XII

          Ворошилову начало казаться, что Наташа его обманула. Она вела его какими-то закоулками, все время повторяя: «так будет быстрее» или «сейчас мы здесь срежем». Но они все никак не могли дойти.

          «Как же я обратно доберусь? – с трудом соображал Ворошилов – ведь это лабиринт – тут и днем заблудишься, а ведь скоро совсем стемнеет… Да и зачем я пошел? Как же Ксения? На кого ты её меняешь?» «Меняешь» - он усмехнулся и где ты только набрался этих быдло-понятий. Было бы что менять. Он посмотрел на Наташу, которая серьезно и старательно обходила маленькую лужицу. В. пришло в голову, что она совсем не спешит вести его прямо к себе. Что она, наоборот, для каких-то целей оттягивает этот момент.
«Конечно, ей неприятно, что это не я её пригласил – размышлял он – ей, как и любой, хочется, чтобы я взял инициативу, а она была как бы не при чем. И так, наверное, в конце и получится. И я буду виноват. Получится, что я ей воспользовался и бросил. Это они всегда умеют так устроить… Впрочем, ведь я, наверное, и не сумею воспользоваться. Ведь я совсем ничего не умею. Да она мне и не нужна совсем. И потом она плакать будет. Или смеяться. Это все очень гадко и наперед известно. Так зачем же я иду?...
Да разве это так наверняка? – думал он пройдя еще несколько переулков - Уверен ли ты? Может у тебя все так, как надо получится? Или вообще этого ничего еще и не будет? Может ты просто фантазируешь? Может быть…»

- Ну вот и пришли – услышал он шепот у самого своего уха. Он поднял глаза и встретился с глазами Наташи и в ту секунду увидел в этих глазах такую безмерную любовь к себе, что холод прошел по спине его.

          Трудно, почти невыносимо было смотреть в эти глаза, но он все смотрел и смотрел. Никогда он не знал такого взгляда. Всю его жизнь ни одна девушка не смотрела на него с любовью. Ни одна не смотрела даже с уважением. Всю жизнь он видел только насмешку или презрение и только однажды видел нечто другое:  страх, когда, не выдержав издевательств, швырнул стулом в стеклянный шкаф с книгами. Этот приступ бешенства, этот поступок был то единственное, что он всю жизнь вспоминал с упоением.

          Но эти глаза смотрели на него совсем иначе. Он почувствовал, что надо что-то сделать, что надо что-то сказать. Что от него требуется поступок, и что если он не совершит его, то, в своих же глазах, будет еще раз навсегда и навеки опозорен.
Тогда он взял Наташу за руку, сжал её так, что на лице девушки изобразилось страдание и, не отпуская руки и не ослабляя хватки, обнял её за плечи, притянул к себе и, не закрывая глаз, стал целовать её сухие, потрескавшиеся на ветру губы.

- Пойдем – тихо, еле слышно проговорила она опуская глаза. Краска стыда неровными пятнами покрывала её плоское простое лицо. – не здесь… а то тут знаешь… - она покосилась на пустую лавку – сплетни быстро разносятся.
- Ну и пусть разносятся – сказал Ворошилов, но отчего-то тоже понизив голос.
- Лучше не надо – ответила она улыбаясь. – пойдем. Держась за руки они с большими неудобствами поднялись на третий этаж.
- Может отпустишь? – усмехнулась Наташа – а то во внутрь не попадем.

          Ворошилов опомнился и отпустил руку. Большая железная дверь щелкнув, со скрипом проглотила их.