Последний киносеанс

/биографические заметки/


В который раз в моих снах рвётся киноплёнка на зубьях лентопротяжного тракта «Двадцать третьего КПК-2». Падение заслонки отсекает сфокусированный на кадровом окне луч 3-х киловаттной ксеноновой лампы проекционного фонаря и зал на время погружается во мрак. Стрелка децибелов на «нуле» и в полный штиль контрольных динамиков  сквозь проекционные окна врывается топот множества ног, несмолкающий свист и возмущённые крики зрителей. Щёлкаю тумблером дежурного света и зал мгновенно смолкает, будто включен в электрическую цепь. Конец оборванной ленты ложится перфорацией на барабаны. Кнопка «Пуск-мотор», «Заслонка» и яркий луч, пронзая смену кадров,  снова оживляет прерванный сюжет на экране. Можно перевести дух и готовиться к переходу на второй аппарат, заряженный очередной частью фильма…

I

1972 год. Позади школа, впереди целая жизнь, почти вечность. Угораздило семерым из класса поступить в училище киномехаников. Один из них я. Собирался в Донецкое военное училище, где преподавал мой дядя, но дядя мне рассоветовал, не находя во мне достойных для будущего офицера качеств. Дяде, посвятившему себя военной профессии, было виднее и я ничуть не сожалею, что вместо военной профессии выбрал профессию киномеханика. В нашем селе Лесково работал киномехаником Василий Григорьевич Вербицкий вместе со своей женой Екатериной. Дядя Вася был настоящим кумиром лесковской детворы. Мы ходили в Дом культуры «на кино» как на некое волшебство, где главным волшебником был, конечно же, дядя Вася. Дядя Вася активно общался со зрителями, был всегда на виду, одевался как истинный интеллигент и что главное – был всегда трезв. Благодаря личным качествам дяди Васи, его энергии, профессия «киномеханик» казалась нам весьма достойной, благородной и по-своему вполне романтичной. Случай в истории воронежского 16-го училища уникальный – из одной школы в один год поступили аж 7 одноклассников! Воронежское училище № 16 располагалось в самом высотном здании на проспекте Революции с противоположного конца «Управления Юго-Восточной железной дороги», увенчанного шпилеобразной башней с 4-х циферблатными часами на все стороны. Это здание являлось и до сих пор является одним из узнаваемых символов города Воронежа. ГПТУ-16 было единственной школой киномехаников во всей ЦЧО. Школа была образована 1 апреля 1934 года. С 1 сентября 1972-го школа вошла в систему профтехобразования. После годичного обучения из училища выходили специалисты с удостоверением «киномеханик II категории» и Аттестатом с оценками по изучаемым предметам: «кинотехника», «электротехника», «усилительные устройства», «организация работы киносети», «техника безопасности» и др. Оснащённость технических кабинетов отвечала самым современным требованиям своего времени. Классным руководителем нашей группы был Перетятько Иван Иванович, мастером производственного обучения – Лазебный Николай Васильевич. Вообще, в училище была замечательная когорта преподавателей во главе с директором Огиенко Татьяной Яковлевной.
11 месяцев обучения, из которых 42 дня практики на киноустановках по месту жительства, пролетели довольно скоро. За это время мы, получив необходимые знания и навыки, жаждали скорее влиться в ряды армии киномехаников, чтобы собственными руками нести в массы то самое «важнейшее из искусств», по меткому выражению вождя революции, которым у нас являлось кино. Функции киномеханика городского кинотеатра и сельской киноустановки имели совпадения лишь во время демонстрации фильма. Дело городского киномеханика не выходило за рамки киноаппаратной. Его задача – обеспечить зрителю качественный кинопоказ. Чем безупречнее качество, тем меньше интереса у зрителя к тому, кто это качество ему обеспечил. О сельском же киномеханике можно слагать песни, писать романы, пересказывать анекдоты… Киномеханик в селе это даже не профессия, это, скорее, псевдоним, вторая фамилия или прозвище самого специалиста. В слове «киномеханик» нет ни одной звонкой буквы и только личностные особые качества  киномеханика в силах наполнить его благозвучием, либо вовсе обратить в разряд ругательных. Незаметных киномехаников на селе быть не могло по определению.
С августа по ноябрь 1973 года пытался устроиться по специальности, но попытки не увенчались успехом и только в декабре месяце, стараниями отца, меня приняли на должность помощника киномеханика в Калачеевскую киносеть, на одну из самых отдалённых киноустановок района в село Юнаково. От Лесково до Юнаково напрямик по полям около 15-18 км. Попытались пробиться в Юнаково по заснеженному грейдеру через Новомеловатку на ГАЗ-51 (отец работал в колхозе шофёром), но прошедшая накануне пурга намела непреодолимые шлейфы снежных заносов на дороге, и Юнаково осталось для нас недосягаемым в тот день. Вторая попытка пробиться к селу по снежной целине напрямик уже на гужевом транспорте едва не закончилась трагедией. Доехав на санях, запряжённых парой лошадей, до асфальтированной дороги «Павловск – Калач», одна лошадь, вдруг, упала и начала биться от колик. Благо, отъехали от дома не далеко. Отец распряг лошадь, дал ей овса и лошадь на время успокоилась. Бедная лошадка понимала, что ей надо тащить сани домой, и едва её распрягли на конюшне, как она снова рухнула на землю. Неизвестно чем бы окончилась наша поездка, упади лошадь на середине пути – дело шло к вечеру и морозец крепчал. Прошла ещё неделя, прежде чем отец решился на третью попытку прорыва в Юнаково, и то по настоянию матери, так как промедление грозило поставить большой крест на моей профессии, а значит напрасными окажутся затраты родителей на моё обучение – 30 рублей каждый месяц (15 рублей за квартиру и 15 – на ужины - училище предоставляло бесплатное двухразовое питание). В кабине на сей раз втроём – мать тоже поехала с нами. Густые хлопья снега таяли на лобовом стекле и тут же смахивались «дворниками». Впереди маячил грузовик с углём и нам было не всё равно в какое село он движется, так как грейдер заканчивался и далее шла обычная полевая дорога с торчащими по сторонам будылками сжатого осенью подсолнечника. К нашему счастью грузовик с углём двинулся по этой дороге и мы, следуя  его накатанной колеёй, въехали в Юнаково. Это было небольшое село, оторванное бездорожьем от соседних сёл района и в распутицу сюда можно было добраться только на тракторах, а в снежную зиму, как шутили сами сельчане, разве что на собачьих упряжках. Тем не менее, жизнь в селе не затихала. Так же завозились товары, вывозилось молоко с фермы на молокозавод, школьники учились в школе и, конечно же, в Дом культуры доставлялись из кинопроката по кольцу фильмы. Перед сеансом в фойе ДК играли в бильярд, настольный теннис, домино, шахматы, а так же пели под баян в самодеятельности и слушали магнитофонные записи современных популярных песен. В единственном продуктовом магазине самым не залежалым товаром были, конечно же, водка с вином. Познакомившись с киномехаником Кравцовым Иваном Фёдоровичем, отец первым делом заглянул в этот магазин. Купил бутылку водки и пряников на закуску. Зашли в довольно просторную киноаппаратную, в которой стояли 2 брюхатых на вид аппарата «Ксенон-1М», и пока Иван Фёдорович с отцом «обмывали» мою новую должность, я не переставал любоваться притягательностью этого волшебного для меня, почти живого, электрического механизма.
Недалеко от ДК нашли мне квартиру у одной бабули. Родители уехали, и я остался один в незнакомом селе, полагаясь на благоразумие незнакомых пока мне людей. Знакомство с молодёжью состоялось в тот же вечер перед началом первого в моей трудовой деятельности официального киносеанса. Неожиданно для меня фамилия Крапивкин оказалась в Юнаково не просто знакомой, но даже почётной – несколько лет юнаковским колхозом руководил мой дальний родственник и односельчанин Андрей Константинович Крапивкин. К тому же один из парней оказался одноклассником-интернатовцем  Володи Жусева - друга моего детства. Словом, я был принят молодёжью  как свой среди своих. Соответственно, за знакомство по обычаю выпили по 100 грамм.  Перед зарядкой киноленты Иван Фёдорович решил испытать меня на знание отдельных модернизированных новшеств, отличающих «Ксенон–1М» от его предшественника «Ксенон-1». Действительно, в училище модернизированных «Ксенонов» ещё не было, но его технические особенности нам были известны – в случае обрыва ленты аппарат сам выключался за счёт подпружиненного ролика, прижимающего ленту к гладкому барабану. Иван Фёдорович правой рукой незаметно отжал барабан, а левой нажал на кнопку пуска мотора. Мотор заработал, вращая зубчатые барабаны лентопротяжного тракта.
- А теперь ты включи! С хитрой улыбкой велел Иван Фёдорович.
Я нажал кнопку мотора и провёл пальцами по роликам. Один из них оказался той «изюминкой» на которой хотел поймать меня Иван Фёдорович. Слегка обескураженный моей находчивостью, Иван Фёдорович ушёл в зал продавать зрителям входные билеты, оставив меня один на один с работающими аппаратами. Больше всего я боялся показать зрителю приклеенные к сюжету служебные, так называемые, ракорды – явный брак в работе киномеханика. Так же при переходе с поста на пост часть сюжета не должна оставаться за пределами зрительского внимания. Переходы должны осуществляться строго по меткам в правом верхнем углу экрана, мелькнувшим в шестую доли секунды. В этот момент от киномеханика требуется максимум внимания. По первой точке на аппарате, заряженном очередной частью фильма, включается мотор и по лентопротяжному тракту, набирая инерцию, пошла «в рамку» зарядная часть ракорда с пустыми кадрами, составляющего длину ровно 2 метра при скорости 24 кадра в секунду. Через 4 секунды появляется вторая точка на экране и мгновенно поднятая заслонка открывает продолжение сюжета фильма уже с другого аппарата. Ни освещённость, ни яркость экрана, ни уровень звука не должны заметным образом отличаться при переходе с одного поста на другой. Таким образом, обеспечивается неразрывная демонстрация всего фильма независимо от его общего метража. Для удобства транспортировки и эксплуатации киноленты, длина одной полновесной части фильма составляла 300 метров, которые проходили через все барабаны лентопротяжного механизма примерно за 10 минут. Из них около 8 свободных минут киномеханик мог при желании наслаждаться непосредственно самим зрелищем киноискусства. В свой первый киносеанс я наслаждался зрелищем фильма «Свадьба с приданым». Увлёкшись пением куплетов Курочкина я с ужасом увидел, что весь рулон демонстрируемой части, минуя приёмную бобину, укладывается мягким ворохом на полу у меня под ногами. Иван Фёдорович поругался, но делать нечего – до полуночи сматывали ленту в рулон. Закрывая двери Дома культуры, Иван Фёдорович, видя моё душевное расстройство успокоил меня поговоркой:
– Первый блин комом…
В Юнаковом я проработал 5 месяцев до призыва в армию. Иван Фёдорович оказался добрым человеком с открытой бесхитростной душой. Работать с ним было легко и в удовольствие. Директором ДК работал молодой выпускник Тамбовского института культуры Владимир. Он появился в Юнаковом буквально через считанные дни после моего приезда. Был женат и вскоре мы отмечали радостное событие в его семье – рождение сына. В киноаппаратной находилось помещение с большими окнами, выходящими на площадь перед парадным входом в Дом культуры с видом на главную улицу и большой пруд, делящий село на две части. Владимир устроил в этом светлом помещении радиоаппаратную с усилителем ТУ-100, на выход которого был подключен громкоговоритель рупорного типа, называемый в обиходе – колокол. К усилителю кроме радиоприёмника «Казахстан» был подключен большой 4-х дорожечный бобинный магнитофон «Комета». В записях этого магнитофона преобладали песни Владимира Высоцкого, которого так обожал директор. Наши вкусы в отношении песен Высоцкого полностью совпадали. Жителям Юнаково ничего не оставалось, как присоединиться к нашему мнению – дни напролёт хрипловатый голос Высоцкого властно отзывался во всех окрестных уголках села.
«Крутить» фильмы, писать гуашью рекламные афишки для меня не составляло никакого труда. Отправкой и доставкой фильмов занимался Иван Фёдорович. С него же был и спрос за выполнение финансового плана. На следующее утро после киносеанса мы были обязаны дозвониться до бухгалтерии киносети и указать сумму выручки. Телефонная связь работала через ручные примитивные коммутаторы.
- Алло! Это Меловатка?
- Меловатка.
- Дайте Калач.
- Алло! Это Калач?
- Калач.
- Калач, дайте бухгалтерию киносети.
- Алло! Это бухгалтерия?
- Бухгалтерия.
- Запишите сумму выручки из Юнаково…
И так всю неделю за исключением выходных дней в киносети. Таким образом, связь с киноустановками поддерживалась каждый день. Это дисциплинировало киномехаников, оторванных от конторы многими километрами. Раз в месяц старший киномеханик появлялся в районе, сдавал наличную выручку, получал новые билеты и месячную зарплату за себя и за своего помощника. При перевыполнении плана полагалась премия.
В кинопрокатном кольце Юнаково находилось между равноудалёнными сёлами Пирогово и Попасное. Если бы не пироговский молокозавод - Юнаково с Пироговом не имело бы никакой связи вообще. Тракторист, перевозивший молоко на молокозавод был свояком Ивану Фёдоровичу и это немаловажное обстоятельство снимало остроту проблемы доставки фильмов с пироговской киноустановки. Не взирая ни на какие погодные условия, молоко с юнаковской фермы доставлялось в Пирогово после утренней и вечерней дойки. Маршрут трактора с цистерной  пролегал вблизи Дома культуры и нам лишь оставалось перенести валяющиеся у дороги банки с фильмами в перемоточную. С отправкой фильмов дело обстояло сложнее, хотя Попасное находилось на пути следования в районный центр любого движущегося из Юнаково транспортного средства. Зимой возили с Калачеевского сахзавода жом на ферму. Утром рано два пустых «Таганрожца» отправлялись в неблизкий путь за жомом, прихватив до Попасного наши фильмы, которые водитель просто сбрасывал в кювет напротив Дома культуры. Порой банки с фильмами по забывчивости водителей возвращались в Юнаково вместе с жомом на дне кузова. «Однажды летом», - рассказывал Иван Фёдорович, - «я пошвырял банки в кузов попутной машины и довольный пошёл домой управлять свои дела, а вечером на сеанс пришёл шофёр: полдня, говорит, сматывали твою ленту на дороге». Открылась банка на ухабах и верхняя часть с коробки серпантином улетела по ветру на всю свою длину. Сматывать в рулон 300 метров киноплёнки, скрученной в серпантин – занятие далеко не из приятных. На удивление терпеливым и ответственным оказался тот водитель. Не иначе как из любви к кинематографу.
В женский день 8 марта «крутили» «Мачеху». Выручка от двух сеансов – дневного и вечернего составила половину плана кассового сбора за март месяц. Появилась надежда на перевыполнение плана, а значит и получение премиальных. «Мачеху» смотрели даже те, кто годами не ходил в кино. В перерыве между дневным и вечерним сеансом отмечали женский праздник у Кравцовой тёщи. Делились впечатлениями от фильма. Сидевшая рядом бабуля тоже была на сеансе и, как оказалось, вообще впервые в своей жизни смотрела кино на большом экране. По её замечанию я слишком быстро менял картинки и она не успевала рассмотреть кто во что был одет, какие занавески были на окнах и что стояло на столе у героев фильма. Драматургия сюжета и его перипетии её вообще не волновали. На вечернем сеансе так же все места были заняты зрителями. Полный энтузиазма и желания отличиться в глазах дирекции перевыполнением плана, что случалось весьма редко, Иван Фёдорович раззадорился пополнить кассу за счёт фильма «Мачеха» на соседней киноустановке в Попасном ввиду болезни попаснянского киномеханика – тот лежал в районной больнице.
Светило яркое мартовское солнце, на полях темнели проталины, но вдоль дорог всё ещё громоздились в отвалах от бульдозера кучи слежалого снега. Банки с «Мачехой» были отправлены попутной машиной ещё утром, а мы с Иваном Фёдоровичем появились в Попасном за 2 часа до начала вечернего сеанса. Молодой парень, на добровольной основе помогающий киномеханику «крутить» кино, встретил нас у Дома культуры и радостно доложился, что фильм он уже приготовил, что зрители уже знают о вечером киносеансе и пригласил нас домой перекусить.  Через несколько минут мы сидели уже за кухонным столом. Хозяйка дома дожаривала на большой сковородке картошку и весело вела с нами беседу. В большие гранёные стаканы налила нам с Иваном Фёдоровичем домашнего яблочного вина, которое она называла чачей. Вино было мутное на просвет и сильно пахло брагой. Выпили и с удовольствием отведали жареной картошки. Нам предложили выпить ещё по стакану чачи. Иван Фёдорович благоразумно отказался и мне не советовал, но я решил, что от такого вкусного вина отказываться грех. Через некоторое время я понял, что Кравцов был абсолютно прав, но факт уже свершился, и самое удивительное, что я на аппаратах КН-14, с которыми на практике не сталкивался, вполне благополучно продемонстрировал фильм. После киносеанса по полям напрямик мы двинулись пешком в Юнаково. Чача выветрилась из моей головы только на подходе к селу. Действительно, мартовский план мы перевыполнили, и в апреле на премию я купил себе замшевые туфли в качестве сменной обуви после резиновых сапог, которыми в распутицу месил чернозёмную грязь – твёрдого покрытия на юнаковских улицах конечно же не было.
Апрель пролетел незаметно, наступил поистине цветущий май. Лёд на юнаковском пруду растаял, распушились вётлы над водой и вокруг зацвели среди зелёной травы жёлтые одуванчики. Май с каждым днём всё более открывал для меня потаённую зимними снегами красоту окрестного ландшафта, но место в сердце для восхищения было занято щемяще-тревожным ожиданием повестки из военкомата. Наконец, в середине мая позвонили из Калача с повелением явиться самолично в военкомат за повесткой. В тот же вечер перед началом киносеанса «Салют, Мария!» распили с друзьями в аппаратной 2 бутылки водки по случаю предстоящих проводов. Недавно отслужившие поучали как надо вести себя со «стариками» и самое главное – не попасть в стройбат. Конечно же, в стройбате я и оказался! О чём будет поведано далее. «Салют, Марию!» крутил Иван Фёдорович. Очнулся далеко за полночь на деревянном диване среди рулонов печатных киноафиш в тёмной каморке. Рано утром пришёл Иван Фёдорович проведать – жив ли я? Видя моё плачевное состояние налил в стакан водки, но запах её тут же вызвал во мне рвоту. Отлёживался на квартире, давая себе клятву больше не злоупотреблять спиртным. До вечера чувствовал себя совершенно паскудно. Ничего есть не мог, кроме сырых яиц. Благо, что родители привезли накануне десятка три или даже полсотни штук. После этого случая нарушал данную себе клятву ещё неоднократно, пока вовсе не пришёл к радикальному решению – ни грамма спиртного вообще ни при каких обстоятельствах, ни по какому поводу…

II

В повестке было указано: «…явиться в военкомат 4 июня 1974 г. К 17 часам коротко остриженным; иметь при себе смену белья, кружку, ложку, бритву и запас питания на сутки». Повестку вручили за 2 недели до призыва. В тот же день я расчитался из киносети, получил Трудовую книжку и все причитающиеся выплаты. 3 июня вечером в Лесково состоялись проводы. Молодёжь гуляла отдельно в бабкином доме – напротив нашего. Проводы длились до утра. Только на восходе солнца появилась возможность отдохнуть от всей этой пьяной суеты. Не успел я уснуть, как припёрся сосед опохмелиться. Слушать его пьяный бред было уже нестерпимо. Прихватив с собой вещевой мешок, укомплектованный всем необходимым, я забрался на чердак и с переменным успехом продремал до прибытия колхозной машины, на которой должны были меня увезти в военкомат со всей компанией провожающих. С родителями попрощался на выезде из села около тракторного отряда. Мать с отцом плакали и меня это больше всего угнетало. Когда машина выехала на грейдер, молодёжь в кузове горланила песни под гармонь. Я смотрел на залитые солнцем зелёные поля, изрезанные оврагами и лесными полосами, стараясь запомнить все детали ландшафта с детства знакомого и необычайно дорогого мне в эти минуты. Уже с конца апреля и весь май молодёжь села провожала своих друзей в армию и я в этой череде был одним из последних весеннего призыва. Проводы в армию по торжественности и веселью чем-то напоминали свадьбу.
В парке около военкомата под кустом сирени дядя Николай «оболванил» меня «под нуль» прихваченной для этого случая машинкой и с этой минуты я выглядел уже настоящим призывником. Толпы провожающих заполонили всю площадь и небольшой парк у здания военкомата. Повсюду раздавались смех, песни, звуки гармошек, баянов, гитар. Призывники, собранные по повестке в этот день, подходили друг к другу, знакомились, подтрунивали друг над другом, весело смеялись, шутили. Расписавшись и получив на руки Военные билеты призывники вместе с провожающими переместились на железнодорожный вокзал к поезду «Калач-Воронеж», до отправления которого оставалось ещё около 3 часов. В противоположной стороне вокзала, за железнодорожными путями мы расположились на зелёной травке. Это были мои последние минуты гражданки. Дядя достал из сумки 3 бутылки самогонки и домашних пирожков на закуску. Недалеко от нас расположились другие шумные компании провожающих со своим солдатом. Задолго до объявления посадки вся привокзальная площадь и перрон были забиты толпами пассажиров и провожающих. У вагона, отведённого для призывников творилось невообразимое – орали песни, слышались выкрики, надрывались гармошки «Прощанием славянки», раздавались милицейские свистки, урезонивая слишком разгорячённых. За несколько минут до отправления поезда, после крепких рукопожатий, объятий и подбрасываний, друг за другом скрывались в вагоне призывники и через минуту их лысые головы уже торчали в открытом окне вагона и дико вопили в толпу, жадно высматривая своих… Точно по расписанию поезд тронулся и вся многоголосая толпа вместе с перроном исчезла с нашего поля зрения, и в открытые окна вагона ворвались, вдруг, вместе со стуком колёс разливистые соловьиные трели. Не высокого роста очкарик по имени Шурик предложил всем скинуться по рублю и взять у проводника постели. Никто не возразил. Мне досталась боковая вторая полка. Укрывшись одеялом я тут же уснул.
В 6 утра поезд прибыл в Воронеж. Солнце поднялось уже высоко над горизонтом и вся привокзальная площадь была залита его лучами. Нас построили в две шеренги и, удостоверившись в полном наличии вверенных призывников, представители военкомата пешим порядком повели нас на призывной пункт, который располагался на Донбасской улице. Через полчаса мы были на месте. Все лишние предметы из наших карманов были изъяты и особенно перочинные ножики. После прохождения медкомиссии нас распределили по взводам. Я попал в 20-й взвод, номер которого ровным счётом для меня ничего не означал. В этом же взводе оказались фактически все, кто ехал в вагоне Калачеевского поезда. Никто нас не заставлял строиться и маршировать строевым шагом по плацу, как это происходило в других взводах, - мы сидели на отведённых лавках с пометкой «20» и наблюдали за происходящим. Наши командиры нас особенно не опекали, но велели сидеть на местах и ждать дальнейших распоряжений. В соседнем взводе у призывников оказалась гармошка и все, кто умел играть, пытались по очереди изображать свои музыкальные способности. Самым большим виртуозом игры был признан Николай Гусаков из нашего взвода, который мастерски играл «Цыганочку с выходом», да ещё мог сыграть, перевернув гармошку за спину, что особенно привело всех в восторг. Способности Николая были замечены капитаном, который был из так называемых «покупателей», командированным из воинской части за пополнением. Капитан взял с собой в город Гусакова и вскоре они были на месте с новенькой гармошкой купленной в складчину за 30 рублей. Рано утром следующего дня – 6 июня мы возвращались тем же путём  на железнодорожный вокзал, но уже в большем составе и с песнями под гармонь. Капитан велел Гусакову играть «Подмосковные вечера», но Николай почему-то не знал мотива этой почти всемирно известной песни. Капитан спросил, не играет ли кто ещё на гармошке?  Я сказал, что могу попробовать сыграть «Подмосковные вечера», но мои «вечера» оказались примитивными и петь под такой аккомпанемент даже сам капитан не смог. Тогда Николай взял гармонь обратно и уже до самой части был её безраздельным хозяином. На первом пути у перрона стоял поезд «Ростов-Тамбов» и мы гадали – в какую он пойдёт сторону? За 5 минут до отправления поезда из объявления стало ясно, что поезд идёт на Тамбов. Для нас был выделен отдельный вагон, который был забит нами до отказа. Сопровождающие нас офицеры заняли служебное купе проводника, а весь вагон был в нашем распоряжении. Пели весёлые частушки под гармонь, горланили, орали песни. Бросали через открытые окна в набегающие столбы пустые бутылки, консервные банки. Был среди нас весельчак Серёга Щиголев. Отпросившись у капитана сбегать за съестным, он ринулся на ближайшей станции в магазин и накупил полный рюкзак водки. Хотел передать его в окно вагона, но капитан успел перехватить рюкзак. Глядя в хитрющее лицо Серёги, нетрудно было догадаться о роде предстоящей им покупки. 2 бутылки Серёга всё же пронёс в вагон - просто они не вместились в рюкзак и он спрятал их за пазухой. Когда в Тамбове мы вышли из вагона, Серёга пустился в пляс приседая и выбрасывая поочерёдно колени, но его причуды уже никого не веселили. Капитан пригрозил по прибытии в часть отправить его на «губу».
В Тамбове мы пробыли не долго, даже не выходили к вокзалу, оставаясь на 2-ой платформе. С этой же платформы в пригородном поезде «Тамбов-Обловка» мы совершили последнюю поездку к пункту своего назначения. Места в вагоне были только для сидения, так что все были на виду. Да и настроение было уже не прежнее – дело шло к развязке. Появилась усталость, усугубленная тревогой ожидания совсем скорой смены гражданской жизни на казарменный режим. К тому же хотелось есть. В рюкзаке обнаружилась банка с мёдом. Ложки почему-то не оказалось, попросил у соседа. Колупнув пару раз засахарившийся мёд, предложил соседу, но тот оказался есть мёд без запивания водой и достал банку сгущёнки. Ни мёд, ни сгущёнку есть мы не стали и просто выбросили банки в окно. Серёга Щиголев вёз принадлежности в обычной сетке-авоське. Он заметил, как полетели в окно наши банки и решил тоже за компанию избавиться от чего-нибудь и швырнул в окно свою сетку со всем её содержимым…
Около 4-х часов дня наш поезд прибыл на конечную станцию в город Уварово – один из районных центров на южной окраина Тамбовской области. На двух открытых автомашинах «ГАЗ-53» нас привезли в городскую баню. В предбаннике мы пошвыряли в одну кучу все свои рюкзаки, а в другую – всё, что на нас было одето. Я начал было расшнуровывать свои замшевые туфли, как один из сержантов грубо смахнул мою фуражку с лысой головы и велел живее пошевеливаться. С этой минуты началась моя настоящая военная служба. Пока мы все мылись в бане до команды «выходи строиться!» наши гражданские шмотки были убраны и на выходе каждому выдавалось военное обмундирование – керзовые сапоги с портянками, брюки и куртку х/б, брезентовый ремень с белой бляхой и пилотку. Всё абсолютно новое. В первые минуты, одетые в военную форму защитного цвета мы совершенно не узнавали друг друга. В ворота части въезжали на тех же грузовиках уже не призывниками, но рядовыми солдатами Советской армии. Воинская часть, точнее – военно-строительный отряд (ВСО) находился практически за чертой Уварово, рядом с Уваровским химическим заводом. В сторону от востока до юго-запада нашему взору открывались чернозёмные поля до горизонта; внизу, в балке, утопало в садах село Подгорное, а на западе чадили красным огарком большие трубы химзавода и высились на север нагромождения зданий и цехов различных ЖБИ, ПМК, а так же жилые пятиэтажки микрорайона «Химик».

III
Первые две недели службы – карантинная рота. Нас тренировали 45-секундному отбою и подъёму. Около 10 подъёмов утром и столько же отбоев на ночь. Стоит одному замешкаться, как звучит команда «отставить!» и повторяется всё сначала. За 2 недели мы должны были вжиться в принятый Уставом распорядок и после торжественного принятия Присяги быть полноценными солдатами в составе конкретного подразделения. Ровно в 6 утра, сколько было мочи, сержанты орали: «Рота, подъём! Сорок пять секунд!» и все слетали с кроватей, будто спугнутая воробьиная стая с веток, и устремлялись к проходу, где в один ряд стояли табуретки со сложенным обмундированием и красовались сапоги с обёрнутыми вокруг голенищ портянками. Брюки, сапоги, куртка, пилотка и ремень на тебе и ты уже в строю выполняешь команду «Равняйсь! Смирно!»… Перед завтраком утренняя физзарядка: «Правую руку вверх, ставь!»… умывальник, заправка коек, утренний осмотр – свежие подворотнички, надраенные до блеска сапоги, опрятный вид, степень бритости… В столовой на 10 человек один стол. Строем до столовой и «Справа по одному в столовую бегом - марш!», «Головные уборы – снять!.. отста-вить…» Так раз десять. Столько же «Садись!...Отста-вить…Садись!... Отста-вить…» Наконец, завтракаем… Кто не успел допить свой чай, тот опоздал при команде «Встать! Выходи строиться!» После завтрака уборка в роте и строевые занятия. Карантинная рота это 3 взвода. На каждый взвод по сержанту. Наш 2-й взвод занимался строевой подготовкой рядом с клубом. Было жарко, пот ручьём. Отрабатывали строевой шаг. Сержант командует: «Выше носок! Ещё выше!», «А-раз, а-раз, а-раз два, три! А-раз, а-раз, а-раз, два, три…» Всей плоскостью подошвы об асфальт – «а-раз, а-раз, а-раз, два, три…» Из клуба вышел киномеханик, спросил – есть ли среди нас киномеханики? В нашем взводе я оказался единственным, хотя, как позже выяснилось, на весь наш призыв было 4 киномеханика. Карим, узбек по национальности, отпросил меня у сержанта помочь ему перемотать только что полученный двухсерийный фильм «Даурия». Карим показал мне киноаппараты. Два  КН-13. Эти аппараты в училище мы изучали досконально. Так же досконально изучали усилитель 90-У2 с переносными заэкранными громкоговорителями. Карим убедился в моей квалификации и сказал, что берёт меня своим помощником, а после ухода на «дембель» я стану его сменой. Служить ему оставалось ещё полгода. Перспектива нести службу в качестве киномеханика представлялась мне не иначе, как даром судьбы.
После принятия Присяги нашу карантинную роту распределили по 4 ротам 123 ВСО. Я оказался во 2-й роте. Никаких 45-секундных отбоев уже не было и после вечерней поверки  формально звучала команда «Отбой!» и то относилась она к салабонам. До полугода – салабон. От полугода до года – молодой. От года до полутора года – черпак. От полутора - до выхода «дембельского» Приказа Министра обороны – старик и после публикации Приказа – дед или иначе – дембель. До полугода салабоны беспрекословно несут все тяготы уборок, очередных и внеочередных нарядов по роте и по кухне. Салабонам не положено было отпускать ремень и расстёгивать верхнюю пуговицу.
В стройбате не было никакого оружия вообще, даже учебного. После завтрака в будние дни проводился развод по работам. В основном работали на стройках города. Наш взвод занимался малярно-штукатурными работами. После небольших курсов нам выдали даже свидетельства «Маляр-штукатур второго разряда». За работу каждому на счёт зачислялись деньги, которые шли на питание и обмундирование. На руки выдавали 4 рубля 50 копеек в месяц на покупку подворотничков, сапожного крема и прочих мелочей. Оставшаяся после прохождения службы сумма выдавалась наличными в день отправки на «дембель» уже в вагоне поезда. Дембельские деньги никто не жалел и было принято часть их передавать своим более молодым сослуживцам на выпивку за их благополучный дембель, что вызывало лишнюю головную боль у командования.
За первые полгода службы я получил навыки работы мастерком, шпателем, тёркой и другими малярно-штукатурными инструментами. Тем не менее мечты мои были устремлены в киноаппаратную.
В выходные дни я помогал Кариму демонстрировать фильмы. Скорее всего, Карима обучил его предшественник Заплаткин и сдал ему по акту оборудование, которое в свою очередь получил сам. В тонкостях юстировки проекционной лампы, выставления барабанов и прижимных роликов, не говоря уже о регулировке мальтийского механизма, Карим, похоже, сильно не разбирался. Когда мы ещё смотрели первый наш киносенс «Даурию», я был удивлён отсутствием качественного звука – из динамиков раздавалось лишь невнятное бубнение. Высокие частоты вообще не прослушивались. Я сказал Кариму, что в аппаратах не отрегулирована резкость читающего штриха, который должен быть не толще человеческого волоса. Карим не внял моему совету и все полгода до его дембеля смотрели фильмы фактически без звука. Собственно, зрители, сидящие в зале не очень-то следили за происходящем на экране – главное для них было коротание времени и бесконтрольность на 1,5 часа со стороны командиров. Обычно после киносеанса в зале обнаруживались пустые бутылки из-под вина или водки (стройбат есть стройбат!) и груды окурков. Во время фильма при полностью неразборчивом звуке в зале стоял шум, хохот вовсе не соответствующий сюжету фильма… Но бывало, что фильм заслуживал зрительского внимания и тогда к нам предъявлялись претензии по качеству звука. Завклубом была жена штабного майора Шаяхметова – Александра, которую солдаты называли Мама-Шура. Она была очень эмоциональная, подвижная женщина. «Мама-Шура, почему звук неразборчивый?» - шумели в этот раз недовольные зрители. Мама-Шура зашла в аппаратную и стала ругать Карима за плохой звук. Причину некачественного звука Карим объяснил никудышней акустикой зала. Мама-Шура своим высоким звонким голосом объявила: «Карим сказал, акустика плохая!» Кто-то в зале громко откомментировал: «Акустик хренов!» До конца сеанса из разных сторон неслось то и дело на разные голоса - «Акустик хренов! Акустик хренов!», вызывая всякий раз очередной взрыв хохота в зале. Прозвище Акустик прилепилось ко мне в тот же вечер вместо привычного – Кинщик.
Наконец, вышел осенний «дембельский» Приказ Министра обороны и Карим получил на руки обходной лист. За Каримом числилась киноаппаратура, а так же радиоприёмник «Казахстан» и прибор тестер, которых у него не было в наличии ещё со времени предшественника Заплаткина. Составили Акт приёма-передачи под копирку и я поставил свою подпись, авось обойдётся как-нибудь. Обошлось задержкой дембеля на месяц в поисках «Казахстана», но до дембеля было ещё как медному котелку…
Со вступлением в должность киномеханика, меня перевели в первую роту и зачислили в так называемый хозвзвод, в котором служили шофера, электрики, сантехники, посудомойщики… Хозвзвод имел в столовой отдельный стол, не являлся на поверки, не ходил на физзарядку и даже имел основание ночевать за пределами ротного помещения. Старшина роты прапорщик Краснов недоумевал и возмущался, что такой «сачок», имея в виду меня, может не ходить на вечернюю поверку, а утром смываться в клуб до подъёма. Где-то раз в неделю Краснов был дежурным по отряду и мне приходилось являться на вечернюю поверку, на которой он почему-то не вычитывал мою фамилию «военный строитель рядовой Крапивкин», видя меня стоящим в строю, а сразу приступал к списку основного состава роты. После года службы мне уже и Краснов был не страшен, тем не менее, от греха подальше, старался меньше попадаться ему на глаза.
В понедельник утром на дежурной машине меня с фильмом доставляли на железнодорожную станцию и после сдачи фильма в багаж, я самостоятельно шёл в расположение части. Без всяких увольнительных документов я мог бродить по городу сколько мне заблагорассудится. В пятницу я шёл в штаб 303-го отряда в котором я числился киномехаником, хотя служил в 123-м, и получал распоряжение на машину по доставке фильма с багажного поезда «Тамбов-Балашов». Фильмы для армейской киноустановки № 46 отправлялись Тамбовским кинопрокатом. В субботу и воскресенье я вообще находился вне досягаемости любого начальства, так как показ фильма являлся чем-то сверх важным  и никто не мог покуситься на незыблемое право просмотра солдатами художественного фильма. Отмена фильма была равносильна покушению на самое святое – на учение марксизма-ленинизма. Выражение В.И. Ленина о том, что кино является важнейшим из искусств было, наверное, самым известным из его высказываний по той простой причине, что во всех кинотеатрах, клубах и даже кинопередвижках всегда отводилось видное место для плаката с данной цитатой вождя. Киномеханик из всего хозвзвода был самой заметной фигурой в части. Материальная ответственность за киноустановку позволяла мне игнорировать практически все казарменные порядки вплоть до выхода в наряд. Меня не касались никакие построения никакого уровня. Даже в столовую я ходил вне строя и в любое удобное для себя время. Лишь старшина Краснов не скрывал своих намерений разрушить мой имидж неприкосновенности и особой важности – считал меня хитрым пройдохой, пользующимся особым статусом служащего хозвзвода. Вторник, среда и четверг я формально обязан был заниматься профилактикой киноаппаратуры, поддерживая её в рабочем состоянии. В любой из этих дней я мог, к примеру, взяв сгоревшую проекционную лампу «К-30 х 400», сходить в город с целью обменять её на новую у знакомых в городе киномехаников.  Действительно, в Доме культуры посёлка «Химик» у меня был знакомый киномеханик, с которым мы познакомились на станции при получении кинофильмов. Никто из начальства не возражал, если я вместо фильма «Ленин в Октябре» демонстрировал «Невероятные приключения итальянцев в России», взятый в «Химике» по знакомству. Первый же киносеанс, который я демонстрировал без Карима на правах нового хозяина киноаппаратной, принёс мне всеобщее уважение зрителей – всего лишь навсего я отрегулировал резкость читающего штриха и в зале, к удивлению всех, зазвучала из динамиков отлично разбираемая речь киногероев с полноценным качеством сопровождающей музыки и всех иных звуков, записанных на киноплёнке. Впервые в зале воцарилась тишина. Осталась неизменной только нарастающая концентрация табачного дыма в зале. Борьба Мамы-Шуры с возгласами: «Перестаньте, черти курить!» вызывала только дополнительный смех. Проекционный луч, исходящий из окна киноаппаратной всё чётче обретал свои контуры, пронзая завесу табачного дыма, падая на полотно киноэкрана, сшитое из нескольких кусков белой материи.
Все здания в части, за исключением 2-х этажных штабов, были однотипными из бетонных плит, напоминающие скорее коровники, нежели помещения для жилья. За полгода до нашего призыва уваровский гарнизон переселился из центра города в бывшую зону для заключённых. Для преобразования тюрьмы в воинскую часть достаточно было убрать вышки по периметру и колючую проволоку с забора. Карцер в лучшем виде перешёл в разряд гауптвахты. В одном длинном здании находились столовая с кухней и клуб с киноаппаратной. От входной двери роты до двери киноаппаратной всего метров 20. После подъёма быстренько заправлял свою койку и смывался в клуб досыпать. После умолкнувших команд и шагов рот и взводов, ушедших на работу через КПП, я шёл в столовую к сослуживцу Жоре, который нёс службу на кухне посудомойщиком. Он был роста ниже среднего, азербайджанец по отцу и русский по матери. За малый рост и худобу его и определили на кухню. Жора оставлял мне пайку в полном объёме и позавтракав, мы уходили в клуб играть в шахматы. Как правило, победа оставалась за Жориком и я в негодовании зачастую хватал шахматную доску и бросал её об пол или стену. И вовсе не из-за проигрыша, а от сущих издевательств Жорика: «А вот тут мы пе-е-еше-е-чко-о-ой…» и ставил мне, негодяй эдакий, мат. Если шахматная доска разбивалась вдребезги, мы заходили в Ленинскую комнату роты и уносили очередную доску вместе с фигурами. Жора в детстве жил на Кавказе, но часто бывал у бабушки в Рязанской области. По-русски говорил совершенно без акцента и к тому же владел, кроме родного азербайджанского, наверное, всеми языками Кавказа – его отец был офицером милиции и часто менял место службы, проживая  в разных республиках. Однажды, играя очередную партию в шахматы, неожиданно постучали в дверь клуба. Я услышал голос майора Жигачёва из штаба 303 ВСО, к сфере ответственности которого входил клуб. Вместе с майором вошли незнакомые офицеры, осуществляющие инспекционную проверку. Жорик успел спрятаться в помещении за сценой среди старых плакатов. Офицеры осмотрели клуб и велели включить свет на сцене. Случилось худшее – офицеры решили посмотреть на те самые плакаты. Я онемел в ожидании - «Что сейчас будет?!». Жорик сидел на ящике в котором оказались 2 электрических утюга - ими гладили голенища керзовых сапог, делая похожими на яловые. У Жорика в кармане оказалась отвёртка и он начал заниматься «ремонтом» этих утюгов. Если бы офицеры удовлетворились простым осмотром помещения, всё бы обошлось, но они начали, к несчастью, читать тексты этих плакатов и, вдруг, отодвигая очередной транспарант, увидели солдата на ящике с отвёрткой в руках… Видимо, от неожиданности они испугались не менее обнаруженного Жорика.
- Ты что здесь делаешь?
- Утюги чиню…
- Как фамилия?
- Сафаров.
- Кто твой старшина?
- Юпашевский.
- Шагом марш отсюда и скажи старшине, чтобы дал тебе 5 нарядов вне очереди.
Жорик отдал честь и убежал в своих резиновых сапогах и просаленном х/б без погон и опознавательных петлиц к себе на кухню. Жорик, не моргнув глазом, назвал себя чужой фамилией, а командира 2-й роты 303 ВСО капитана Юпашевского «понизил» в должности до старшины. Офицеры спросили меня, как туда попал этот воин и кто он вообще такой? Я сказал, что это посудомойщик, мой товарищ, зашёл в клуб в своё свободное время и что испугался показаться на глаза в своём, далеко не солдатском рабочем обмундировании. Посмеявшись над неожиданным казусом, офицеры ушли. После мы с Жориком не раз смеялись над собой, вспоминая случай с «починкой» утюгов.
Вечером после работы в клубе занимались музыканты 2-х ВИА – «Древляне» и «Ратники». Узнав, что я не умею играть на гитаре, сочли это большим недоразумением и вскорости я уже бряцал простые аккорды. Больше всего мне хотелось научиться бить на ударнике. Днём, когда никого не было, я садился за ударник и долбил в своё удовольствие, отрабатывая различные брэки. Музыканты, правда, не обнаружили в моей игре на барабанах ничего оригинального, добавив к тому же, что с чувством ритма у меня не всё в порядке. Состав ВИА менялся, обновлялся с новым призывом. С уходом очередного ударника появился новый – земляк из Воронежской области Кулаков Николай. Он оказался специалистом по усилительным устройствам и радио. Николай окончил Воронежский радиотехникум. 303 ВСО закупил новую радиоаппаратуру для радиоузла и Николай был поставлен его оператором, а впоследствии назначен заведующим клубом вместо Мамы-Шуры, ушедшей на заслуженный отдых. Майор Шаяхметов получил в Тамбове квартиру и Маму-Шуру я уже никогда больше не видел. Новый усилитель ТУ-100 и радиоприёмник «Казахстан» озвучивали территорию части выставленными на крыше клуба новыми динамиками «колокольчиками». Включали трансляцию, ставили пластинки. Как раз на свой пик популярности восходила великая звезда эстрады Алла Пугачёва. Её песню «Арлекино» мы крутили по несколько раз на дню. Включали так же песни Высоцкого. Особенно «Кони привередливые». Не всем командирам Высоцкий был по душе и кое-кто пытался нам запретить крутить песни Высоцкого, но такие запреты нас только раззадоривали. Николай отстроил «Казахстан» на приём радиохулиганов и решил, что с таким приёмником самое время «сварганить» радиопередатчик для дальних связей. До армии Николай грешил радиохулиганством. Сделали для начала приставку на лампе 6П3С к усилителю и вышли на связь с уваровскими радиолюбителями. Договорились встретиться на ж/д станции вовремя получения фильма. Необходимо было найти радиодетали к передатчику и особенно выходные лампы ГУ-50. Из ящиков 2-х деревянных посылок получился блок питания и сам передатчик с вольтметром для настройки резонанса. Передающую антенну вывели на самый верх высокой металлической трубы котельной. Нашёлся смельчак, по приваренным к трубе скобам взобрался на самый верх и прикрутил через деревянный изолятор нашу антенну. Никто из офицеров не видел этого весьма опасного «трюка» с вознесением антенны. Формально для отговорки антенна была, якобы, для лучшего приёма радиотрансляции. Отстроив передатчик, мы с Николаем сидели в радиорубке ночи напролёт, ведя журнал связей и отмечая на карте СССР лучевые линии от точки «Уварово» к точкам городов, с которых вещали радисты. Наша станция была слышна в радиусе полторы тысячи километров. Как то зашёл в радиоузел один из офицеров и как бы невзначай намекнул, дескать, тут перед вами некоторые деятели додумались выходить в эфир… Мы с Николаем переглянулись - вот тебе и непревзойдённые оригиналы!
Пригласили в школу на танцы наш армейский ВИА. Погрузили аппаратуру, инструменты, оделись в парадную форму и с радостью отбыли за пределы части. Меня бы тоже взяли с собой, если бы не показ фильма. Двухсерийный фильм-сказка «Руслан и Людмила». В зале более 400 человек. Включаю фильм и не могу понять – красная лампочка перегрузки на усилителе горит почти не мигая, а звука не слышно вообще. Регулятор громкости до отказа, а в зале полная тишина. Иду через зал к экрану – ни шороха. Заглянул за экран: «Сволочи, как они могли!». Забрали мои заэкранные динамики на озвучку гитар. Что делать? Слазил на крышу, снял динамик от радиоузла и установил за экраном. Если бы не «колокольчик» - срыв киносеанса со всеми вытекающими последствиями. К концу второй серии заявились мои недоброжелатели. В качестве компенсации за причинённый моральный ущерб привезли мне выпивки и закусона.
В то время, когда я вступал в должность киномеханика – мой земляк (из того самого села Пирогово из которого мы получали фильмы по кольцу в Юнаково) Вася Быстриков принял в своё ведение подсобное хозяйство, а именно – свинарник. В его задачу входило кормление свиней отходами из солдатской столовой и, когда свиньи вырастали – резать их по одной в день на мясо для той же солдатской столовой. Свинарник располагался вблизи части, но главное – за её пределами. В ночное время Вася выполнял роль охранника и потому ночевал в сторожке на вверенной ему территории. Жил как бы в своём отдельном домике. Не служба – малина! На базе свободного времени мы с Василием сдружились. По неунывающему характеру Василий напоминал мне героя Твардовского – Тёркина. Досужие сослуживцы фамилию «Быстриков» переиначили в «Шустриков». Попасть в свинари Василию помогли его «шустрые» способности быстро входить в контакт с «нужными» людьми. Свинарник находился практически в огородах села Подгорного. Владея массой отходов от столовой, Василий использовал излишки в качестве налаживания связей с гражданским населением близлежащего села. «Одна свинья из личного подворья не сможет существенно урезать рацион 45-ти «военных»», - рассуждал Василий, и смело менял полную флягу с отходами на пустую. Вскоре в Подгорное Василий наведовался как к себе домой. Иногда Василий брал меня с собой в гости к своим гражданским знакомым, где нас угощали домашними харчами и даже оставляли ночевать. Когда пришла пора резать свиней, я помогал Василию удерживать свинью и Васька колол её ножом. После разделки относили тушу в холодильник склада. Ливер оставался на утеху резакам. Поход в столовоую в день забоя очередной свиньи был для нас уже излишним. Преимущества службы в хозвзводе были, как говорится, на лицо. Правда, лицо Василия не смотря на усиленное питание, оставалось всё таким же худощавым и постоянно улыбающимся.
Как бы то ни было, и Василий на свинарнике, и я в киноаппаратной, равно как и все другие хозвзводовцы ценили своё место службы, выполняя возложенные обязанности. Ни одна свинья на свинарнике не околела по причине плохого ухода или кормёжки, ни один киносеанс не был сорван. В целом весь наш призыв отличался, одним словом, – надёжностью. Служили, в общем-то, не за страх, а за совесть. При расставании, уходя на дембель, многие плакали не скрывая своих слёз – за два года службы возникало настоящее армейское братство.
Приближался праздник 9 мая – 30-летие Победы над фашистской Германией.  Идут репетиции армейской самодеятельнсти. ВИА разучивают репертуар военных песен, мастера сценок оттачивают свои роли на персонажах победителей и побеждённых. В одной из миниатюр выходит немецкий офицер в форме «СС» и говорит: «О, майн готт, погибли наши планы…», затем выходит снова уже с повязанной головой: «О, майн готт, погибли наши планы…», и в конце очередного выхода – весь в бинтах, с костылями, не договаривая до конца «о, майн готт…» падает замертво. После репетиции этой сцены, Кеша из нашей роты, недавно вернувшийся с Тамбовской «губы», решил отчебучить очередной свой «номер» - одел китель с погонами «СС» и свастикой на рукаве, подался из клуба в роту. Войдя в коридор, где у тумбочки стоит дневальный, Кеша во всю глотку, вскинув правую руку, заорал: «Хайль Гитлер!» В роте поднялся дикий смех. Кеша именно на такой эффект и рассчитывал, но он не знал, что в роте окажется кто-либо из офицеров. Как ужаленный, из канцелярии выскочил командир роты и, схватив на бильярдном столе в бытовке кий, бросился за Кешей. Прежде чем Кеша скрылся за дверью клуба, кий несколько раз плотно приложился к «немецкому» кителю на Кеше.
Письма от родителей я получал хотя и не так часто, но всё же регулярно. Дважды за службу отец приезжал на колхозной машине с матерью, братом и дядей. От Лесково до Уварово где-то около 200 – 250 км. Неожиданно, вместо привычного письма, приходит телеграмма – «срочно приезжай на проводы в армию брата». Разумеется, текст телеграммы читала вся рота, в том числе и ротный – лейтенант Кобыляцкий. Абсурдность телеграммы с её безапелляционным «срочно приезжай» была настолько очевидна, что многие от смеха надорвали себе животы. Деревенская простота «приезжай на проводы брата» расценивалась в казарме не иначе, как полный идиотизм. Кобыляцкий вызвал меня в канцелярию, поухмылялся ещё раз над текстом и велел идти с телеграммой в штаб к майору Шаяхметову, - если тот даст добро, то он будет писать рапорт по поводу моего краткосрочного отпуска домой на проводы брата. О подобном повороте событий я не мог даже предполагать. С телеграммой бегом в штаб. Майор Шаяхметов был обо мне хорошего мнения. Перед праздником – Днём Победы – все роты гарнизона я подключил к городской радиосети. Провода для замены оборванных линий мне лично выдавал майор Шаяхметов, замком отряда по хозяйственной части. Теперь в каждой роте играло радио. Формальным поводом для отпуска послужила радиофикация гарнизона. Кобыляцкий, то ли шутя, то ли всерьёз сказал, что с меня по возвращении ему лично бутылку коньяка. Вечером следующего дня я уже сидел в поезде балашовского направления. Старшины роты Краснова почему-то не было в эти 2 дня в расположении части, возможно – отдыхал после наряда, иначе бы он убедил ротного не подавать рапорт о моём отпуске. 5-ти дневнй отпуск, объявленный мне перед строем, вызвал в роте недоуменное оживление: «этого приспособленца бездельника ещё и в отпуск отпустили…»
5 суток отпуска не считая дороги прошли в лучшем виде – не было дня, чтобы я не гулял на проводах братовых ровесников и брата Николая в том числе. Была некоторая надежда, что Калачеевский военкомат, используя своё право, добавит ещё 5 суток законного отпуска, но что-то там не сложилось…
На проводах брата в Калаче встретил Наташу Бутурлакину из Юнаково – двоюродную сестру сослуживца Пети Коломыцева. Поведал ей о брате, о его замечательной службе в ОРСе, где он как сыр в масле катается, развозя из складов ОРСа продукты по столовым и ресторанам города Уварово. Наталья слушала с интересом, но на лице её читалось некоторое недоумение, которому я не придал никакого значения и продолжал описывать в красках как Петя в ресторанах распивает коньяки и закусывает чуть ли не чёрной икрой. Когда я рассказал Пете по возвращении из отпуска о встрече с его сестрой, то Петькино круглое лицо стало вытянутым и покрылось красными пятнами:
- Целый год я писал родным, что служу танкистом, а ты всю мою службу коту под хвост!
Петька был большой весельчак от природы, оказалось ещё и большой выдумщик. Недолго Петька горевал по поводу разоблачения его «военных» секретов – новый образ танкиста, развозившего на танке по ресторанам ящики с коньяком, его вполне удовлетворил и Петька снова заразительно смеялся.
После отпуска в душе воцарился некий комфорт – служить стало заметно легче. Наш призыв после года службы перешёл в разряд черпаков с претензиями на особое к себе отношение со стороны вновь прибывших на службу салабонов.