Ундина Чаячьего мыса, девять

Я проснулся от того, что пламя переместилось под черепную коробку. У меня вырвался невольный стон, когда я попытался пошевелиться, и рядом с таким же стоном заворочался Холмс.
День уже сгорел, солнце краем коснулось земли. И дневная жара ушла. Моя кожа покраснела, до неё было больно дотронуться. Холмс тоже обгорел – я видел, как побагровела его спина, не прикрытая рубашкой, и покраснели икры.
- Уотсон, - сипловато проговорил Холмс, потирая ладонью лоб. – Так можно проспать и собственную смерть. Вы тоже так паршиво себя чувствуете?
- Мы проспали часа три или больше на солнцепёке, - сказал я. – Так что ещё легко отделались. У меня в глазах сплошная зелень, ничего не вижу.
Холмс поднялся, обмотав бёдра рубашкой, как какой-нибудь папуас тростником и, шатаясь, полез в воду. Я понял, что это единственный способ прийти в себя, поэтому в столь же причудливом одеянии побрёл за ним.
Умывшись и вылив пару пригоршней воды на голову, я почувствовал себя лучше, смог оглядеться по сторонам и – обомлел: она сидела на своём камне так же, как всегда, только смотрела не в голубую даль, а прямо на нас – сумасшедших купальщиков в импровизированных набедренных повязках.
- Чёрт! – я бросился к своей одежде. – Холмс, ундина здесь и она с нас глаз не сводит!
Холмс не был бы Холмсом, если бы поддался панике и опрометью кинулся к штанам. Он повернулся в сторону её камня и, выпрямившись в полный рост, пристально посмотрел прямо в глаза женщине. Солнце зажгло капли воды на его коже, оранжевые точки в зрачках, ореол вокруг мокрых волос. Сейчас и в нём показалось что-то мистическое. Они, честное слово, гармонировали между собой, ундина и фавн.
Женщина была на этот раз в белой амазонке, как невеста, но от закатного света белый выглядел розовым. Она вдруг поднялась, сделала шаг нам навстречу, остановилась, как бы в нерешительности, но вдруг быстро повернулась и бросилась прочь.
Мне показалось, что Холмс готов устремиться за ней, но он остался неподвижен, по колено в воде, глядя ей вслед. Так прошло довольно много времени. Наконец, он очнулся и медленно пошёл к берегу, размотал рубашку и стал одеваться, - всё это молча.
- А знаете, - сказал я, потому что это молчание уже стало меня тяготить, - головная боль совершено прошла.
- Да не беспокойтесь, - рассеянно откликнулся он, - со мной всё  в порядке. Просто пришла в голову одна мысль. Идёмте домой.
- Какая мысль, Холмс?
Он сделала вид, что не слышит.
Ночь я почти не спал – отчаянно болели обожжённые плечи. Холмс, легче переносивший физические лишения, по-моему, таких неудобств не испытывал. Ночью у него было тихо, и только под утро я услышал его кашель – следствие первой затяжки.
Завтрак подавал Уолкер – свежий и жизнерадостный, прекрасно проведший свой выходной. У него был самодовольный вид кота, наевшегося сметаны.
- Отдых пошёл вам на пользу, Уолкер, - заметил я ему не без ехидства.
- Да, сэр, благодарю вас, сэр, - без выражения поклонился он. – Вам там пришло письмо, - добавил он, подавая мне конверт. – Местное, сэр.
Своим постоянным употреблением «сэр» он, бог знает, как ему это удавалось, словно посмеивался надо мной.
Я надорвал конверт – это о казалось напоминание от профессора Раскатова о приглашении. Пробежав его глазами, я перекинул бумагу через стол Холмсу. Он бегло прочитал и по привычке никогда не уничтожать свою корреспонденцию сунул между листов лежавшего неподалёку на столике журнала.
После завтрака мы снова отправились на верховую прогулку, но, как оказалось, к таким нагрузкам Холмс ещё не готов. Норовистый Чёрт был не в настроении, поэтому, проскакав примерно с милю, Холмс буквально задыхался от кашля, и я настоял на прекращении скачек.
Медленным шагом мы возвращались к конюшне Фрая, как вдруг Холмс быстро поднёс палец к губам и сильно натянул поводья, вынуждая Чёрта тут же остановиться. Мы ещё не выехали на открытое место, нас скрывали растущие вдоль всего оврага кусты, а из боковой калитки выглянула миссис Фрай и замахала кому-то рукой. Только тут я заметил то, что, собственно, и заставило Холмса оставаться вне пределов видимости – к ней подбежала, задыхаясь от спешки и волнения, Дина Раскатов.
Фрай что-то тихо сказала ей, а Дина воскликнула в ответ что-то о своих ограниченных возможностях. Слышно было плохо, но я видел, что Холмс весь обратился в слух, и, зная, насколько его уши лучше моих, не сомневался, что до него долетает многое.
Женщины проговорили недолго, лицо Дины при этом красноречиво выражало то мольбу, то отчаянье, смуглое же лицо цыганки оставалось неприступно спокойным. Наконец она просто повернулась спиной и ушла в калитку. Дина сделала жест, словно хотела бы удержать её, но потом покачала головой, опустила подбородок на грудь и, сгорбившись, побрела прочь.
- Похоже, ваша теория оправдывается, - не без горечи сказал я Холмсу. – О чём они говорили? Я почти ничего не слышал.
- Ну разумеется, о деньгах. Фрай сказала, что хотела бы получить свои деньги ещё до вечера, не то ей будет очень трудно избежать огласки. Дина упрашивала её подождать, сетуя на финансовые трудности и, как вы, должно быть, поняли, Фрай ждать отказалась.
- Бедная девушка, - вздохнул я.
- Супружеская неверность – дорогое удовольствие, - ответил на это Холмс необыкновенно сурово. – Но нас это не касается, не так ли, милый Уотсон? наше дело – вернуть лошадей владельцу конюшен. Да! и не забыть срезать в саду несколько прекрасных роз – полагаю, мы просто обязаны будем во время вечернего визита преподнести их хозяйке дома.
- Лишь бы скандал не разразился прямо во время ужина, - опасливо заметил я. – Нет ничего хуже, чем присутствовать непрошенным свидетелем при супружеской сваре.
- Вы правы, - кивнул мой друг и тихонько тронул Чёрта с места.
У меня всё-таки осталось впечатление, будто Холмс то ли чего-то недоговаривает, то ли меня самого подозревает в чём-то.
Он добросовестно срезал в саду с розового куста девять пунцовых роз и заявил, что вручит их Дине сам лично. Он переоделся в «приличный» шерстяной костюм оливкового цвета, воткнул в петлицу жёлтую бархотку, повязал коричневый атласный шнурок. С другой стороны, мне он запретил одеться во что-то более парадное, чем летний серый костюм, причём совершенно категорически.
- Я не хочу искушать беса, - сказал он и, видя, что почти оскорбил меня этим, виновато улыбнулся. – Уотсон, дорогой мой, ваши вешние данные – не чета моим. Ну к чему, скажите, дразнить пожилого мужа, тем более в виду скандала.
- Я никого не собираюсь дразнить, Холмс. более того, мне странно слышать от вас...
- Ну не сердитесь, - отчаянным жестом, может быть, чуть наигранным, он придал руки к груди. – Я говорю это не просто так. я, в самом деле, подозреваю, что может что-то случиться.
- На вечере?
- Именно. И, честное слово, дай бог, чтобы для вас всё кончилось благополучно.
- Для меня? Так-таки, именно для меня?
- Именно для вас. ля вас, Джон Генри Уотсон.
- Ради бога, Холмс!
- Всё, - он поднял руку, останавливая моё возмущение. – Ни слова больше. Нам пора идти, не хотелось бы опаздывать.
Недоумевая и бессильно злясь, я двинулся за ним в своём сером летнем костюме, скромном и незаметном, как у мусорщика.
Раскатов встретил нас со всем своим русским радушием. А вот у Дины глаза, как я заметил, хранили следы недавних слёз.
- Прошу прощения, я только что приехал, - профессор развёл руками. – Дела задержали до  того, что опоздал на поезд. Бедная моя Дина так волновалась, даже плакала. Глупышка. Вбила себе в голову, что со мной может случиться несчастье.
Разумеется, я ни на миг не поверил в это объяснение. Похоже, скандал, которого мы опасались, уже встал на свои рельсы и отправился в путь. Но Дина улыбнулась мне, улыбнулась Холмсу, приняла розы и, наконец, улыбнулась мужу.
За накрытым столом сидели уже миссис Бэркли и её сын.
- Я прошу меня простить, - снова проговорил Раскатов, - у нас всё будет немного по-русски, так что не судите, если я нарушу какой-то местный обычай. И, кстати, у русских принято пить нашу.
Он наполнил два высоких фужера прозрачной жидкостью, и я догадался, что это русская водка, о которой до сих пор я слышал много, но попробовать не доводилось.
- Это надо пить залпом – сказал Раскатов.
Мне было странно и непривычно присутствовать на празднике по-русски, но я храбро последовал совету и разом опрокинул водку в рот. Она была очень холодной, и в то же время обжигающей и удушливой. Я задохнулся, мне показалось, что желудок у меня поднялся к самому горлу, но в это время Раскатов сунул мне что-то на вилке, я машинально откусил, и мгновенное возмущение внутренностей сменилось очень приятным тёплым покоем.
- Прошу вас, - профессор усадил нас за стол и принялся потчевать с чисто русской настойчивостью.
Первые пол часа меня многое смущало, и больше всего – молчаливое уныние Дины, она вымучивала улыбку и за весь вечер произнесла едва ли пять фраз. Не намного разговорчивее оказалась миссис Бэркли. Зато Раскатов был в ударе. Он завёл сначала разговор о системе государственного образования, потом о своей любимой минералогии, потом о медицине, и я немного поспорил с ним, потом он переключился на Холмса, и они жарко схватились по поводу земельных законов. Причём всё это время мы пили и ели, и я сквозь пелену перед глазами видел, что Холмс сильно побледнел, на щеках его запылали красные пятна, а глаза стали, как у кролика – все в прожилках сосудов, и веки порозовели.
- А вот это мой фирменный коктейль! – вскричал Раскатов, наливая в наши стаканы чего-то интенсивно коричневого. – Выпейте за нас с Диной, джентльмены! За то, чтобы мы никогда не разлучались, до самой смерти! Да, до самой смерти! – высокопарно повторил он, и я увидел, что Дина вся дрожит и вот-вот впадёт в истерику.
- Профессор, - заплетающимся языком попытался проговорить что-то Холмс, - вы не должны... то есть я не имею права вмешиваться... то есть здесь какая-то нечестная игра, я хотел сказать, хотя о мышьяке или цианиде... впрочем, кто его знает!
- Бог с вами, мистер Холмс, - тут я увидел, что Раскатов почти не пьян. – Неужели вы решили, что я собираюсь отравить вас?
- Меня? – Холмс пьяно рассмеялся. – Да что с вами, сэр! Я бы почувствовал мышьяк, даже в вашей горькой настойке. Но о синильной кислоте, я думаю, речь в любом случае не идёт. А разве миссис Фрай не соблаговолила прийти сюда?
- Конечно, нет! Что за странная мысль!
- А вы, - повернулся Холмс к Дине, - тоже находите мою мысль странной?
- Вот что, - Раскатов взял его под руку, - я думаю, нам пора проветриться. Пойдёмте, я покажу вам сад. Миссис Бэркли?
Мы все вылезли из-за стола и в сопровождении учительницы Бэркли потащились в сад, ибо для нашего способа передвижения это определение подходило больше всего. Миссис Бэркли взяла Холмса под руку, и они отправились смотреть какие-то розы. Я видел, что Холмс последовал за ней не очень-то охотно, но она настойчиво потянула его за собой. А я оказался в распоряжении самого Раскатова, и дальше в моей памяти период почти сплошного тумана.
Возможно, что я и сам высказал желание осмотреть пасеку – ульи стояли среди деревьев, ярко раскрашенные, и привлекали внимание. Оказавшись на пасеке, возможно, я и полакомиться мёдом решил самостоятельно. И всё же сейчас, ретроспективно вспоминая тот вечер, я склонен скорее думать, что... Впрочем, не будем забегать вперёд.
Меня вывел из блаженной расслабленности жгучий укол в лицо. Я осознал вдруг, что стою посреди пасеки с крышкой от улья в руках, со всех сторон меня окружает басовитое гудение, а профессор Раскатов куда-то делся. Я отмахнулся рукой от очередного атакующего летуна, но тут же заработал сразу два укуса. Выпитое спиртное подействовало на мою сообразительность и способность ориентироваться самым плачевным образом – вместо того, чтобы бежать, я бестолково закрутился на месте. В меня впился с добрый десяток жал, и я окончательно ошалел от боли. Жужжащий, шевелящийся кокон облепил меня с ног до головы – пчёлы ползали по лицу, забирались в рукава, залепили рот и нос.  Я попытался крикнуть, но даже не знаю, получилось ли у меня – в голове шумело, я потерял ориентировку, что-то сдавило грудь и горло. Я понял, что вот-вот потеряю сознание, упаду, и это будет моё последнее в жизни впечатление.