O! Air

Больше, по-моему, оснований назвать июнь бархатным сезоном. Мягок, тёпл, влажен, да вдобавок не в холода катится пора, а напротив, много обещает солнца. И никаких тебе знобких ночей, напоминающих, что все держится на капризе воздушных течений и в любой миг может прекратиться уж насовсем. Трава нежна, зелень сочна, утра росны. Еще свежи и памятны недавней поры цветения волшебные мгновения. Июнь хорош и тем, что являет собой начало щедрой поры созревания: всё впереди, всё вот-вот наступит. Что может быть волнительней предвкушения вкушения! Зубы точишь на начинающие темнеть, краснеть, светлеть ягоды, на розовеющую черешню. Попервах срываешь еще кислые, выбирая из зеленых полузрелые — но ведь хочется! Наведываешься к кусту несколько раз на день — вдруг малость поспело! Прелестен нежный июнь!

А его грозы! Обычные летние — они хмурые, неторопливо и уверенно наползают, устрашая пыльным шквалом, глушат раскатами; вообще какие-то сурьезные и скучные от этого. Налетают, секут косыми струями, треплют, мотают, обтрясают деревья — словом, безобразно ведут себя. И, как правило, приводят за собой нудный обложной дождь; отгремят наскоро и смоются, а унылый дождь остаться, как непрошеный гость, может до утра. Июньские грозы ины: кратки, веселы, светлы.

Полдень в июне. Все пребывает в добродушной неге, и точной метафорой состояния мира является кот — не раскинувшийся и вывернувшийся наизнанку от зноя, не собравшийся в комок от стужи — в вольной позе нескрываемого наслаждения почивающий на одном из своих любимых мест. Лень и дремота полностью владеют миром. Лениво плывут белоснежные и кучерявые облака, лениво кой-когда шевельнется ветка. Расслабленно, без ожесточения палит солнце, совсем по-кошачьи щурясь. Единственное движение заметно у деревянной, мшистой бочки, полной воды — там вокруг кружатся прилетающие напиться пчелы. Я там иногда с ними общаюсь, хотя вряд ли пчелы от моего внимания в восторге: беру ее осторожно, увлеченную питьем, в руки, и рассматриваю. Она вертит брюшком, стараясь ужалить, да я наловчился, ей не достать. Забавная и прелестная. А можно еще столкнуть пьющую пчелку в воду, потом подставить ладонь и спасти; пока она будет умываться и отряхиваться от воды, пообщаться. Чувствую, как лапки цепко держатся за палец, как идет вибрация по руке от гоняемых в холостом режиме крыльев, как с них и с тела вовсю летят брызги.

Где-то в зените какая-нибудь тучка быстро, прямо на глазах растет и уплотняется, темнеет, синеет, сизеет, поглощая соседние — над головой уже слоистая и клубящаяся настоящая грозовая туча, только маленькая. Солнце пропадает, но вокруг, вне этой тучи, те же сияющие облака, синее-пресинее небо. Тут и гром первый раздается: нерезкий, нехлесткий, округлый. Внезапно обрушивается дождь, капли крупные, падают густо; а за несколько мгновений, предупреждая, слышен свистящий шелест их стремительного приближения. Начинается стаккато ливня: поначалу тонкий звон стекла и жести да глухая дробь ударов о листья и землю. Потом со всех сторон нарастает, заполнив весь акустический спектр, разнообразное булькание: капельки, струйки, ручьи, потоки! Булькают дождинки, бухаясь в лужу, булькают, журча, вылетающие по дуге струи из желобов. Вся земля превращается в одну бескрайнюю лужу, равномерно пупырчатую полусферами снующих пузырей. А над головой гремит непрестанно, но без яростных ударов и сухих щелчков, ворчит и перекатывается, воркуя и гуляя.

Идущее ото всего круга горизонта сияние пронизывает ливень насквозь, что создает в ощущениях необычность. Привычная гроза заходит угрюмо, накрыв от края и до края, и в сумерках средь бела дня молнии только на миг возвращают предметам цвет. А тут и блескучие штрихи летящих капель, и туманно-радужные переливы водяной пыли над крышами, и отблески от множества мокрых поверхностей. Ливень в самом деле легок и ласков, можно выйти босиком и подставить тело под него — он не холодный. Тычки проворных капель равно и беспокойны, и приятны, зато ощущение дождя — это не его наблюдение откуда-нибудь из укрытия. Нужно запрокинуть голову, из-под прикрытых век взглянуть вверх, чтобы увидать сказку! Мириады нитей уходят ввысь, сливаясь там, в уже просветлевшем облаке; они вспыхивают, чертящие и хрустальные — толстые, массивные, преломляющие, — чтобы ту же исчезнуть и дать вспыхнуть другим.

Глаз еще не замечает, а ухо уже улавливает, как слабеет сила ливня. Чуть тише, чуть медленней, чуть ниже тоном. Через пару минут воздух чист. Гроза не ушла, она прошла, кончилась, в сторону уплывает немощное пустое облако, открывая по-прежнему палящее солнце. Из желобов в прежней силе журчат толстые струи, потоки не спали, а ливня — как не бывало. Это еще одна необычность: чтоб при ясном солнце и чистом небе бежали потоки, отовсюду отражалось небо! Похоже несколько на раннюю весну, а всё зелено! Тут случается очередное чудо: от земли, крыш, заборов, причёлков вдруг начинает валить пар. Густой, будто открыли кастрюлю с кипятком. В спокойном воздухе пар похож на белое пламя с острыми играющими языками. Подставишь под них руку, действительно, ощутимо греет. А лужи, лужи-то! Лужи июньского ливня теплые. Влажная земля вокруг них горячая, а они парные.

Всё в эту послеливневую пору необычное, ходишь и впитываешь подряд мелочи, какие способен приметить. Земля нежная. Не раскисшая в грязь, не жесткая; податливая под стопой, согревающая. Запахи, забитые ливнем, выбираются и разбегаются. Пахнет всё и сразу: от дощатого серого забора до лилий, и трудно сказать, где больше прелести. Да, лилии очаровательны и тонки, зато забор стар и опытен, и знает, как составить чудный коктейль ароматов из легкой прели, смолы соснового сучка, застрявшего тополиного пуха и сухого вишневого листа. И запахи, кстати, дольше прочего держатся после грозы. Влага впитывается, солнце сушит — уже ни луж, ни росы, а пахнет в саду по-прежнему сильно.

А плоды после дождика особенно вкусны. Не все, конечно. Шелковица, например, или малина, теряют аромат от воды, вымокают. Зато смородина! Во-первых, обмытая, она радует глаз ярко-красными обильными гроздьями, в зеленом сумраке куста горящими рубином. На каждом шарике висит капля, отчего ягодки кажутся крупнее обычного и аппетитнее. Чистая кожица тонка и прозрачна, в центре шарика немного туманные и затушеванные мякотью светлеют семечки. Во-вторых, ее надо собирать вместе с каплями. Наберешь полную ладонь ягод и капель, прогонишь, дунув посильнее, какого-нибудь нерасторопного паучка и кидаешь в рот. Вода вроде бы и вода, что тут такого, и если нравится разбавлять кислую сладость ягод водой, так можно нарвать, помыть и есть, не отряхивая; или даже запивать. Да только это не то! Не имеющая вкуса вода почему-то забьет всё, будет кисло лишь. И мыть надо долго, чтобы убрать привкус разбавленной в воде пыли, и колодезная вода совсем иное дело, чем дождевая. Тут никаких сомнений. Поэтому, как гроза прошла, сразу в сад до зарослей смородины! В самую гущу заберешься, где пахнет землей и мокрым хворостом, присядешь и станешь ниже его — куст покажет свои маленькие тайны. Там от ливня прячутся на нижней стороне листьев множество населяющих сад существ. Сидят недвижно, дожидаясь вечера, полупрозрачно-зеленые златоглазки, поднимают предостерегающе передние лапки желто-зеленые паучки, уверенно глазеют коричнево-зеленые монстрища — точные уменьшенные копии известных самолетов-невидимок, безбоязненно переползают на оказавшуюся рядом руку оранжево-пятнистые божьи коровки, стремясь поскорее выбраться вновь к солнцу. Пониже, где темнее, днюют комары и ночные бабочки. Один из них соблазняется на меня, малость пожужжав, усаживается на предплечье. А может, это разведка. Хоботком тыкает несколько раз, чем-то ему то место не нравится, переползает на другое, третье, бродит по руке, пока не выбирает по вкусу и там легко вонзает. Это что же, я такой дырчатый, что ли? Ведь хоботок его не игла стальная, слабенький совсем, им ничего не проткнешь! Комар в наслаждении все глубже и глубже погружает — тут я его и прихлопываю. Копытами кверху он сваливается куда-то вниз. И больше никто не соблазняется!

Вообще земля полна живности малой и поболе, надо только остановиться, присмотреться. По огороду — по грядкам, лункам, дорожкам — прыгают лягушки и лягушата разных возрастов. Строго говоря, это, видимо, жабы, лягушки вроде как обитают только в воде, но ведь ясно же, о чем речь. Зато пока это лягушка, так и в руки можно взять, а жаба — да ну ее! Ободренные влажной погодой и спокойствием, они повыбирались из нор и скачут, ловя что-то сходу. Самое забавное в их хождении: иногда та или иная лягушка приподнимает тело параллельно земле и мелкими быстрыми шажками — на цыпочках! — к чему-то ее интересующему подбирается. Под кустом раздается громкое сопение — здесь и ёж, оказывается, бродит. Уверенно и безразлично ко всему он идет по своим делам напрямик, нагло протопав по моей ноге, как по дороге. Я поражен, и мне приятно. Что вот так, средь бела дня мне на ногу наступил ёж! Вообще ежи большие пофигисты, им позволяет быть такими носимая с собой защита, а наши — тем более, они привычные. Я часто их встречаю в саду, иногда ради интереса аккуратно беру в руки. Если действия производить медленно и спокойно, ёж не сворачивается в клубок, и его можно поднять, держа за бока, где шерсть переходит в колючки, рассмотреть и даже почесать брюшко. Но им это не очень нравится, они деловые, скорее, торопятся по своим делам.

Да, стоит остановиться, прекратить суету, открыть глаза пошире — и мир, не таясь, раскрывает свои таинки бытия. Только смотри! Смоги смотреть!