V часть. Глава 10. Шантаж по-семейному

     ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА.
   
     ЧАСТЬ V. ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА.

     ГЛАВА 10. ШАНТАЖ ПО-СЕМЕЙНОМУ.

    Эти три пары очень дружили, прямо как мы сейчас. Наши будущие государи, мои будущие мама и папа и родители Лёки Мале. Наш король тогда звался Котофеем, весело пользовался Отрицанием Имени и вёл жизнь похожую на ту, какую до сего дня вёл Чудилушка. Нет, он не работал в тайной полиции, а увлекался садоводством и всем, что связано с растениями, полями и огородами. Такой уж у него ботанический нрав. Мы должны быть благодарны ему за то, что наша Някка зелена и прекрасна, как никакой другой город Винэи, а сельское хозяйство в нашей горной стране на очень высоком уровне. И ещё за то, что он поддержал Петрика в его стараниях сохранить природу и климат нашей планеты. Будущая королева была родом из Тонки. Она присоединялась к компании только время от времени до того момента, как ей пришла пора учиться в университете: в Някке самое лучшее образование. А мои родители и родители Лёки вообще знали друг друга с пелёнок.
    Да, жизнь будущий король вёл примерно такую, как нынче его сын, но имелась всё-таки большая разница. Он мало, разве что ради шутки, пользовался Отрицанием Имени, незачем было. Он не скрывал своего происхождения от знакомых, и вся Някка знала, с кем бегает по улицам маленький королевич. Такова семейная традиция Охти: их дети вольны свободно носиться по городу. Лет в пятнадцать, боясь потерять фамильное сокровище, он вообще снял золотую пластинку и убрал её в железный шкаф для будущего сына или дочери.
    Возможно, подумал я, Кырл Корк, с чьей компанией весёлая шестёрка вела военные действия, невзлюбил меня именно как сына друга своего врага. Возможно, отец Лёки потому избежал службы в таможне (или в гвардии, пехоте, кавалерии, артиллерии…), и может заниматься любимым делом, что сам королевич отвоевал у его родни это его право. Вы знаете, какая у Мале родня – один дядя Тума чего стоит! 
    Любовь раскрыла над молодыми людьми свои крылья, и три пары сыграли свадьбы в один месяц, друг за другом.
    Самым первым на свет появился Лёка Мале, обогнав нас с Петриком на полгода. Но вскоре после свадеб случилось несчастье с родителями будущего короля, и ему пришлось занять престол и утихомиривать Корков, сильно обрадовавшихся трагическому происшествию.
     Одно за другим происходили события, могущие поколебать авторитет Охти.   
     Мор напал по очереди на овец, на коров и на кур. Опасная эпидемия разразилась на юго-востоке. Пираты, решили, что юный монарх, знаток кустов и деревьев, но отнюдь не военного дела, не способен противостоять их набегам. Буря разбила в щепки корабль, на котором деду Далима был отправлен большой родительский долг. Его потребовалось вернуть именно сейчас – заморский государь не верил в то, что наш новый король долго продержится у власти. Снова прорвало дамбу в низинной Надцате, и погиб урожай на полях. Это случалось регулярно каждое десятилетие с незапамятных времён. Долгие ливни наполнили не только Някку, на чьих берегах всегда готовы к выкрутасам реки, но и её старое русло. Разбушевавшаяся вода начисто смыла городок в низине. Это интересное событие тоже регулярно происходило каждое столетие, но люди с тупым упорством селились на прежнем месте, наплевав на запреты и предупреждения, а потом требовали помощи от государства. Видя такое дело и сочтя это признаком того, что власть обязательно переменится и начнутся голод и смуты, прежний правитель Акети, решил оттяпать от нашей страны и присоединить к своей стране территорию вплоть до гор. Ничего удивительного – такое желание обязательно посещало государей соседней страны примерно раз в триста лет во время больших бедствий в Някке. В довершение всего, единственная и бесполезная колония нашего государства потребовала независимости, едва только её покинули врачи посланные королём для борьбы с эпидемией. Там возмущались, что король мог бы прислать их пораньше, а они сами могли бы поворачиваться поживее. Нормальная реакция выздоравливающих людей на действия докторов, их спасших.
    Но все, кто считал, что молодой Охти не справится с таким кошмарным стечением обстоятельств, с такой недоброжелательностью и с такими финансовыми трудностями, очень быстро поняли, что ошиблись, и забились в щели, поджав хвосты. Особенно хорошо любителю плодово – ягодных культур и его супруге удавалось выкручиваться из финансовых передряг и договариваться с соседями. Они окружили себя надёжными и мудрыми соратниками, советчиками и дипломатами, завоевали авторитет, и где-то через полгода смогли перевести дух. На решение личных проблем у юной пары просто не хватило времени. И, хотя они помнили, что у них может родиться ребёнок – анчу, но в той бешеной гонке, в которую их вовлекли обстоятельства, будущие родители не успели принять никаких мер. И даже, может, понадеялись на то, что авось пронесёт. Разве, выручая свою страну, не заслужили они счастья и покоя в своей семье? Но не повезло.
      Не повезло и моим родителям.
      Я буду называть их так потому, что они МОИ родители.
      Их первенец родился мёртвым, раньше срока. Что-то пошло не так, и маме стало плохо прямо на улице, недалеко от госпиталя в Серёдке. Туда её и доставили сердобольные прохожие. Папа, вернувшийся с работы и не заставший дома жену, почуял неладное и бросился искать её, причём сначала именно в госпиталь. Мама болела и очень горевала, папа находился с ней. Никому из друзей или родных не сообщили о несчастье, не до того было. А через сутки грянули колокола, возвещая о появлении на свет королевича Петрика Охти, наследника престола. Ещё через день мой папа, убитый горем, тем не менее, пошёл взглянуть на сына друзей. Не менее убитый горем король рассказал ему, что на самом деле стал отцом двойняшек, но младшего сына приходится прятать в тайной комнате, издавна оборудованной во дворце специально для этого. Приходится расставаться с ним, а они с женой даже не успели подобрать достойных родителей для своего малыша. Юный король, как сейчас Петрик, задумывался о том, как прекратить эту ложь вокруг рода Охти, как сделать так, чтобы дети, рождённые с внешностью анчу, оставались в семье и имели одинаковые с другими права. В надёжном месте были спрятаны документы, способные усмирить рвущихся к власти Корков, если те поднимут мятеж, обрадованные переменами в доме врагов.
    Но он имел родственные связи в других странах и понимал, что не должен решать всё единолично. Кроме того, момент был очень неподходящим, не то, что сейчас. Молодой Охти ещё не был тем, кто безнаказанно мог поколебать вековые правила, обычаи и устои. Таким он стал потом, пока же страшно горевал, понимая, что расставание с младшим из сыновей неизбежно.
     Мой папа, и я этим горжусь, предложил взять ребёнка и воспитывать, как родного. Он сказал своему другу то же, что и я Петрику: что они с женой не станут препятствовать общению мальчика с кровными родителями, что не будут против дружбы братьев.
    Так было всегда: в своё время всем детям Охти сообщалась эта семейная тайна, отданным на воспитание тоже, если их новые родители были не против. И вот странность: никогда никаких склок не возникало между разлучёнными братьями и сёстрами, никакой грызни, никаких попыток из вредности выдать тайну, распустив слух... Бывало равнодушие и прохладное отношение, бывало, родственники совсем не общались, но чаще завязывалась крепкая дружба. Скажу я вам, это редкостное явление, везение просто необычайное. Милость светлой Эи и Радо, супруга её, за то, что родители умели подготовить и подружить детей. Но вы понимаете: того, кто родился с внешностью анчу, никогда не могли назвать братом или сестрой короля или королевы. Тайна сохранялась всю жизнь.
     Теперь вы понимаете, почему я уцелел тогда, когда белобрысая нечисть Воки назвал моё имя в смертельном заклинании Запретной магии? Я при рождении звался Охти.
     Всё складывалось очень благоприятно. Никто не знал о несчастье, случившимся в нашей семье. Даже мамины родители, как всегда, как раз унеслись в одну из своих экспедиций. Они рассчитывали успеть вернуться к рождению внука, которое ожидалось только через месяц. Папины сёстры и их мужья, и прочая наша родня ещё не возвратились с празднования чьей-то свадьбы где-то в Айкри. А зачем спешить? В запасе несколько недель до рождения племянника. Когда мама приехала домой с новорожденным мальчиком, никто не усомнился, что Миче – её родной сын. В тайну было посвящено лишь семейство Мале по праву ближайших друзей. Это они забрали меня из дворца. Пришли будто бы в гости, с куклой, завёрнутой в пелёнки, а вышли со мной на руках, прикрыв лицо кружевами, и ночью наш парикмахер отнёс меня к госпиталю. Пожилой доктор, принимавший нас с Петриком, не проболтался, слуги, предусмотрительно не допущенные в комнату дальше порога, мало что поняли. Да, было объявлено, что у государей родилась двойня, но один из мальчиков умер, только и всего. В госпитале просто отдали мальчика, подброшенного под двери, женщине, потерявшей ребёнка и пожелавшей стать ему матерью. Конечно, врачи не трепались об этом. Получается, что разница между мной и Петриком – всего несколько минут, причём, я младше. Но до сих пор считалось, что я старше на неполных три дня. У Чудилки на ладони есть шрам: тому из близнецов, кто родился первым, в знатных семьях специально делают особый надрез, чтобы потом не возникало споров. Я видел, и наши друзья видели, но, под действием Отрицания Имени, ни разу не задали вопроса.
     Всю эту историю Петрик выпалил на одном дыхании с таким видом, будто он преступник, и сейчас рассказывает о совершённом им постыдном преступлении. Я же, наоборот, потихоньку успокаивался и, помахивая рукой перед глазами, всё-таки отогнал свалившуюся на меня от потрясения темноту. Я смотрел на бледное Чудилкино лицо, на его губы, побелевшие до синевы, на крепко сжатые в замок пальцы рук и боялся, что он сейчас потеряет сознание от всяческих чувств, переутомления и боли. Я понимал, как оно всё было. Оставив меня в доме Корков приходить в себя, раненый Петрик с прилепившейся к нему Чикикукой отправился вершить очень важные дела, и своей суетой замедлял процесс исцеления. Горе и эта дурацкая тайна не дали ему заснуть ночью, и наша зверушка побежала за мной, надеясь, что я как-то повлияю на состояние этого чудилы. Ну да, я и собирался повлиять. Теперь, когда никаких тайн не осталось, это будет проще.
    - Что скажешь, Миче? – спросил Петрик, словно одеревеневший на стуле.
    - Ну, - сказал я, - нормально. Да. Всё нормально. Почему ты весь извёлся, я не пойму? Если у вас принято рассказывать это всем детям без исключения, ты просто взял и рассказал. В чём проблема? Мои родители против не были, твои, наверное, собирались сами мне рассказать, но не успели. Если ты хотел устроить мне сюрприз, тебе действительно надо было просто их предупредить.
    - То есть, ты опять не сердишься? – уточнил Чудик.
    - Да нет же. Традиция – и традиция. В каждой семье свои традиции. Знаешь, жалко, однако, что мне не сказали раньше. Одно дело просто дружить, другое – дружить, как братья. Или это всё равно? Но, Петрик, мне кажется, я всегда чувствовал, что наши узы больше, чем дружественные. Есть такая штука, Зов Крови…
    - Удивительный человек, - словно бы сам с собой заговорил Петрик. – Не обижается вообще. Его запихивают в сумасшедший дом – он прощает. После страшного потрясения и болезни на него сваливают все семейные дела – и он впрягается в работу в то время, как все отдыхают. На него нападают – он проявляет милосердие. Женщина предпочитает погибнуть вместе с ним, потому, что не может жить без него – он полон понимания и не смеет спорить. Его сажают в тюрьму – он прощает опять. Ты, Миче, кажется, не понял, что я тебе говорю. 
    - В тюрьме, - напомнил я, - я вообще оказался за компанию, и это ты прощал, а я возмущался очень сильно. Я понял, что ты мне сказал. Что мы с Рики не родные братья.
    Очень гнусная, нехорошая, даже страшная весть. Как же мне теперь быть?
     - Что?! – охнул Петрик. – В уме ли ты, Миче? Я говорил, что мы с тобой родные. Что тебя занимает в такой момент! Считаешь, Рики станет хуже к тебе относиться?
      А что я мог сказать? Я не знал, как относятся дети к таким известиям. Наверное, очень горюют. Я очень горевал. Я спрятал лицо в ладони, чтобы Петрик не увидел моих слёз. Мальчик, которого я с момента рождения любил больше, чем брата – как сына! – о котором я заботился, за которого боялся, оказывается мне совсем не родной.
     - Или ты, - усмехнулся Чудилка, - станешь хуже к нему относиться?
    Я помотал головой. Как я могу хуже к нему относиться?
    - Предлагаешь врать человеку? Не говорить ему ничего?
    Я закивал. Да, именно это я считал правильным.
    - А как же я?
    Я поднял голову. А как же он?
    - Ничего не может измениться, - просветил я Петрика. – Теперь это будет наша с тобой тайна, только и всего.
    Но этот тип разулыбался и сказал мне кошмарную вещь:
    - Почему только наша, Миче? Очень много людей её знают с начала зимы. Мадинка, Малёк, Ната, Инара, Терезка, Кохи и Хрот, и полицейский Мирон. Три пиратца знали, кто я такой, ещё с нашей встречи в море, а потом присутствовали при разговоре. И, как ты помнишь, Аарн способен чувствовать родство.
    - Ты сказал Рики!!! – завопил я, вскакивая. – Сказал ему на «Комарике»! Как ты мог! Ты уже нарушил клятву, а строишь тут из себя… Да ты…
    В коридоре что-то грохнуло и взвизгнуло. Наверное, подслушивающие под дверью женщины уронили подставку с цветами и разбили горшки. Здорово. Теперь знает ещё и Лидия.
    - Что сказал Рики? – устало спросил я.
    - Чем раньше всё объяснить ребёнку, тем спокойней реакция, - улыбнулся изверг. – По-твоему, его отношение к тебе переменилось?
    Я вынужден был согласиться с тем, что не переменилось.
    - По твоему, Миче, я рассказал бы ему об этом, если бы не считал членом своей семьи? Если бы не считал своим собственным очень младшим братом? Ты ведь знаешь, как мы с ним относимся друг к другу.
    Я вынужден был признать, что знаю. Спросил только, какой такой ещё семьи.
    - Нашей. Твоей и моей.
    И только тут почему-то до меня, наконец, дошёл весь смысл того, что я услышал. Детский восторг, словно от невероятного подарка зажёгся ослепительным и тёплым огнём в душе. Я почувствовал, как расползаются в улыбке от уха до уха мои губы, а на глаза навернулись счастливые слёзы. Всё-таки, в мире, согретом Радо, есть чудеса, есть невероятно замечательные вещи! Я опустился на корточки перед стулом, на котором сидел сжавшийся в комочек Чудилка, ухватил его за руки, прижался к ним лицом. И сказал странные для этого момента слова, удивившие меня самого:
     - Ты мой брат, Петрик, но как можно называть тебя братом? Не правильно это. Не знаю, смогу ли.
     - Да, я понимаю, - отшатнувшись, глухо ответил он.
     - Ничего ты не понимаешь, - рассмеялся я. - Мы с тобой знаем, как часто родственники готовы загрызть друг друга из-за ревности или жадности, или другой какой ерунды. Но мы столько прошли вместе, столько вынесли, столько пережили. Мы родились братьями, а стали друзьями, и это сильнее кровных уз. Вот что главное. Понял?
     - То есть всё останется, как было? – жалобно проговорил этот чудик.
     - Конечно.
     - Да нет же, Миче! – вякнул он, вскочив и снова шлёпнувшись на стул, потому что ноги его не держали. – Как может остаться по-прежнему, если не должно остаться? Если, Анчутка, мы братья и друзья, как прежде, мне нужна твоя помощь.
     - Я же сказал: всё, что угодно. Только давай после того, как ты отдохнёшь.
     - Да! – схватив меня за плечи, заговорил Петрик. – Начнём действовать, как только отдохнём. Но мне нужно твоё согласие сейчас! Не сходя с этого места. Всё зависит от того, что ты ответишь.
    - Да я…
    - Я говорил тебе, что не могу отдать своего сына или дочку кому бы то ни было, даже тебе, Миче, и Нате. Клятвы здесь не при чём. 
    - Опять ты об этом!
    - Я скажу тебе, когда понял это. Когда родился Рики. Я видел, какой он маленький, беззащитный, такой родной… И если бы у нас его забрали, Миче?
    - Что ты! Да что ты! Как это так – забрали?
    - Никого из наших с Мадинкой детей мы никому не отдадим. Ты понимаешь, Миче?
    - Да, - понял я. – Никак нельзя.
    - К тому же, я очень дорожу твоей дружбой.
    - Тут ты можешь не волноваться.
    - Да нет же! Я очень волнуюсь. Послушай меня, Анчутка: я расскажу тебе, почему разошлись их дороги. Моих родителей и твоих.
    - Наверное, потому, что твои родители – король и королева?
    - Да вовсе нет! Потому что это ужасно – приходить в дом, где твой ребёнок называет других людей «мама» и «папа», забирается к ним на руки, целует и тормошит. Растёт не у тебя на глазах, а у тех, с кем ты был очень близок. А как он там? Не обижают ли его?
    - Да никогда!
    - А вдруг? А вот сообщили, что он сказал первое слово, сделал первый шаг, впервые подрался с Кохи… Почему не при нас? Почему не мы рядом, когда он строит скворечник? Почему не я впервые посадил его на коня? Почему не со мной он поделился, что Ната самая красивая девочка? Почему не я первым увидел, насколько он талантлив в ремесле?
     - Но, Петрик, судьба…
    - А если я прихожу в гости или мои друзья приходят ко мне, вдруг они думают, что я могу оказывать на их – да, на их сына большее влияние, чем они? Вдруг им покажется, что я считаю, будто они что-то делают неправильно? Говорят не то? Вдруг поймут, как тоскую, как тяжело? Вдруг их смущает помощь, которую я рвусь оказать? Представляю, с каким чувством они думают обо мне. А что делать, если наши дети и впрямь познакомятся? Да, обещание было дано, но ведь людям так страшно думать об этом. Тайна раскроется – и что скажет Миче? Мало ли, как оно бывало в прежние времена. Лучше бы люди, любящие нашего сына, как родного, не были нашими друзьями, лучше бы жили в другом городе, лучше бы их… да нет же, мой сын не попадался мне постоянно на глаза на площади перед дворцом, на улице и в порту. А если прийти в гости к настоящим родителям приёмного сына, который стал совершенно родным…
     - Представляют, какую боль причиняют они друзьям.
     - Что чувствуют они, Миче?
     - Стыд, неудобство, чувство вины неизвестно за что…
     - Вот так расходятся дороги, Анчутка. Ты однажды спросил. Я сейчас ответил.
    - Это страшная жизнь! Я не подумал об этом.
    - Как сохранить душевный покой? Что делать с чувством вины? С ревностью? Как сохранить разрушающуюся дружбу?
    - Как, Петрик?    
    - Надо придумать общую проблему.
    - Общую проблему?
    - Ну да, конечно. Общая проблема объединит снова, завяжется переписка, можно будет встречаться, пусть даже тайно, вроде как для решения, можно будет жалеть друг друга без боязни оскорбить жалостью.
    - Я понял, Петрик. Общая проблема – моё сумасшествие.
    - Правильно понял, Миче. Наверное, это вышло ненамеренно.
    - Но они нас любили. Меня тоже. Мои родители встречали тебя, как родного.
    - А мои говорили: «Как ты можешь, Петрик, разве у тебя нет свих мамы и папы?» Тем не менее, они понимали. Всё понимали. До какой-то степени.
    - Ты говорил, что ходишь играть со мной, c Натой и Лёкой…
    - Они говорили, что ты не вполне нормален, чтобы я не поступал так, как ты. Ты, Миче, спас дружбу наших родителей, но мы с тобой оказались её заложниками.
    - Они встречались и дружили втихаря!
    - Да. А ты был мальчиком и впрямь странным. С одной стороны запуганным анчутскими ужасами, с другой – отчаянно смелым. Ярким. Целеустремлённым. Очень талантливым и разносторонним. Я восхищался тобой. Но это мне полагалось быть таким, ведь я наследник престола. С одной стороны, мне ставили тебя в пример. С другой, мне запрещалось увлекаться тем, что не поощрялось в семействе Охти.
     - Гаданиями и волшебством.
     - Твой страх за Рики позволял родителям управлять нами. Но они искренне считали, что ты не в себе и требуешь особого внимания.
     - Я их понимаю. Я не сержусь.
     - Но пришло время посвятить меня в семейные тайны. Мне было тринадцать лет. Мне потребовалось несколько дней, чтобы успокоиться. Потому, что мне сказали, что ты не должен узнать об этом никогда. А ведь я хотел бежать к тебе и сразу всё рассказать. Мне казалось, что должен быть праздник, а получилась трагедия.
    - Почему? Я не понимаю. Ведь рассказывают всем детям без исключения. За что это мне такая честь?
    - Потому, объяснили мне, что не известно как к этому отнесётся человек, который не в себе.
    - Но ты никогда не считал меня сумасшедшим. Или считал?
    - Потом разобрался, конечно. А в тринадцать лет как я мог не верить родителям? Я жалел тебя. Родители знают, что сказать детям, чтобы добиться клятвы, подобной моей. Говорят о сыновней и отцовской любви, о долге, об ответственности, о том, что в нас с тобой много общего…
    - Ты что замолчал, Чудилка?
    - Я знаю, Миче, что недаром ношу это прозвище. Знаю, за какие качества. Не тебя кличут Чудилой – меня. Я понимал, насколько мы похожи в наших стремлениях, целях, способностях…
    - Ты боялся, что тебя тоже объявят психом. Боялся, что это выйдет за пределы твоей семьи. Тебя запугали.
    - Был период, когда так и было, но потом я стал читать книги и спрашивать у знающих людей. Даже следить за родителями, твоими и моими…
    - Вот откуда у тебя желание служить в тайной полиции! Тебе понравилось!
    - Очень смешно. Ха-ха.
    - А разве не так? Дальше, Петрик!
    - Я во всём разобрался. Конечно, не сразу. Но мне всегда могли объяснить, почему я не должен открывать тебе, что ты мой брат. Ненавязчиво давали понять, что я такой же, как ты. Я боялся того, что меня объявят сумасшедшим. Я виноват. Прости.
    - Не за что, Чудилка. Только если бы это произошло, дом Охти лишился бы наследника.
    - А я лишился бы возможности повлиять на ход… Чёрт! Как это? Технического прогресса. Устал я. Тяжело говорить.
    - Нет уж. Теперь не отвертишься. Значит, тебя мило шантажировали собственные мама и папа, указывая на то, что лишат тебя возможности трудиться на благо нашей природы, если ты откроешь мне, кто ты и кто я. Ты не мог пожертвовать безопасностью нашей планеты ради своих каких-то целей. Просто старался оберегать меня и быть ближе ко мне. Я понимаю, ты рассказал это всё другим – ребятам на «Комарике», потому, что тебе хотелось проделать зимний путь со мной.
    - Разумнее было бы сбежать с другим спутником. Второй взрослый волшебник должен был остаться на судне.
    - Я сам сделал выбор.
    - Да. Но наши друзья должны были понимать. А ты ещё говорил, что родители сами тебе рассказали бы. Да никогда!
    - Можно писать роман «Счастливая семейная жизнь королевича Петрика», не так ли?
    - Но надо мной не издевались, как над Кохи и Хротом.
    - Конечно. Только дёргали за ниточки, как марионетку. Хорошо, что не требовали совершать гадости.
    - Они хорошие люди, наши с тобой родители. Они просто пытались существовать среди того вранья, что нагромоздили вокруг правящие семьи за много веков. Едва – едва нашли себе такую спокойную нишу и угнездились в ней. Они не понимали, как мне тяжело. Думали, что оберегают. Я, ты и наши друзья – все мы жили в одном городе, вы непременно увидели бы меня и узнали на каких–нибудь мероприятиях. Вот для чего нужно было Отрицание Имени.
    - Очень хорошие люди. Только посадили тебя в тюрьму, чтобы ты оставался покорным мальчиком.
    - Я их люблю. Хотел защитить.
    - Извини, Петрик. Понимаю. Сочувствую тебе. Твоему горю. Поедем домой.
    - Нет. Не могу домой. Я штурмовал собственный дом. Сражался в собственной комнате. Я видел, что там. Лучше бы не видеть. Я всё жду и жду, когда мне скажут, что нашли маму и папу, но всё никак. Не могу успокоиться.
    - Ко мне домой, Петрик. К моим маме и папе. Тебе нужен отдых. Вставай.
    - Как-то мне не встаётся, Миче.
    - Я помогу.
    - Кстати, о помощи. Ты ведь не хочешь, чтобы всё повторилось с нами и нашими детьми?
    Я содрогнулся, представив такую страшную жизнь. Такую страшную, что в ней только вечная боязнь разоблачения, вечная горечь, вечное придумывание проблем на головы нашим детям. И ведь у Петрика и Мадинки все до единого дети могут родиться с внешностью анчу. Как же им жить? 
     - Не хочу, - отказался я. – Если ты знаешь, что надо делать, говори. Помню, ты разбушевался в доме Аарна, помню, громко голосил, что знаешь. 
     - Ты подсказал мне.
     - Да?
     - Сказал: трепаться на всех углах.
     - Нет, наоборот, я посоветовал Аарну НЕ трепаться на всех углах!
     - Да что бы ты там ни советовал, а если все заговорят о том, кто такие Охти и как оно всё было…
     - Будет революция.
     - Не будет. Что ты! Во многих странах Винэи, против почти всех правящих семей, после такой встряски с ядовитыми светильниками и после восстания Корков, когда людям хочется, наконец, спокойной жизни? Корки нам нынче не конкуренты, они сами такие, а сейчас вообще будут тише мышек. И скажи-ка мне, Миче, кто осмелится пойти против меня? Разве мы с тобой не зарекомендовали себя очень и очень хорошо? Нам все благодарны. Момент благоприятный.
     - Делай, что хочешь, Петрик, тебе виднее. Я с тобой.
     - Придётся официально заявить, что ты мой брат.
     - Я не стану отказываться.
     - Дело небывалое, Миче. Мало ли что.
     - Справимся. 
     - Речь идёт ещё и о Рики. Над ним могут смеяться или ещё что-нибудь.
     - Что сказал Рики?
     - То же, что и ты сейчас.
     - Ты видишь, он такой же, как я.
     - Такой же, как мы. Но что бы я делал, Миче, если бы ты сейчас отказался? Если бы сказал, что тебе больше не нужна моя дружба?
     - Я бы не сказал. А если бы сказал, ты всё равно провернул бы эту свою афёру, не спрашивая меня, ведь я больше не был бы твоим другом. Так что, не прибедняйся, я знаю тебя, как облупленного. Мы едем домой.
    Опираясь на нас с Инарой, Петрик добрался до коляски, в которую Лидия лично запрягла Сокровище – только ей избалованный верховой конь прощал такое унижение. Я повёз Чудилку в свой дом, вернее, в дом моих родителей, по утренней Някке, вверх, мимо обгоревших яблонь, мимо уцелевших домов.
    Совсем не было людей на тихих – тихих крутых улочках, в пустых дворах. Горожане отсыпались после всех событий. Мы же с Инарой, сидя с двух сторон от Петрика, следили, чтобы он не заснул, пока мы не приехали. Он сам об этом просил. После периода напряжения и возбуждения наступил спад, глаза у Чудилки закрывались, он едва – едва находил в себе силы держаться вертикально. И при этом описывал нам, что надо срочно сделать в разорённой Някке, её полуразрушенном дворце и её взбаламученных окрестностях.
     - Понимаешь, Миче, - объяснил он, - к тебе ведь сейчас примчатся ВСЕ! И ты должен знать, что говорить, как бы от моего имени.
     - Я знаю. Всех посылать к чёрту, пока ты спишь.
     - Не к чёрту, а куда положено. Если приедет казначей, ты его видел как-то, скажешь ему…
     - Очень чудесное утро, - улыбнулась Инара. Её мало интересовали заботы такого масштаба. Наверное, все её мысли занимали Кохи и их будущая счастливая жизнь. Инара строила всевозможные планы и рассказывала нам с Петриком о своих надеждах, когда он замолкал. Ей самой очень нравится говорить. Она сбежала от своих хозяев в пятнадцать лет, не закончив образования, и теперь ей не терпелось приступить к учёбе.
    - Буду заниматься всё лето и ещё столько, сколько нужно, чтобы хорошо вступительные экзамены сдать, - сообщила она. Инара хотела учиться в унивеситете.
    Инара держала Петрика за руку - чтобы он скорее выздоравливал. А я – просто так, чтобы он чувствовал, что я всегда с ним и за него.
   А утро действительно было восхитительным на удивление. Тёплым, ласковым, очень блестящим. Свет лился со всех сторон, всё поблёскивало, посвёркивало, в золотом тумане таяли ветки, в золотой дымке плавились крыши, в золотой пыли тянулась к солнцу придорожная трава, золотое море распростёрлось далеко внизу в золотом буйстве летучих лучей. И было это так прекрасно, так необычно, и такие красивые чувства рождались в душе, и такие хорошие мысли приходили в голову, и хотелось выразить кому-то благодарность за это, за то, что на свете бывают такие удивительные часы.
    Там, откуда было видно море, я придержал Сокровище, который не упустил возможности недовольно фыркнуть и топнуть. Я выпрыгнул из коляски и постоял минуту, переполненный эмоциями, мысленно обращаясь к разумной Эе и светлому Радо, моим покровителям, но что я говорил им и говорил ли вообще, я не помню. Мне просто хотелось, чтобы это красивое утро дало моему Петрику сил и мужества пережить тяжёлое время, осуществить всё то, что он задумал – а задумал он только хорошее. Я готов был поклясться в этом в начале Чудилкиного пути. Мне было бы приятно, если бы Радо дал понять ему, что он и его покровитель тоже, дал бы знак, что всё идёт правильно. Да, к Радо не стоит обращаться с просьбами, но поговорить по-человечески можно, как же без этого. Петрик, конечно, выбрал для себя другую магию, но он очень славный.
    Того же я хотел и для Инары, сделавшей для нас столько добра.
    - Птичка! - тонким голосом вскрикнула она. – Смотрите, золотая красивая птичка! Когда я жила одна, я на берегу, бывало, бегала и прыгала за птичками. Ну-ка, лети сюда!
    Золотая красивая птичка, не испугавшись того, что за ней могут начать бегать и прыгать, села на протянутую ладонь Инары, а та и дышать перестала от восторга. Мы с Петриком тоже замерли и дышать перестали, чтобы не спугнуть. Невиданная птаха сидела тихо-тихо, поглядывая на каждого из нас по очереди, подрагивая крылышками, а потом вдруг, чирикнув, взлетела, ударившись грудкой в то место, куда я ранил Чудилку. Он и Инара охнули и расцепили руки.
     - Что такое? – удивилась невеста Кохи, потрясённо глядя то на свои пальцы, то на Петрика, схватившегося за повязку.   
     Золотая красивая птичка порхнула мимо меня, заглянув на лету в глаза, издав короткую трель, в которой слышалось веселье и что-то вроде человеческой фразы: «Ну что, доволен ли ты, Миче?» Я растерянно моргал, глядя, как маленькое создание, даже никуда не улетев, просто растворилось в золоте воздуха, став солнечными лучами, солнечными зайчиками, солнечными бликами, неразличимой частицей света.
     - Ой, мама! – пробормотал я, пытаясь ладонями утихомирить бешено бьющееся сердце. – Что это было? 
     - Миче! – позвала Инара, и я подбежал к ней и Петрику, который, казалось, больше был удивлён поведением и исчезновением птички, чем тем, что так потрясло девушку. Тревожась о его здоровье, она заставила Чудилку сдвинуть повязку, и мы теперь видели, что даже следа от удара саблей не осталось у моего родного дружка.
     - Это не я, - расширив глаза, шептала Инара. – Нет, я бы, конечно вылечила его очень быстро, примерно к завтрашнему обеду, если бы он не стал брыкаться, как вчера. Это быстро, да, Миче? Но не мгновенно же. Это от птички. Золотая волшебная птичка помогла мне, когда коснулась его. Я почувствовала. Птичка помогла Чудилке. И тебе. Да-да, чтобы ты не переживал. Кто это был, Миче? Только не говори, что сам Радо. Никто не видел… не говорил… Или что, а?
     - Никто, да… - испуганно мямлил я. – Разве что очень давно. Аарн рассказывал сказку…
     - Это был Радо, - блестя глазами, уверенно сообщил Петрик. – Конечно, Радо, кто же ещё. А ты, Миче, ещё утверждал, будто нельзя знать, как он к кому относится. Видишь, оказывается, можно. Мы ему нравимся.
       - Я говорил, «почти нельзя знать», - поправил я, забираясь в коляску. Надо уже довезти Чудилушку до дома, чтобы он успел заснуть, пока не начали сбегаться по его душу озабоченные проблемами государственные мужи.

 Продолжение:  http://www.proza.ru/2011/11/02/869