Мелкопоместный дворянин

                МЕЛКОПОМЕСТНЫЙ ДВОРЯНИН.
                Бахито И.У.

1. Сцена первая.

Кабинет генерал-майора Малькова Семена Гавриловича. Длинный
полированный стол с двенадцатью стульями. В торце, поперек, стол хозяина
кабинета. На столе ряд телефонов, прибор с ручками и карандашами, ночной
светильник, бронзовый макет ракеты. На стене портрет лидера партии. Сам Семен
Гаврилович, расстегнув для удобства китель, с орденскими планками, сидит в
кресле, за столом. Изучает лежащие перед ним бумаги, иногда что-то исправляя
карандашом.
Раздается тихий стук. В дверь входит молодой человек в форме офицера и
докладывает:
- Товарищ генерал-майор, гости приехали.
Мальков, взглянув на ручные часы, поднимает голову:
- Уже?
  Где они?
В это время дверь распахивается, и в кабинет входят двое. Один из них в
генеральской форме, а второй в темном костюме с депутатским значком на лацкане
пиджака. Генерал-полковник Шаталов Олег Николаевич и представитель ЦК,
Сомов Андрей Федорович.
Шаталов недовольно морщась:
- Почему не встречаешь?
  Совсем распустились.
Мальков, спешно застегивая китель:
- Виноват товарищ генерал-полковник.
  Не успел.
  Мне только что доложили.
Шаталов:
- Вот я и говорю.
  Бардак у тебя здесь.
Мальков, вытянувшись по стойке смирно:
- Разрешите доложить.
Шаталов, махнув на него рукой, проходит, и садиться в кресло за письменным
столом. Указав рукой на стулья рядом, устало произносит:
- Садитесь.
Сомов укоризненно качнув головой, протягивает руку Малькову:
- Здравствуйте Семен Гаврилович.
Шаталов, все тем же тоном:
- Скажи, чтобы чаю принесли.
  С лимоном.
Мальков, отдает распоряжение по телефону. Приносят стаканы с чаем в
подстаканниках и салфетки. Как только дверь закрывается, Шаталов произносит:
- Рассказывай.
Мальков вопросительно смотрит на Сомова, сидящего напротив него за столом:
- О чем товарищ генерал-полковник?
Шаталов, раздражаясь:
- О том.
  Что у тебя с Малиновым?
Мальков, пожимает плечами:
- С Малиновым?
  Все нормально.
  Только вчера обсуждали возможные направления новых работ.
  Дальнейшие исследования по водородным зарядам сворачиваются.
  Вот мы и определялись с возможной тематикой.
  Тем более есть предложения.
  Полное взаимопонимание.
  Никаких конфликтов.
  А в чем дело-то?
Шаталов резко, повысив голос:
- Полное взаимопонимание!
  Никаких конфликтов говоришь?
  Конфликтов нет, а докладная записка есть.
  Лично первому! – не оборачиваясь, он указывает пальцем на портрет за спиной.
  Ты здесь кто?
  Сторож в будке?
  Или представитель армии.
  Военспец.
  Ты должен решать эти вопросы, а не я.
  И не ЦК.
  Для того ты здесь и сидишь.
  Штаны протираешь.
Мальков с обидой в голосе:
- Ничего не понимаю.
  Какая докладная?
Заметив, что Шаталов готов взорваться еще более резкой тирадой, Сомов
миролюбиво:
- Олег Николаевич.
  Успокойся.
  Давайте спокойно разберемся.
  Без нервов.
  Попей чай, пока не остыл, а Семен Гаврилович почитает.
  Что там о нем пишут, – достает из папки листы и протягивает их Малькову.
Мальков внимательно читает. Прочитав один раз, он о чем-то на секунду
задумывается, и заново все перечитывает. Шаталов, отхлебывая чай, внимательно
следит за Мальковым. Сомов, смотря в стол, постукивает пальцами. Закончив
читать, Мальков осторожно кладет листы на середину стола.
Шаталов, глядя в упор на Малькова:
- Ну что скажешь?
Мальков, спокойно выдержав взгляд Шаталова:
- Смотря, что вы Олег Николаевич хотели бы услышать от меня.
  Рапорт об отставке.
  Или как это было на самом деле.
Сомов строго:
- Я так думаю, что речь о вашей отставке пока не идет.
  Пока.
  Не надо обострять ситуацию.
  Это не разумно.
  Давайте по существу.
Мальков, кивнув головой в знак согласия:
- Полгода назад, Малинов вышел ко мне с предложением создания сверхбомбы.
Шаталов с усмешкой:
- По-моему он уже предлагал что-то там связанное с атомными минами.
Мальков:
- Да.
  Было от него предложение окружить штаты такими минами.
  Но морякам это совсем не понравилось.
  Ни с военной точки зрения.
  Ни с технической.
  Так вот.
  Мы с ним побеседовали по примерным ее техническим характеристикам.
  Получалось, что мощности этой бомбы будет достаточно на пол Европы.
  Чтобы превратить эту территорию в радиоактивную пустыню.
  Я направил это предложение нашим экспертам.
  Получил отзывы.
  Сплошь отрицательные.
  Мы с ним поговорили.
  Детально обсудили отзывы.
  Он почти со всем согласился.
  Так и разошлись.
  Мирно, спокойно.
  А теперь…
  Даже не знаю, что сказать.
Шаталов язвительно:
- Обсудили!
  Отрицательные отзывы.
  Это ты мне можешь так рассказывать.
  Я и без отзывов понимаю, что к чему.
  А Андрей Федорович человек штатский.
  Ему теперь что, вникать во все эти ваши научные опусы?
  Будь добр объясни, как полагается.
  Нормальным, человеческим языком.
Мальков, вздохнув, скрывая раздражение:
- Хорошо.
  Тогда опустим мелкие частности.
  Разберем основные проблемы.
  Первая.
  По техническим характеристикам этот заряд будет иметь вес порядка сорока тонн.
  В настоящее время у нас нет носителя для его доставки.
  До цели.
  И вряд ли в ближайшем будущем появиться.
  Я имею в виду, надежный, мобильный носитель.
  Вторая.
  Как мы, так и наш вероятный противник не планируем уничтожение городов.
  А для других целей этот заряд практически непригоден.
  К тому же опыт бомбардировок Дрездена и Нагасаки показывают.
  Такие акции абсолютно не эффективны.
  И кроме бессмысленного уничтожения мирного населения ничего не дают.
  А это сами понимаете для нас вообще не приемлемо.
  Мы ориентируемся на точечные удары по военным объектам.
  Штабам, базам, пусковым установкам и так далее.
  В этом случае территория поражения будет небольшой.
  Примерно в радиусе нескольких километров.
  И потери среди мирного населения будут относительно незначительны.
  Именно на такое ведение боевых действий мы ориентированы.
  Таким образом, создание этого заряда бессмысленно.
  Если не сказать, аморально.
  Третья проблема.
  Никто не знает реальных последствий взрыва такого заряда.
  Я имею в виду его воздействие на окружающую среду.
  Например.
  Есть предварительные прогнозы.
  В результате взрыва возможно возгорание атмосферы земли.
  То есть последствия, возможно, окажутся катастрофическими.
  Для всех.
  И для них, и для нас.
  Победителей в этом случае не будет.
  Есть еще мнение о резком усилении активности вулканов.
  В том числе появление вулканов там, где их никогда не было.
  То же очень неприятная ситуация.
  Вот такие основные моменты.
Сомов, повернувшись к Шаталову:
- А ты Олег Николаевич?
  Твоя точка зрения такая же, как у Малькова?
Шаталов:
- Абсолютно.
  Могу еще добавить для ясности.
  Вероятность донести этот заряд до противника равна нулю.
  В случае с авиацией все и так понятно.
  Собьют, и не поморщатся.
  Как только самолет-носитель взлетит с аэродрома.
  В случае с ракетой.
  Необходима большая ракета и большой пусковой комплекс.
  Стационарный.
  Со всей своей наземной периферией.
  Как-никак, это сорок тонн.
  Подготовка к запуску займет минимально около суток.
  За это время, от пускового комплекса и самой ракеты, останется один пшик.
  Это с военной точки зрения.
  С политической точки зрения.
  То же не вижу никакого резона.
  Кроме обострения отношений с западом, ничего не даст.
  В конце концов, они быстренько сделают такую же штуку.
  Если захотят.
  В чем я сильно сомневаюсь.
  Потенциала у них для этого достаточно.
  Да еще и обольют нас помоями, с головы до ног.
  Так что мое мнение, и не только мое, - он выдержал многозначительную паузу.
  Эта штука не только бесполезна, но и вредна.
Сомов, удовлетворенно:
- Все понятно.
  Тогда вот что.
  К завтрашнему дню, составите подробную докладную.
  Включите туда все, о чем мы говорили.
  Мнение экспертов, ваши доводы, ну и так далее.
  А я, доведу это до высшего руководства.
  Договорились? 
  Ты со мной? - встав со стула, он обращается к Шаталову.
  Могу подвезти.
Мальков и Шаталов, то же встают. Шаталов пожимая ему руку:
- Спасибо.
  У меня здесь есть еще кое-какие вопросы.
Сомов:
- Ну как знаешь.
  До свидания товарищи.
  Жду вас завтра, скажем в одиннадцать, у себя.
  Со всеми материалами.
Проводив Сомова, Шаталов и Мальков, садятся за стол друг против друга.
Шаталов берет бумаги оставленные Сомовым. Мрачно, скользит по ним взглядом:
- Ты резолюцию первого прочитал? – Мальков кивает головой.
  Немедленно приступить к работе над проектом, - читает медленно Шаталов.
  Значит так.
  Сегодня ты займешься докладной.
  А завтра…
  Нет, послезавтра, завтра нам к Сомову.
  Встречаешься с Малиновым.
  Прорабатываете план работ, материалы, оборудование.
  Ну, сам знаешь, что и как.
Мальков, возмущенно:
- Олег Николаевич!
  Вы же сам только что говорили…
Шаталов резко прерывает его:
- Говорил.
  И перед кем угодно могу повторить.
  От своих слов отказываться не приучен.
  Но не я принимаю решение.
  А оно уже принято.
  Вот оно, - указывает он пальцем в резолюцию на докладной.
  И мы обязаны его выполнять.
  Возможно, Сомову удастся переубедить первого.
  Возможно?
  Только вряд ли первый откажется от своего же решения.
  Характер не тот.
  В нем упрямства на десятерых хватит, да еще останется.
  Раньше нужно было соображать, с кем дело имеешь.
  Знаешь ведь, Малинов в любимчиках у него ходит.
  Он ему и героя труда дал, и академика.
  В главного ядерщика страны произвел.
  Обласкал со всех сторон.
  К его мнению прислушивается.
  Тут бы тебе на опережение сыграть.
  Бумажку наверх подкинуть.
  Так, мол, и так.
  Есть такое предложение, но оно неприемлемо.
  Потому-то и посему-то.
  Дополнить мнением экспертов, с комментариями.
  В этом случае начались бы обсуждения по кабинетам.
  Как положено.
  Согласования всякие.
  И тогда первый был бы вынужден считаться с общим мнением.
  Против всех ведь не попрешь.
  А сейчас…
  В общем и целом прошляпил ты это дело.
  Генерал-майор.
  Как товарищ Сомов  выразился только что - пока.
  Надеюсь, намек понятен?
  К тому же твоя фамилия упомянута здесь,  в докладной.
  И подчеркнута.
  Имей в виду.
  Так что дискуссия окончена.
  Засучивай рукава и за дело.
  А там поживем, увидим.

2. Сцена вторая.

За месяц до докладной. Просторная кухня, в большой квартире, в каких
обычно проживала научная элита. За столом сидит, пожилой мужчина, в очках, пьет
маленькими глотками кофе и читает свежую газету. Это Малинов Дмитрий
Андреевич. У рабочего стола кухни возиться его супруга. Фаина. Женщина,
примерно тех же лет. У нее умное, волевое лицо, с явным оттенком высокомерия.
Завтрак готов. Фаина ставит тарелку возле Малинова, а сама садиться напротив и
смотрит, как он ест завтрак, продолжая читать газету, лежащую на столе.
Помолчав некоторое время, Фаина мягко произносит:
- Знаешь Дима.
  Меня  очень беспокоит твое нынешнее положение.
  Последнее время я все время думаю об этом.
  Пытаюсь понять, разобраться.
  Почему все стало как-то шатко?
  Неопределенно.
  Нет ясности, перспективы.
Малинов, не отрываясь от газеты:
- Дорогая, ты имеешь в виду мою работу?
Фаина, раздраженно:
- Разумеется.
  Да оторвись ты, наконец, от этой газеты.
  Все равно кроме лозунгов и доярок, там ничего нет.
  Неужели тебе это так интересно?
Малинов, сложив газету, откладывает ее на крайний конец стола:
- Надо же знать, что делается в мире.
  Хотя бы из лозунгов.
  Но если ты хочешь поговорить…
Фаина:
- Хочу.
  Этот твой последний разговор с Мальковым…
  Скажи, они действительно решили закрыть твою тематику?
Малинов,  сразу помрачнев:
- Ну не то чтобы совсем закрыть.
  Кое-что остается.
  Но это в основном мелкие работы по усовершенствованию зарядов.
Фаина:
- И чем это вызвано?
  Он объяснил тебе?
Малинов:
- Да, конечно.
  В целом это выглядит так.
  Военные пришли к выводу, что паритет достигнут.
  По зарядам и суммарной мощности.
  То есть их достаточно, чтобы был адекватный ответ.
  Больше им не нужна разработка новых видов.
  Их сейчас больше интересуют носители.
  Такие носители, которые смогли бы пробиваться через любой заслон.
  Поэтому почти все наше финансирование перенаправляется ракетчикам.
Фаина встает и нервной походкой подходит к окну. Помолчав немного глядя в
окно, она оборачивается:
- И ты ему поверил?
Малинов, обиженно:
- Дорогая.
  Я бы не стал тебе это сообщать, если бы не знал точно.
  Разумеется, я переговорил кое с кем из центрального комитета.
  Все подтвердилось.
  Наверху уже приняли решение.
  Узнавал в параллельных лабораториях.
  У них та же катавасия.
  Срочно готовятся к перепрофилированию.
  Только ты не волнуйся.
  Все образуется.
Фаина, чуть повысив голос и перейдя на резкую тональность:
- Как это не волнуйся?
  Тебя оттесняют в дальний уголок, а я не волнуйся.
  Кто же еще будет волноваться за тебя?
  Пользуются тем, что ты не можешь стукнуть кулаком по столу.
  Не можешь поругаться.
  Тем, что у тебя мягкий, податливый характер.
  Вот и делают, что хотят.
Малинов, ласково:
- Фаиночка.
  Ты слишком близко все принимаешь к сердцу.
  Тебе, с твоим давлением, это вредно.
Фаина:
- Дима.
  Я не хочу, чтобы тебя держали за простофилю.
  Добренького дурачка.
  На котором можно поездить, а потом выбросить.
  Ты все эти годы работал на них день и ночь.
  Чтобы догнать американцев.
  Делал все возможное и невозможное.
  И ведь догнали.
  Благодаря тебе.
  Твоему таланту, твоей голове.
  Пока ты был нужен, деньги, естественно, находились.
  А теперь, что?
  Подачки от Малькова.
  Из жалости.
  Как какому-нибудь…
  Тебе.
  Создателю ядерного щита страны.
Малинов, укоризненно качнув головой:
- Ну, не я же один.
  Нас ведь было много
  Это ты уж совсем.
Фаина:
- Конечно много.
  Вас.
  А идеи-то были твои.
  Из твоей золотой головы.
  К тебе же чуть что прибегали.
  Ах, Дмитрий Андреевич, ах Дмитрий Андреевич.
  Вот тебе и Дмитрий Андреевич.
  Это все зависть.
  Твои, так называемые, друзья и коллеги, всегда завидовали тебе.
  Тому, что первый к тебе очень хорошо относиться.
  Прислушивается.
  Считает тебя ведущим ученым.
  Что он дал тебе академика
  В обход правилам.
  Не посчитавшись с их мнением.
  Они проглотили это, но не забыли.
  Да.
  У тебя нет опубликованных трудов.
  Нет школы, нет направления.
  Как у них…
Малинов, с удивлением:
- Ты что, какие научные труды?
  Совершенно секретная тематика.
Фаина:
- Правильно дорогой.
  Поэтому и дали академика.
  Без всякой бумажной волокиты.
  А теперь настало самое удачное время подставить тебе ножку.
  Снобы.
  Думаешь, сейчас они позволят тебе создать свою школу?
  Свое направление.
  Да, никогда.
  А уж про свой исследовательский институт и мечтать не приходиться.
  Вот увидишь.
  Скоро тебя начнут потихоньку забывать.
  Пройдет пару лет и о тебе вообще никто не вспомнит.
  У нас всегда так.
  Выжмут, вытянут все.
  А потом становишься фигурой де-факто.
  Прожитым днем.
 Малинов, задумчиво:
- Знаешь.
  Я и сам обо всем этом размышлял не раз.
  Думаю, что ты по большей части права.
  И если честно, то от этого всего мне становиться тоскливо. 
  На душе.
  Даже не знаю.
  Чувствую, есть силы, есть мысли, идеи.
  Все есть.
  Кроме одного.
  Времени.
Фаина:
- Правильно, времени.
  У тебя его нет.
  Потому что, пока ты работал на страну, они работали на себя.
  Писали научные труды, выпускали статьи.
  Создавали лаборатории.
  Ездили по конференциям и симпозиумам.
  Делали себе имя.
  А ты делал бомбы.
  Для них, за них.
  Чтобы они спокойно могли заниматься своей наукой.
  Хотя половина из них бездарности.
Малинов, укоризненно:
- Фая.
  Ну, нельзя так говорить.
  Обо всех.
  Мне кажется, ты сильно преувеличиваешь.
  Тем более что многих я знаю лично.
Фаина:
- Хорошо.
  Согласна, преувеличиваю.
  Мне просто очень обидно за тебя.
  С твоей-то головой.
  Ты мог бы стать одним из первых авторитетов в мире.
  Если бы не взялся за эти проклятые бомбы.
Малинов, резко прерывая Фаину:
- Мне кажется, будет лучше, если мы прекратим этот разговор.
  Все равно ничего уже не поделаешь.
  Только растравляем себе нервы.
Фаина, твердо:
- Почему ничего не поделаешь?
  Нельзя так просто сдаваться.
  Надо что-то делать.
Малинов, саркастически:
- Что конкретно?
Фаина:
- Иди сам к первому.
  Поговори, объясни ситуацию.
  Попроси поддержки.
Малинов, покачав головой:
- Бесполезно.
  Дорогая, это сложная бюрократическая процедура.
  Чтобы поменять решение необходимо хорошее обоснование.
  А еще надо убедить в этом других, в том числе и военных.
  Собрать подписи.
  И только после этого возможна какая-то корректировка.
  Внесение изменений в планы финансирования.
  Он не будет этим заниматься.
  Я его знаю.
  И никто не будет.
Фаина:
- А ты иди не с голыми руками, а с предложением.
  Которое его должно заинтересовать.
  Он же любит все этакое грандиозное.
  Чего ни у кого нет.
  Чем можно помахать перед носом запада.
  А еще лучше, топнуть ножкой.
  Вот скажем твоя последняя идея по сверхбомбе.
  Ну и что, что Мальков ее отверг.
  В конце, концов, он не последняя инстанция.
  Я уверена.
  Первому, про эту идею ничего не известно.
  Она просто не вышла за пределы, таких как Мальков.
  И это хорошо.
  Это его разозлит.
  Ведь его не поставили в известность, по такому важному предложению.
  Да еще от тебя.
  И он заставит всех пересмотреть решение.
Малинов, немного подумав:
- Хм, знаешь, в этом есть резон.
  Только мне кажется, будет лучше, если я напишу ему лично.
  Скажем докладную.
  Чтобы не ждать когда он меня примет.
  Это может продлиться довольно долго.
  Да и потом.
  Можно ведь нарваться на плохое настроение.
  А докладная...
  Если она его  заинтересует, то он сам найдет время и вызовет меня.
  Так будет гораздо быстрее.
Фаина, кивнув головой:
- Согласна.
  Это разумно.
  Давай не будем тянуть.
  Сегодня же сядем и вместе напишем.

2. Сцена третья.

Прошло два года. Началась подготовка к испытанию сверхбомбы. Комната
для совещаний и переговоров. В углу, рядом с большим окном, расположен
небольшой столик с телефонами. Посреди комнаты просторный стол эллипсоидной
формы, окруженный добротными, мягкими стульями с высокой спинкой. Посреди
стола набор с ручками, карандашами и листками чистой бумаги, для записок. За
столом, по центру, сидит Шаталов. Справа и слева от него, на столе лежат листы
бумаги. Он, держа в руках карандаш, читает сцепленные скрепкой листы, иногда
поправляя очки.
Дверь в комнату приоткрывается. Входит Мальков:
- Разрешите? – Шаталов не глядя, машет ему рукой разрешая войти.
  Товарищ генерал-полковник.
  Генерал-майор Мальков по вашему приказанию…
Шаталов прерывает его, указывая на место, напротив, через стол:
- Садись.
   Так, так, - перебирает он листы глазами.
   Где же он?
   Ага.
   Это твой рапорт? – пододвигает он Малькову листок, лежащий справа от него.
Мальков, мельком взглянув на лист:
- Так точно.
- Что за каприз, Семен Гаврилович?
  По состоянию здоровья, - с иронией читает Шаталов из рапорта.
  В связи с семейным положением.
  Прошу вывести меня из состава комиссии.
  Как это понимать?
Мальков, замявшись:
- Ну…
- А если без ну, - прерывает его Шаталов.
  Знаешь что дорогой?
  Давай-ка на чистоту.
  Мы здесь одни, как видишь, - он обводит рукой вокруг себя.
  А я, знаешь ли, честью офицера дорожу.
  Так вот.
  По-моему тут дело совсем в другом.
  Не хочешь участвовать в испытаниях?
  Верно?
Мальков помолчав немного, решаясь на откровенность, твердо:
- Так точно.
  Не хочу.
  Вы, товарищ генерал-полковник, знаете мою позицию.
  Я участвовал во многих испытаниях.
  И в Казахстане и в Сибири.
  Видел последствия.
  Проводил оценки эффективности.
  Могу совершенно, ответственно сказать.
  Даже при тех небольших мощностях зарядов впечатление вовсе не из лучших.
  Последствия ужасные.
  На многие годы территория становиться не пригодной.
  Опасной.
  Не только для проживания, но и нахождения рядом с ней.
  Дикие животные и те сторонятся.
  Птицы, стороной облетают.
  Посмотришь на эту выжженную, мертвую зону, страшно становиться.
  Жуть берет.
  А здесь мощность?
  Даже сравнить не с чем.
  Что может произойти?
  Как эта штука повлияет на нас?
  Какие изменения надо ожидать?
  К чему готовиться?
  Я не знаю.
  Никто не знает.
  А ведь изменения затронут всех.
  Считаю, что на такие эксперименты мы не имеем право.
  Нельзя этого делать.
  Ни по совести, ни по-человечески.
Шаталов, задумчиво поглядев в окно:
- Это ты хорошо сказал.
  Я ведь то же так подумал, когда меня назначали председателем комиссии.
  То же решил послать их куда подальше.
  Не брать грех на душу.
  И так хватает.
  А потом задумался.
  Ну, хорошо, откажусь.
  Что дальше?
  Назначат на это дело кого-нибудь …
  Из молодых да ранних.
  С волосатой лапой.
  Готовые дерьмо руками грести, чтобы выслужиться.
  А такие, среди нашего брата, офицеров, найдутся.
  Не сомневаюсь.
  Да и среди гражданских, тех, что возле первого оттираются, хватает.
  Амбиций, хоть отбавляй, а знаний и опыта ноль.
  Вот и наворотят, мало не покажется.
  Нагадят и разбегутся по норкам.
  А расхлебывать кому?
  Кому жизни свои надо будет класть?
  Тем, кто имеет совесть.
  Тем, кто знает, кто болеет за дело.
  За родину, наконец.
  И тем, которые вообще тут не причем.
  Знаем уже.
  Ученые.
  Проходили в сорок первом.
  Тогда тоже, те, кто имел совесть, дрались.
  Как могли, и чем могли.
  А те, кто ее не имел, чемоданы в руки и айда до Урала.
  Россия, мол, велика, на всех хватит.
  Я скажу тебе прямо Мальков.
  Мне нужны знающие, честные, толковые офицеры.
  Сегодня, сейчас, в этой комиссии.
  Которые могут отстаивать свою точку зрения.
  Несмотря на должности и звания.
  Этот хомут как раз по тебе.
  Ты, с твоим опытом, сможешь максимально снизить риск.
  Вот, скажем, выбрать место проведения испытания.
  Оценить там все факторы.
  Определить условия.
  Кто же лучше тебя это сделает?
  А там еще куча всяких проблем.
  Которые надо решать профессионально, с запасом прочности.
  Кроме того.
  Когда все пройдет, я заберу тебя к себе.
  Из этой богадельни.
  Даю слово
- Даже не знаю, - задумчиво тянет Мальков.
- Да что тут знать Семен Гаврилович? – дожимает убедительно Шаталов.
  У тебя есть семья, дети?
  Есть.
  И у меня есть семья, дети и даже внуки.
  О них надо думать.
  Если что не так, всю оставшуюся жизнь будешь каяться.
  Был бы я там, такого бы не случились.
  Такой глупости не допустил бы.
  Только будет уже поздно.
  Кайся, не кайся.
  Дело сделано.
  Обратно дороги нет.
  И совесть свою ничем не заглушишь.
  Не заткнешь.
  От себя не спрячешься.
  Так что забирай свой рапорт, - Шаталов подталкивает листок Малькову.
  Я его не видел, ты его не писал.
  Все!
Мальков, посидев немного, молча глядя на рапорт, берет его и встает:
- Разрешите идти, товарищ генерал-полковник?
- Завтра в десять ко мне, - кивает головой Шаталов, поглядев на часы.
- Есть, - Мальков поворачивается и выходит из комнаты.
Раздается звонок телефона. Шаталов устало встает и подходит к столику.
Поднимает трубку внутренней связи:
- Слушаю.
  Кто, Малинов?
  Да назначал, приглашай.
  И еще, лейтенант, завари-ка чаю покрепче, с лимоном.
  Что-то голова побаливает.
  К дождю что ли?
Проходит обратно. Садиться в свое кресло. Входит Малинов:
- Здравствуйте.
Шаталов, встав с места:
- День добрый.
- Проходите, проходите Дмитрий Андреевич.
  Устраивайтесь, - указывает рукой на место, которое занимал Мальков.
  Чаю будете?
- Спасибо, нет, - Малинов садится и придвигает стул поближе к столу.
Шаталов:
- Ну, тогда сразу к делу.
  Дмитрий Андреевич.
  Мне передали вашу последнюю докладную.
  По поводу испытаний.
  Вашего же, так сказать, нового детища.
  Руководство страны ознакомилось с этим материалом и пришло в недоумение.
  Мягко говоря, - многозначительно добавляет Шаталов.
  В связи с этим, мне поручили разобраться в этом деле.
  С этой вашей докладной.
  Насколько я понял вы категорически против проведения испытания?
  Так?
 Малинов, чуть замявшись:
- В целом, да.
- Вы можете пояснить причины? - мягко произносит Шаталов.
- В докладной все изложено.
  Добавить мне нечего
Шаталов:
- Да, да.
  Я все внимательно прочитал.
  Но может быть есть другие.
  Скажем так, не технического порядка?
  Личные, например?
Малинов, пожав плечами:
- Личные?
  Нет, личных нет.
Шаталов:
- Хорошо, что других причин нет.
  Уже легче.
  Итак.
  Не буду перечислять все, что вы там приводите.
  Это и так было всем известно.
  Еще до начала работ.
  Из заключений экспертов.
  И вам, в том числе.
  В своей докладной вы их только повторяете.
  Ничего нового.
  Спрашивается.
  Зачем было тратить столько денег и средств.
  Если эту штуку нельзя испытывать.
  И как нам узнать, что она в рабочем состоянии?
Малинов:
- Я и так уверен, что заряд сработает.
  В принципе этот образец не имеет особых отличий от предыдущих.
  Все расчеты проверены и перепроверены.
  Проводить испытания совсем не обязательно.
Шаталов:
- Да?
  А я лично не уверен, и остальные, кстати, то же.
  Иначе этот вопрос не решался бы на государственном уровне.
  Вот вы мне скажите.
  Как я могу поставить этот заряд на боевое дежурство?
  Не проверив его.
  А если он в самый ответственный момент возьмет, да и откажет.
  Что тогда?
  Кому отвечать?
  Вам или мне?
  Если вообще кому будет тогда отвечать, - добавляет он тихо.
Малинов, раздраженно:
- Вы меня простите.
  Но изначально это разрабатывалось как средство сдерживания.
  И совсем не подразумевалось, что будут проводиться испытания.
Шаталов:
- Кем подразумевалось?
  Когда?
  Я этого не встретил ни в одном документе по проекту.
  Получается, что только вами лично.
  Вы что-то там подразумевали.
  И наперекор большинству мнений, сделали эту чудовищную вещь.
  Я пытаюсь понять и не могу.
  Для чего же вы ее делали?
Малинов, продолжая раздражаться:
- Я же говорю вам.
  Для сдерживания.
  При запуске проекта, ни о каком испытании и речи не было.
  Это же было и так очевидно.
  Испытывать этот заряд глупо и опасно.
  Единственной целью был сам факт его наличия.
  Политический, так сказать.
Шаталов, с едва уловимым сарказмом:
- Забавно.
  Можно подумать, что вы впервые разрабатываете ядерные заряды.
  И не знаете, что они все обязательно должны пройти испытания.
  Вот вы говорите политический.
  Я так понимаю, это значит дубинка, которой надо кого-то напугать.
  Сдержать, как вы изволили выразиться.
  Кого?
  Американцев? – вопросительно пожимает плечами Шаталов.
  Так при их потенциале, они, недолго думая, могут изготовить такую же бомбу.
  В самые короткие сроки.
  Китайцев? – опять пожимает плечами.
  Но, судя по заявлениям их руководства, им не очень-то и страшно.
  Сто, двести миллионов человек, для них пустяк.
  И кого же мы тогда пугаем?
  Берег слоновой кости?
Малинов, резко:
- Я не знаю, кого вы хотите пугать.
  Это не моя прерогатива.
  Я не политик, я ученый.
  Решение о создании этого заряда принималось руководством страны.
  Не мной, как вы знаете.
Шаталов, спокойно:
- С вашей подачи, однако.
  Забыли, товарищ ученый?
  Ну да бог с ним.
  Сейчас важно другое.
  Вы пишите, что отказываетесь принимать участие в испытании.
  Так?
Малинов, задиристо:
- Совершенно правильно
  Я уже сказал, что это глупо и опасно.
  И остаюсь при своем мнении.
Шаталов, тем же спокойным, ровным голосом:
- Понятно.
  А знаете, я с вами спорить не буду.
  Хотя это нонсенс.
  Проводить испытания без главного конструктора и идеолога.
  Убеждать вас, я тоже не намерен.
  Но участвовать вы будете.
  Обязательно.
Малинов, с сарказмом:
- Закуете меня в кандалы.
   Повезете в клетке.
Шаталов, чеканя по-военному слова:
- Почти угадали.
  С сегодняшнего дня я приставлю к вам круглосуточную охрану.
  Для вашей же, так сказать, безопасности.
  Ребята крепкие, свое дело знают.
  И если возникнет необходимость, - выдержал паузу Шаталов.
  Они убедят вас не делать глупостей.
Малинов, слегка побледнев:
- Вы мне угрожаете?
  Это произвол.
Шаталов, опять прейдя на спокойный тон:
- Согласен.
  Произвол.
  Опровергать не буду.
  Значит, на этом и закончим.
  Жду вас завтра в десять, на совещание.
Шаталов встает, давая понять, что разговор окончен. Малинов, хмуро поглядев на
него, молча, встает и выходит из комнаты.

3. Сцена третья.

День первый, после проведения испытательного взрыва. Поздний вечер. Та
же комната для проведения совещаний. Шаталов сидит на том же месте, только
теперь все стулья вокруг стола заняты. Справа от Шаталова, сидит Мальков,
положив руки на стол. Кроме них за столом находятся ведущие ученые и инженера
принимающие участие в испытании, в том числе и Малинов. У большинства, под
рукой, машинописные документы, графики, таблицы.
Шаталов, оглядев сидящих за столом:
- Все собрались?
  Все.
  Хорошо тогда начнем.
  Семен Гаврилович, - обращается он к Малькову.
  Доложите обстановку.
  Только кратко, пожалуйста.
  Основные моменты.
Мальков, привстает, но Шаталов удерживает его за плечо:
- Давайте сидя товарищи.
  Не на юбилейном собрании.
Мальков, садиться:
- Вкратце обстановка такова
  Сразу после взрыва заряда возникли сильнейшие воздушные потоки.
  Пилоты самолета, с которого был сброшен заряд, докладывают.
  Что в течение более получаса самолет не поддавался управлению.
  Несмотря на то, что они выполнили маневр ухода из зоны взрыва.
  Его резко понесло вверх, до отметки примерно восьми километров.
  Летчикам только чудом удалось выскочить из потока.
  Тем самым избежав разрушения самолета.
  Настолько поток оказался мощным.
  Этот же поток вынес в верхние слои атмосферы продукты взрыва.
  После чего, на высоте от пяти километров и выше возникло свечение.
  При предыдущих испытаниях мы таких эффектов не наблюдали.
  На данный момент мы видим, что область свечения разрастается.
  А интенсивность растет.
  И пока что, причины этого свечения и его свойства не установлены.
  У меня все.
Шаталов:
- Ефим Карлович.
  Вы у нас главный метеоролог, можете что-нибудь сказать.
Ефим Карлович, мужчина преклонных лет, с умным, несколько насмешливым 
лицом:
- Ничего путного.
  По крайней мере, на северное сияние это совсем не похоже.
Шаталов, оглядывая присутствующих:
- Товарищи.
  У кого-нибудь есть предположения?
  Прошу высказываться.
  Любые.
  Для этого мы здесь и собрались.
  Дмитрий Андреевич, - обращается он к Малинову.
Малинов, отрицательно качая головой:
- Мне трудно что-либо сказать.
  Я не специалист по атмосферным явлениям.
Шаталов:
- Понятно.
  Смелее товарищи.
С дальнего края стола встает долговязый, в больших непропорциональных очках,
мужчина:
- Можно?
Шаталов:
- Разумеется.
  Простите, я не всех знаю в лицо.
  Представьтесь, пожалуйста.
- Штерн, Александр Давыдович, - с достоинством произносит мужчина.
  Заведующий лабораторией…
- Достаточно Александр Давыдович, - прерывает его Шаталов.
  Ваше мнение.
Штерн:
- В свое время мы делали прогноз о возможности возгорания атмосферы…
Шаталов:
- Александр Давыдович.
  Я помню, читал.
  Но сейчас не время, для этих споров.
  Поймите.
Штерн, немного замявшись, обиженно:
- Хорошо.
  Все говорит о том, что возгорание произошло.
  Причина, примерно такова.
  Взрывом в верхние слои атмосферы подняты раскаленные частицы.
  Причем радиоактивные, в которых продолжается распад.
  Соответственно выделяется тепло.
  А оно, в свою очередь, сжигает кислород.
  Отсюда и свечение.
Штерн замолчал, ожидая реакции Шаталова. Шаталов, поглядев вокруг:
- Есть другие мнения?
  Нет, - констатирует, выждав около минуты в полном молчании.
  Ладно, тогда остановимся на этой версии.
  Александр Давыдович.
  Можете дать прогноз, дельнейшего развития этого процесса.
Штерн:
- Трудно сказать.
  По моему мнению, возможны следующие варианты.
  Благоприятный.
  Возгорание прекратиться само собой.
  Когда частицы начнут остывать.
  Неблагоприятный.
  Возгорание превратиться в саморазвивающийся процесс.
  То есть.
  В него будет втягиваться все больше и больше кислорода.
  Соответственно будет расти температура внутри области свечения.
  Сама область будет разрастаться.
  Причем с ускорением.
  Пока весь кислород в атмосфере не выгорит.
  Есть еще нюансы.
  Но они могут только усилить процесс горения.
Шаталов, угрюмо:
- Мрачная картинка.
  Александр Давыдович.
  Можно ли как-то искусственно воздействовать на свечение.
  Ну, скажем, запустить ракеты, или чем-то с самолетов?
Штерн, пожав худыми плечами:
- Не думаю.
  Любое вмешательство может привести, не только к замедлению.
  Но и наоборот, ускорить процесс.
  Это можно попробовать, в крайнем случае.
  Единственно, что реально может затормозить горение.
  Мощные атмосферные потоки холодного воздуха.
  Ну, примерно так же, как если сильно подуть на горящую спичку.
  А все остальное, может оказаться дровами для печки.
Шаталов, еще больше мрачнея:
- Понятно.
  Ефим Карлович.
  Можете дать прогноз по потокам?
Ефим Карлович, огорченно помотав головой:
- Мы еще не умеем прогнозировать погоду в верхних слоях.
  И вряд ли в ближайшее десятилетие сможем.
  Это задача будущего.
Шаталов, помолчав немного, глядя на свои руки, на столе:
- Ясно.
  Тогда так.
  Александр Давыдович.
  Пожалуйста.
  Организуйте самое пристально наблюдение и изучение свечения.
  Каждый час, отчет мне, лично, по состоянию.
  Все что вам нужно, будет представлено в самые короткие сроки.
  Вот, генерал-майор Мальков, - кивает он на Малькова.
  Он лично, будет решать все ваши вопросы.
  Если возникнут какие-либо затруднения, задержки.
  Напрямую ко мне.
  Договорились?
  Да, и подумайте все-таки, о возможных способах воздействия на свечение.
  Если ко мне нет вопросов, все свободны.
  Спасибо товарищи.
  Семен Гаврилович, задержись на минутку, - останавливает он Малькова.
Все выходят из комнаты кроме Малькова. Шаталов:
- Семен Гаврилович.
  Значит так.
  Штерну, все что захочет.
  Нужна авиация, дай.
  Нужны ракеты, дай ракеты.
  Любое оборудование, найди, достань, хоть из-под земли.
  И не жди пока он к тебе придет.
  Сам все время спрашивай, что надо.
  Как дела, все ли есть.
  Понятно.
- Так точно, - кивает Мальков.
- И дай бог, чтобы он ошибся, - вполголоса произносит Шаталов.
  Лично пожму ему руку.
  Все.
  Иди.
Мальков, поворачивается и выходит из комнаты. Раздается звонок телефона.
Шаталов подходит, снимает трубку:
- Шаталов слушает.
  Здравствуйте товарищ маршал.
  Да.
  Разбираемся.
  Да.
  Основная версия, возгорание атмосферы.
  Вкратце?
  Подожгли мы нашу планету, Константин Иванович, - зло произносит он.
  По дурости, от слишком большого ума.
  Атмосфера горит.
  Вот вам вкратце.
  Что дальше?
  Трудно сказать.
  Будем, надеяться на лучшее.
  Сам знаешь, дуракам иногда везет.
  Да понял.
  Ну, так нужны полномочия.
  Хорошо.
  Кто?
  Сомов.
  Андрей Федорович?
  Прекрасно знаю.
  Мужик толковый, головастый.
  В самый раз.
  Да, жду.
  Конечно.
  Насчет паники согласен.
  Необходим режим полной изоляции.
  Есть, товарищ маршал.
Шаталов кладет трубку. Поднимает другую трубку:
- Лейтенант, срочно ко мне начальника безопасности и связи.
  Срочно.
Через минуту в комнату входят полковник и майор. Полковник, как старший по
званию:
- Разрешите, товарищ генерал-лейтенант?
Шаталов:
- Входите.
  Значит так майор, - обращается он к начальнику связи.
  Блокируете всю внешнюю связь.
  Только с моего разрешения, или Малькова.
  Приказ понятен?
  Вы полковник.
  Внешнюю зону охраны передаете моей роте разведки.
  В остальном ваша задача.
  На время никого не выпускать.
  Впускать на объект, опять-таки, только с моего разрешения или Малькова.
  За пределы объекта, не должно просочиться ни одного слова, ни буквы.
  В том числе и по линии вашего ведомства.
  Вы лично будете отвечать.
  Все ясно.
Полковник:
- Извините, товарищ генерал-полковник.
  Но у меня есть собственное руководство…
Шаталов, резко прерывает полковника:
- Со своим кгбешным руководством будете согласовать сами, полковник.
  А сейчас вы будете выполнять мои приказы.
  Хотите вы этого или нет.
  В противном случае, существует закон военного времени…
  Надеюсь, вы знаете, что это такое.
  У меня все.
  Выполнять, - с угрозой в голосе командует Шаталов.
Полковник:
- Есть.
Шаталов, строго:
- Свободны, оба.
  Идите.

4. Сцена четвертая.

      День второй, после проведения испытательного взрыва. Вечер. Та же комната
для проведения совещаний. В комнату входят Шаталов и Сомов. Сомов только, что
приехал на объект.
Шаталов:
- Ну как добрался Андрей Федорович?
  Извини, пришлось тебе посидеть на КПП.
  Ничего не поделаешь.
  Режим, для всех обязателен.
  Может, перекусишь с дороги?
Сомов, проходя и усаживаясь вместе с Шаталовым у окна:
- Попозже.
  Как там дела-то?
  Все горит?
Шаталов:
- Горит, сволочь.
  И продолжает расти.
  Как язва.
  Вот пойдем к Штерну, сам все увидишь.
Сомов:
- С семьей что?
  Звонил?
Шаталов:
- Звонил.
  Поехали с внуком отдыхать в Крым.
Сомов:
- А ты что?
  Не остановил?
Шаталов, тяжело вздохнув:
- Пусть уж лучше ничего не знают.
  Всем, так всем.
  Чем мои лучше других?
  У них же тоже семьи, родные, близкие.
  А мне с ними жить.
  В глаза смотреть.
Сомов:
- Да, понимаю.
  Я ведь специально приехал.
  Лично передать.
  Тебе даны чрезвычайные полномочия.
  Все предупреждены.
  Так что командуй без оглядки.
Шаталов, хитро  усмехнувшись
- Значит ты ко мне политруком?
Сомов:
- Ну, вроде того.
  Так вот.
  Твоя главная задача, не допустить утечки.
  По крайней мере, в ближайшие несколько дней.
  Понятно, что долго мы не сможем закрывать информацию.
  Нам необходимо время, для подготовки.
  Если, конечно, ситуация не улучшиться.
  Сейчас разрабатываются  планы по вводу военного положения.
  По всей стране.
  Чтобы не допустить всеобщей паники.
  Хаоса.
  Мобилизация, зоны ответственности военных частей…
  Ну, ты сам лучше меня знаешь.
  Готовиться текст сообщения, для населения.
  И по дипломатическим каналам.
  Кстати детали надо будет согласовать с учеными.
  Тебе перешлют черновик.
Шаталов, язвительно:
- А что первый-то?
  Угрызения совести не мучают?
Сомов, осторожно:
- Скажу так.
  Судя по всему, он в растерянности.
  Не ожидал такого.
  Никак.
  Приказал срочно проверить все бомбоубежища.
  Интересовался системами регенерации воздуха.
  Схемами эвакуации правительства.
Шаталов:
- Хотел бы я знать, кем он собирается руководить.
  Если…
  Ладно, а по поводу Малинова, что?
Сомов:
- Ничего.
Шаталов, сердито:
- Учти.
  Если все пойдет прахом, я ему не дам спрятаться.
  Ни в какое бомбоубежище, или еще куда-нибудь.
  Привяжу к столбу, здесь на плацу.
  На виду у всех.
  И он будет первой жертвой, конца света.
Сомов, улыбнувшись:
- Ладно, там видно будет.
Шаталов, покачав головой:
- Мне бы хоть немного твоего оптимизма.
  Андрей Федорович.
  Вы, по-моему, там наверху, так и не поняли.
  До конца не поверили.
  Дело, полная дрянь.
  Вопрос стоит либо, либо.
  Либо есть человек на земле, либо его нет.
  Русские, американцы, немцы, якуты…
  Не важно.
  Нет никого.
  Все.
  Приехали.
  И никому не спастись, не выплыть.
  Чтобы вы не делали, куда бы, не прятались.
  Кем бы, не были.
  Такого поганого чувства бессилия у меня никогда не было.
  Даже в том, самом страшном, сорок втором.
  Летом.
  Самом кровавом.
  Когда злость у всех переливала через край.
  Немцы злые, от того что давят они нас давят, а мы продолжаем драться.
  Все злее и злее.
  Все упорнее и упорнее.
  Наши злые.
  Оттого что, не можем зацепится, устоять, удержаться.
  Казалось бы все.
  Вот он рубеж.
  Что надо, лучшего и быть не может.
  Ан, нет.
  Час боя.
  И в живых только двое из десяти.
  А фланги уже прогибаются под их танками.
  Отходим, почти из окружения.
  Оставляем рубеж.
  Новое пополнение, новый рубеж.
  Всего-то километра три, четыре.
  И снова, то же самое.
  Пленных почти не брали.
  Немцам некогда было с ними возиться.
  Нашим, тоже.
  Но ведь тогда была уверенность.
  Все равно где-то остановим.
  Выдержим, устоим.
  И погоним их обратно.
  Обязательно.
  А сегодня у меня этого нет.
  Потому что, от меня ничего не зависит.
  Я, здоровый, крепкий мужик, ничего не могу сделать.
  Только смотреть и гадать.
  Повезет, не повезет?
  Полюбит, или к черту пошлет.
Сомов, стараясь перевести разговор на другую тему:
- А ты где войну-то начал?
Шаталов:
- Под Москвой.
  В ноябре сорок первого.
  В чине полковника.
  А весной сорок второго попал в офицерский штрафбат.
Сомов удивленно:
- Это как это?
  Не знал.
Шаталов, с сомнением:
- Не знал, говоришь?
  Операцию провалили.
  Хотели наступать.
  А тут начались дожди.
  Танки естественно завязли в грязи.
  Пехота, без поддержки залегла.
  Наступление захлебнулось.
  Не послушали метеорологов.
  Поспешили.
  А война спешки не терпит.
  В результате всех высших офицеров наградили.
  Офицерским штрафбатом.
  На два месяца.
Сомов:
- Так что, были и офицерские?
Шаталов:
- Конечно.
  Офицеры сами собой на грядке, знаешь ли, не растут.
  Чтобы воспитать стоящего офицера, нужно, как минимум, лет пять.
  С академическим образованием и того больше.
  Если таких офицеров в атаку гнать, то…
  В армии командовать некому будет.
  Лейтенантов, и тех не успевали готовить.
  Зачастую ротой сержанты командовали.
  Кстати, тоже неплохо.
Сомов:
- Ты в академию, когда поступал?
Шаталов:
- В тридцать седьмом.
Сомов, удивленно мотнул головой:
- Хм.
  В том самом?
  И как, прочувствовал?
Шаталов:
- А то.
  Сначала поселили меня в общежитии.
  На первом этаже.
  Так почти каждую ночь вызывали понятым.
  Ну, я смотрю, невозможно стало.
  Ни поспать, ни позаниматься.
  Да и вообще очень неприятно.
  Участвовать в такой процедуре.
  Подошел к коменданту общаги.
  Он меня понял.
  Перевел в другую комнату, этажом выше.
  Благо вся эта бодяга вскоре закончилась.
  А учили нас хорошо.
  Качественно.
  Не знаю как сейчас, не интересовался, а тогда учили всему.
  Первым делом, старшина повел нас в баню.
  Показал, как надо правильно мыться.
  Я это на всю жизнь запомнил.
  Потом бальным танцам.
  Этикету за столом.
  Ножи, вилки, фужеры.
  И все такое.
  Правилам поведения на приемах в иностранных атташе и посольствах.
  Ведению светской беседы на английском.
  У меня с английским было неважно.
  Приходилось репетитора нанимать.
  А тут еще каждую неделю вручали билет.
  То на оперу, то на балет.
  Иногда на оперетту.
  Не пойти нельзя.
  Заместитель начальника  академии лично присутствовал и проверял.
  Кто пришел, а кто нет.
  И если не досчитывался, получай взыскание.
  Так я первый акт посижу, отмечусь, а со второго бегу к репетитору.
  Разговорный отрабатывать.
  Так и пристрастился к опере.
  До сих пор, при случае, захаживаю послушать, в театр.
  А знаешь, кого я встретил в штрафбате?
  Своего преподавателя из академии.
  Хороший был мужик, грамотный.
  Мы с ним вызвались добровольцами.
  Вытащить языка с нейтральной полосы.
  Когда тащили, напоролись на мину.
  Меня сильно контузило.
  Так он нас двоих тащил.
  Языка и меня.
  И ведь вытащил.
  Я потом месяц в госпитале провалялся.
  Говорить не мог.
  А из штрафбата нас сразу освободили.
Сомов:
- Звание-то вернули?
Шаталов:
- Разве по моим погонам не видно?
  И звание и награды.
  Как полагается.
  Прошел штрафбат, остался жив, значит, все.
  Чист.
  Иди воевать дальше.
  Кстати, насчет оперетты.
  Нам в академии, на время каникул, давали путевки в Крым.
  Вот мы и поехали с однокашником.
  Отдыхаем, купаемся, наслаждаемся.
  А тут приезжает оперетта в город.
  Ну и мы по молодости решили блеснуть.
  Закупили весь первый ряд.
  Сидим значит, смотрим, аплодируем.
  Вдвоем, в первом ряду.
  Артисты косятся нас.
  Удивляются, кто такие.
  А об остальных зрителях и говорить нечего.
Сомов, ехидно улыбаясь:
- И долго вы наслаждались?
Шаталов, хохотнув:
- До утра.
  Утром вызвали в комендатуру города.
  Комендант поглядел на нас, махнул рукой и приказал.
  Чтобы через два часа вашего духу в городе не было.
  Кругом, марш.
  В общем, дешево отделались.
Сомов:
- Да…
  А мне  вот не пришлось воевать.
  Медики забраковали.
  До войны работал в комсомоле.
  В войну парторгом завода.
  На Урале.
  А после войны так и пошло по этой линии.
  Райком, обком, ЦК.
  Особо, вроде бы, и вспомнить нечего.
  Можно сказать – бумажный червь.
Шаталов, с усмешкой:
- Ох, хитришь политрук.
  Прибедняешься.
  Бумажный червь.
  Скажешь то же.
  Что я не знаю, как на заводах работали в войну.
  По двадцать пять часов в сутки.
  И жили на паек.
  Райком, обком!
  Небось, если бы написал все, что знаешь.
  Чему был свидетелем.
  Дюма заплакал бы от зависти.
  А?
Сомов, рассмеявшись:
- Ну, знаешь, Олег Николаевич.
  Если надумаю писать, только с тобой в соавторстве.
  Ты ведь тоже не все рассказываешь.
  Вот и дополнишь.
  Замечательный детектив получиться.
  Не возражаешь?
Шаталов, широко улыбаясь:
- С тобой Андрей Федорович?
  Нет.
  А потом быстро, быстро деру дадим.
  Куда-нибудь подальше, в тьму тараканью.
Сомов, подхватывая шутку:
- Точно.
   В глухую деревеньку.
   Картошку с огурцами выращивать.
  Да самогонку гнать.
Шаталов:
- По поводу деревеньки.
  Был у меня случай такой.
  В сорок пятом, под Ригой.
  Подъезжаю я к перекрестку.
  Дорога перекрыта, пропускают колонну танков.
  Смотрю, впереди, из грузовика выходит водитель.
  Размяться.
  Что-то лицо мне показалось знакомым.
  И вдруг вспомнил.
  Это же адъютант-переводчик Блюхера.
  Я был с ним хорошо знаком.
  Веселый, остроумный мужик.
  Китайским владел, как родным.
  И был он в чине капитана.
  А теперь рядовой?
  Подошел к нему.
  Вижу, он меня тоже узнал.
  Вначале насторожился, а потом разговорились.
  Оказывается.
  Как только взяли Блюхера, он ноги в руки и в Среднюю Азию.
  Не стал ждать, когда за ним придут.
  Устроился там водителем на прииск.
  В сорок первом его призвали.
  Так всю войну рядовым водителем и провоевал.
  Я, было, предложил ему помочь чем-нибудь.
  Он наотрез отказался.
  У меня, говорит, и так все нормально.
  Тут дорогу освободили и мы разъехались.
  Помню, пока ехал до штаба, настроение было отличное.
  Очень уж рад был я за капитана.
  От всей души рад.
Сомов:
- Молодец капитан.
  Не растерялся.
  Ну что, Олег Николаевич?
  Пойдем к твоему Штерну?
  Посмотрим, что там делается.
Шаталов, вставая:
- Пойдем.
  А то я что-то ударился в воспоминания.
  Нехорошая примета, говорят.
      Пятый день, после проведения испытательного взрыва. Полдень. Комната
для проведения совещаний.  Все места за столом заняты. В центре сидит Шаталов, а
справа от него Мальков. Совещание заканчивается. У присутствующих отсутствует
напряженность, которая была в первый день проведения испытания. Некоторые что-
то чертят на листках, кто-то шепотом переговаривается. Обстановка
непринужденная.
Шаталов, не обращая внимания на тихий говор:
- Ну что ж товарищи.
  Думаю, вы все устали за эти дни.
  Так что не будем затягивать.
  Разрешите всех поздравить с успешным завершением испытания.
  Спасибо всем за работу.
  Особенно товарищу Штерну.
  Александру Давыдовичу, - кивает он в сторону Штерна.
  Напоследок хочу напомнить, чтобы не затягивали с отчетами.
  Окончательный срок завтра, до конца дня.
  Если нет ко мне вопросов, все свободны.
Сидевшие, с шумом отодвигаемых стульев, встают и переговариваясь между собой
выходят из комнаты. Мальков тоже встает, но дождавшись пока все не выйдут из
комнаты, обращается к Шаталову.
Мальков:
- Товарищ генерал-полковник.
  Разрешите обратиться.
Шаталов, поднявшись с кресла и потянувшись:
- Слушаю Семен Гаврилович.
Мальков:
- Я по поводу рапорта.
  Об отставке.
Шаталов:
- А что с рапортом?
  Вроде бы мы с тобой обо всем договорились?
  В течение месяца будет приказ о твоем переводе.
Мальков:
- Олег Николаевич.
  Пока вы председатель комиссии.
  Пока я у вас в подчинении.
  Прошу поддержать мою просьбу по отставке.
  Все-таки вы в курсе дела.
  А с кем-то другим мне объяснятся…
Шаталов удивленно:
- Опять, двадцать пять!
  Как прикажешь тебя понимать?
Мальков, немного замявшись:
- По состоянию здоровья.
Шаталов, помолчав с минуту, глядя на Малькова:
- Не хочешь говорить.
  Понятно.
  Ну что ж.
  Выслуга у тебя есть, звание и награды то же.
  На жизнь вполне хватит.
  Ладно, оставь рапорт лейтенанту, - сердито тянет Шаталов.
- Разрешите идти, - виновато произносит Мальков.
Шаталов без слов кивает ему головой. Мальков по-строевому поворачивается и
выходит из комнаты. Шаталов, проводив его взглядом, подходит к окну. Смотрит
некоторое время в окно и произносит:
- Да, Мальков.
  Добавил ты мне.
  Итак, не спокойно было на душе, а тут ты еще…
  Тоже видно надоело быть дворовым мальчиком.
  Докатились.
  Каждая шишка лучше нас знает, чем и как воевать.
  Академики, поди ж ты…
  Вот уж точно, каков поп, таков и приход.
  Сотня юных бойцов, - напевает он, легонько постукивая пальцем по подоконнику.
  Из буденовских войск,
  На разведку в степи поскакали.

4. Сцена пятая.

Прошло еще четыре месяца. Дача Шаталова. На лужайке перед домом
круглый, летний столик с чайником, чашками и вазой со сладостями к чаю. Вокруг
стола четыре плетенных кресла, в двух из которых, расположились хозяин дачи и,
только  что подошедший, Сомов. Шаталов в непривычной для него полосатой
финке и соломенной шляпе. А в третьем кресле мужчина, лет тридцати пяти, Борис
Варгин. Журналист, писатель. Из волны новых писателей появившихся после
пятьдесят шестого. Впоследствии их называли шестидесятники.
Шаталов, Сомову:
- Если не торопишься, мы с Борей закончим.
  А ты пока послушай, может, где и подправишь.
  Боря, понимаешь, взялся книгу писать.
  Как я понял о войне, вот и пытает меня третий день.
  Прослышал, что времени у меня теперь хоть отбавляй.
  Так сразу и насел.
  Пользуется родственными связями, - улыбнулся Шаталов, глядя на Варгина.
  А племянник?
Сомов:
- И правильно делает.
  Пока есть возможность.
Шаталов, насмешливо хмыкнув, Борису:
- Слышишь, что тебе говорит знающий человек.
  Пока есть возможность.
  Возьми на заметку.
Сомов хочет что-то добавить, но Шаталов опережает его, обращаясь к Борису:
- Знаешь что?
  Хотел я начать издалека, да вот подошел Андрей Федорович.
  И натолкнул меня на хорошую мысль.
  Начать прямо с сути.
  С конца, с сегодняшнего дня.
  Не наше это время.
  Не мое.
  Не таких как я.
  Наше время ушло.
  Закончилось.
  После пятьдесят третьего.
  А до того, было наше.
  Мы это чувствовали нутром, мы знали это.
  Тогда мы были нужны.
  На нас возлагали ответственность.
  С нас строго спрашивали, зачастую очень строго.
  Но к нам и прислушивались, считались с нашим мнением.
  К нам, вышедшим из бедных деревенских изб и рабочих подвалов.
  Детям грязных улиц, пьяных трактиров и вечной нужды.
  Мы, наше поколение, не захотело больше быть хамами.
  Быдлом.
  Которым помыкают баре, да купчишки.
  Нам представилась возможность подняться.
  И мы поверили, что сможем.
  Поднимемся.
  Нас учили грамоте, культуре.
  Вчерашним полуграмотным.
  Нам доверяли дивизии, заводы, фабрики, стройки.
  И мы старались, учились на ходу.
  На собственных ошибках и просчетах.
  Старались изо всех сил.
  Оправдать доверие, не подвести.
  Это было трудное время, очень трудное.
  В чем-то страшное, но по большому счету прекрасное.
  И оно было наше.
  А сегодня…
  Я его не понимаю.
  Вернее сказать не воспринимаю.
  Потому, что многое в нем не согласуется со мной.
  С моими представлениями о правильном и неправильным.
  О том, что хорошо и что, плохо.
  Что, правда, а что нет.
Борис, внутренне напрягшись, медленно произносит:
- Вы сказали после пятьдесят третьего?
  Олег Николаевич, не обижайтесь, но я не могу не задать вам этот вопрос.
  Скажите, вы сталинист?
  Если не хотите, можете не отвечать.
Сомов, покачав головой с хитрой усмешкой:
- Ну и молодежь пошла.
  Прямая, как рельс.
  Получай старый пень.
  Посмотрим, как ты отвертишься.
Шаталов, спокойно:
- А что мне вертеться-то?
  Скажу то, что есть.
  Да.
  Сталинист.
  Если мы с тобой  говорим об одном и том же.
  А раз так давай разбираться, что это такое.
  Начнем с Петра первого.
  Есть возражения? – вопросительно смотрит он на Бориса.
  Нет, уже хорошо.
  Мы все признаем, что он великий реформатор.
  Поднял Россию до уровня ведущего европейского государства.
  Буквально за два десятка лет.
  Так?
  Так.
  Вопрос к тебе, товарищ писатель.
  На кого он опирался?
  На какие слои общества?
  Кто были самые преданные царю люди?
  Готовые ради него идти в огонь и воду.
Сомов улыбаясь, с интересом, смотрит на Варгина:
- Мяч на твоей стороне Боря.
Борис, неуверенно:
- Вообще-то я этот вопрос специально не изучал.
  Могу и ошибиться.
  Ну, наверное, дворянство…
Шаталов:
- Не совсем так, но близко.
  Мелкопоместное дворянство.
  Это его детище.
  Он его создавал.
  Давая дворянские звания и небольшие поместья.
  За службу, за усердие, за преданность.
  Это они, мелкопоместные дворяне, служили офицерами в армии.
  Это из них в основном состоял чиновничий аппарат.
  Помнишь капитана Тушина у Толстого.   
  Толстой неспроста высветил эту фигуру.
  Его характер.
  Показал, на ком держалась русская армия.
  Типичный мелкопоместный дворянин.
  Такие, верой и правдой служили государству и царю.
  Сто пятьдесят лет империя крепко держалась на них.
  И когда этот слой размылся, ослаб.
  Особенно при последних царях.
  Империя рухнула.
  С треском.
  К чему я это?
  То же самое сделал Сталин.
  Ни Ленин, ни тем более палач Троцкий, а именно он.
  Он столкнул Россию с мертвой точки, своей индустриализацией.
  Понадобилось много инженеров, управленцев, чиновников.
  Грамотных офицеров.
  И тогда был открыт свободный доступ к образованию и культуре.
  Люди делали быстрые, головокружительные карьеры.
  Создавался новый слой общества.
  Слой, прекрасно осознававший, кому и чему он обязан своим взлетом.
  А потому верно служивший государству.
  Ну и чего там скрывать, лично вождю.
  Однако факт остается фактом.
  Как и Петр первый, он опираясь на этот слой, смог вытащить страну.
  Буквально за двенадцать лет.
  И это после страшной, разрушительной гражданской войны.
  После нэповской анархии, коррупции и воровства двадцатых.
  Так если говорить в этом смысле обо мне.
  То я и есть, этот самый сталинист.
  Полуграмотный паренек, из покосившейся избы.
  Дослужившийся до генерал-полковника.
  Можно сказать, почти мелкопоместный дворянин.
  Видишь, даже поместьем обзавелся, - обводит он рукой вокруг свою дачу.
  Беда в том, что вам, молодым, трудно это представить.
  Вы выросли уже в другой среде, в других условиях.
  Воспитание, образование, культура.
  Все доступно, бесплатно.
  Все по-другому.
  Отсюда и ваши оценки тех событий.
  Сплошные эмоции, да чувства.
  А на эмоциях знаешь, куда можно заехать?
  Опять друг в друга стрелять начнем.
Сомов:
- Интересная точка зрения.
  Звучит убедительно.
  Но как быть с репрессиями?
  С нарушением законности.
Шаталов:
- Надо отнестись к этому объективно.
  С точки зрения истории такое случалось не раз.
  И не является каким-то исключением из правила.
  К примеру, возьмем опять Петра первого.
  Что стало со стрельцами, помните?
  Попробовали бы вы в те времена сказать что-нибудь не так о царе.
  Тут же донос обеспечен.
  А дальше под ручки и на дознание, в подвалы тайного приказа.
  Дыбы, клеймо на лоб, заводы Демидова.
  Это еще если не признают виновным в измене.
  А у Демидова больше трех месяцев люди не выживали.
  Цареву армию оружием обеспечивали.
  Или вот Санкт-Петербург.
  Стоит на костях примерно трехсот тысяч кандальников.
  А сколько людей в войнах Петра полегло?
  Никто и не считал.
  И это при тридцати пяти миллионом населении тогдашней России.
  К тому же, нрав у него был совсем не сахар.
  Запросто мог, под горячую руку, запороть до смерти.
  Но Петра-то вы не осуждаете, а даже наоборот.
Борис:
- Вы считаете, это оправдывает репрессии?
Шаталов:
- Нет, конечно.
  Оправдания безосновательным репрессиям нет.
  Но, по моему мнению, есть историческая закономерность.
  Коррозия государственной власти, смута.
  Гражданская война, анархия.
  А потом маятник идет в обратную сторону.
  И чем больше он отклонился к анархии, тем сильнее качнется обратно.
  Приход к власти вождя.
  Укрепление государства и законности.
  Через репрессии, если по-иному не получается.
  Эта закономерность прослеживается везде.
  И в Европе, и в Азии.
Сомов с сомнением покачав головой:
- Ох, Олег Николаевич.
  Не дай бог тебе сказать такое принародно.
  Будут бить все вместе.
  И те, другие.
Борис:
- Вы сказали безосновательные?
  То есть…
Шаталов, потерев подбородок:
- Хочу привести один факт.
  В двадцать седьмом я служил в Нахабино.
  Должен был состояться военный парад в честь десятилетия революции.
  И нашу часть мобилизовали на оцепление красной площади.
  Так вот.
  Парад проходил между двух трибун.
  С одной стороны площади трибуна Троцкого и его банды.
  А на другой стороне трибуна Сталина и тех, кто с ним.
  Как вы думаете?
  Что, логически, должно было последовать дальше?
  Либо новая гражданская, которую страна уже не пережила бы.
  Либо то, что произошло.
  Я уверен, нам еще повезло.
  Окажись на месте Сталина Троцкий, все было бы гораздо хуже.
  Во много раз.
  Его военный коммунизм все прочувствовали.
  По моей деревеньке знаю.
  Конечно, были попавшие под молох случайно.
  Ни за что.
  Среди моих знакомых  и друзей тоже.
  Но некоторых, я бы и сам поставил к стеночке.
  Вот скажем Тухачевский, которого сегодня чуть ли не в гении произвели.
  Высокомерный барин, прожектер, бездарность.
  Его еще за польскую операцию должны были под трибунал отдать.
  А с него как с гуся вода, Троцкий отмазал.
  В тридцатых устроил показуху, для руководства.
  Высадил воздушный десант, то ли две тысячи бойцов, то ли три.
  Уже не помню.
  Ну и что это за десант?
  Без тяжелой техники, без артиллерии.
  Без активной поддержки с воздуха.
  С боезапасом на полчаса хорошего боя.
  Пушечное мясо.
  Блокируют и передавят танками, как семечки.
  Полное пренебрежение к людям, к солдатам.
  В этом он весь.
  Таких, извините, мне ни сколько не жалко.
  Кстати за всю войну никто и не пытался повторить такое.
Борис:
- Олег Николаевич, но репрессии-то сказались.
  В сорок первом.
  Наверняка это была одна из основных причин.
Шаталов, недовольно поморщившись:
- Эх, Боря.
  Теперь всяких причин наворочено дай бог.
  И репрессии, и неожиданность, и ошибки Сталина.
  Мол вот, предупреждали.
  Не сегодня, так завтра.
  Как всегда все вокруг виноваты, кроме самих.
  Но об одной главной причине никто не говорит.
  Воевать не умели.
  Стыдно, наверное, сказать такое людям.
  Про себя.
  Политически очень даже неудобно.
Борис и Сомов удивленно смотрят на Шаталова.
Шаталов:
- Чего вы удивляетесь?
  Привыкли слышать, гремя огнем, сверкая блеском стали.
  Про бронепоезд, на запасном пути.
  К началу войны у нас всего было достаточно.
  Чтобы грамотно отступить, перегруппироваться  и дать отпор.
  Не буду вам морочить голову всякими премудростями военной науки.
  Лучше вы сами посмотрите документальные хроники.
  Внимательно.
  И сравните, в начале войны и в конце.
  Как наши наступали в начале войны.
  Штыки наперевес, выскакивают из окопов и вперед.
  На немецкие пулеметы и прочую прелесть.
  А сзади пара, тройка танков, огневой поддержки.
  Как в гражданку.
  Подвела нас Суворовская присказка.
  Пуля дура, штык молодец.
  Оказалось, нет.
  Война-то другая.
  Нынче пуля молодец, а штык…
  Теперь в конце войны?
  Танки и самоходки через окопы.
  За ними поднимется пехота, и идет впритык к ним, укрывшись за броней.
  Молча, по-деловому.
  Доходят до вражеских передовых, а там уже их работа.
  Пехотинцев.
  Так скажи мне, где потери меньше?
  Вот, вот.
  У кого научились?
  У немцев.
  Они с самого начала войны так воевали.
  Свою пехоту берегли, для дела.
  А не для беготни по полю со штыками.
  Немцы стойкие, дисциплинированные.
  Грамотные солдаты.
  Учили нас, как нынче надо воевать.
  И мы учились все.
  От солдата, до главнокомандующего.
  Тяжело досталось нам это учение, очень тяжело.
  Но как видишь, уроки усвоили.
Сомов, с усмешкой:
- Кое-кто говорил мне недавно, что учили качественно.
  Как же теперь это понимать?
Шаталов:
- Говорил и могу повторить.
  Учили культуре, учили профессии.
  Учили всему тому, что сами знали.
  Но самое главное, научили учиться.
  Анализировать, сопоставлять.
  А это возможно только тогда, когда у тебя есть багаж знаний.
  Потому-то и смогли усвоить уроки.
  И победить.
Борис, посмотрев на часы:
- Олег Николаевич, вы уж извините меня.
  Через час у меня встреча в редакции.
  Жаль прерывать такую интересную беседу, но…
  Да и вы, наверное, подустали.
  Продолжим послезавтра, как договаривались.
  Согласны?
Шаталов:
- Конечно, иди.
Борис, собирает в портфель блокнот, ручку и, попрощавшись, уходит. Некоторое
время Шаталов и Сомов сидят, молча думая каждый о своем.
Сомов:
- Не знаю, но, по-моему, зря ты парню все это рассказываешь.
  Как бы до беды не довело.
  Сболтнет где-нибудь лишнее, а еще хуже, начеркает.
  И ему крепко достанется и тебя против шерстки погладят.
Шаталов:
- Ну что я, совсем сдурел что ли?
  Борька умный мужик, знает что почем.
  Пообтерся уже в ваших коридорах.
  Это мы с ним уже обговорили.
  А знаешь, почему я согласился?
  Я же прекрасно понимаю, что такое публиковать сегодня никто не станет.
  Только пусть будет.
  Пусть лежит десять лет, двадцать, пятьдесят.
  Смотришь, когда-нибудь и понадобиться.
  Когда, наконец, захотят разобраться.
  Объективно, беспристрастно.
  Почему все так сложилось, что именно произошло.
  В нашей стране.
Сомов, показывает рукой на дальнее дерево:
- А это, наверное, груша?
  Смотри-ка, как разрослась.
Шаталов, чуть прищурив глаза:
- Может мне садовника позвать?
  Он тебе обо всех деревьях и кустах подробно все расскажет.
  Если ты за этим приехал.
Сомов, широко улыбнувшись:
- Все тебе о делах подавай.
  Не даешь человеку отдохнуть.
  На природу полюбоваться.
Шаталов махнул рукой:
- А, ну тогда отдыхай.
  Сейчас чего-нибудь посерьезнее сообразим на стол.
  Отдыхать, так отдыхать.
  Так бы сразу и сказал.
Сомов, переходя на серьезный тон:
- С тобой отдохнешь, Олег Николаевич.
  Сначала Малькова отпустил, а теперь и сам в отставку собрался.
  У меня, как куратора, спрашивают, как это понимать.
  Что происходит?
  Это что, акция или какой-то протест?
  Значит, я должен разобраться и дать разъяснение.
  Все-таки ты в армии совсем не последняя фигура.
  Так, что не обессудь и не обижайся на меня.
Шаталов, смотря в глаза Сомову:
- Я так и думал.
   Ты мне вот что скажи, дружище.
   Ты для протокола приехал или поговорить по душам?
Сомов, ответив честным, открытым взглядом:
- В том числе и для протокола.
  Без этого нельзя, сам понимаешь.
Шаталов:
- Понимаю.
  Тогда давай поговорим по существу.
  А то нашелся Мичурин.
  Ах, какая яблоня, да ах, какая груша.
Сомов, хохотнув:
- Жаль, пальмы нет.
  Ладно.
  Перейдем к нашим делам.
  Ты объясни мне, в чем дело.
  С какой это стати вдруг, в отставку.
Шаталов:
- Для протокола, по здоровью.
  По возрасту.
  А по душам, ты уже все слышал.
  Я ведь не только для Борьки старался.
  Ну и потом, Андрей Федорович.
  Уметь вовремя уйти, самому, это признак ума.
  Культуры.
Сомов:
- Понятно.
  Хорошо, с этим мы вроде разобрались.
  Теперь вот что.
  Хотел бы узнать твое мнение.
  Предположим.
  Возникла такая гипотетическая ситуация.
  Первого внезапно, так сказать, отправили на пенсию.
  Повторяю, предположим.
  Как ты думаешь, какова была бы реакция в армии?
Шаталов, потерев глаза пальцами:
- Если бы этот вопрос мне задал кто-нибудь другой, я бы…
  Как минимум послал бы его подальше.
  Да, другие нынче времена.
  Раньше за такое…
Сомов:
- Сегодня то же могут прищучить, мало не покажется.
  Статью за измену, никто не отменял.
Шаталов:
- А это, тоже для протокола?
Сомов:
- Шутишь?
  Нет, конечно.
  Понимаешь.
  В партии нарастает недовольство.
  Полный провал в экономике.
  Провалы во внешней политике.
  Страна постоянно балансирует на грани войны.
  Раскол в коммунистическом движении.
  Взаимоотношения с Китаем вообще…
  Уже наметился раскол внутри партии.
  Ветераны, пока еще вполголоса, обвиняют руководство в троцкизме.
  Считают, что все элементы военного коммунизма Троцкого, налицо.
  Дело за малым, загнать население в трудовые лагеря.
  Хозяйственники недовольны прожектами.
  Не подкрепленными ни ресурсами, ни организационно.
  Поэтому намечаются передвижки на самом верху.
  Но проблема в силовых структурах.
  Они-то подчинены непосредственно первому.
  Как они себя поведут?
  Ты в армии фигура.
  Пользуешься уважением.
  Тебя знают, к тебе прислушиваются.
  Кого мне еще спросить, как не тебя.
Шаталов:
- Да, дела.
  Прозевал Лаврентий Павлович.
  Бегал по стране искал троцкистов, а они оказывается, под боком были.
  Рядышком, за стеночкой сидели.
  Самого в шпионы записали и быстренько пустили в расход.
  Спешили видно, боялись.
  Так вот.
  Насчет других не знаю.
  Армия уже совсем не та, что в пятьдесят третьем.
  Там тоже успели нагадить прилично.
  Из старых, кадровых офицеров, осталось всего ничего.
  А молодые, послевоенные…
  Им, по-моему, все равно, что так, что эдак.
  Но лично я бы и пальцем не пошевелил.
  И знаешь почему?
Сомов, улыбнувшись:
- Не можешь забыть Малинова, с его бомбой?
Шаталов:
- Да нет.
  Малинов само собой.
  Это отдельный разговор.
  Грозить с трибуны кулаком западу дело нехитрое.
  Ума не требует.
  Адольфа там нет и японцев на восточной границе тоже.
  Но я о другом.
  Последний раз я был в родной деревне десять лет назад.
  Недавно, решил снова съездить.
  Посмотреть, как там могилы моих родителей.
  Пока здоровье позволяет.
  Намеревался пробыть пару недель, а уехал через два дня.
  Не выдержал, тоскливо стало.
  Десять лет назад, в каждом дворе было, как минимум, три скотины.
  Вечером пастух пригонял стадо.
  Любо дорого было смотреть, как это оно заполняло главную улицу.
  От начала, до конца.
  Вся деревня выходила встречать свою живность.
  Кур бегало вообще без счета.
  Работало три артели.
  Две столярные делали окна, двери, строили избы.
  И одна по железу.
  Духовки, решетки, ограды.
  Пьянством и не пахло.
  А сегодня что?
  Во дворах пусто.
  Но коров, ни баранов.
  Кур, и тех не видно.
  Артели растоптали так, что даже упоминать о них запрещено.
  Чтобы быстрее забыли о них и никогда больше не вспоминали.
  Фруктовые деревья повсеместно вырублены.
  Народ мается, хлещет самогон как воду.
  Тащит все, что под руку попадется.
  Впечатление такое, будто опять какая-то война приключилась.
  Монголы Батыя прошлись.
  Поинтересовался, как в соседних деревнях.
  То же самое.
  Да что там говорить, словами не передашь.
  Очень советую
  Съезди сам, посмотри.
Сомов, мрачно:
- Видел, знаю.
  О чем и речь.
  Надо срочно менять политику, стиль руководства.
  Пока еще не поздно.
  Начиная с самого верха.
  По-другому не получается.
  И ты сейчас нужен там, в армии, а не на даче.
  Нельзя допустить ее вмешательство в партийные дела.
  Это будет катастрофа.
  Сам понимаешь.
Шаталов:
- Иначе говоря, ты предлагаешь забрать мой рапорт об отставке.
  Так? – Сомов в ответ, молча, кивает головой.
  Тогда разреши тебя спросить.
  Хорошо, вы своего добились, что дальше?
  Какие последуют изменения?
  Что вы можете предложить стране, людям?
Сомов, загибая пальцы на руке:
- В общих чертах.
  Это изменение внешней политики, с ориентацией на дипломатические методы.
  Это налаживание контактов с зарубежными партиями.
  Это взвешенная внутренняя экономическая политика.
  На основе четкого, научного планирования.
  Без прожектерства и волюнтаризма.
  Ну и конечно социальные программы.
Шаталов, чуть улыбнувшись:
- Звучит красиво.
  И слова такие весомые, ученые.
  Но, мне как человеку сугубо военному, вся эта красота не очень понятна.
  Потому хочу спросить просто.
  Вот, например моему родному селу что?
  Вернете весь личный скот крестьянам, чтобы кормили себя и других?
  Раздадите им саженцы яблонь и груш, для новых садов?
  Заново возродите послевоенные артели?
  Ведь чего только они не делали.
  Никелированные кровати, резные буфеты, комоды, столы.
  Ложки, вилки, ювелирные побрякушки.
  Добывали золото, одевали людей по последней французской моде.
  Весь ширпотреб стране обеспечивали и сами неплохо зарабатывали.
  Или восстановите подсобные хозяйства?
  С которых кормились рабочие заводов и воинские части.
  Что конкретно?
Сомов:
- Ну, знаешь.
  Артели это было временное явление.
  В социалистический строй они не вписываются.
  Вреда от них гораздо больше, чем пользы.
  Особенно в плане насаждения частнособственнических интересов.
Шаталов:
- Знаешь что, дорогой мой?
  Не будь святее самого папы.
  Иосиф так не думал, раз они при нем процветали.
  А почему?
  Потому, что он не боялся.
  Ни их, ни частнособственнических интересов.
  Не боялся, в чем-то отступить, пересмотреть основы.
  Даже когда это было вразрез с теорией.
  Если это шло на пользу всем.
  А нынешние боятся.
Сомов:
- Ладно, не будем спорить.
  В конце, концов, такие детали обсуждать еще рано.
  Изменения в экономике конечно же будут.
  Обязательно.
  Сейчас главное сменить руководство, без эксцессов и крови.
  Только тогда можно будет обсуждать, что и как.
Шаталов, с усмешкой:
- Вот, вот.
  Для вас детали, а для людей это основное.
  Жизненно важное.
  Важнее чем ваши дипломатические методы, научное планирование.
  И все такое прочее, заумное.
  Это раз.
  Второе.
  Страна большая, самая большая в мире.
  Управлять этой громадиной, груз тяжелый.
  Почти не подъемный.
  Поднять ее, сплотить, устремить в будущее под силу далеко не каждому.
  Кто?
  Есть такой?
  Я лично не вижу.
  Умных, толковых достаточно, а такого нет.
  Так что…
  Извини.
  Как говориться, спасибо за доверие.
  Но нет, у меня никакого желания влезать в это дело.
  А там скажи.
  Так, мол, и так.
  Староват он уже и здоровье у него не важное.
  С головой что-то.
  Заговариваться стал, иногда чушь какую-то несет.
  С таким связываться опасно.
Сомов, огорченно:
- Ага, поучи меня что говорить.
  Старый стал.
  С головой что-то.
  Загримируйся, может и поверят.
Шаталов, пожав плечами:
- Я же о тебе забочусь.
  Если не нравиться, придумай сам.
  По мне так все равно, что скажешь.
  Не обижусь.
Сомов:
- Жаль, очень жаль.
  С тобой было бы спокойнее, надежнее.
  Ну, нет, так нет.
  Что поделаешь.
  Но ты подумай.
  Ладно, поеду я, - немного помолчав, произносит Сомов.
Сомов встает. За ним поднимется Шаталов. Проводив Сомова до двери дачи,
он возвращается. Тяжело опускается в кресло.  В это время на соседней даче
раздается громкий смех. Смеются молодые задорные голоса. Особенно выделяются
женские. Смеются весело, беззаботно и очень заразительно. Так, как можно смеяться
только в молодости, не отягощенной жизненным опытом и воспоминаниями. Потом
смех умолкает. Звучат аккорды гитары и приятный мужской баритон поет:
- Сигаретой опишу колечко.
  Спичкой на снегу поставлю точку.
  Что-то, что-то надо поберечь бы.
  А не бережем, так это точно.
- Обернется золотою рыбкой.
  Захочу, шутя, поймаю шапкой.
  Кажется сперва такою крепкой.
  А посмотришь, оказалось шаткой.
- Э да что там ждать, скорее в норку.
  По ночам и так уж стало жарко.
  Что ты скажешь маленькая горка.
  А такая трудная палатка.
- Сигаретой опишу колечко.
  Спичкой на снегу поставлю точку.
  Что-то, что-то надо поберечь бы.
  А не бережем, так это точно.

= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
   Бахито И.У.                21 октября 2011 года