На этом свете

Машины за спиной я не увидел и не услышал – я смотрел вперед и в ушах был хэви-металл из плеера. Ни свиста, ни грохота. Затем боль во всем теле.
Не боль даже, а взрыв, мгновенный всплеск… молния… тысячная доля секунды, умноженная на тонну болевого шока.
Потом стало темно и тихо.
Потом я услышал, что кто-то ко мне подходит.
В этот момент боли уже не было и вообще ничего не было. Я не чувствовал асфальта, воздуха, своих рук и ног. Просто лежал и смотрел в темное небо. Глаза открылись сами собой, я их тоже не чувствовал.
- Ну, может, хватит лежать-то?
Этот голос откуда-то сверху, с неба… Или слева? Или справа?
Я поднял голову и увидел.
Машина уткнулась в металлическую колонну моста, задние фонари не горели, а из-под капота парило. И эти двое рядом стояли.  Один тощий и высокий, второй – наоборот, ну как по закону подлости. Парочка…
Они подошли.
Тощий сказал:
- Я кому говорю, хватит валяться! Вставай, давай и пошли! Сейчас «скорая» приедет!
Толстый добавил:
- Да, пожалуй, пошли… Лучше сверху посмотрим.
Голоса у них были одинаковые.
Я встал легко. Даже очень легко, словно удара не было, не было взрыва боли, не было вообще ничего.
Кто-то из этих опять сказал:
- Полетели, вооон там сядем, посмотрим…
Я посмотрел туда. Там на самом верху, между двух колонн моста было такое соединение, как площадка, словом, там эти колонны соединялись.
Тощий подошел ко мне, взял под локоть и потащил, как будто я девочка и капризничаю, а он шипел:
- Давай-давай, двигай! Это мы щас… это мы запросто.
И мы полетели.
А потом, когда уселись на эту железную площадку, я все увидел и все понял.
Там внизу, на мосту была лужа крови и в ней на боку лежал я. Руки как-то неестественно были вывернуты, словно правая с левой местами поменялись. Ноги широко раздвинуты, а голова пригнута к груди. В общем, не могу я позу описать. Страшная она… и в крови.
Машина врезалась в колонну недалеко, метрах в пяти. Следы торможения были видны на асфальте – два черных зигзага. Из машины никто не вышел. Странно.
- Да, наверное, пьяный – это Тощий сказал (он справа от меня сидел).
- Да, пожалуй, пьяный... какой же еще? – а это Толстый уже сказал (он слева от меня был).
- Кто пьяный? – я спросил.
Тощий показал пальцем в машину:
- Да вон тот чувак... Конечно, пьяный, кто ж так трезвый ездит!
Они мысли мои читают что-ли? Из машины никто не вышел, потому что водитель пьяный... и он меня сбил? И я умер?!
- Точно так! Умер, как ни в чем не бывало! Это дело такое – раз! И умер! А потом, раз! И родился! С кем не бывает!
Я не понял, кто это сказал.
- Пожалуй, точно... С кем не бывает!
И кто это сказал, я тоже не понял.
Я шел по мосту, смотрел на реку, слушал музыку и умер.
Просто какой-то пьяный идиот сбил меня.
И сейчас я мертвый сижу на балке моста с двумя какими-то типами и смотрю вниз, где лежу собственно я.
Дурдом.
А эти двое разговаривали.
Тощий сказал:
- Это что за марка?
- Не знаю - ответил Толстый.
Тощий, задумался:
- Я вообще в этих марках не разбираюсь. Их сейчас много.
И Толстый согласился:
- Ну, пожалуй, да. Много. Скорее так...
Я повернулся к Тощему и спросил:
- А вы кто такие?
Тощий протянул мне правую руку и сказал:
- Я Томас!
Рука была обыкновенной. Не теплой, не холодной, не сухой, не влажной, а такой, рукой, в общем.
Потом Толстый протянул мне руку и сказал:
- Я тоже Томас!
А Тощий гыгыкнул:
- А почему бы и не Томас? Томас – дело хорошее!
И они оба заржали.
Выходит, я сейчас мертвый и на том свете? Получается так.
Тощий повернулся ко мне и опять начал:
- Тот свет, этот! Какая разница? Свет – он один! Сейчас, правда, его нету, потому что ночь! Надоели мне эти студенты!
А Толстый добавил:
- Да, пожалуй, вечером света нету... Завтра днем много будет.
Внизу к разбитой машине и ко мне подъехали «скорая» и гаишники. Все сверкало, мигало, орало. Какие-то люди в белой и синей форме бегали вокруг меня и машины, размахивали руками, кричали, суетились, измеряли расстояния и простукивали мою грудь. Белые люди были похожи на аистов. В питомниках для маленьких аистят такие же белые люди работают их папами и мамами. А что же будет с родителями, когда они узнают, что я того, умер?
- А ничего не будет, – это Тощий – поплачут, да перестанут. Всегда так.
Из разбитого БМВ, с водительского места менты вытаскивали мертвого человека. Вернее, он казался мертвым, потому что спал, и его ничего не волновало. А белые люди положили меня на носилки и затолкали в «скорую». Меня увезли.
Водителя легковушки тоже затолкали в машину и тоже увезли. Потом приехал желтый эвакуатор с мигалками и увез БМВ. На асфальте осталось только пятно.
- Ну, все... кончилось... Пошли. – тощий Томас слетел вниз и пошел по самой середине моста.
Мы с толстым Томасом тоже спустились вниз.
Тощий Томас шел чуть впереди, а Толстый Томас шел рядом со мной и спросил:
- А тебя-то как зовут?
- Звали Иваном...
И тут тощий Томас развернулся и опять зашипел:
- Звали-не звали! Ты откуда такой взялся на мою голову? Вот, студенты! Иван – он и есть Иван! Я – Томас, вот он – тоже Томас! Что к чему-то? Зваааалиии! Иван – он и есть Иван! Сссссстудент!
Я шел по черному асфальту рядом с двумя трупами и старался не думать вообще. Но мысли лезли в голову и копошились в мозгу.  в моем теперь уже мертвом мозгу.  Я не ощущаю веса тела, не ощущаю боли в спине. Моя одежда осталась целой и незапачканной, хотя тот я, которого увезли белые люди, был весь грязный, и кровь текла из головы.  Когда мои ноги наступают на асфальт, я не слышу шума. Если шаркнуть подошвой по дороге – тоже ничего не слышно, но дорога ощущается ступней. Слышно реку, которая шумит под мостом, слышно, как где-то далеко проехал поезд. Плеер не работает, но он вот здесь в кармане, вполне материальный. Чертовщина с привидениями.
- А еще можно не дышать – и ничего не будет, абсолютно – это толстый Томас опять услышал, как я думаю.
А почему я не слышу, что они думают?
- Ты попробуй не дышать, попробуй...
Я попробовал. Да, как-то необычно. Но организм уже привык за столько лет делать все эти дыхательные движения, что и продолжает их производить уже после. Ну вот после этого всего. Не знаю, как назвать.
- И есть еще не охота! – радостно добавил тощий Томас.
Где-то вдалеке показался свет фар какой-то машины. Два ярких пятна света показались из-за поворота и стремительно неслись нам навстречу. Я сошел на тротуар, а Томасы продолжали идти посредине. Я стоял и смотрел, а они все шли и шли.
Это был большой грузовик. Он с грохотом и шипением проехал сквозь Томасов и удалился. После него остался лишь бензиновый запах.
- А они нас не видят! – крикнул мне тощий Томас – мы их только можем видеть, а они нас – фигушки! Так уж мир устроен!
На этот раз я не удивился нисколько.
Я догнал Томасов и пристроился к ним рядом. Мы шли, черт знает куда, по дороге, которая перестала быть мостом и теперь вела в город. По это дороге, собственно, раньше шел другой я и слушал музыку.
Молчать в этой идиотской ситуации выглядело еще большим идиотизмом. Я спросил у толстого Томаса:
- А ты как... ну, это... того?
- Откинулся что-ли? – хихикнул тощий.
Толстый Томас вопросу не удивился. Он, наверное, никогда не удивлялся.
- Я утонул. Плавал всегда плохо... А потом как-то поехали с друзьями на озеро, напился там, как свинья, и из лодки вывалился. Но у меня никого не было, ни жены, ни дочери. Мама плакала, конечно. Сейчас тоже часто плачет.
- А ты домой потом, после этого, ходил?
- Ходил, ходил! Как же! Все сначала, как дураки, ходят! – это тощий Томас опять вмешался -  Придут, посмотрят на своих, а потом все... неинтересно становится. Чего туда-сюда ходить-то! У них свое, у тебя – свое! Вот и все! Студент!
Толстый Томас даже бровью не пошевелил, только сказал снова в своем стиле:
- Да, пожалуй, у них свое.
Тощий Томас вдруг подскочил ко мне на своих худых страусиных ногах и начал орать:
- Хочешь, я тебе скажу, что ты сейчас придумал? Ну, хочешь?
И не дожидаясь ответа, сказал, что я сейчас придумал:
- Ты сейчас домой к себе попрешься! У тебя в одном месте уже гвоздь раскаленный! Так тебе и не терпится разнюхать, что там, да как! Ну, верно? Прав я, Томас, прав?
Толстый Томас молча качал головой и не смотрел ни на меня, ни на него. А  этот тощий продолжал шипеть, как гадюка, только яд у него с губ не капал.
- А потом ты придешь, посидишь там, на крылечке, или черт его, где там ты живешь, посидишь. Повздыхаешь и опять к нам! Это уж сколько студентов так делало! Это уж ты мне поверь! Так оно и случится. Да плюнь, ты, Ваня, на это! У них своё, а у тебя своё! Понятно, студент?
Я от такой интенсивной атаки даже остановился. Мало того, что непонятно, где я и кто я и я ли это вообще, так мне еще и трёпку задали?! Что он на меня орет-то? Я ж не виноват, что меня... ну, в общем, в первый раз я в таком положении. А этот орет еще. Козел!
- Сам козел – сказал тощий Томас. – Иди, иди, шагай домой, посмотри, как тебя в ящик затюкают, как мама с папой поплачут... Иди, давай! Могу пинка даже дать, чтоб быстрее шел. Возишься тут с ним. Сссссстудент...
Вокруг была ночь. Машин на дороге больше не было, а впереди, в далеком облаке огней распластался наш город. Вернее, мой город. Откуда взялись эти двое, я так и не понял. По крайней мере, еще тогда. Еще там, я ни одного Томаса живьем не встречал. Редкое очень имя для наших земель.
Мы топали по ночной дороге втроем, молча.
Толстый все время смотрел себе под ноги, а тощий шел как всегда чуть впереди и иногда дергался, как паралитик. Вскинет руки так, как будто его пчела укусила и дальше идет.
А я думал.
И что самое страшное – думалось мне спокойно, рассудительно. Ничего меня не волновало, даже то, что я, собственно, мертвый, что вот эти двое – тоже не живее меня. Никакого страха в душе не было. Тревожности – ноль.
Тощий, наверное, никогда не учился в институте, а если и учился, то очень плохо. Студент для него – ругательно-оскорбительное слово. А толстый точно бухгалтером работал. Или начальником отдела снабжения. Но не продавец, не врач, не военный, это точно. А тощий, наверное, был директором какой-нибудь хитровыдуманной конторы, которая ни черта не делает, но деньги на счету всегда есть.  И плевать мне, что они меня слышат! Пле-вать! Если они могут, значит, ко мне это способность тоже придет. Значит, я тоже буду вот так – какой-то жмурик задумался, а я понимаю.
Вот, значит, как выглядит ТОТ свет. И вовсе он не тот, а вполне даже этот, только мы другие какие-то становимся после смерти. Конечно, после смерти, чего уж там скрывать. Думается еще теми, забытыми категориями, когда не летал, когда дышать для тебя важно, когда есть хочется. По привычке как-то думается, словно и не умирал. Но вот какая загвоздка, смерть – она ведь только для тебя того, из тамошнего мира смерть, а для этого вроде как нормальное явление. Вернее, не явление, а, черт его знает. У всякого мира свои нормы. Вот там, где меня машина шандарахнула, было нормой, например, по утрам здороваться, а здесь – летать. Там я из дома не мог выйти в неначищенных ботинках, а здесь к тебе даже грязь не липнет, и это – тоже норма. Там, когда друга моего в Чечне убили, я рыдал от горя, а теперь? А действительно, что теперь-то? Может, он где-то тоже здесь ходит? Ни фига себе! Стал ангелом и летает теперь где-то и ждет, когда же Ванька-то, ёпрст, придет? Друг же с детства, с малолетства! Вот типа меня замочили, а он, дружок мой там еще парится и не знает, как тут классно! Ну, я бы, наверное, так думал, а раз мы с детства вместе – значит и он так думает... Или ангелов нет? Или ангелы – это все еврейская писанина и на самом деле никто из этих писателей тут не был и правды не знает! Конечно, ерунда! Где там ворота эти, чувак там этот важный, который определяет, кого куда отправлять? Нету! У христиан – чувак в белом сарафане, у мусульман – гурии с голыми титьками, у синтоистов-буддистов-зороастрийцев еще кто-нибудь, и еще, и еще. А где они? Нету! Хреновина это все! ПОЛ-НА-Я! Вот я здесь с двумя придурками шагаю ночью по дороге в город, а пятнадцать минут назад меня размазал по асфальту какой-то пидор, который просто нажрался и уснул за рулем! Вот и весь рай! Но друга своего я, значит, увижу? А может, тут еще, кто ходит вот такой же? Ну, мертвый, короче. Карл Маркс, например? Или Элвис Пресли? Или еще какой-нибудь известный мудак? Подойти так спросить, например, Пол Пота – ты зачем, гнида, столько народу погубил? Что он мне сделает? Тут же все равны! Все вот такие, как я, как Томасы! И, выходит, никто никого и не губил? Все же здесь! Все одинаковые! Все летают, не дышат, и жрать не просят! Чудеса! Значит, сказка? Значит – есть она, вот она, под ногами! Обалдеть! Был бы живой, точно с ума бы сошел на хрен!
А мать? Она, наверное, убивается. Деликатные менты нашли паспорт в кармане, установили, кто я и что, позвонили уже и сказали – мол, вашего сыночка задавило, приезжайте, пожалуйста, на опознание.  Ах, если бы знать ей, что все нормально, что все не так, как в книжках пишут. Эх, мама, мама. Что ж делать? Знак какой-нибудь подать ей что-ли. Но как? Что я могу сделать? На мост взлетел, да... мост чувствовался хорошо... что железный он, что твердый. Дорога вот под ногами есть... тоже твердая. А как так? Машины насквозь проезжают, а по дороге ты идешь? Ерунда какая-то! Не-ет, надо домой каким-нибудь образом проникнуть. Надо что-то придумать. Вот живут же приведения как-то, даже по телевизору их показывали. Значит, это кто-то из наших был и у него получилось? Попробовать надо, просто жизненно... гм... гм... жизненно необходимо. Необходимо и все тут, без жизненно.
- Нет, ну ты смотри, что он делает! – тощий Томас в секунду оказался рядом со мной – Ты смотри, что он делает! Тебе ж, елки зеленые, было сказано, не думай об этом, не надо! Никому ничего уже изменить не удастся! Если ё...нулся кирпич тебе на голову – ты уже ничего не поделаешь!
Тощий Томас размахивал руками и шипел на меня, как пустой чайник на плите. Я пытался смотреть в сторону, чтоб не видеть это долговязое, паукообразное чудовище, скачущее по дороге. Мне захотелось взлететь, и я взлетел... невысоко. Повис в воздухе, разглядывая огоньки города, и не слушал, что там орет этот дохлый тощий придурок.
- ... задолбался объяснять уже! Нету тут никаких чудес! И записку ты никому не напишешь! Ва-а-ня! Не думай ты об это-о-ом!
И тут я в первый раз не выдержал. Я сам на него заорал:
- А ты сам-то кто? Легко что-ли понимать, что тебя машиной сбило, и ты теперь летаешь вот тут везде! Блин, мне делать больше нечего, как летать тут с вами! Я не каждый день ласты склеиваю, чтоб понимать все это дерьмо!
Толстый Томас смотрел на дорогу и только сказал:
- Да, пожалуй, дерьмо – оно и есть.
Тощий поднял голову и едко так, по-крысиному, посмотрел на меня. Думаю, он хотел меня убить вторично.
- А в тридцать четыре года легко инсульт схлопотать, а? А жена дома сидит, а дочери еще трех нету! А? Легко? Подумаешь, сбило его! А у меня дочь осталась сиротой, жена чуть с ума не сошла и кредит на квартиру! А когда автобусы с мостов падают? Самолеты разбиваются и испаряются в атомы! Когда школы взрываются! Думал, ты? Ты сопливый еще, а все туда же! Сссссстудент!
Толстый Томас подлетел ко мне и положил руку на мое плечо:
- Да плюнь ты, господи... Горе – оно есть понятие относительное. Плюнь и все тут.
Я спустился на дорогу и встал рядом с тощим Томасом, который уже перестал орать. Самому, видимо, надоело.
- Томас, ты не ори, а расскажи, как это все происходит?
Он сразу успокоился. Засунул свои тоненькие длиннющие руки в карманы и наклонил голову набок. Начал объяснять:
- А черт его знает, как это все происходит! Кто-то вон бухой купается, кто-то под машины кидается.  По-разному все это. А вот почему именно ты и именно сегодня – здесь, брат, я не знаю.  Слава богу, умные люди посоветовали не думать об этом.  Сначала меня тоже все эти дела удивляли – я даже пытался землю есть, честное слово! Ну, чтобы понять, что это и как с этим дальше быть. Не помогло. Каково, как ты думаешь, законченному материалисту, выпускнику физматфака, принять все это дерьмо, царящее вокруг? А? А материю, Ваня, ее никуда не засунешь! Она вот она, под ногами, над головой, справа, слева... все это – материя! Река мокрая, потому что в ней вода, аш два о, мост железный – феррум и карбонеум, понимаешь? Кислород, азот, магний, кремний – все это ни черта не меняется! Только мы становимся другими. Я так подозреваю, что все мы – только сгустки энергии, мысли что-ли чьи-то. А энергия при достаточном раскладе способна и стены пробивать и лампочки зажигать... Короче, вот так лично я все это понимаю, но ты об этом, повторяю, не думай лучше, Ваня, на фиг это тебе надо.
-  То есть, душа – она есть? И мы – это наши собственные души?
- Вот какой настырный, ну ты глянь! Перестань забивать свою мертвую башку всей этой гадостью! Вон бутылка пустая, видишь?
- Вижу.
- Иди, попробуй поднять ее? Ну, или пнуть. Попробуй-попробуй!
Я подошел к пустой бутылке из-под пива, валявшейся на обочине. Хотел поставить ее ногой на донышко, но ступня прошла сквозь нее.  Как с грузовиком получилось, вот точно также... Попробовал еще раз – безуспешно. А тощий Томас наблюдал и показывал на меня пальцем толстому:
- Вот дурья башка! Не верит кандидату физико-математических наук! Сссссстудент!
Я подошел к ним:
- А почему тогда мы идем, а не летим?
- Хочешь – лети... кто тебе мешает.  Посмотрим, куда ты прилетишь.
Во время нашего разговора толстый Томас молчал и по своему обыкновению смотрел вниз, на дорогу. Мне захотелось спросить его, что он обо всем этом думает, но он ответил сам (проклятая способность читать чужие мысли!):
- Я ничего по этому поводу не думаю. Когда все это случилось, из воды вылез, и стало почему-то страшно.Пожалуй, никогда так страшно не было. Потом Томаса встретил, он мне сказал – не думай, я и не думаю...
Тощий при этом заулыбался и стал похож на добрую кобру:
- Помню-помню этого цуцика! Хе-хе-хе! Человек-амфибия, твою мать! Тоже сначала кинулся, было, домой – матушку проверить, а потом я ему все заяснил. Хе-хе-хе! Да, Томас, дружище? Так бы и ходил вокруг родного дома и ныл, как корова. Алкаш проклятый!
Толстый Томас нисколечко не обиделся:
- Да уж, пожалуй, тогда я перебрал. Хорошо натрескался, помню... А ведь лето еще, погода солнечная, жаркая, вот и развезло. А мы как раз поплыли к кустам экраны ставить, вот и поставили, ха-ха-ха!
Или они идиоты или я.
Не укладывается у меня в голове все равно, хоть ты тресни!
От новизны ощущений мне хотелось взорваться на миллион осколков. Я пробовал свое новое состояние... или проявление... или ипостась.  Пытался летать спиной вперед, вверх ногами, боком, задом, по-разному. Все получалось и я не испытывал никаких трудностей в преодолении гравитации. А, может, ее нет, гравитации? Может, правильно сказал тощий – энергия может всё!
Ночь приближалась к своему окончанию. На восточной стороне горизонта порозовело небо, звезды начинали тускнеть. Красивые они... звезды. А смогу я до них долететь, интересно?
- Не сможешь.
Это снова тощий влез в мои мысли.
Я не выдержал:
- А что ты вечно вмешиваешься? Думаешь, это тебя красит? Крутой, да?
А тощему хоть гвозди в спину забивай, отвечает, как ни в чем не бывало:
- Потому что ты всякой ерундой голову забиваешь, а этого делать не надо.
- А что, по-твоему, надо?
- Наслаждаться, Ва-а-аня! Ты посмотри вокруг! Посмотри на себя! Разве ты мог делать то, что сейчас можешь? Не мог! Ты тогда – это одна сотая процента тебя сейчас! А сейчас все по-другому! Смотри на мир, радуйся, за воробьями летай, хочешь – по дну реки пройди, много интересного увидишь! Понял, парень?
Ни черта я не понял.
До города осталось, наверное, километра два, по моим расчетам. Река немного свернула, берега ее покрылись деревьями с множеством таких узких промежутков, в которых обычно любят устраиваться рыбаки. И, кажется, идем мы уже целую вечность, но города все нет и нет. Странно.
Бессмысленное существование.
Даже в состоянии совершать все эти антифизические и антилогические вещи, понять окружающее невозможно. Зачем тогда все это? Какой смысл? Что я буду делать со своими способностями? На фиг мне все эти полеты? Из горящей квартиры на двенадцатом этаже я младенца не спасу. Тонущего человека из омута не вытяну. Если кто-то будет грабить банк, или срывать сумочку, или просто брать чужую вещь – я не в состоянии подойти к нему сзади и долбануть по башке.  Вот она мечта детства – стать суперменом! Пожалуйста! Летай, прыгай, ныряй – ни черта тебе не будет, но только никто этого не увидит и никому это не пригодится! Херня какая-то! Очень жестко со стороны товарища Бога, надо сказать! Ну, или не бога, а кто там все это придумал. Есть реальный шанс принести реальную пользу, а ведь нет! Ни черта не выйдет!
- А ты много добрых дел-то сделал, студент?
А? Что? Я задумался и опять упустил, что они могут меня слышать.
Тощий Томас стоял напротив меня и смотрел мне куда-то в переносицу.
- Я спрашиваю, ты много добра людям сделал?
- Ну... не знаю... смотря что считать добром. Ну, деревья садил, помогал улицы убирать... Работал.
- Ага, голодных кормил, больных лечил, бездомных на ночлег устраивал? Жизнь чью-нибудь спас?
Да причем здесь это! Была бы возможность, спас бы, не сомневайся. Разве в этом дело? По-моему, мир немного несправедлив, что тот, что этот, даже если он один для всех, этот проклятый мир. Рождаешься – тебя никто не спрашивает, умираешь – тоже. И почему одни рождаются в Париже, а другие в каком-нибудь поселке Чебурда? Всю жизнь, как дурак, пытаешься понять, нафиг ты родился! Хочешь стать космонавтом, а у тебя зрение  - минус два. Хочешь пойти в выходные с девчонкой погулять, а за окном – гроза и ливень, грязь по уши. Да даже в более мелких масштабах – батарейки всегда садятся не вовремя; в лотерею выигрывает кто угодно, кроме тебя; тот билет, который не учил – выпадает. Ой, с ума сойти!
Мы свернули на повороте с указателем, что до города остался один километр.
У самого берега реки, за деревьями стояла какая-то машина, и рядом копошились тени, по видимому люди. Ночь медленно завершалась, но по-прежнему было темно.
Мы спустились с дороги и подошли поближе.
Машина была легковая, но очень большая и дорогая. Фары и остальные огни были потушены. Рядом с машиной, метрах в семи-восьми, четыре человека избивали пятого. Он лежал на боку и пытался прикрывать руками голову от ударов. Были слышны резкие выдохи избивавших, маты, всхлипывания и какие-то утробные нечленораздельные звуки. Надо сказать, что избивали беднягу вдохновенно, руками, ногами и чем придется. Кто-то лупил палкой несчастного по голове и пытался отодрать его руки, которыми тот безутешно укрывался.
- Стараются ребятки, – прокомментировал происходящее тощий Томас.
- Да, пожалуй, убьют – добавил толстый Томас.
От всего этого ужаса каких-то два часа назад у меня бы волосы стали дыбом.
Я смотрел, как здоровенные парни колошматят несчастного скорчившегося человека и думал, что это, наверное, очень больно. Гораздо больнее, чем попасть под скоростную кучу железа. Все ощущения приходят медленно и каждый клочок тела вопит болью, горит болью.
Эти ублюдки немного успокоились и достали сигареты. Трое закурили, а четвертый открыл багажник и извлек оттуда большую прозрачную бутылку с водой и жадно напился.
- Устали сволочи – сказал тощий Томас.
Жертва не шевелилась и не издавала ни звука, только было едва заметно, что этот несчастный человек дышит.
Они покурили, выбросили окурки и снова подошли к бесчувственному телу. Один из них вновь взял палку и с размаху начал бить беднягу по голове. Как будто вместо человеческой головы был камень, таивший в своей глубине нечто драгоценное и который, во что бы то ни стало, требовалось расколоть. Двое смотрели, а еще один, который пил, решил вымыть руки и пристраивал бутылку с водой на багажник машины. Когда палач с палкой немного выдохся, его занятие продолжил другой. Он не только бил палкой, но и после каждого удара добавлял жертве ногой в живот или грудь, куда попадет.
Так длилось долго... Очень долго.
Потом все четверо вымыли руки, отряхнули одежду, уселись в машину и уехали, а тощий Томас сказал мне:
- Иди, Ваня, к нему. Вот он – твой студент.
Я подошел к этому парню, посмотрел, во что превратилось его тело после побоев, протянул ему руку и сказал:
- Вставай, парень, хватит лежать. Жизнь, оказывается, вечна...