бултыжинский и читер, но и актёр из него тот ещё, - с невнятной интонацией протягивает собеседник.
- И ты считаешь, что эти, которые рассыпаются этой драной радугой, способны быть милосердными по отношению к остальным?! Они ведь не забирают нас всех с собой! – восклицает алкаш.

- Во-первых, для них уже нет остальных, они сливаются с ними в единое Ша. Во-вторых, именно туда они и пытаются утянуть всех на протяжении своего пути, - отстаивает захваченные чужим сознанием позиции соавтор, заливая окружающим глаза зловонным пивом, - но мы-то считаем, что они сумасшедшие фанатики и просто уходят таким способом от мира сего! И чего же мы ещё хотим? Куда пытаемся привести самих себя? В счастливое будущее?! – восклицает он, сотрясая кулаками, но, оглядываясь на слушающих, понимает, что усилия его излишни. Ведь среднестатистическим семьям, состоящим из дур и алкашей многого не надо, чтобы усыпить себя. И теперь они внимают собственным иллюзиям в собственно иллюзорных мирах. Тоже вполне среднестатистических.

- Милосердие – это подчас не знание о нём самом, а просто делание, - с лёгкой улыбкой произносит старушка и достаёт из нагрудного кармана косу. – Тем, для кого оно происходит, вообще, жизненно важно не знать, что творится. А иначе пандемии, катаклизмы, теракты, - она аккуратно и с тихим шуршанием надрезает сонные артерии семей, руками помогая крови вытекать из тела. – Но то, что милосердие есть в каждом – это ты прав, сынок. А самое обидное, что отказывающемуся видеть не объяснишь, что он всё видит. Вот ведь!.. Тьфу! – в сердцах всхлипывает она, разрезает грудь мужчины и съедает сердце, прихлёбывая кровью мамаши.

Собеседник упирается взглядом в бесконечно прекрасную муть самогона, уже не замечая всего происходящего вокруг. А старушка продолжает:

- И ведь пока всем не поможешь, так и не найдут в себе этой чистоты… С Новым Годом! – вдруг вскрикивает она и резким движением отрезает соавтору голову.

Затем наклоняется, поднимает кочан, очищает его от всего застаревшего и грязного, словно от шелухи, и водружает обратно совершенно новое лицо на обновлённое смертью тело.

- С Новым Годом и с добрым утром, Богдан Демидович! – Повторяет она, натягивая белую бороду и красную шапку. – Как говорится, новому Богу – новый Мир. Или новому году… Не помню уж я всего, старая становлюсь совсем…

Последние слова произносит тающая в пустоте старческая улыбка. Ша продолжает немилосердно плодить из себя иллюзии, ибо знает, что они спустя вечное мгновение вернутся обратно. Но насколько длинным может быть мгновение такой добродетели?

- Новые Боги, года, миры! Тьфу! – Мыслит новый собеседник. – А должен ли Бог быть милосердным как эти звери, или оно содержится в его природе?

Как ты думаешь?
Проверим в ожидающем Ша мире?

И в следующий миг тело Богдана Демидовича изрыгивает из себя в виде сочной блевотины с остатками утренней гречневой каши на холодный кафель опустевшего вокзального перрона остатки новогоднего трипа.

Кроме сознания Я, конечно.