Мнимая часть. adagio sostenuto

Я одержим подозрением о существовании иного
порядка вещей, более таинственного
и менее постижимого.

Общеизвестно, что основной поток информации в мозг человека поступает через глаза. И зрительная информация больше связана с рациональной деятельностью: расположение предметов, расстояния между ними, их перемещение и т.д. В то время как, положим, обонятельная информация скорее активизирует подсознательные уровни сознания: нравится-отвратительно, напоминает-тревожит. Наверное, для многих она остается совершенно невостребованной, она для них чересчур сомнительна, недостаточна. Нюх используется только утилитарно — протухло или нет. Не могу сказать, какова чувствительность является нормой, сам же я запахи слышу постоянно, различаю их, хотя не всегда знаю название. За каждым человеком тянется шлейф запаха. Идешь по улице и, разминувшись, попадаешь в полосу оставленного запаха. От женщин иногда тонкий и волнующий, а часто — густой удушающий смрад. Невольно подумаешь: не дух ли духами пытается перебить. Бывает, я улавливаю запах искусственной кожи от новой сумочки или туфель. От пожилых мужчин — запах табака, крема для бритья и лосьона. От молодых — тот же смрад духов. В целом, однако, город дурно пахнет. Бензиново-дизельный чад, когда мягкий, а когда, репейным комом вонзившись в гортань, царапает и душит, вонь горелых колодок и горячего масла. Запах плавленого асфальта и полных гнили мусорных ящиков, перехватывающий дыхание химический дым тлеющих пластмасс. От стриженых газонов поднимается запах размозженной травы. Живые, весенние запахи распускающейся жизни, смешиваясь с городской вонью, дают букет, которому я имею очень ёмкое и точное сравнение, да не хочется портить общий хороший тон мерзостью.

Запахов полно, хоть они сами по себе не противные, но встречаются навязчивые, агрессивные. Особенно это относится к парфюмерным и синтетические. Последние гораздо прилипчивы, чем природные, но более бедные и жесткие по содержанию. Как-то вышел в субботу позвонить — событие достаточно редкое, выходные я берегу для одиночества. Разговор короткий: мероприятие откладывается. Вернулся к себе, занялся обедом, стиркой, мыл полы, писал письма. Уже к вечеру растянулся в блаженстве на кровати ничком, положа голову на руки. Только улегся — запах женских духов: приторный и, честно говоря, отвратительный. Я бы к так пахнущей девушке не подошел! Быстро выяснил, что источником является левая ладонь. Было вначале сомнение, может, это одеколон, когда магнитофон протирал. Нет, именно духи, одеколон на кончиках пальцев. Стал вспоминать день — загадка требовала решения — ни к одной женщине не подходил и не заговаривал, ни их чьих рук ничего не брал. Более пристальное принюхивание подсказало: этот запах я слышал. Напрягая обонятельную память, докопался: так точно приторно воняла телефонная трубка!!! Учитывая, что запах не смылся ни мылом, ни порошком, был один выход — убрать руку подальше. Запах ослаб, но не пропал полностью. Оказалось, не одна рука в этой вони, еще и ухо со щекой!  В тот вечер я намыливал голову несчетное число раз. А однажды на улице мужчина в средней степени подпитии подошел здороваться. Руку я ему пожал и тут же отвязался. Пах он сильно и терпко. Какая же досада взяла меня, когда я вечером обнаружил, что рука вся в его запахе! Мыл всем, что имелось, но до конца убрать запах не мог. Пришлось облить руку дезодорантом — по крайней мере нейтральный запах. Разве это необходимо? Каждому запаху свое место и время, а когда он приставучий и неистребимый, это противно и злит. Зачем такие сильные запахи? От них нос зашкаливает и оглушает. Или у нынешних горожан настолько испорчено обоняние, что пока не нальешь им в ноздрю вони, они ничего не чувствуют?

В киосках и ларьках, где, как правило,  молодые продавщицы злоупотребляют парфюмерией, хлеб, впитывая запах духов, сам становится косметическим изделием. Особенно, когда ларек небольшой, без вентиляции. Однако, никому это не мешает, из чего можно сделать вывод, что мало кто слышит это. Наверное, поэтому парфюмерная продукция наращивает силу духов – носы теряют нюх, и требуется все более крепкое воздействие.

Не люблю я, чтобы у меня в комнате был непривычный запах. Потому что запахи моей комнаты — это часть ее облика, когда в ней стоит иной запах, она становится чужой, а я теряю чувство дома, своей норы. Соответственно, гости женского пола, всегда приносящие сильные и прилипчивые запахи, меня напрягают. Днем у меня пахнет горячей доской от нагретого солнцем некрашеного паркета, и сырым крепким деревом, когда помоешь полы. Еще бумагой от книг и обоев. Нередко проникают посторонние запахи, но они хотя бы не длительного пребывания. Иногда от курящего в форточку на первом этаже типа ветер задувает в щели закрытого окна табачный дым. Через вентиляционное отверстие на кухне ко мне заносит запахи жареной рыбы, варящихся мантов, сбежавшего молока, кипятящегося белья, стираемой в кипятке шерсти, горячих от глажки простынь. Сквозь входную плотно прикрытую дверь с лестницы пролезает запах собак, крема для обуви, курева, духов и особенный запах общего места, давно не убираемого.

Пахнет всё и по-своему! Чай с сахаром пахнет не так, как просто чай. А разовый — тот с примесью льняного полотна — от нитки и железной скобы, полагать надо. Все яблоки пахнут разно, и я при выборе полагаюсь больше на свой нос, чем на глаз. Взятая у кого-либо вещь имеет отметину запахом своего хозяина. В рабочем помещении пахнет нагревшимися трансформаторами и резисторами, медным нутром волноводов, горячего, эмалью покрытого железа и прошедшей чрево ксерокса бумагой.

В деревенской, кстати, жизни отвратительные запахи редки.

Пахнет чердак теплой старой пылью, битумом от рубероида, полынью и сухими кукурузными початками, развешанными на стропилах. В сараях в зависимости от поры, пахнет то поленьями, то вялеными абрикосами, то луковой шелухой, то дынями и фасольной ботвой, то огородной землей от картошки, сочными листьями бурака и капусты, то новыми просяными и сибирьковыми вениками. Пахнет в хате летом чабрецом и мятой, осенью расставленными в кадках на веранде хризантемами, а зимой хвоей и дровяным теплом.

Августовский дождик больше отдает увяданием, покоробленными от жары листьями, выгоревшими стеблями. Июльский пахнет намоченным теплым жнивьём, травами. Ранней весной дожди пахнут хуже: мокрым шифером, мокрым кирпичом, мокрыми досками, мокрой корой и мокрым бурьяном.

Как только сойдет снег и оттает земля, выгоняет к солнцу и теплу свои ростки  горицвет. Среди серого и помятого бурьяна, оставшегося от последних осенних цветов, над плотной пленкой слежавшихся листьев возникает маленькая лужайка новой зелени. Округлые листочки трепет холодный ветер, бывает, срывается снежок, но горицвет привычен к капризам весны. Зелень быстро, в несколько дней покрывается яркой, радостной желтизной цветов. Над ними, как только солнце разгонит студеной ночи остатки, вьются до самого заката первые насекомые, иногда наведываются бабочки. Пахнет горицвет слабовато, но ведь это первые цветы!

Конечно же, самый обильный на запахи май, когда зацветает большая часть растений. Первый сильный и приятный запах нектара дают абрикосы, зацветающие до появления листьев. Глянцево-коричневые веточки одеваются нежными белыми лепестками. Гола и черна вскопанная земля, сад только опушивается едва проклюнувшимися листиками, а уже гудят окруженные радостными пчелами и шмелями абрикосовые деревья. Эстафету подхватывают вишни, а там уже деревья все разом почти: груши, яблони, алыча, сливы. К этому времени распускаются листики; среди молодой лаковой зелени бархатистые крупные цветки яблони, лепестки у них широкие, вогнутые, к основанию чуточку розовеющие; на груше они собраны в небольшие кисти и чисто белые. Весь сад благоухает дни и ночи напролет, жужжит с утра до темна, полный запаха и прозрачных крылышек... Как жаль, что длится эта прелесть всего несколько дней!! Потом черную землю, кустики пастушки и пырея устилают увядшие и блеклые, никому уже не нужные цветочные чешуйки. Первым же ливнем их прибьет, снесёт ручьями в грязные лужи, где они быстро исчезнут.

Ну и какой же май без лунных, с соловьями и лягушками ночей! Как голоса двух инструментов: один звонкий, высокий и подвижный, второй наподобие ударных — ритмичный, глуховатый. Лягушки начинают еще с вечера, им всякий шум не помеха. А соловьи вступают позже, когда угомонит и приглушит ночь крикливых, когда всплывет над белопенными садами полная луна. Вот тогда понимаешь, что ночь создана именно для нежности и любви! Всему живому!

Можно остаться в саду на скамейке, прислонившись к старой груше и закинув руки на ее нижние ветви, но соловьи к жилью не подлетают, довольствоваться приходится далекими звуками; впрочем, ночь настолько тиха, что и  это неплохо. Густой и плотный аромат черемухи растекается вместе с прохладой, составляя как бы собственный запах ночи, к которому добавляются струи иных: нежный — таволги, сильный и несколько дерзкий — тюльпанов, горьковато-медовый — смородины. Застыло все в безмолвии и бездвижии. Сквозь цветущую реденькую крону виднеется белый диск луны, незаметно, как минутная стрелка, передвигающийся от ветки к ветке. Поверх громкого лягушачьего неспешного хора ложится быстрый соловьиный перебор. Никаких дум, никаких размышлений. Вдыхать ночи запахи, слушать ночи звуки, смотреть в нее, светлую — такое же чувство, будто общаешься с кем-то давно знакомым, своим, родным. Как может это дерево быть бесчувственным!? Оно живое, а всё живое едино! Ни я сам по себе, ничто другое в отдельности полноценно живым быть не может. Я — и оно — живые, потому что мы части единого живого. Оно более живое, чем человек; оно от кончиков корней до макушки приникает к другим живым существам, к единому живому, а человек предпочитает вращаться в некросфере механизмов, с живым соприкасается эпизодически и снобистски.

К полуночи можно отправится в балку. Где-нибудь на ее склоне у куста тёрна по соседству с соловьем присесть на корягу. Цветущий тёрен обволакивает своим душистым облаком, влажная прохлада касается лица, по самому дну балки начинает серебриться легкий туман или выпавшая роса. Издалека откуда-то пришла и коснулась моих чувств теплая струйка от цветущей желтой акации. На темном с просинью небе господствует светило малое — как солнце зимой, высоко не забирается, плывет над вершинами — с привычным темноватым рисунком  морей и разбегающимися лучами меридианов от кружочка полюса.

За спиной начинает свои коленца передохнувшая птаха. Голос у нее чистый, четкий и громкий. Мелодичные щелчки, трели с присвистом, дробная россыпь; в прозрачной жидкости всплывают и лопаются быстрые струйки звонких пузырьков, по серебряной глубокой чаше катается хрустальная росинка, шарик с колокольчиком внутри прыгает и разбивается в зеркальном кубе; всё это в разных соединениях и разной тональности, то плавные переходы, то резкие перескоки. Я не специалист, у меня нет слов, чтобы хоть приблизительно передать, что выделывает эта серенькая пичужка меньше воробья, как умело и красиво составляет гармоничный поток. Знатоки утверждают, что молодые учатся у старых птиц. Зачем им это? Наука сводит их душевный порыв к банальному инстинкту призыва самки. Даже если б это было так, что за польза самке? Богатый набор трелей вряд ли дает гарантию, что соловей будет заботливей. Ну а я не верю, это механистическая уловка, чтобы уничтожить чарующее, неподвластное примитивной науке. Всю ночь напролет заливаться и выделывать коленца соловья заставляет то же самое чувство, что меня погнало в балку — восхищение всем живым миром и ощущение большей близости с ним. Очарованный весенней лунной порой, радующийся возвращению на родину, наполняет маленький волшебник ночь своим восторгом. Это я как раз тварь бессловесная, только и могу, что сидеть и молчать, когда ко мне обращается всё живое, окликает, зовет к себе. Я понимаю, а ответить не могу. Скворец, соловей, лягушка, шмель, дерево может, я же нем.

Росистый туман, тёрен, лунный свет, сочный запахами воздух, верб неясные силуэты — всё ждет, когда же я пойму, что и они все тоже я. Я близок к этому, нащупываю что-то: я вдыхаю ночной воздух, но и я же вливаюсь в легкие свежестью; я слушаю соловья, но и я же сам это исполняю; я смотрю на луну, но и я же льюсь серебряным лучом в черноту зрачков.

Коротка, очень коротка пора цветения в природе. Вот уже осыпаются акация, бузина, шиповник — последние, самые недоверчивые, ждавшие окончательного тепла. Растят и зреют дерева свои плоды, а об очаровательных днях и ночах напоминает разве что горсть сухих и пожелтелых, как бумага на солнце, лепестков, заметенных случайно ветром под пень или камень. И птицы окончили свои серенады, перешли к насущным и прозаическим заботам о птенцах. Утихли страсти, волшебство, как ему и полагается, растаяло бесследно до следующего раза.