V часть. Глава 9. Два признания

     ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА.
   
     ЧАСТЬ V. ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА.

     ГЛАВА 9. ДВА ПРИЗНАНИЯ.

    - Миче, Анчуточка! – откуда-то издалека жалобно звал меня Малёк. Его пальцы сильно сжали моё плечо, а прямо в ухо шлёпнулась тёплая капля. Я вспомнил: такое уже было. Я упал, а Лёка, решив в темноте пещеры, что я убился насмерть, сильно расстроился.
    Сейчас я лежал на плитах пола оглушённый, не желая возвращаться к действительности. Кто-то надел на меня мои же очки, треснувшие, покорёженные, заляпанные чем-то, и я видел валяющуюся рядом саблю, и на ней была кровь. Я закрыл глаза и замотал головой. А потом попытался вскочить и врезался во что-то мягкое.
    Надо мной стоял и насмешливо глядел на меня зелёными глазами Аарна тот самый волк, спасённый мною летом. Большой, тёмный, мощный.
    - В расчёте, Миче, - сказал он человеческим голосом. – Но ты бы видел, как я прыгнул! Смотри, вон оттуда, - он показал носом на лестницу.
    - Он не сильно ушибся? – спросил Петрик, наклоняясь надо мной. – Миче, у тебя не кружится голова? Ты почему молчишь? Ты видишь меня?
    Он зажимал правой рукой рану – я всё-таки успел причинить ему вред. Это невозможно!!! Как же это я так?!
     Аарн спас меня. Да, меня. Я бы умер, если бы случилось такое страшное, непоправимое несчастье, не смог бы жить.
     Рядом с Петриком топталась Инара. Она рвалась приступить к нему с лечебными целями и даже поскуливала от жалости. При этом она успела расцеловать и меня, и эту волчью морду, прикидывающуюся Аарном. Я удивился, что он её не укусил.
    - Превратись обратно, а то будут проблемы, - посоветовал Петрик и поморщился от боли. На моих глазах хищное чудище стало нашим товарищем, и я снова потерял сознание.   
   
     *   *   *
    Помню, что-то происходило. Какая-то суета вокруг меня. Хлопали по щекам, прикладывали что-то мокрое к лицу. Помню лапки Чикикуки, истоптавшие меня всего. Кто-то что-то говорил…
    - Мне надо идти. Я пойду, Миче, ладно? Ничего? Ты полежи. Всё хорошо будет, - это Петрик мне говорил. И ещё говорил Чикикуке, что не может сейчас лечиться, некогда ему.
    А кто-то сказал, что Миче, мол, вообще сошёл с ума.
    И тут я смутно увидел сквозь треснутые очки, которые кто-то протёр, но совсем не старательно, как Петрик, очень жуткий без рубахи – в этих страшных рубцах после болезни, да ещё в бинтах, встал и выпрямился, и отчеканил этим своим невозможно царственным тоном:
    - Запомните все. Не вздумайте говорить, что не слышали. Каждый, кто не слышал, будет иметь дело со мной. Миче почти ослеп. От солнц, которые мы разбирали, зрение стало очень плохим. Я виноват сам. Не сообразил, что он без очков. Никто не смеет осуждать Миче. Это. Несчастный. Случай.
    Вокруг было тихо. Наверное, окружающие молча старались запомнить. Никому не хочется иметь дело с разгневанным Петриком. Он также царственно поправил собственные очки, принял протянутую кем-то из Корков уцелевшую в их доме рубаху и потребовал, заметив пятнышко крови на бинтах:
    - Жилетку какую-нибудь найдите.
    - Возьми мою, Чудик.
    Благосклонно кивнув Лёке, он оделся, и стал чрезвычайно забавен: рубаха была сильно велика, а жилет ещё и спускался ниже попы. Тем не менее, Петрик отправился куда-то по своим делам всё также царственно, но чуть кособоко. Конечно, ему было больно. Чикикука сорвалась с моего лба и успела вспрыгнуть ему на плечо. Я услышал удаляющийся цокот многих копыт и дружный смех Лёки, Кохи, Хрота и Аарна.
    Самым важным для меня было, что Чудилка жив, что мой сон не сбылся. Всё благодаря Аарну. Аарну, которого я случайно спас у реки в прошлом году. Благодаря Эе и Радо, которые привели меня тогда на пляж.
 
    *   *   *
    Окончательно очнулся я в недрах изувеченного Коркиного дома. Рядом сидел Малёк и что-то поедал из миски. Это, конечно, он добыл мне новые очки и надел их на меня, чтобы я не шарил рукой по окрестностям, когда приду в себя. Увидев, что я открыл глаза, Лёка мигом перестал жевать и схватил меня за руку.
    - Испугался? – сочувственно спросил он у меня. – Да брось. Недоразумение вышло. Петрик привёл сюда людей, чтобы защитить Корков. Понятно, ты не разобрался без очков-то. Тут любой, даже с нормальным зрением, не сориентируется. Кого-то арестовали, диких анчу разогнали. Во дворе оставили охрану. Всё закончилось, Миче. Чикикука повисла на Чудиле, так что, думаю, там всё быстро заживёт. Поесть тебе добыть?
    Лёка говорил бодро и с улыбкой, показывая мне, целиком согласен с мнением Петрика по этому поводу, но голос его дрожал. Как бы он пережил то, что один его лучший друг лишил жизни другого? Как он пережил даже то, что я ранил Чудилку? Я долго боялся поговорить с ним об этом.
    Какая уж тут еда! Я совсем никогда не пользовался оружием, и вдруг размахался саблей. Защищая врагов, едва не убил друга. Перед глазами стояло чумазое и бледное лицо Чудилки, дёрнувшееся от боли, когда он наклонился надо мной, рука в крови из раны нанесённой мной.
    - Я мог убить Петрика, - сказал я, а Малёк покачал головой, разглядывая меня.
    - Молчит всё, стонет только. Ты что-то повредил ему, Аарн.
    - Ну что было делать? Хорошо, там был ковёр и какие-то тряпки, а то Миче и впрямь здорово бы расшибся. А так ничего такого страшного: я проверил, когда солнца повытаскивали из-под кресел и погасили. Конечно, странно, что Анчутка так слаб. Хотя… Наверное, это уже кончилось действие заклинания Тарка. Лучше им не пользоваться совсем. Сам великий Тарк умер от того, что применял его ежедневно. Он страдал бессонницей, а его упражнение сперва вызывает подъём сил, зато потом человек спит, как камень. Вот сказание и говорит нам о том, что великий Тарк, на радостях, что изобрёл такое полезное заклинание, переусердствовал малость.
    - Аарн, ты сказание потом лучше Хроту расскажи. Меня волнует, не умер бы Миче.
    - Ну что ты! Нет, конечно. Правда, он ещё долго будет таким полуживым.   
    Тут Лёку заинтересовала всё-таки трагическая судьба волшебника:
    - А почему бы, - спросил он, - Тарку было просто не изобрести заклинание от бессонницы?
    - Ну что ты! Это слишком примитивно для такого великого человека!
    Я перевёл взгляд на вполне обычного Аарна и с облегчением вздохнул. Померещилось, будто он превращался в волка. Но Лёка сказал:
    - Ваша семейка меня восхищает, Кереичиките. Как вы это ловко проделываете! А главное, как своевременно! Нереальная быстрота реакции! И ведь какое расстояние, Аарн! И ведь кто-то мог стоять на пути! – Малёчек поёжился, представив, что тогда могло бы быть.
    - Ты говоришь это пятый раз, - усмехнулся Аарн, весело сверкнув своими глазищами. Нда. Не померещилось. 
    - Я и шестой скажу, - улыбнулся Лёка. – Ты когда к девчатам? Бедняжки места себе не находят. Как бы не учудили чего.
    - Сейчас доем и побегу.
    Я вздрогнул, представив, как он побежит: покрывшись шерстью, на четырёх лапах и заметая следы хвостом. Вспомнил, как ускользнул от меня этот самый Аарн на рынке Идены – просто испарился из бочки с селёдкой. Оказывается, он по-быстрому превратился в лесное чудище и спрятался под прилавок. Я принял его, залитого рассолом, за бродячую собаку и подивился тому, что у пса ярко – зелёные глаза. Такое превращение – не колдовство в том смысле, который вкладывают в это слово. Потому Кереичиките и смог отвести беду от Чудилки, несмотря на то, что воздух был отравлен излучением солнц, убивающим магию. Он просто стал другим собой.
    Между тем, Лёка и Аарн рассуждали о том, что тем, кто остался на «Комарике», лучше бы провести нынешнюю ночь там. Темнеет уже, а до города далековато. И пока чем дальше – тем безопаснее.
    Я удивился такому факту: Аарн, мечтающий о свободе, сидит себе спокойно в доме хозяев. Неужели он не попробует удрать? Не принесёт снова какую-нибудь жертву? Ничего не предпримет?
    Это же удивляло и Лёку. Но на его вопрос Аарн ответил печально:
    - Чего уж там. Получается, вот так мы с Саей влипли.
    Бедный Аарн! Он поднялся, чтобы бежать на «Комарик», но Лёка, услышав шаги и голоса в коридоре, вдруг улыбнулся во весь рот, протянул длинную руку и дёрнул Кереичиките за рубаху. Тот шлёпнулся обратно на стул.
    - Сиди, - велел Малёчек. Аарн, может, и хотел возмутиться, да не успел.
    Дверь отворилась, вошли разные люди, всё больше молодые Корки, мужчины и женщины, которых я знал в лицо. В том числе Кохи и Хрот. Глаза многих были красны, лица заплаканы. Ещё бы! Сегодня многие из них потеряли отцов и других родственников, которых они любили, но которых понесло от мирных домашних радостей в бурю неудавшегося переворота. Оставшиеся потеряли имущество и покой: их ожидала нелёгкая жизнь среди враждебно настроенных соотечественников и, возможно, гонения и аресты. 
    Кохи спросил у Малька, наклонясь надо мной:
    - Ну, как он?
    - Да нормально я, - ответил я сам за себя, и сел, преодолевая очень сильную слабость.
    - О! Ожил, - обрадовались все и стали за что-то меня благодарить. Я чувствовал себя совсем разбитым и не вникал. Я даже согласился ночевать здесь, в Мадинкиной комнате, потому что у меня не было сил идти домой, а глаза слипались невозможно. Между тем, Кохи сделал историческую вещь, и я не устаю восхищаться этим его поступком и благодарить светлую Эю за то, что она не позволила ему умереть после общения с папочкиным торшером.
    - Наши родители убиты, очень многие, - глухо сказал Кохи Аарну, кивнув на своих уцелевших родичей. Я лишний раз убедился, что старшие Корки не очень-то посвящали ненадёжную и прогрессивную молодёжь в свои тёмные делишки, ограничивались до поры воспитанием в них ненависти к Охти и анчу. Кохи продолжал: - Меня выбрали главой клана, хоть возраст у меня ещё не тот. Я постараюсь, чтобы всё изменилось. А ты, Аарн, сегодня уйдёшь из этого дома свободным человеком.
    - Как это? – широко распахнув глаза, ахнул волшебник. – А сестра?
    - И она, конечно, - улыбнулся Кохи. – Я знаю, что надо делать. Вспомни, ты сам говорил: принять вас в семью и сделать подарок, как равным, как детям или другим родственникам.
    - Ну да, - растерянно подтвердил Аарн.
    - Ну подумай сам: я женюсь на Инаре, значит, вы принимаетесь в семью. Задачка для шестилетки. Ты и Инара становитесь нашими родственниками. Очнись, Аарн. О каком рабстве может идти речь?
    - Когда свадьба? – пискнул из угла чей-то детский голосок.
    - Очень скоро, - улыбнулся Кохи. – Ну, и конечно, я подарю Инаре достойный подарок.
    - Хватит темнить, – возмутился Хрот. – На свадьбу вообще положено дарить подарки. Говори по существу, как нормальный глава.
    - Пожалуйста, по существу, - улыбка Кохи сделалась прямо-таки наисчастливейшей. – Чтобы ни ты, Аарн, ни твоя сестра Инара не тревожились о своём будущем, наша семья делает вашей семье подарок.
    Прогрессивная Коркина молодёжь одобрительно загудела, заулыбалась и закивала. Очевидно, в своём отношении к рабству Кереичиките она была единодушна. Кохи протянул вконец растерявшемуся Аарну бумагу:
    - Я тут в толпе нотариуса поймал и велел оформить. Это дарственная на дом и прилагающийся к нему участок.
    - Какой такой дом, - забормотал Аарн, отступая и пряча руки за спину. – С какой такой стати?
    Чувствовалось, что он всё ещё полон недоверия к своим бывшим хозяевам.
    - На участок прямо за домом Миче, - улыбаясь от уха до уха, объяснил Хрот. - Мы его выкупили, когда Миче поделился с нами пожертвованными ему деньгами. Дом отремонтирован, можно жить. Мы его ещё не видели. Как раз завтра осмотрим, когда придём к вам с Инарой и Саей в гости. Хоть сегодня можете там ночевать. Ваша собственность.
    Поскольку Аарн всё ещё не решался протянуть руку и взять дарственную, Кохи опять вставил словечко:
    - Считай, что это не просто так. Считай, что это благодарность роду Кереичиките за долгую службу. Там ещё нет Мадинкиной подписи, но она, конечно, распишется.
    Тогда только волшебник осторожно принял бумагу и прижал её к груди. Раз это благодарность за службу, значит не зазорно принять, считал он.
    - На всякий случай, чтобы вы, Аарн, совсем успокоились, там ещё одна бумага, посмотрите, - пробасил кто-то от окна. – Все записи законны, зарегистрированы где надо при свидетелях.
    Вторая бумага оказалась просто документом, подтверждающим свободу Аарна, его сестры Инары и всех их потомков на все времена. Вернее, их было два одинаковых документа: для брата и сестры.
    Нежданно – негаданно добравшийся до счастья Кереичиките безмолвно стоял посреди комнаты, только время от времени проводил пальцем по влажным глазам. Его хлопали по спине, поздравляли и ободряли.
     - Вот так оказалось всё связано, Миче, - шепнул мне Малёк, расчувствовавшийся тоже. – Всё было бы иначе, если бы ты однажды не пожалел Кохи. А казалось бы, какая ерунда, правда?
    Наверное, да.
    Не устоявший на ногах от дружеских похлопываний, Аарн плюхнулся на кровать, едва ли мне не на голову. Я заботливо вытер катившиеся по его лицу слёзы детским слюнявчиком, подобрав его с пола.
     - Ты, может, пойдёшь уже, - мягко напомнил Малёк. – Девочки с ума сходят.
     Аарн кивнул и, так и не произнеся ни слова, прижимая к груди документы, пошёл к выходу, как-то странно подняв плечи, словно ожидая удара. Даже «спасибо» не сказал. С другой стороны, за что? Ему вернули законное право каждого – свободу. Никто не смел отнимать её, никто не смел издеваться над Аарном, управлять его волей, держать его в клетке за неповиновение. Я знаю – так было.
    - Вот и славно, - усмехнулся Малёк. – Тебе не кажется, Анчутка, что решение этой задачки, действительно, так и витало в воздухе.
    Я вспомнил, что и впрямь витало. Только никак не получалось додумать мысль до конца.
    Хорошо, что у Корков нынче будет такой умный глава. Однако, Кохи придётся нелегко. Иметь дело со старыми упёртыми почитателями злыдня Кар-Кара, сдерживать неуправляемые порывы его бешеных родичей, проявлять чудеса убеждения и дипломатии… Лёка тоже считал, что оказаться на месте Кохи – незавидная доля.
    Но Кохи справился, ни разу не пожаловавшись, что ему тяжело.

    *   *   *
    Мне принесли поесть, и я сразу заснул, хоть и было не по себе в доме Корков. Уверен, не все из уцелевших в этот день разделяли идеи Кохи и Хрота. Многие как раз осуждали, но не смели перечить. Только эти двое стояли сейчас между ними и гневом целого города, даже целой страны. И даже не только нашей страны.
     Я спал крепко, без сновидений, и проснулся перед зарёй, вздрогнув, как от холода, от какой-то мысли. Я сел и стал соображать: что это за мысль?
    На ковре похрапывали слуги – в их помещениях сейчас находиться было невозможно. А в закрытую дверь с той стороны словно царапался кто-то. Я доковылял до неё, распахнул – никого.
    И вот она, эта мысль: почему никто ничего не говорил о короле с королевой? Их дворец был захвачен приспешниками Корков, которых вышибли оттуда те, кто оставался верен Охти. Насколько я понял, всем руководил королевич, их сын, а сами государи? Где они были?
    Поведение королевича в прошедшую ночь, чуть обелило его в моих глазах, а то ведь вы знаете, насколько низко он пал в моём мнении. Да ещё неизвестно, сам ли он распоряжался всем или просто гонял на белом коне туда и сюда, так сказать, поднимая боевой дух и предоставив другим разбираться с бунтовщиками. А потом, по привычке, присвоил чужие заслуги. Если нас ожидает смена власти… Подчиняться непорядочному, трусоватому и глуповатому человеку отвратительно. Я скажу Петрику, чтобы он нас не знакомил. Такого знакомства мне не надо.
    О! На подоконнике нарисовалась Чикикука. Не дождалась, пока ей откроют, и влезла по стене. Она хотела, чтобы я вышел во двор – и я кое-как поковылял вниз по лестнице.
    На сломанном крыльце сидела охрана и беседовала меж собой.
    - Миче, ты всё ещё тут? – спросил меня знакомый солдат (вы знаете, в Някке у меня всюду знакомые). – Ты, Миче, и страх потерял, и стыд, что ли? Ночуешь в доме у Корков. Эх, если бы не приказ…
    - Пора уже нам прекратить вражду, - буркнул я, не очень уверенный в том, что это возможно.
    - Да-да, - насмешничал солдат. – пора Аги перейти на сторону Корков.
    - Как раз наоборот, - сказал я. Протянул руку, взял его за форменный ворот и слегка потряс. – Не лезь ко мне.
    - Не лезь, - посоветовал ему товарищ. – Пришибёт и не заметит. А то ты не знаешь, какой он психованный. У него деревянная сабля.
    Вот далась же людям эта сабля! Тем более, сейчас при мне была, как вы знаете, настоящая. Чего только не слышал я о себе в последний год! Оставив нахала, я сбежал с крыльца.
     - А между тем, они, Корки-то, короля с королевой порешили, - крикнул он мне вслед.
     - Что? - я встал, как вкопанный.
     - Вот так. На самом подходе к Някке или где-то там. Возвращались государи в город, значит, а тут их и того, потому что Корки-то и затеяли всё это.
     - Да нет, - возразил второй страж. - Государи как раз во дворец вернулись, а Корки узнали, и ну давай…
    Подошла Инара, ласково взяла меня под руку:
    - Идём, Миче. Брось ты их.
    - Это правда?
    - Да. Все говорят, что вчерашней ночью король с королевой погибли. Только не пойму я, то ли за городом, то ли во дворце. Неразбериха какая-то. Петрик хотел посмотреть на их тела, но их нет. Пока ещё нет. Там, во дворце, такое творится, сам себя не отыщешь. Но найдут, конечно, чуть погодя.
     Я растерялся. Расстроился страшно. Они мне нравились, хоть и относились ко мне очень странно, а к Петрику – несправедливо. Но они были хорошими, симпатичными и заботливыми. Я вытер глаза.
    - Жаль. Так жаль! Куда мы идём, Инара?
    - К Петрику, на старую квартиру. Не может он во дворце ночевать. Плохо ему.
    - Больно? – ахнул я, ощущая себя полнейшей скотиной. – Петрику плохо из-за меня!
    Инара посмотрела странно.
    - Ты не при чём. У него болит душа из-за короля с королевой.
    - Ах да. Они же в родстве, - дошло до меня. – А его родители? Они с ним?
    - Миче, я не могу с тобой! – внезапно рассердившись, топнула ногой Инара. - Не можешь ничего умного сказать – иди и молчи!
    Я не понял, обиделся, и дальше шёл молча, с тоской глядя на остовы домов и обгоревшие черешни. В этом квартале пожар бушевал вовсю. Но дом Петриковой хозяйки, крайний в ряду, уцелел.
    - Видишь как, - вздохнула Инара у самой калитки, - переживали, спешили, в санях, верхом и по рекам, и столько пережили, и всё зря. Того, кто не хочет, чтобы его спасли, не спасти.
    - Ты о ком? – ужаснулся я. – О родителях Петрика? Как же так?!
    - Иди наверх, - велела она. – Я с Лидией внизу посижу.
    Я пошёл по лестнице как во сне. Петрик, Петрик! Бедный, что он чувствует сейчас! Я тихонько отворил дверь.

    *   *   *
     Мой родной Чудила сидел там у окна, положив руки и голову на подоконник.
     - Привет, Миче. Заходи, - пригласил он бесцветным голосом, не повернувшись даже.
     Я неловко переминался у него за спиной. И, конечно, эгоистично начал с того, что важней для меня.
     - Прости, - шепнул я, опускаясь перед ним на колени и пытаясь снизу вверх заглянуть в лицо. – Прости, я так виноват! Я не видел того, что происходило. Я причинил тебе боль, а мог... О, Чудилка!..
     Тут голос Петрика окреп и приобрёл царственные, гневные интонации, когда он, вскинувшись и выпрямившись, отчитывал меня:
     - Мне казалось, ты слышал, Миче, что я говорил по этому поводу. Я объяснил, что не сомневаюсь, что это несчастный случай. Я объявил, что КАЖДЫЙ, кто сомневается, будет иметь дело со мной. Ты что, хочешь иметь дело со мной?
    А чего ж я, по его мнению, хочу?
    - Ну да, - честно признался я.
    Посоветовав мне больше не поднимать эту тему, Чудилка снова сник, погасил сердитый огонь в глазах и опять положил голову на руки.
    - Петрик, - забормотал я, совершенно не понимая, что говорить дальше, - так уж вышло. Ну… я знаю о твоих родителях… Что ж поделаешь? Ты сделал всё, что мог.
        - Да, - тихо отозвался он, - мы сделали всё. И вот результат. А куда они ездили, Миче? Откуда возвращались? Они ездили на озёра. Рыбку половить. В такое-то время! Они и не думали приехать ко мне, хотя я ведь в тюрьме сидел.
    - Запрещено было, - напомнил я. – Нормальные люди слушаются приказов государей. Видишь, твои мама и папа возвращались тоже. С королём и королевой. Значит, твоим родителям было велено сопровождать их в рыбной ловле. Что они могли поделать? Тоже бунт поднять?
    - Так нельзя, Миче, просто не по-человечески это, - шептал Петрик, забравшись с ногами на стул. Как когда-то Хрот Корк, нелюбимый сын, чьего брата до полусмерти избил собственный родитель.
    - Ну, ты не надо бы…
    - Нет, я понимаю, Анчутка, они верили в моё давнее гадание, да, конечно, - говорил Чудилка. – Иначе не потратили бы столько сил, чтобы нас удержать и оградить от всего этого.
    Он уткнулся в колени, а я обнял его вздрагивающие плечи.
    - А мне как быть? Я не готов. Хотя нет, готов, конечно, с какой стати мне тушеваться. А до того, что лично я хочу, всё равно никому нет дела, - сквозь слёзы бормотал Петрик, удивляя меня какой-то странной своей логикой. Кто вообще может быть готов к такому? Потерять родителей – большое горе. Пусть Чудилкины родители относились к нему не так, как он того заслуживал, но он-то их любил! С чего он взял, что никому до его желаний дела нет? Мне есть дело. И при чём тут тушеваться, не тушеваться? Понять невозможно.
    - Ты переезжай в столицу насовсем, - посоветовал я, даже не пытаясь понять. – Всегда будешь с нами.
    - А потом, - простонал Петрик, внезапно подняв на меня колючие злые глаза, - наши дороги разойдутся из-за маленького беленького мальчишечки, которого родит мне Мадинка.
    При чём здесь это? А ещё говорят, что это я не в себе.
    - Да что ж такое?! Что тебя заклинило на этом вопросе? – рассердился я, а Петрик вскочил и, вроде как хотел выбежать из комнаты, но запнулся и повалился прямо на меня, а я дотащил его до кровати и велел спать. Нельзя же мордоваться третьи сутки. Но он говорил, прижавшись спиной к ковру на стене:
    - Послушай, Миче, я тебе сейчас расскажу одну вещь. Один из двух очень глупых секретов, которые должен был хранить от тебя.
     Ну вот, дожили.
     Я испугался. Я совсем не предполагал, что этим кончится, и мне не нужны были Петриковы откровения на эту тему. Я так ему и сказал. Но дружок мой вытер слёзы и объяснил мне, что для него это важно, что он не сможет мне раскрыть второго, самого главного, секрета, если я не выслушаю первый. Правильным было немедленно уйти, но я не мог оставить друга, потерявшего родителей, наедине с его горем. Раз это так важно для него, ладно, пускай рассказывает, я, конечно, пойму.
    - Я теперь буду тут главным, - говорил Петрик, - и я хочу многое изменить. Я хочу, чтобы не было больше вранья вокруг нашей семьи. Мне надо!
    Я вспомнил: уже слышал я от Чудилки эти слова. Когда он рассказывал мне, какая судьба ждёт его детей. Зачем он возвращается к этому снова и снова да ещё в такой страшный момент своей жизни? И где он собирается быть главным? Я оглянулся. Здесь, в его комнате, он и так самый главный. Поняв, что я сейчас начну задавать вопросы, Петрик попросил меня не перебивать. Схватил меня за руки горячими ладонями и зашептал, лихорадочно блестя глазами:
    - Я сам всё расскажу, очень подробно. А потом ты решишь, станешь ли мне помогать. Ты можешь не захотеть. Имеешь право. Можешь перестать со мной дружить. Я понимаю. Но пережить это мне будет невозможно.
    Я хотел сказать, что ничто и никто не сможет заставить меня перестать с ним дружить, но Чудик нёсся дальше.
    - Я клялся не выдавать этот первый секрет, пока живы мама и папа. Потом, сказали они, я могу творить, что хочу, если я такой глупый. Значит, в этом случае я клятвы не нарушаю. И мне кажется, я далеко не глуп.
    - Ты очень умный, - успел вставить я, потому что дружок мой на пару секунд замолк, пока пальцы его правой руки пробегали по золотой узкой пластине, что он всегда носил на шее вместе со сделанным мной оберегом. И я ведь очень хорошо знал, что значит это движение: словно по отверстиям дудочки, висящей на цепочке, но сейчас только хмурил лоб, не в силах сообразить.
    К моему удивлению, Чудилка вдруг снял украшение с шеи – он никогда этого не делал! – и, раскрыв кулон, как книжку, передал его мне. Я увидел сложный, тонкий, словно выцарапанный остриём булавки, растительный узор. Очень хорошо продуманный, очень правильно сделанный, в нужных местах красиво переплетённый с буквами старого анчутского алфавита. Даже не зрением, а скорее чутьём ювелира и волшебника, я уловил, что однажды кулон был сломан и восстановлен затем. Почувствовал почерк другого волшебства в правом нижнем углу двойной пластинки. Отломанный когда-то кусочек должен был быть не больше лепестка незабудки, и именно эта часть узора помогает магу скрывать колдовство.
    - Отрицание Имени! – ахнул я, потрясённый до глубины души. – То самое! Рода Охти!
    Пробежав пальцами по пластинкам снаружи, Петрик сейчас отключил его. Всё время, что я был с ним знаком – что мы все были с ним знакомы!!! – он использовал Отрицание Имени ПРОТИВ НАС!
    Наверное, Чудилка догадался о моих мыслях.
    - Мне было приказано, - жёстко сказал он. – И я клялся.
    Я вспомнил – ну да, он клялся, а теперь хочет мне всё рассказать. Я раздумал сердиться.
    Тем более, что стало не до того, воспоминания вдруг нахлынули на меня, как Большая волна, которая нападает на берега океана после землетрясений.
     …С того самого момента, когда воспоминания были прерваны в тюрьме после боя у моста Ануки.
     …Маленький – маленький Петрик упал на площади, когда бежал навстречу маленьким своим родственникам, приехавшим в гости. Сильно расшиб колено, но не заплакал. Подбежала его мама… Я поднял глаза… Он сам звонко выкрикнул: «Мамочка, не волнуйся!»… А в толпе я слышал одобрительные возгласы, хотя сначала это было привычное «ышшш» (я сам всем подряд рассказывал, что человеку, против которого применили Отрицание Имени, именно такое и слышится вместо слов, что могут выдать)… «Королевич-то наш каков! Славным воином будет!», «Маленький да удаленький наш королевич! Ты глянь-ка, не плачет!», «А ты чуть что – сразу хны да хны. Вон с кого пример надо брать – с королевского сына. А ведь младше тебя!» - «Папочка, я же девочка!» Даже сейчас этот возмущённый возглас вызвал улыбку. Я поднял глаза на подбежавшую к Петрику женщину, его маму…
     Вы понимаете, королева погибла вчера.
     Значит, вот кто у нас королевич - Чудила.
     С ума сойти!
     Вот ведь - великий специалист по игре в перестановку букв!
     Стоит ли говорить, что все странности, несоответствия и совпадения в биографиях и даже именах этих двоих – Петрика Тихо и Петрика Охти сразу стали ясны и понятны. Только действием Отрицания Имени объясняется то, что ни я, ни наши общие друзья не догадались раньше, не помнили ни имени королевича, ни его лица. Читая в газетах, не узнавали на фотографиях.
     Получается, эта маленькая ложь так угнетала моего Петрика. Мне не понять силы его переживаний. В конце концов, что такого, что его родителям хотелось скрыть от меня его происхождение? Ну хотелось – и хотелось. Возможно, у них были причины. Возможно, на самом деле, им очень нравилась наша дружба, и они боялись, что наши дороги однажды разойдутся от этого моего знания? Кто знает, что разрушило в давние годы дружбу короля с моим папой. Может, именно это? И вот отец Петрика, узнав, кто его лучший друг, запретил сыну открывать мне, кто он на самом деле. Даже, наверное, причины как следует не объяснил. Зато, когда Чудилка захотел жить в городе, поближе к нам, учиться и работать, как простой горожанин, родители не стали препятствовать ему.
     Я бы мог объяснить переживания Петрика тем, что он вообще не терпит лжи, но это же смешно. Во-первых, терпит, я знаю. Во-вторых, он же из тайной полиции, а там без этого никуда.
     Я схватился за сердце, потому что мне стало жалко Чудилку пуще прежнего. Всё-таки мне было легче, пока я думал, что совсем не знаком с его родителями. Вы знаете, мне нравились король с королевой, как люди и как правители. Я горевал о них. Мне не нравилось отношение к Петрику его родителей, но теперь кое-что стало понятно.
     - А… - я в растерянности протянул к дружку своему ладонь, на которой тускло поблёскивало Отрицание Имени. Дальше разное можно было сказать.   
     «А ты гонял с мальчишками мяч, как простой парень из Серёдки», - можно было сказать.
     «А ты помогал нашей кухарке мыть посуду, и моей бабушке – полоть огород, и соседкам в Серёдке – носить воду из колонки. И ты даже умеешь вязать, и вместе с Натой учился доить корову…»
     «А вот почему тебе, королевскому сыну, не удалось обвенчаться с Мадиной Корк! Любой священник убежит без оглядки, услышав ваши имена!»
     «А как это так – ты работал, как простой полицейский, пусть даже и тайный? Ты даже жалование получал!»
     «А как же ты, королевский сын, не сказал родителям, что похищение амулета Сароссе – это дело рук Корков? Ах да – Лала…»
     «Ах, вот почему ты до такой степени переживал, что вдали от Някки, когда здесь такие реформы! Вот почему был уверен, что в деле охраны природы от тебя зависит многое, и даже чуть ли не всё. Вот почему твердил о позоре, о том, что тебе необходимо возглавить инспекцию. Вот почему ребята без звука взялись организовать твой побег».
     «А вот что послужило щитом от страшного заклятия Великой Запретной магии: твоё имя. Твоё имя не Петрик Тихо, также как имя Ловкача не Яков Рэютри».
     «А ты, значит, тогда, у Ануки, во время боя, также отключил действие Отрицания Имени, а потом, замороченный всеми ужасами, забыл включить его снова. Я стал вспоминать, но ты не решился нарушить клятву».
     «А я ведь как о тебе отзывался – при тебе самом! И лоботрясом называл, и сосунком, и непорядочным, и ещё как-то так. Чёрт возьми – это тебя-то! Такого хорошего, такого доброго человека, у которого куча талантов и который трудится, как бык, на всех нивах сразу!»
     «А как же ты теперь будешь выбираться из всего этого? Хотя, в другой, во второй твоей жизни, тебя, конечно, любят не меньше, чем в этой».
      «А зачем же тебя заставили поклясться мне не говорить? Какая в том необходимость была? Твоя жизнь была бы легче – как можно  этого не понимать?»
      «А даже если ты и королевич, это ничего. Моё отношение к тебе не может измениться от этого. Ни моё, ни Рики, ни наших общих друзей. Если ты не против – ты всегда будешь для нас просто нашим Петриком».
      «А в чём я тебе помочь должен, Чудилушка? Я помогу!»
      Наверное, что-то, или даже всё, я говорил вслух, не соображая этого, потому что Петрик мне внезапно ответил:
     - Всё так. Но почему ты не сердишься, Миче? Я обманывал тебя и ребят.
     - Не по своей же воле, Чудилка! - воскликнул я. – Чем помочь тебе? Ты говорил, нужна моя помощь.
     Но дружок мой молчал, кусая губы, и не видно было, что ему легче от этого признания.
     - А ребятам ты сказал, тогда, на «Комарике», а потом всю дорогу извинялся зачем-то, - продолжал я, немного даже посмеиваясь, чтобы показать, что отношусь ко всему, как к розыгрышу. – Ни к чему извинения, Петрик, зачем ты устроил из ерунды такую большую трагедию? Чем помочь тебе?
     Но он всё молчал и молчал, и вид его мне совсем не нравился. Может, я нанёс ему рану более глубокую, чем думал, и Инара не смогла справиться с ней так сразу?
      - Значит, у вас в семье так принято – королевичам жить с Отрицанием имени? – говорил я, надеясь, что голос мой звучит доброжелательно и шутливо. – О! Я понимаю! Чтобы они могли бегать, где хотят, учиться в университете, и чтобы их при этом не дразнили королевичами. Я помню, ты жаловался на то, что тебя дразнили в школе – как жаль, что ты учился в другой! Наверное, у вас считается, что с Отрицанием Имени можно лучше узнать жизнь народа. Ты очень хорошо узнал. Тебе действительно не стоит тушеваться. Ты будешь самым замечательным королём. А я – самым верным твоим подданным. Если ты скажешь, если это необходимо – я сделаю Отрицание Имени каждому из твоих детей. Я умею, правда, Петрик. Но при этом не одобряю. Но в твоём случае без этого никуда, и моё неодобрение ни при чём. Твои дети однажды тоже познакомятся с моими, и будут дружить. Потому что я знаю, как бывает у хороших родителей. Они говорят: «Вот тебе Отрицание Имени, действуй так-то и бегай повсюду». Но сами очень следят, чтобы «повсюду» на самом деле было «где надо», чтобы не связались дети с плохой компанией, а связались с хорошей. Ну, скажи что-нибудь!
     Ничего не говорил Чудилка, и мне уже стало совсем не до шуток. Я вздохнул и извинился:
     - Прости, я понимаю – это больная тема. Но с Отрицанием Имени всё проще. Если твой ребёнок, рождённый похожим на анчу, будет им пользоваться… Я не уверен, но вдруг так можно скрыть это? Ты должен знать о Еонне, сестре короля Еона, которая вышла замуж за главнокомандующего Пага. Она была совсем анчу, такая, как я. Но об этом не помнят.
     Петрик внезапно улыбнулся хорошей светлой улыбкой:
     - Ты знаешь о бабушке Еонне? Откуда? Она, Миче, была анчу, это правда. Она всю жизнь носила Отрицание Имени. Её брат тоже носил. Однажды была издана книга о битве на Стакирских полях, и художник, близкий друг семьи, здорово обмишурился. Он знал Еонну очень хорошо, он был влюблён в неё всю жизнь, а она взяла и вышла замуж за другого. А художник – он был такой романтик! Его поставили управлять маленькой – маленькой типографией в столице. Типография была крохотной, зато самой современной из всех в ту пору. Там работал только он и ещё один, наверное, человек. Художник клялся, что сам не понял, как изобразил Еонну анчу. Но папа говорит… говорил… - Чудилушка двумя руками схватился за голову.
    - Потом, Петрик, - испугался я, - ну их, доисторических королей! Ложись спать.
    Можно подумать, он меня послушался!
    - Миче, это важно! Я должен рассказать именно о Еонне, чтобы ты понял! Живописец так любил девушку, что его творческая душа требовала воспеть её такой, какова она есть.
     - Наверное, его здорово наказали, - предположил я.
     - Что ты! Правда, повезло, что сам Еон вошёл в типографию, когда печаталась двадцать восьмая книга. Он увидел, и очень смеялся.
     - Над чем?
     - Над художником и его объяснениями. Мол, как это так – не понял, как вышло! Никого он наказывать не собирался, но надо было придумать, что делать. Тогда печатание книги было долгим и дорогущим процессом. Уничтожить маленький тираж было жалко. Еон лично, тонким грифелем, изобразил на каждой из картинок на груди у себя и сестры нужные символы Отрицания Имени и закрасил их золотой краской. И подарил книги членам семьи и друзьям. Несколько осело у нас в библиотеке. Те, кто смотрел на картинки, считали изображение его сестры изображением другой женщины. Какой-то другой. Однако, со временем сила символов непременно должна была угаснуть. Ценен и постоянен только целый артефакт. Еон любил розыгрыши, ему почему-то показалось это забавным. Наверное, он не верил в то, что так долго, до сих пор даже, анчу непозволительно будет стоять во главе государства. А может, они сильно поспорили с художником, и Еон пошёл ему навстречу. Правда, сын короля оказался другим человеком. Совсем без чувства юмора. Он велел изъять раздаренные книги у владельцев. Неприятная была история. У некоторых даже крали в ночи. Вредные Корки распустили слух о телесных наказаниях, и будто бы книг было больше, чем двадцать восемь.   
     - А художник? – спросил я, озабоченный судьбой неведомого романтика.
     - С художником всё нормально было. Только к тому времени, как сын Еона пришёл к власти, он уже скончался, и ту книгу, или те книги, что хранились у него, не нашли. Я мечтал отыскать хоть одну в нашей экспедиции.
     Вот так. Мне стало стыдно, что я уничтожил кусочек Петриковой мечты, даже не показав ему.
     - Ну так Хрот нашёл, попроси поглядеть, подумаешь, книга и книга, - проворчал я, пряча глаза от удивлённого Петрикова взгляда. 
     Хотел я сгоряча снова сказать ему, что если его сыну повесить на шею Отрицание Имени, тот может остаться в семье, но Чудилка опередил меня.
    - Миче, - проговорил он едва слышно, - малыши постоянно всё тянут в рот, хватаются за всё. За то, что на них болтается на цепочке. Перенастроют, просто потому, что маленькие. Отрицание Имени нельзя так просто хватать руками. Настройки, сделанные другими людьми, родителями, не так надёжны, как сделанные самим хозяином Отрицания Имени. Младенец, как ты понимаешь, не способен на это. Зато способен потерять что угодно в любой момент. И это просто опасно: верёвочки, шнурки, цепочки на шее малыша, понимаешь?
     - Да! – понял я. – Очень опасно.
     - Поэтому детей, похожих на анчу, не оставляют в семье. Это риск.
     - Но как же король Еон? Разве он не потомок шамана Гиббери Охти? Чтобы заявить права на престол, нужно иметь правильную фамилию. Но в случае с Корками и Охти это не понятно: все знали, что они потомки анчу.
     - Ну что ты! - возразил Петрик. – Как раз все забыли. Такие странные были времена: все смутно помнили, что это королевские фамилии, но то, что их носили правители Нтоллы – это нет. Вроде бы, это потомки королей из долины старого устья Някки. Понимаешь, Еон первым назвал себя Охти. Раньше фамилии анчу наследовались от матери.
    Я стукнул себя по лбу:
    - Точно! Забыл.
    - Корки, правда, додумались до этого раньше – как только выбрались из-под земли.
    - Ладно, - сказал я. – Пусть их. Выбрались и выбрались. Теперь, Чудилушка, ложись и спи. Ты выглядишь жутко, просто еле живой. Давай отложим все дела и все разговоры. Я тут покараулю, чтобы тебя не тревожили.
    Но не так-то просто оказалось угомонить измученного Петрика. Он вознамерился рассказать мне всю свою семейную историю, хоть я и сопротивлялся, и требовал, чтобы он отдыхал.
    - А Еонна, - говорил Чудик, – она тоже была отдана на воспитание, потому что её родители уже нацелились на престол Някки, готовили почву, распускали нужные слухи. Навостри уши, Миче, это важно: с самого начала было решено, что лишь потомкам Унагды нельзя править на Винэе. Это, как ты знаешь, закон. Про то, что ни один анчу вообще не может  занять ни один из престолов, придумали уже потом. И это не записано нигде. Анчутская внешность Еона не могла помешать ему достичь своей цели. Не имела в ту пору никакого значения.
     - Еону, значит, повезло, что он правил сначала, а не потом, - улыбнулся я. Но Петрик отмахнулся от моей улыбки.
     - Приходит время – и все наши дети узнают правду. Брат и сестра очень подружились. Но никто, кроме самых близких, не знал Еонну, как сестру правителя. Когда она приезжала в Някку из своего имения, её называли другим именем, считали другим человеком, хотя все знали о том, что у короля есть сестра... где-то там. Поэтому возникали всякие путаницы с изображениями и описаниями. Помнишь, ты рассматривал гобелен? Это сын Еона, ещё подростком, закрасил лица и руки на нём. Он не боялся потерять власть. Он просто боялся. А если бы не его страх, может, сейчас всё по-другому бы было? Ты не находишь?
     Я успел кивнуть.
    - Но спроси у меня, какой болван изобразил всех этих людей анчу? Какое дело было ему до исторической правды?
    Я раскрыл было рот, чтобы спросить, но, Петрику, по большому счёту, не важно было, задам я вопрос или нет.
    - Гобелен соткала сама Еонна. Подарила брату на память, а тот хранил его тайно. Сын просил уничтожить, но Еон ни за что не желал расставаться с подарком сестры. Ну и вот результат.
    - Петрик, - просил я, - всё это было в далёкую старину. У тебя ещё будет полно времени, чтобы мне рассказать. Спи. А то ведь сейчас набежит куча народу, потребуют от тебя, чтобы ты занимался делами.
     - Но спроси меня, Миче, почему бабушку Еонну никто не признавал за сестру короля?
     - Я уже понял. Из-за Отрицания Имени. Твоего сына, если он родится похожим на анчу, никогда не назовут твоим сыном. Номер с Отрицанием Имени не пройдёт.
     - И вот я должен тебе рассказать второй секрет…
     - Не должен! – глядя на лицо Петрика, посеревшее при этих словах, крикнул я так, что в щёлку заглянули Инара и Лидия.
     Чудилка зарылся в подушку и забормотал что-то о том что, выслушав его, я уйду и не буду с ним дружить. И эта трагедия мне надоела, потому что я не понимал причины. Ухватив за плечи, я усадил его вертикально, потряс немного, чтобы привести в чувство, и потребовал, чтобы он выпил успокоительное хозяйкиной бабушки и спал. Чтобы отложил на время все признания. Подбежавшие поближе женщины переживали и просили меня, чтобы я не тряс Чудилку – всё-таки он ранен. Я так на них глянул, что они ускакали быстро, как серны. Инара, однако, вернулась от двери.
      - Миче, - сказала она мне, - ну выслушай ты его. Видишь ли, я знаю, о чём идёт речь.
      - Ему же плохо!!
      - Ну… ну… - залепетала Инара. – Потерпит. А то ему хуже будет. Иногда, решившись, надо сразу говорить. Иногда, если не скажешь, невозможно сделать шаг в новую жизнь и невозможно будет решиться вторично. Я знаю, это как раз такой случай.
      Нет, Инара здесь не при чём. Просто меня вдруг безумно разозлило это хождение вокруг да около и то, что все они знают что-то такое, чего я не знаю, и жалеют, и бормочут, и страдают, и ни с того ни с сего взяла меня сильная обида, хоть я ведь редко обижаюсь, а обидевшись, сразу мирюсь и прощаю. Надо с этим кончать, это точно.
      - Уйди, Инара, - сказал я. – Уйди, женщина, мои предки из Айкри. Я сам разберусь.
      Она тоненько рассмеялась и выскользнула за дверь. Даже Петрик улыбнулся, услышав такие мои слова.
      - Говори, я слушаю, - приказал я нашему королевичу. Схватил со стула накидку, намочил её, сунув в рукомойник сверху, и отёр Петрику лицо. – Говори. Только подумай: ты нарушаешь тайну, хранить которую обещал погибшим родителям.
     - Я обещал, - глухо проговорил Чудилка. – Обещал не выдавать никогда. Но дело в том, что я решился поговорить с ними, вернувшись в Някку. И уговорил бы, наверное, не делать больше из этого тайны. Всё рассказать тебе. Ну и вообще… Момент благоприятный – помнишь, я говорил в доме Аарна.
     - Не вали всё в одну кучу, - велел я. – Давай по существу и по порядку.  Итак. Твои родители потребовали, чтобы ты никогда не говорил мне, что…
     Думаете, он так сразу мне и сказал? Нет. Он ещё встал, умылся, пригладил волосы, попил воды, полил кактус, пошатываясь, послонялся по комнате, посмотрел в окно на небо, светлеющее перед рассветом, попробовал отобрать у меня Отрицание Имени, но я сказал, что не верну, пока всё не узнаю, посидел на стуле возле стола, повздыхал и поперекладывал бумажки. Ещё немного – и я, потеряв терпение, треснул бы его, наверное, по башке, несмотря на голубую кровь и высокое происхождение, но тут, доведя меня до белого каления, Чудила решился таки заговорить.
    - Помнишь, Анчутка, в тюрьме Ануки ты предложил мне провести обряд и стать побратимами? А я сказал, что того, что между нами есть, достаточно, и никакие обряды тут ничего не изменят.
     - Помню, конечно. Конечно, ты прав. Не думай, что наши дороги разойдутся от того, что я узнаю то, что ты собираешься мне сообщить. Наоборот, я тебе помогу, если надо. Ты мой самый лучший друг.
      - Просто ты не знаешь всего, - голосом ворчливого учёного сухаря заявил Петрик.
     И поразил меня этой своей тайной, и потряс настолько, что на некоторое время я вообще онемел, и даже не заметил темноту, привычно заслонившую свет перед глазами:
      - Я говорил тебе, что у нас в роду случаются двойни. Так вот. У мамы и папы родился не я один. Родились близнецы. Вернее, двойняшки – мы ведь не очень похожи. Одним из детей был я, а вот младшенький подвёл семейство Охти. Рожицей не вышел. Что ж ты так, Миче? Это был ты.

Продолжение:  http://www.proza.ru/2011/10/25/915