Сашенька

Не так давно, может быть, лет девять или десять назад, жил да был на свете один художник. Не сказать, что гениальный, - а точнее, не модный, нынче ведь надо, чтобы как можно больше краски разноцветной на холст лепилось, слой поверх слоя, мазки чтобы на запекшуюся кровь были похожи, - вот тогда это называют гениальностью. Руки-ноги чтобы вывернуты были, лица словно предсмертной судорогой сведены, пальцы скрючены, - чтоб человек сам на себя не был похож, одним словом, и ничто чтоб само на себя не было похоже. А Сашенька не такой был, ну совсем не такой, не нравилось ему предметы искаженными изображать, и людей уродовать не нравилось, правда, людей он толком и не рисовал, - больше все домики, пейзажики всякие, миниатюрные такие, аккуратные. Сутками мог над одной картиной сидеть и всякие мелкие детальки выписывать. Потому, видимо, и непопулярен он был, - ну кто в наше время все тщательно вырисовывает, старается, корпит над одной работой по многу часов? Да, почитай, что никто.
Был у Сашеньки любимый переулок, где он особенно работать любил. Приходит так, бывало, часов в семь утра, сядет, вещички свои разложит, мольберт самодельный поставит - маленький у него был мольберт, как раз ему впору, - и пишет себе, скрючившись в три погибели, нескладный весь, помятый, в пальтишке потрепанном, худой, - в чем только душа держится! - а живой, руку пожмешь - мягкого места нет, жилистая, здоровенная ладонь, пальцы скрюченные, все в мозолях, - словно на заводе всю жизнь пахал, а не картонки разукрашивал. Иногда, бывало, и на Арбате появлялся Сашенька, - деньги зарабатывал - да только вот среди художников тамошних все как-то терялся, никто к нему почти и не подходил, все больше за шаржами да за ширпотребством всяким шли, а Сашку с его пейзажиками не замечали, - ну пейзажики да пейзажики, полно на Арбате художников, которые и получше рисуют, мол. Один раз, правда, выделили его. Подошел к нему какой-то парнишка лет пятнадцати - высокий, темноволосый, смуглый, глаза - как у зверя дикого, желтые, светлые, - постоял  рядом, посмотрел, да и говорит:
- А почем у Вас картины?
Не знаю, почему - но окрысился на него Сашка, не понравился ему паренек:
- Да у тебя небось и денег-то даже таких нет. 
- Есть, - тихо, но внятно ответил ему тот. - Сколько вот эта? - он указал на небольшой рисунок, на котором был как раз изображен вид из любимого Сашиного переулка - скрюченное, почерневшее дерево с перекрученным стволом на фоне старинного кирпичного здания - только стена виднелась, порядком обшарпанная, да решетка кованая на балконе. Сашенька задумалася, языком прицокнул, на покупателя своего  еще раз посмотрел - только глаза, как буравчики, из-за толстых линз сверкнули, - близорук был Сашка, так получилось, что без очков дальше вытянутой руки и не видел, - а потом внезапно сказал:
- Знаешь что, а бери эту картину даром. Бери, бери. Мне не жалко. Будешь на нее смотреть, меня вспоминать, - тут он усмехнулся по-своему, странно, часто на его лице эту усмешку видели, только сейчас она вовсе странная вышла. Посмотрел на Сашеньку парнишка, взял картину, потом в карман полез, вынул кошелек и молча Сашке отдал. Сашка рот открыл, а того паренька уже и не видать, - убежал он куда-то, в толпе растворился. Открыл Сашка кошелек, - ну, думает, надул меня, паршивец, пустой кошелек подсунул, - а там - вот те на -  и впрямь денежки оказались, причем нехилые такие денежки по тем временам. Присвистнул художник, кошелек в карман положил и домой засобирался. Редко когда ему такая удача выпадала.

Так и жил Сашка, - день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Ничего не менялось, вот только Сашке и этого хватало. Знакомых у него было мало, а друзей, почитай, что и не было, - только один товарищ школьный еще забегал, да и то редко. Не любил Сашенька людское общество. По молодости он, рассказывали, с хипарями тусовался, гулял, выпивал, кутил - да вот только вскоре опротивело ему это все, и ушел он куда глаза глядят, и поселился в богом забытом старом переулке, чтобы только его не трогали. А уж о чем он в одиночестве своем думал, - неизвестно. Много мыслей ему в голову приходило, - только он молчал, все молчал, и никому ничего не рассказывал, - и не потому, что сильно таинственный был и пафосу любил напустить, - а потому, что рассказывать об этом было нельзя, - не поняли бы. Да и не интересовались люди особенно его внутренним миром-то - Сашка себе и Сашка, живет себе и живет, а помрет - так помрет, невелика потеря.
А весной в переулке становилось особенно красиво. Липы там росли, и березки, и черемуха, да кое-где - яблони. Но особенно любил Сашенька вербу, росшую прямо у его подъезда. На ней в апреле котики пушистые появлялись, - и впрямь, как котики, желтые такие, пушистые цветочки, только хвостов и усиков не хватало. Сашка вербу охранял, чтобы детишки ее не ломали, - может быть, жалко ему ее было, а может быть, просто не любил, когда дети деревья ломают, тем более вербы. Сам он ее рисовал множество раз, и всякую весну раз она у него по-разному получалась. То золотистая получится, то прозрачная какая-то, словно хрустальная, а порой и вовсе черная, резкая на фоне заходящего солнца. Девять весен так пролетело, а на десятую случилось странное.
Сидел как-то раз Сашка у подъезда своего и ту самую вербу рисовал. Никого вокруг вроде бы и не было, - только поднял Сашенька голову невзначай, чтобы на вербу посмотреть, - и тут - глянь-ка - девочка мимо идет. Вернее, даже не девочка - а уже девушка почти, лет тринадцати-четырнадцати, худенькая, росту небольшого, складная, вот только одетая смешно так, по-взрослому - сапоги на каблуках высоченных, волосы в белый цвет вымараны, курточка черная приталенная и брючки в обтяжку. А в целом  - неплохая девчонка, есть на что посмотреть. Остановилась она около Сашки, посмотрела на него, и он на нее посмотрел, -  а потом развернулась, волосами крашеными мотнула, как гривой, и поцокала себе на каблуках дальше. А Сашка один остался. Сидел он после этого мрачный, и девчонке вслед смотрел, хотя та уже давно ушла, и вербу так и не нарисовал.
Стал он потом девочку эту замечать почти каждый день, - то мимо него в подъезд, каблучками постукивая, проскользнет, то просто на секунду задержится и на картины его посмотрит, - но ничего не скажет. Ходила она, как Сашка узнал позже, к его соседу, Ромке. Ромка был смазливым молодым бездельником, на гитаре по переходам лабал, по кабакам шлялся, девок домой водил, а больше ничего и не делал. А Сашенька и удивлялся, - как та девчонка его выбрала. Ведь, несмотря на все ее высокомерие и глупость юную, что-то в ней все-таки было, - что-то такое, чего в Ромке не было, и в других людях не было, а в Сашке, например, было. Но Сашка молчал, и только взглядом ее провожал, когда она мимо него проходила, - картины свои он почти совсем забросил теперь, - часами мог сидеть на одном месте, не двигаясь, и в одну точку смотреть. А если и получались у него изредка какие рисунки, то выходили они странными, словно и не человек их рисовал вовсе. Вроде посмотришь так - рисунок, как рисунок - однако, что-то в нем не то.
А девочку ту Ивочкой звали. Было ей, и впрямь, четырнадцать лет. Мать у нее на заводе работала с утра до ночи, отец - пил, братья что-то заработать пытались, - вот и жила она сама по себе, никому особенно-то и не нужная, разве что только маме своей, когда у той время свободное находилось. Мама у Ивочки была добрая, понимающая, только занятая вечно и усталая - шутка ли - четырех человек на своем горбу тащить. Ивочка бы ей и помогла, - да вот только была она не от мира сего немного, сказки любила про эльфов, про драконов там, про рыцарей. Мечтала, что однажды придет Король Эльфов и заберет ее с собой, в сказочную страну. Всерьез мечтала. Представляла себе, какой он красивый, и глаза у него голубые, как небо, теплые, солнечные, и руки сильные, и улыбка добрая. Вот только эльфов вокруг что-то не было видно, да и Ивочка, стремительно взрослея, вряд ли могла бы сама их заметить. Вот и влюбилась в бездельника Ромку, недолго думая.
Прошел апрель, и май к концу уже близился, когда начал Сашенька свою новую картину. Захотелось ему нарисовать замок, шиповником обвитый снизу доверху, - такая вот блажь внезапно в голову пришла, а то до этого он все виды из переулка своего да из города рисовал. Картина, как и все его предыдущие, должна была получиться небольшой, но Сашка почему-то очень волновался, когда начинал ее. Боялся ли, что рука дрогнет, или же что краски слишком много возьмет, - Бог знает. Только вот когда Ивочка снова мимо него прошла, он как-то взбодрился сразу, глаза у него заблестели, и он даже выпрямился, хотя до этого весь сгорбленный сидел. И работа у него тут же пошла.
Странный был Сашка человек все-таки. Вот вроде такой нелюдимый, а к девочке привязался, с которой даже не разговаривал ни разу. И вроде не боялся он ничего никогда в жизни, - а тут все медлил. Сорок лет ему тогда в апреле исполнилось.
И мало-помалу - закончил Сашенька свою картину, и следующую начал, а потом еще одну. Рисовал он теперь замки, устремленные ввысь, - изнутри и снаружи; особенно любил витражные окна рисовать, как сквозь них свет льется. Рисовал он горные реки с водопадами, сосны на скалистых склонах, и небо - прозрачно-хрустальное и невыразимо высокое, все солнцем залитое. Так июнь прошел, и июль, а в августе расстались Ивочка и Ромка, и перестала та в переулке появляться. Загрустил Сашка. Последняя его картина, на которой он ее пытался изобразить, так и осталась незаконченной. Ему бы расспросить Ромку про его бывшую подружку, - где она живет, например, с кем встречается теперь, как ее вообще найти, - однако, вот, сначала не расспросил, а потом уже поздно стало. В сентябре неожиданно плохо сделалось Сашке. Он и так-то людей чурался, а теперь и вовсе затворником стал - никуда из квартиры своей не выходил, даже картины не продавал. Баба Рая с ним по соседству жила, добрая женщина, - так та его изредка подкармливала, жалела, - и то, когда Сашка ее впускал к себе, а то, бывало, он и дверь не открывал. Так прошла осень, зима так прошла, весна наступила, - а Сашке лучше не становилось.Вот просто так взяло и остановилось, ни с того ни с сего. Ромка, дурак, ляпнул, что Сашка на его Ивочку заглядывался, и пошутил потом, что, вот, мол, от несчастной любви старый перец помер. Да только не в несчастной любви было там дело. Если бы Сашенька жив остался и кому-нибудь рассказал о том, что с ним в последние месяцы приключилось, никто бы и не поверил. Да и верба его любимая совсем засохла.
Картины его у Ромки остались да у бабы Раи. А Ивочка, тем временем, встретила нового парня и полюбила его, вроде как. Звали того парня Алексеем. Был он вроде хороший парень, - вот только тоже слегка с прибабахом, революцию мечтал устроить и все такое. Ну в наше время кто без тараканов. Трудно им было с Алексеем вначале; трудно было и в конце. Девять лет встречались, - то ссорились, то мирились, а под конец и вовсе разошлись. Ведь Ивочка-то со своих четырнадцати лет вовсе не изменилась, все о Короле Эльфов своем мечтала и думала, что в жизни его встретит. А в жизни-то все не так было. Вот и вышло, что попался ей другой парень, тоже Ромка, сказок ей красивых наплел да и увез с собой куда-то в тьмутаракань, а там она о Короле Эльфов и думать забыла. Ромка ее новый нечестным человеком оказался, - вернее, может, с виду-то и честным, да только внутри - гнилым каким-то, неправильным, - душа у него была поганая. Мучал он Иву долго, скандалы закатывал, истерики, а потом вообще выдумал - в шмотки ее рядиться да на улицу выходить, мужиков пугать. Пожила с ним Ивочка с годик, а потом решила, что хватит с нее, да и рванула обратно в Москву, хотя там ее уже никто не ждал.

***

- Что ты хотел мне показать?
- Подожди. Сейчас увидишь.
- Тьфу на тебя, да ты как всегда в своем репертуаре!
- Ты что, подождать не можешь?
- Ты нормально мне скажи, что ты мне хочешь показать, и тогда я отстану.
- Да подожди ты. Вот. Кажется, нашел. Это мне бывший твой отдал, Ромка, ну, помнишь, самый первый твой, с которым мы еще общались? Он сейчас на Север уехал... вот... просил тебе передать, говорит - может, что-то да заинтересует.
- Интересно...
Ива взяла в руки серый, залапанный сверток с чем-то увесистым. Отогнула ткань и достала несколько картонок и холст, натянутый на деревянную раму. Вгляделась в изображение на холсте и, внезапно вскрикнув, чуть не выронила его из рук.
- Похожа, - мрачно пробурчал Алексей. - Я сразу понял, что она на тебя похожа. И чернилами - смотри - измазано... как будто щупальца.
- Точно. Щупальца... Ромка... я... Господи, кто же это нарисовал?!
- Ромка твой первый не говорил... или... нет. Постой-ка. Я, похоже, вспомнил, что он рассказывал. Жил у них в подъезде один странный дядька. Художник вроде, Сашкой его звали. Даже я его, кажется, помню... небольшого роста, сутулый такой, глаза голубые, очки носил вечно...  Что с тобой?
- я... кажется... - Ивочка закусила губу, чтобы не заплакать. Алексей обнял ее и прижал к себе:
- Ну, что ты. Не плачь. Мало ли их, художников... тем более, он уже умер...
- Умер... - тихонько проговорила Ива и провела рукой по холсту. Немного помолчала, а потом почему-то улыбнулась и повторила: - Умер. А я опоздала... с этими Ромками... с тобой...
- Опоздала, но это не повод винить себя, - отозвался Алексей, в глубине души поняв, что она имеет в виду. - Но ты успокойся. Перед смертью он хотя бы что-то доброе встретил...
- наверное. Я не знаю, - ответила Ивочка, подннимая голову и глядя на него. Алексей почему-то зажмурился. Ему показалось, что в глазах его подруги плещется то же самое яркое, беспощадно-прекрасное, но вместе с тем - такое родное и теплое - солнце, которое он видел однажды мельком, проходя мимо скрюченного перед подъездом Сашеньки и ненароком заглянув в его глаза.


КОНЕЦ