Переплетение

Сон разума рождает чудовищ (испанская поговорка, фабула офорта Франсиско Гойи)


"Лето. Новое лето нового года. Минуло таких множество. Считал, считал, да сбился со счёту. Если порыться на верхней полке, вон той, самой пыльной, можно найти несколько пожелтевших страниц. Вот тогда-то… А? Так о чём это я?  Вот тогда я ещё отмечал на полях дни моего заточения. Сейчас только веду учёт: кто умер, кто родился, кто с кем воюет, кто на ком женился. Серые унылые голуби приносят мне почту. С каждым днём её всё тяжелее доставать. Десятки лет. Прошли десятки лет. Сколько ещё?
Зачем? Зачем я, старый дурень, сижу ежедневно за столом у окна и записываю всё, что увижу и узнаю? Вопрос риторический, я это делаю, чтобы жить.
Раз в месяц Её Величество посещает моё убогое жилище. Рассказывает. Я записываю.
Надоедливые монахи каждый день портят мне жизнь, нарушая благословенное одиночество. Приносят еду, одевают, помогают передвигаться по келье. Мне последнее время с переломанными ногами совсем несладко приходится. Я бы сказал им спасибо, честное слово, если бы не два обстоятельства:
1. эти идиоты поддерживают во мне жизнь, которая мне на хрен не нужна
2. они считают меня святым мучеником и даже к лику какому-то причислили
А про мой "обет молчания" легенды по всему монастырю и близлежащим землям ходят. Говорят о моей непоколебимой вере. Брехня всё это. Но поздновато всех разубеждать.
Её Величество приходила вчера. Сейчас королеву волнует то, какой запомнят её. Мудрой ли правительницей? Чужестранкой ли, узурпировавшей трон? Красивой ли женщиной? Дряхлой ли старухой? Конечно, у меня имеется своё суждение по сему вопросу. Я бы с удовольствием поделился им с великой августой, но не могу нарушить обет молчания.
Уходя Её Величество произнесла фразу, ставшую традицией десятки лет назад. Я кивнул, не отводя взгляда от пергамента. Королева еле слышно выскользнула в узкую дверь моей тёмной обители.
Хор кастрированных мальчиков разучил новую композицию.
В замке по соседству родился очередной ребёнок. Имя ещё не придумали, но округу уже оповестили. Коль про пол ничего не говорят, значит, девочка.
Южная Либрия вновь нападает на Северную. Когда же они поумнеют и объединятся? Кажется, я уже задавал этот вопрос. Года три назад.
Прошло шестьдесят четыре года семь месяцев и три дня с момента моего заточения. Говорил, что давно не считаю? Врал, это не редкость.
Утром снова кашлял кровью. Сегодня-завтра всё закончится. Я избавлюсь от этого шума. Проклятого шума.
Конец близок. Я почти вижу. Я очень долго ждал, больше не хочу.
Надеюсь, КОНЕЦ!"


1. Не сейчас.

Странно было видеть это создание в заброшенных руинах. Маленькая девочка в белых шёлковых рюшах сжимала в пухленьком кулачке ветхую бумагу, исписанную неровным почерком, и горько плакала. Свободным кулачком создание размазывало по лицу слёзы и пыль.
– Лисса! Лисса! Где ты? – доносились издалека высокие женские возгласы.
Существо подняло синие глазки-бусинки к небу. А затем проявило чудеса изобретательности, а именно: сложило бумагу в маленький квадратик, спрятало его в ботиночек, затем встало на одно колено прямо в кучу мокрых грязных осенних листьев и побежало на голос, заливаясь слезами.

Этот кошмар приходил теперь каждую ночь. Худющий старик с переломанными ногами, кашлял кровью, тянул к ней руки, звал с собой, не говоря ни слова. Теперь каждую ночь Лисса просыпалась в ужасе. Поначалу кричала, звала кого-нибудь, потом просто тихо плакала. А однажды ночью широко распахнула сухие глаза и прошептала:
"Я пойду за тобой, когда нужно будет. Обещаю. Но не сейчас. Подожди".
С тех пор кошмары прошли. Образ, правда, порой представал перед мысленным взором впечатлительной девочки. Но страха он вызывал всё меньше и меньше. А через некоторое время стал другом, даже добрым другом. Интересным собеседником, которому можно было рассказать всё, что приходило в голову. У образа появились новые мимические выражения: улыбка, насмешливо приподнятые брови, серьёзный холодный укор, отрешённый взгляд мимо неё. Ведь лишь так мысленный собеседник мог отвечать девочке, не нарушая обета молчания. И он ни разу его не нарушил.
Сложенную в квадратик бумагу Лисса хранила как самое большое сокровище. Её сохранность в представлении девочки символизировала сохранность договора, заключённого в ту ночь без слёз.
За днём шёл день, за неделей неделя, за месяцем месяц. Лисса очень изменилась, стала тише, сосредоточенней, прислушивалась к разговорам, задавала вопросы. Теперь её интересовало всё. История монастыря, история замка и собственной семьи, но больше всего юную исследовательницу интересовал человек, живший в монастыре и его история. Этот странный непонятный обет молчания, который один раз был указан в кавычках, а в другой – без них. Какая разница? Каждый вечер Лисса перечитывала то неровное повествование, пытаясь найти ответы на ещё не сформулированные вопросы. И…нет, ускользнуло.
А вот однажды сидя в парадной зале Лисса свою первую параллель: "В замке по соседству родился очередной ребёнок". В этой зале висели парадные портреты глав семейства и их супруг. А в левом углу напротив окна располагался пюпитр с огромной толстенной книгой, в которой была вся родословная. В тот день началась новая исследовательская жизнь юной Лисы Баренже.
"В год сто тридцать девятый от сошествия милостью Божественной и Святой Энойринской Церкви с соизволения августа-короля горскому варвару Дану за величайшие заслуги было даровано имя Феолит и звание "паладин".
В год сто сорок третий от Великого сошествия милостью Богов и Мудрейшего августа-короля Эринга с соизволения Святой Энойринской Церкви рыцарю Феолиту была дарована в вечную собственность земля под постройку родового замка, принадлежавшая ранее горстке нечестивцев.
В год сто сорок седьмой от сошествия милостью богов и Величайшего короля-августа Эринга, прозванного Мудрым рыцарю Феолиту был дарован титул "барон"".
Эти три небольших строки в толстенной книге малышка изучала минут двадцать. Читала она ещё очень слабо, а подобный стиль разбирать было крайне сложно. А потом девочка в очередной раз пообещала, что вернётся, когда станет старше.  Иногда Лисса вспоминала о своём решении узнать всё о старике из монастыря, а попутно и об истории своей собственной семьи, но каждый раз отвечала: "Когда-нибудь обязательно, но не сейчас. Подожди".
Дни же были наполнены сотней различных действий. Семейный архивариус, тот самый человек, который ныне вёл учёт событий в большой семейной книге, обучал девочку грамоте и арифметике. Лисса старалась, ей очень хотелось писать так же аккуратно и витиевато, как в книге или, в крайнем случае, как тот старик из кельи. Глаза быстро уставали, рука тоже, на пальцах порой стали образовываться небольшие мозоли. Приставленная к Лисе тётка почти силой заставляла малютку ещё и рукоделием заниматься. Иногда в эту занятую жизнь врывалась мать, соскучившаяся по своей маленькой девочке. Она брала Лиссу за руку и водила по парку, рассказывая о том, как живут юные девы при дворе и какие платья сейчас в моде. От мысли, что через несколько лет Лиссе придётся прибыть к этому самому двору, девочке становилось жутко. И тогда, как большинство юных дев, малышка Лисса начала мечтать о молодце, который разобьёт окно, украдёт её и избавит от необходимости жить такой жизнью.

Обычный камень средних размеров летел, рассекая воздух. Хотя нет, он был не совсем обычным. Грязной серой верёвкой к нему была привязана бумажка. Звук разбитого стекла заставил Лиссу вскочить с постели. Но просыпаться под этот звук было приятно. Ночной летний воздух ласково пробежался по коже. Несколько лет усердия превратили малышку с глазками-бусинками в угловатую худенькую девочку. Резким порывистым движением она бросилась читать послание.
"Сможешь спуститься со своего второго этажа? Хочу тебя увидеть. Буду ждать до утра!"
Эх, Греко. Лисса с улыбкой вздохнула. Нет, этот наглец не был предметом её грёз, он скорее был другом. Но обо всём по порядку.
В году тысяча пятьсот шестьдесят четвёртом от Великого Сошествия заброшенный монастырь близ замка Баренже был выкуплен общиной сагриитов и переоборудован в школу для безродных юношей. Одним из таких юношей оказался сорванец Греко.
Лисса заглянула в чёрный омут зеркала и, не раздумывая более, полезла в окно. Слава Богам и Божественным сущностям, спускаться по стене оказалось не слишком сложно. Конечно, в нескольких местах Лисса содрала кожу, но гораздо важнее этой кожи было то, что впереди её ожидало волнующее приключение. Приземлилась Лисса по обыкновению на колено (раньше она падала на оба, но впоследствии научилась одно подгибать), затем встала, отряхнулась и огляделась.
Греко привычным жестом обхватил Лиссу за талию и оживлённо заговорил:
– Мы таки ж это сделали. Меня раза четыре чуть не поймали, но я всё же добрался. А ты опять колени завозюкала?
– Ага. Полезем на дерево?
– Ну, если оно ещё тебя выдержит.
Лисса одарила наглеца очаровательной гримаской. Сия юная парочка проследовала к раскидистому дубу, обмениваясь ничего не значащими фразами. На поцелуи Лисса отвечала охотно, а что до всего остального, ответ был один: "Когда-нибудь обязательно, но не сейчас. Подожди".
Их встречи продолжались около полугода. Оба постоянно сбегали. Греко – от вредных учителей, Лисса – от тётки с вышивкой. Греко с воодушевлением рассказывал доказательство какой-нибудь теоремы, рисуя на песке геометрические фигуры, Лисса с интересом слушала, иногда перебивала, иногда с таким же воодушевлением спорила. Через месяц в пылу одного из таких споров они первый раз поцеловались. Обоим понравилось, решили делать это чаще.
– Я нашёл то, о чём ты просила. Точнее, украл. Но тебе ведь нужнее.
– Нужнее. У кого они были?
– У историка, у кого же ещё. Он там делал какие-то заметки, на полях до сих пор имеются его карандашные корябки. Читать-то было можно?
– А ты читал? – резко (слишком резко для романтической встречи) спросила Лисса.
– Нет, – быстро соврал Греко.
Лисса опустила глаза, думая как извиниться.
– Не знаю, почему я так всё это воспринимаю. Я не хотела рычать.
Греко и не думал обижаться. Он знал, что не светит ему такая девушка. Что ещё через несколько месяцев за ним станут лучше следить, а Лиссу куда-нибудь отошлют. Всё закончится, будто ничего и не было. Так какой смысл сейчас ссориться?
Лисса же уловила эту нить размышлений, у неё такое хорошо получалась, и теснее прижалась к своему Греко. Некоторое время длилось молчание.


"Не выношу этот запах, в соседней келье кто-то преставился. Мне начинает казаться, что смерть намекает, что пора и честь знать. А хрен ей, суке беззубой! Есть ещё порох в пороховницах, а ягоды в ягодицах. А это что за шамкающее кваканье? А, это я смеюсь. На старости лет совсем одурел.
Я скучал, неделю не мог писать, валялся с жаром, хвала монахам, спасли. Я всё ещё жив. Надо разобраться с последними известиями. Засранцы-голуби летали каждый час. Неужели опять какая-то война? Или…нет, этого быть не может, я-то ещё жив.
Посол Южной Либрии пишет, что опасается за свою жизнь. Туманно намекает на новый дворцовый переворот на своей воинственной родине. Интересуется моим здоровьем, поганец. И тебе хренушки, дохнуть пока не собираюсь. Так и напишу, что подожду воссоединения Южной Либрии с Северной. Его это так злит!
Так, дальше Её Величество также интересуется моим здоровьем и оповещает о смерти своего следующего наследника. Бедный мальчик, и он не дождался короны. При возможности принесу августе свои соболезнования. И не дайте ей Боги пережить всех своих детей. Передо мной тогда ответите.
Чума. А…
По столице прошлась чума, до нас не дошло, гран мерси. Придворные разбежались по своим замкам и поместьям. Простые горожане просто мрут. Бедняги-доктора лечат, а потом тоже мрут. Монахи и монахини молятся. Жрецы приносят жертвы. Нихрена не помогает. Смерть забирает всё, что видит. За последнюю неделю сучка собрала, я бы сказал, дивный урожай, вот мной и побрезговала.
За Седым морем появился художник, открывший новое слово в живописи. Говорят, его творения просто великолепны.
В городке по названием Арен разразилась гроза, что может стать началом конца, как говорилось в пророчестве Синеглазой Элинды. Я в это не верю, но многие уже сейчас начинают шить себе саван. Идиоты, шли бы лучше девок попортили, для здоровья полезнее.
А я с утра жевал кашу со вкусом старой подошвы. Эх, сюда бы нежную телятинку в либрийском сливочном соусе. Нет, блин, у монахов вечный пост, дери их.
Чего мне действительно не хватает, так музыки. Помню, тогда при дворе играл чудесный скрипач, играл, сволочь, так, что хотелось вырвать сердце, скомкать и выбросить, будто неудачную главу книги.
И любви с теплом тоже не хватает, как любому нормальному человеку. И вообще я устал, всё снова болит. Боль – такая же сука, как и смерть, только с зубами.
Прошло шестьдесят четыре года три месяца и шесть дней с момента моего добровольного заключения."


2. Все чудовища в голове.

Лисса оторвала взгляд от пожелтевших страниц. Старый кошмар,  старый друг, человек из монастыря вернулся, принёс в её копилку новую страницу. Слова, живые, настоящие сочились сквозь пальцы прямо в душу. Не остановить, не остановить. За это, за это можно/хотелось отдать/продать жизнь/душу. Всё.
"Я найду тебя, слышишь. Соберу по страничкам всего. Изучу, прочту. И ты станешь моим. Я найду тебя до того, как пойду за тобой, обещаю. А пока буду просто жить".

Минул месяц, всё случилось так, как предполагал Греко. За ним стали усиленно следить, а Лиссу отправили прямо туда, где ей меньше всего хотелось быть. Ко двору, где ей сразу найдётся будущий супруг. Конечно, найдётся, юность всегда в цене. Старшие сёстры, которых Лисса совсем не знала, давно были там, их всё устраивало. Но не Лиссу и не тех, кто её окружал. Греко, архивариус, тётка с вышиванием. Им всем не хотелось, чтобы проклятый двор испоганил этот невинный дикий цветок. Но решения принимали не они.
Последние дни Лисса провела в парадной зале. Там она откровенно поговорила с портретами своих предков. С горцем Даном, его супругой Лидерией… Лисса говорила, говорила, не надеясь на ответ. Один из портретов, казалось, ответил. Не словами, мазками кисти, синими глазами, от которых десятки девичьих сердец вырвались из груди и бросились в топку, будто неудачные главы книги.
А ночью вылезла из окна и рванула к тому дубу. Греко пришёл, не смог не придти. В юности ведь всё гораздо проще, и гораздо сложнее, и как в последний раз. Горячие объятья, кровь, отбивающая бешеный танец от сердца к вискам. Глаза становятся жадными, руки – требовательными. И никто не объяснит нам, старым дуракам, почему эти двое замерли, будто поражённые молнией, отстранились, посмотрели в души друг друга через глаза, а потом разошлись не оглядываясь, чтобы расстаться навсегда.

Матушка встретила свою девочку со всей весёлой горячностью, свойственной её ветреной натуре. Стоит уделить некоторое время для рассказа об этой удивительной женщине, прозванной современниками Дворцовой Авантюристкой. Родилась эта леди в семье средненького такого графа с небольшим поместьем и двумя деревеньками, и была она в этой семье третьей дочерью из пятерых детей. С синеглазым бароном Баренже Линель познакомилась на дороге. Всё случилось как в девичьих грёзах: на повозку напали, а доблестный барон со своими людьми спас прекрасную леди. Точнее, баронесса предпочитала так думать и рассказывать всем, кто желал слушать. Что же случилось в действительности, мы не узнаем. Так или иначе, дальше была весёлая пышная свадьба, четыре прекрасных дочери, но закончилось всё печально, барон умер при походе в де Сант. Через год траура баронесса Баренже со своими старшими дочерьми отправилась ко двору. Там и началась её новая весьма насыщенная жизнь.
Естественно, состоялся и разговор, которого Лисса мечтала избежать. Его целью было выяснить, как далеко зашли те встречи у раскидистого дуба. Пришлось говорить честно и откровенно, чего в дальнейшем Лисса больше не делала. Изменились обстоятельства.
– Нет, эти ухаживания не успели зайти слишком далеко.
Линель задумчиво побарабанила ноготками по полированной поверхности изящного стола, за которым сидела.
– Это же просто замечательно! Юность, украшенная невинностью. Милая моя, мы найдём тебе такого супруга, о котором остальные  даже мечтать боятся. Только сейчас у меня появились две кандидатуры. Хочешь послушать?
Лисса обречённо кивнула.
– Первый вариант не так привлекателен как второй. Он отличается скверным нравом и полным пренебрежением к окружающим. Увлекается различными историческими изысканиями, военными походами и дворцовыми интригами. Единственный плюс – он кузен короля и обладает титулом герцога. Второй же его племянник и племянник короля. Соответственно, обладает титулом принца. У него приятные манеры, но он несколько беспечен в денежных делах. Решать прямо сейчас не обязательно. Но ты подумай.
Лисса подняла на мать синие глубокие глаза и тихо произнесла:
– Я подумала. И решила. Точнее, выбрала. Мне нужен историк. Это можно устроить?
Линель удивилась. Герцог на протяжении десятка лет успешно уворачивался от женитьбы. О его частной жизни ходили противоречивые слухи. Но достоверно никто ничего не знал, а кто знал, молчал. Если бы Линель относилась к младшей дочери как к старшим, она никогда бы не решилась отдать её подобному типу, хот и герцогу. Однако с Лиссой она была почти незнакома. И выгода для Авантюристки могла оказаться значительной. А девочка ещё и сама выразила желание. Что ж пора заключать сделку, господа!
Через неделю всё решилось. Лисса к тому времени оказалась чертовски испуганной. Радовало одно, время. Ей дали полтора года походить в невестах. Лисса часами сидела у открытого окна и размышляла о грядущем. Сюда по тем отрывочным фактам, которые ей удалось собрать, герцог мыслит достаточно здраво, но благодаря своему высокому положению имеет принеприятнейшую привычку смешивать людей с грязью. Не только словами, но и действиями. Легко находит слабости других и пользуется ими. Вообще использует любые средства для достижения своих целей. В общем, сущий кошмар. Но немного поразмышляв, Лисса решила не слишком бояться. Ибо чудовищ не бывает. Ведь не бывает, да?
– Все чудовища только в голове, дана Лисса.
– Хотите сказать, что ничего не может быть страшнее чем то, что рождается в человеческом мозгу? Как неприятно тогда то, что я человек.
Чёрный туман накрыл сознание с головой. Что значит "дана"? Все чудовища только в голове…
Чёрный туман накрыл сознание. Дана Лисса открыла глаза. Выскочив из постели совершенно не обременённая одеждой, в этой влажной духотище иначе нельзя было, она, надев лёгкую сорочку, выбежала на балкон. Нужно было подышать. Прохлады этой ночью не было. Снова заснуть, Лисса решила, не получится, да и не хотелось уже. Хотелось найти несколько ответов на несколько вопросов. Тогда наша юная исследовательница тихо прокралась из жилых комнат в другое крыло дворцового комплекса, где находилась прохладная мрачная библиотека. Матушка сводила Лиссу тогда однажды. Девушку просто поразила готическая обстановка этого помещения. Нет, то была не столь популярная современная неоготика, а настоящая, созданная веков пять-шесть назад. Здесь редко бывали посетители. Раз в несколько дней сварливая старушка подметала пол в библиотеке, а многовековая "книжная" пыль… она никуда не девалась. Разве только в лёгкие отважных исследователей…
От подобных мыслей Лисса вздрогнула, поёжилась и пожалела о том, что не захватила какую-нибудь шаль или хотя бы не обулась, но возвращаться не стала по одной простой причине. Её легко понять, вернувшись назад, наша героиня залезла бы в постель, закрыла бы глаза, решив, что завтра обязательно сходит в библиотеку, а проснулась бы уже утром нового дня с новыми заботами, поход в библиотеку снова бы отложился, а потом ещё и ещё… Нет, идти нужно было прямо сейчас, не раздумывая. И возможно Лиссе удастся найти там и несколько страничек, написанных старым другом.
Передвигалась девушка осторожно на носочках, еле слышно. По дворцовому комплексу с важным видом расхаживали стражники в парадных камзолах, им, должно быть, было невыносимо жарко. Правда, основная часть стражи находилась в жилом крыле. А у библиотеки вообще никого не было. Ключ обычно висел на крючке у двери, но сейчас его там не было. Лисса неприятно удивилась и, уже было, собралась уйти, но потом передумала и потянула дверь на себя. Старая массивная деревяха противно скрипнула и открылась.
Картина, которую увидела Лисса, осталась в её памяти на очень долгое время. Густая тьма, а в центре – догорающая свечка. Переборов вполне естественный то ли страх, то ли трепет, Лисса пошла на свет. А там, там сидел человек, сидел за столом, обложившись десятком разных книг, и спал.
"Устал, бедняга", – подумала девушка.
А потом заметила несколько жёлтых страниц, исписанных таким знакомым почерком. Они лежали прямо под левой рукой спящего. Собрав волю в кулак, Лисса попыталась осторожно достать бумаги, не разбудив этого человека. Но не удалось, лишь только она дотронулась до заветных листов, он правой рукой схватил её за запястье.


"На дереве рядом с моим окном завелась птичка. Мелкая орущая сволочь. Понятия не имею, какой дурак назвал подобные вопли пением. Или мне досталась дефективная? Без слуха и с противным голосом. Раньше, в другой жизни, еще в самой первой (или второй?) я бы уже на ужин закусил хорошее вино этой мелкой тварью. А теперь нет, теперь я жую остатками зубов водянистые пресные злаки. А орущая засранка портит мне жизнь. Ну, что-то я сегодня слишком разворчался. Доброе утро, господа.
Что ж, за последнее время в мире произошло много разных происшествий. Но все говорят только об одном. И мы тоже поговорим.
Недели три назад в деревне Захудайко проезжий менестрель рассказал одну занятную историю. Сюжет был прост и стар как мир, про спасение принцессы из высоченной башни, но вот концовка оказалась удивительной. Если это вымысел, то очень оригинальный, я бы даже сказал гениальный. А если нет… плохи наши дела, господа.
"И лишь коснулась её божественная ножка земли, небо озарила яркая вспышка. Поднялся неистовый ветер и поднял Прекрасную Элинду в воздух, и заговорила она не своим, будто, голосом:
"Летит, клубится ветер с дождём, градом и солнцем. Летит, набирает силу. А в том тёмном лесном месте, где прорвутся на землю дождь, град и палящие лучи солнца, там родится тот, кто принесёт нашему миру боль, болезни и смерть. И не остановить его будет, и не убежать от него будет!""
За такую жуткую концовку менестреля палками погнали из деревни. Но слова запомнили и даже назвали пророчеством Синеглазой Элинды.
С тех пор началось по белу свету нечто странное. Друг другу люди, конечно, говорят, что не верят в эту дичь. Но чужаков более на ночлег не пускают. Матери держат детей ближе к юбке. А после каждой грозы все селом обходят дома в поисках новорождённых. Обходят с вилами.
Её Величество также обеспокоена этими известиями. Читала тут на днях несколько вариантов своей речи к народу. Мне понравился второй вариант. Он как-то душевнее.
Какой-то идиот обратил слова пророчества в стихотворную форму и переложил на музыку. Большинство относится к этому факту негативно, но всё равно, но всё равно ходят послушать, а потом себе под нос напевают.
И хоть снова режьте меня, ни за что не поверю, что все эти события – просто цепочка случайностей. Кто-то за этим стоит. Интересно, чего он хочет?
Прошло шестьдесят три года восемь месяцев и тринадцать дней с момента моего заточения".


3. Он не считал себя хорошим человеком.

Герцог Рикар Дарли очень рано осознал, как функционирует этот мир. Что есть три, скажем так, рычага, с помощью которых можно управлять людьми. Делать это нужно очень осторожно, с умом, просчитывая возможные варианты. А рычагами этими, за которые всю жизнь учился дёргать герцог (и хорошо научился, заметим) были: деньги, смерть и секс.
В первый раз его холодная жестокая беспринципность проявилась в юности в связи со скандальной историей о его невесте. Девушка была дочерью адмирала, который слишком рано умер. А она просто заболела морем и ни о чём другом не могла думать кроме, как оказаться на борту корабля. С Дарли они дружили с детства, тогда же их и обручили. Но юный герцог легко сумел доказать, что собственную судьбу будет выбирать сам. Он помог невесте сбежать с тем, чтобы устроить её на какой-нибудь корабль. Правда, когда они остались наедине, несколько раз её изнасиловал. На безмолвный вопрос "Почему?" герцог ответил примерно так:
"Радость моя, если ты не собираешься отказаться от своей бредовой идеи, тебе нужно быть готовой к гораздо худшему. Но ты можешь остаться со мной. Только я на тебе не женюсь, ведь ты теперь не невинна".
Резкая по характеру девушка ответила юному герцогу грубоватым матерком. Так или иначе, Дарли устроил свою невесту на корабль. А в итоге она стала единственной женщиной капитаном августрийского флота. Правда до сих пор не знает, как ответить на вопрос: злом или благом для неё стал тот поступок Рикара Дарли.
А сейчас, сейчас Рикар понял, что устал, действительно очень устал. Его боялись очень многие, даже венценосный кузен побаивался. Герцог обладал такими обширными землями, что они вполне могли бы стать небольшим государством. Он делал так, что принимались нужные ему законы, а ненужные, соответственно, не принимались. Он уже восемь или девять лет так балансировал на острие ножа. Виртуозно балансировал. А вот теперь устал. Немножко бы отдохнуть. Месяц, может быть, два. Но сам знал, что нельзя. Слишком много у него врагов, точнее недоброжелателей. И всё закончится. Быстро и кроваво.
Нет, ни каких слабостей, отдохнём на том свете. И герцог со змеиной улыбкой продолжал унижать, подкупать и убивать.
История была для него давним увлечением. Рикара мало волновало то, как жили раньше. Его интересовало, что думали, какие ошибки совершали, как приходилось платить за эти ошибки. На примерах предшественников учился балансировать, но также и прекрасно понимал, чем такие танцы могут закончиться.
Герцог Дарли не считал себя хорошим человеком. Он никогда не знал тепла, не любил, а чужую любовь обычно растаптывал. Он был опасен, зол и одинок. Не стар, но и не юн. А теперь, когда понял, что устал, подсознательно знал, что вот оно – начало конца. Но сидеть, сложа руки, не собирался.
А вот в ту знойную жаркую ночь ему удалось ухватить за запястье свою судьбу, скрывавшуюся под личиной молоденькой девушки в полупрозрачной сорочке и даже без обуви. Свою невесту он узнал сразу, хоть видел лишь карандашный набросок, выполненный не самым выдающимся художником. Стоит заметить, что первым его чувством оказался страх. Ощутив на некоторое время это скользкое противное прикосновение, герцог сбросил его как паука с плеча, вот только не смог придумать, что сказать, только крепче сжал запястье ночной посетительницы.
– Может быть, мы сможем договориться? – еле слышно прошелестела взволнованная Лисса.
Рикар ответил любезной, но холодной улыбкой, сделал жест, которым обычно предлагают присаживаться, но руку девушки не отпустил. Она так и осталась стоять не в самой удобной позе, чуть нагнувшись.
– Ваши предложения?
– Вы отпускаете мою руку. Я забираю то, зачем пришла, и ухожу. И мы обо всём забываем.
– А мне какая с того выгода, леди Лисса? – спросил Дарли.
– Дана Лисса, – поправила ни с того, ни с сего девушка. Скорее для того, чтобы несколько секунд поразмышлять над самим вопросом.
– Хорошо, дана так дана. Так какая…
– А никакой, – перебила Лисса с лучезарной улыбкой, пока собеседник отходил от такой наглости, добавила: – И кто вы, собственно, такой?
– Я? Дарли, Рикар Дарли, – ответил герцог.
Девушка чуточку поскучнела и протянула:
– А-а-а, так это вы. Вот мы и познакомились. Да отпустите же вы мою руку! Всё равно я никуда не денусь.
Герцог поразмышлял некоторое время, а потом руку всё же отпустил. Лисса присела на краешек стола и спокойно, но чрезвычайно тихо заговорила:
– Раз такое дело, мне придётся быть с вами откровенной. Тем более что я с самого начала рассчитывала на вас. Вы ведь разбираетесь в истории, и, думаю, документы разные у вас тоже имеются. Меня интересуют записи старика из монастыря. Абсолютно все найти, думаю, я так и не найду, но что-то найду.
– А зачем вам эти записки сумасшедшего? – удивился Рикар. Сам он с удовольствием почитывал попадавшиеся на пути хроники святого Ионея. Человека, который молчал, но писал только правду.
– Я не могу объяснить. Не могу придумать логически обоснованную причину. Могу лишь сказать, что это очень важно для меня. И это – не сиюминутное опрометчивое желание. Поможете мне?
Слова Лиссе приходилось вытягивать из себя, прилагая усилия. Кто-то когда-то вбил в эту хорошенькую головку, что стыдно просить о помощи.
Дарли же подумал несколько мгновений, затем просто кивнул, а Лисса тут же схватила пожелтевшие страницы и принялась жадно читать. Рикар молча наблюдал. О чём он думал? Как многие, обо всём и ни о чём. Радовался, что удалось отложить свадьбу на полтора года, тогда, возможно, это хрупкое угловатое существо станет больше напоминать женщину. Хотя, не смотря на то, что Дарли некоторое время держал девушку за руку, он всё же сомневался в её реальности. Немного. Напомнил себе, что нужно будет наведаться в свои южные земли, налоги сильно запаздывали. А на мгновение допустил возможность того, что всё это время он жил как-то неправильно.
– Я возьму их, – полувопросительно как большинство не совсем уверенных в себе людей произнесла Лисса.
Дарли также молча кивнул. А затем отрешённо произнес:
– Пойдёмте, я вас провожу до комнат.
Лисса нерешительно подала руку, на запястье которой всё ещё краснело узкое прямоугольное пятно. А затем встрепенувшись произнесла:
– Вы ведь не станете меня порочить?
Герцог нехорошо усмехнулся и ответил своей коронной фразой:
– Я подумаю.
В конце концов, он ведь не был, да и никогда не считал себя хорошим человеком. Лисса сжала в кулаке листы, но постаралась не потерять самообладание, заведя ничего не значащий светский разговор:
– Я слышала, вы собираетесь предпринять поездку.
– Да, хочется в полной мере насладиться последними деньками свободной жизни.
– Деньками? Я бы сказала, месяцами…
И далее в том же ключе. Не вижу смысла приводить тот диалог в полной мере. Лисса пожелала герцогу счастливого пути и поспешила в свою комнату. Оставалось надеяться, что её отсутствие замечено не было. Девушка забралась под одеяло, тотчас же уснула, не смотря на то, что горизонт уже посветлел.
Нет, никакие сны её не посещали. Была только мгла. А поутру (в жаркий полдень, по правде говоря) на туалетном столике обнаружила ещё несколько страниц, исписанных таким знакомым почерком.


"Настало время для очередного приступа хандры. Зачем я здесь? Кому я нужен? Старая немощная развалина. И далее по тексту. Постараюсь не слишком много ныть, но, может, и не удастся.
Настали холода. Остатки костей ноют. И скажу честно, очень хочется верить, что кому-то также хреново. Соответственно, ненавижу весь мир. День ото дня размышляю о бессмысленности бытия.
Но давайте обсудим новости.
В дворцовом комплексе начался Зимний Сезон. Пустоголовые модницы очень скоро будут красоваться в новых шубках, муфточках и шальках. На эти Зимние вечера обычно приглашают шармельских музыкантов. Возможно, в этот раз отойдут от традиции и пригласят либрийцев.
Кстати о либрийцах, неделю назад прибыл новый посол Южной Либрии. Я с удивлением узнал, что он родственник одного моего давнего знакомого. Я выслал послу письмо с голубем.
Чего-то сегодня пишется плохо.
Её Величество, августа-королева Анна заходила вчера после долгого отсутствия. Приболела, бедняжка. Почти два месяца не появлялась.
На севере закончились военные действия, снова наступило перемирие. Сколько же лет оно продлится теперь?
Днём обычно моросит пакостный дождь, а по ночам то, что накапало, замерзает. В трубах воет ветер, будто стая голодных волков. Тоскливо… Вот я и хандрю.
Приходской священник близлежащего городка пишет, что за последние два месяца родилось три дюжины детей, а умерло двадцать три человека. Пока неплохая статистика. Пока…
Монахи в саду кого-то хоронили, видел в окно. На эти похороны собралась такая туча народу, какую я уже много лет не видел. Видимо, кто-то знаменитый коней кинул. Черт, меня ведь так же в саду закопают.
Нет, совсем не пишется сегодня.
Прошло пятьдесят восемь лет десять месяцев и восемь дней моего одиночества".


4. Они были заклятыми подругами.

Лисса приучилась не привлекать внимания окружающих. День за днём девушка совершала прогулки в библиотеку. Естественно, дневные прогулки. Герцога Дарли она там более не видела, но это было не так важно, как… ну, сами понимаете. Последние депрессивные записи вызвали у Лиссы неприятный осадок. Ей ведь совершенно не хотелось читать подобное нытьё, хоть и от старого друга. День за днём небольшая тень пробегала в крыло с библиотекой, ни кем не замеченная.
Поиски продолжались и продолжались, в процессе юная исследовательница "переварила" великое множество информации, часть её была полезной, другая интересной, третья просто была, но сразу стёрлась из памяти. Всё продолжалось, жизнь текла медленно. За душными ночами пришли прохладные, их в свою очередь сменили холодные ветреные.
А Линель волновалась. Её удивляла эта девушка, бедняжка очень смутно помнила, что когда-то сама её родила. Тогда, в первый день своего траура. В первую ночь, если быть точнее. Линель не могла и не хотела быть постоянно с этой девочкой. И не была. При первой же возможности убежала с дочерьми в столицу. И крайне редко возвращалась. А сейчас, чувствуя себя в дворцовом комплексе почти хозяйкой (бесправной хозяйкой, как любила думать она), Линель ожидала, как пройдут эти мучительно долгие месяцы, Баренже породнятся с Дарли, и всё станет как прежде.
Леди Линель не умела ждать. Грядущая свадьба младшей дочери казалась миражом, который всё ускользал и ускользал. Ничего не помогало сосредоточиться на мелких повседневных делах. Морщинки вокруг глаз и седеющие виски стали вызывать неконтролируемый животный страх. Порой Линель взволнованно бродила по комнатам, кусая губы. Но вовремя успевала набросить на себя беспечный вид, чтобы отправиться на свою войну, где пленных не берут, а все битвы решающие.
Такие встречи были редкостью. Но каждая ждала их с нетерпением. Это был просто разговор под графинчик белого вина хорошей выдержки. Но очень важный разговор. Леди Линель Баренже и леди Кьяра Фергюс были заклятыми подругами. А так как старший сын леди Кьяры был женат на одной из дочерей леди Линель, обращались они друг к другу исключительно "дорогая сестра". Их судьбы были схожи, они потеряли мужей в однои и том же сражении. Эти леди были самыми важными женщинами при дворе. Так получилось. Но дружба их не была игрой, а союз не был вынужденным.
И чтобы это доказать, расскажем намного о леди Кьяре. Она принадлежала к роду бывших королей северного полуострова, называвшегося тогда Невра.  Они очень долго отбивались от расползающейся Августрии, война длилась около полувека. И это только последняя война. Но, в конечном счёте, королевство Невра стало славным герцогством Неврия и несколько уменьшилось в размерах. А чтобы закрепить столь ошеломительный результат (уже лет пятьсот безуспешно августрийцы пытались захватить Невру), Его Величество обручил принца-августа с одной из дочерей неврийского герцога. Дочерей подходящего возраста было две. Его Величество милостиво разрешил принцу-августу самому выбрать себе жену при личной встрече. Кларисса и Кьяра отправились в столицу. Сёстры были очень похожи, но совокупность схожих черт придавала Клариссе нежность, женственность и очарование, а Кьяре – незаметность и невзрачность. Кларисса мило щебетала с принцем, Кьяра же молча наблюдала. Принц сделал свой очевидный выбор, о чём позднее часто сожалел. Кьяра вернулась в Невру, где вышла замуж за неврийского вельможу Фергюса. А через некоторое время, король умер, да здравствует, король. Соответственно, Кларисса стала королевой и тут же вызвала к себе сестру с супругом для моральной поддержки. А ещё через некоторое время болотная лихорадка погубила всё семейство неврийских герцогов. В самой Неврии поговаривали, что это наказание за слабость. А королева, имевшая тогда ещё некоторое влияние на юного короля, убедила того дать Фергюсу титул неврийского герцога, после чего Кьяра с супругом отправились править в Неврию. Жили они скромно и счастливо. У них родилось шестеро здоровых сыновей, что для промозглого неврийского климата было удивительно. А затем король собрал всех, кого мог и отправился в поход в де Сант. Кьяра стала вдовой. Чтобы не потерять своего влияния в Неврии, она отправилась в столицу искать невесту старшему сыну, ему тогда было четырнадцать. Вот тогда Кьяра Фергюс познакомилась с Линель Баренже, выдававшей двух старших дочерей, ясноокую Аланну и малышку Луизу, которую почему-то все называли Лу-Лу. А когда Кьяра пришла договариваться о помолвке, Линель сказала следующее:
"Послушайте, я люблю всех своих дочерей, но не могу не дать вам совет, так как мы оказались в схожих ситуациях. Аланна – своенравная красавица, а Лу-Лу – скромная умница. Думаю, во многих ситуациях ум гораздо полезнее".
Вот с той фразы и началась эта странная, но крепкая дружба. И хоть формально они часто оказывались по разные стороны (Кьяра с королевой, Линель подле короля), на хорошее отношение друг к другу и взаимоуважение это никак не влияло.
– И куда же катится этот мир? – в грубоватой форме матери шестерых сыновей вопрошала леди Кьяра, – Ни хрена не видно кроме разврата и похоти. Я выходила замуж девственницей, мать моя тоже, за бабку не поручусь, там тёмная история, а сейчас что? Невинную девицу днём с огнём не сыщешь.
– Страшно мне, – призналась Линель, – Дарли обладают такой властью… В этом случае и отказаться глупо, и согласиться неумно. А ты как думаешь, дорогая сестра.
Кьяра в полной мере понимала опасения подруги. Ведь стоит герцогу Дарли оступиться, каждый захочет станцевать возле его надгробного камня. И тогда девочку просто снесёт, да и Линель мало не покажется.
– Ну, сейчас дороги назад уже нет, о помолвке уже объявили. А правда, что девочка сама захотела пойти  за Дарли?
– Правда. Глянула на меня синими глазищами и заявила: "Мне нужен он!" Но не было и намёка на влюблённость и прочие романтические бредни. Зря я её редко навещала и никак не воспитывала.
– Не суди себя строго. Мы ведь сделали всё, что могли. А Дарли… может быть, ему нужна именно такая женщина. Тихая, спокойная и непонятная.
– Возможно…
– А чем занимается твоё барензианское чудо? Что-то я её не видела в окружении щебечущих девиц.
– Она безвылазно сидит в библиотеке, мне писали, что она увлечена чем-то таким. Говорят, девочка изучила всю историю рода от горских варваров. Причём, самостоятельно. Уверена, по крайней мере, ей найдётся о чём поговорить с Дарли.
На лице леди Кьяры появилось удивлённое выражение, она быстренько его спрятала, но Линель, которая уже много лет "читала" людей, заметила и усмехнулась.
– Я должна познакомиться с этой девочкой – воскликнула Кьяра, – Пошли её ко мне, у меня полно нечитанных книг по истории Невры.
Линель кивнула…

Утро оказалось сказочным. Выпал первый снег, хоть была ещё поздняя осень, а на некоторых деревьях виднелись редкие листочки. Лисса сладко потянулась в тёплой мягкой постели. День обещал быть интересным. Её ждала в гости родственница, а попутно еще сестра королевы. Лисса радостно вскочила и не обуваясь, лишь накинув на плечи пушистую шаль, выбежала на балкон.  Утро было ранним, многие ещё спали, а некоторые только легли. В дворцовом комплексе начинался новый день. Лисса усвоила одно важное правило, точнее два: не задавать вопросов, если что-то знаешь, никому не говорить.
Быстро одевшись и перекусив, девушка прогулялась по парку, а затем отправилась к леди Кьяре.
Эта женщина оставляла двоякое впечатление. Она обладала умным серьёзным взглядом, в котором крайне редко сквозила улыбка. Её кожа сохранила благородную неврийскую бледность. А тусклые темно-русые волосы не были ни достоинством, ни недостатком. Таким образом, одна часть Лиссы замерла от восхищения, а другая чуть заметно поморщилась.
Без лишней болтовни, кроме приветствия, естественно, леди Кьяра проводила девушку в свою библиотеку и оставила её там в одиночестве. Лисса начала кропотливое изучение истории славного королевства Невра. Как строились города, заметим, портовые города. Как захватывались земли, но не слишком много, так ведь сложнее править. Как похищали и освобождали принцесс (такие истории есть в каждом королевстве). Как боролись с болотной лихорадкой и как от неё умирали. Как полвека воевали с Августрией и как сдались в конечном итоге. Сначала Лиссе было сложновато изучать эти книги, так как неврийский хоть и имел с августрийским общие корни, всё же имел и много отличий. Однако девочка быстро приучилась читать книги Невры, а через неделю смогла бегло говорить с хозяйкой на её родном. Леди Кьяра пребывала в оглушённом восторге от этой девочки.
А ещё через недельку в одной из неврийских книг Лисса обнаружила то, чего совершенно не ожидала увидеть. Это были записи старика из монастыря. Удивительным показалось то, что они были написаны на неврийском, но после прочтения удивление рассеялось.


"Я говорил, что в своё время провёл несколько лет в Великой Невре? Признаюсь честно, эти годы отразились на мне сильно, многое изменили и предрешили мою судьбу, теперь я это вижу. Славное было времечко. Работал я там послом/шпионом. Время выдалось мирное. Правда, не долго. Замечу, неврийцы мастерски научились отбиваться от наших нападений. Однако пора заканчивать рассыпаться в комплементах и рассказать очередную историю.
Перемирие длится около сорока лет. Так долго раньше оно никогда не длилось, заслуга Её Величества. Дело в том, что каждый август, взошедший на трон, первым делом отправляет воинов в неврийские болота, которые каждый раз возвращаются ни с чем. Её Величество на заре своего правления тоже сделала попытку, потеряла множество людей и в дальнейшем решила более таких глупостей не совершать. Это не я советовал, я по обыкновению молчал.
Так вот, в прошлом месяце преставился посол/шпион в Невре. Сердечко у него пошаливало, да и приятные излишества подкосили беднягу. Замечу, я с удовольствием махнулся бы с ним местами. В общем, мир и покой его светлому имени.
Назначение на вакантную должность оказалось делом сложным. С одной стороны дело это ответственное и важное, с другой стороны неврийские болота быстро сводят с ума или в могилу. Её Величество размышляла, выслушивала всевозможные советы и в итоге выбрала для сей великой роли второго сына одного древнего амбициозного рода, уже несколько раз роднившегося с августами. Ничего не имею против этого паренька, однако стоит заметить, что есть у него некоторая неумеренность по части женщин.
И этого недостатка хватило. Неделю назад новый посол прибыл в Невру. А вчера его гневно выслали, завершив тем самым долгое мирное сосуществование. Первым делом новый посол обесчестил принцессу. Её Величество сначала хотела как-нибудь извиниться, но теперь собирает войско.
"Если повезёт, еще кусочек Невры откусим", – с лукавой улыбкой молвила августа этим утром.
 Я думаю, когда-нибудь мы присоединим таки Великую Невру к себе, но неврийцы останутся неврийцами и мы до конца никогда их не поймём, как не поняли местных горцев, ныне именуемых барензианцами.
Минуло пятьдесят шесть лет пять месяцев и шестнадцать дней с момента моего добровольного заточения в барензианском монастыре. Стоят ясные весенние деньки".


5. Хорошо, будешь моим даном.

Поздней, но всё ещё тёплой осенью состоялась свадебная церемония. Герцог Дарли выглядел довольным, юная герцогиня – смущённой. Как любую невесту её волновала и пугала предстоящая ночь. А гости, гости выглядели озадаченными. Пир выдался славным. Вечером сильно похолодало. Молодожёны отправились в большой столичный дом, герцог Дарли никогда не пользовался комнатами дворцового комплекса, считал это для себя слишком опасным.
Та ночь не была нежной и трепетной, она просто была. Однако произвела на Лиссу неизгладимое впечатление. Такое, что впоследствии вызывало пунцовый румянец. Ведь не столько действия Дарли заставили её извиваться золотой змеёй на белоснежных простынях, сколько смелая ярко-красная пульсирующая мысль: "Во мне мужчина".
Леди Линель была права, герцогу Дарли было о чём поговорить со своей юной супругой, однако первые несколько месяцев до разговоров дело как-то не доходило. Что-то сильное неистовое притягивало, как магнит железо, Лиссу к Рикару Дарли, так сильно, что ветхие жёлтые страницы забылись и долго не вспоминались.
Время шло, то было счастливое время. Чета Дарли ожидала наследника Великого герцогства. Их разговоры были милыми и домашними. Рикар взял за правило называть Лиссу данкой, что по горски означала когда-то "жена".
– Наверно, мне тоже стоит называть тебя даном. Но ты ведь не с гор.
– А ты по чём знаешь? Мало ли кто там с кем согрешил.
– Хорошо, будешь моим даном, Рикар.
А сам герцог в полной мере осознавал, в какую пропасть летит. По первости пытался оставаться холодным, отчуждённым. Не смог. Бросился в этот омут. Забыл о своих "рычагах давления", забыл обо всём, пребывал в глупом, счастливом, одурманенном состоянии.
Спелой жаркой летней ночью появился на свет юный дарлийский герцог. Красный волосатый младенец с синими глазами и длинными ресницами. Наутро, наутро Рикар Дарли покинул молодую герцогиню и юного герцога на попечении целого штата вышколенной прислуги.
Лисса осталась одна. Тоскливое одиночество совершенно не вязалось с бархатным временем позднего лета и ранней осени. Шестнадцатилетняя герцогиня не могла найти себе места. К тому, что безоблачное счастье скоро закончится, она успела подготовиться уже давно. Ещё перед свадьбой Лисса поставила себе крестик где-то в подсознании и больше не вспоминала. Однако к горечи от одиночества добавлялось смутное чисто женское беспокойство, на которое очень не хотелось обращать внимание. Но не получалось.
Огромный дом и штат прислуги доставляли Лиссе своеобразное удовольствие. Порой она даже слегка хулиганила. Например, на вежливое предложение найти юному герцогу, которого, кстати, назвали Домиником, молодая герцогиня ответила, показав средний палец (этому жесту её еще Греко научил) и заливистым смехом, в котором звучали одновременно сотни серебреных колокольчиков.
От Дарли не было вестей. Ни плохих, ни хороших. Вышколенная прислуга на вопросы взволнованной хозяйки не отвечала. А самым неприятным Лиссе показалось то, что им было всё равно.
Вернулся Рикар после трёхмесячного отсутствия. Вернулся пыльный и уставший. Мгновенно уснул в кресле, даже не разувшись. Данка его на худеньких плечах довела до постели, разула, раздела, уложила. Кто-то из вышколенной прислуги презрительно фыркнул, употребив слово "простолюдинка". А пару дней спустя штат несколько уменьшился.
Лисса один раз спросила о причине отъезда герцога.
"Отбивал замок одного мятежного барона", – ответил Дарли.
И более об этом отъезде не заговаривали. Однако Его Величество в честь славной победы герцога Дарли велел устроить званый пир.
Тогда герцогиня Дарли первый раз отправилась на подобное мероприятие при королевском дворе. Ей очень не хотелось туда идти, беспокойство перестало быть смутным.
Пир был пышным, богатым, но каким-то невесёлым. Ощущение надвигающейся бури сквозило в холодном осеннем воздухе. А после второй перемены блюд, герцог сильно сжал запястье своей супруги и побледневшими губами прошептал ей:
– Нам нужно уходить.
Ушли они спешно, но достойно. Лиссе даже удалось спрятать ужас, который будто саван окутал её всю. Дорога домой казалась бесконечно долгой. Крепко стиснув зубы, Рикар Дарли старался даже не дышать.
– Это яд?
Напряженный кивок.
На вопрос, как же ей удалось сдержать подступающую панику, Лисса ответить не могла. Отведя супруга в верхние покои, молодая герцогиня послала за лекарем. "Лишь бы не опоздать", – стучала кровь в висках. Вскоре на пороге появился сухой человечек с крючковатым носом и невыветривающимся запахом перегара. "По крайней мере, он мне скажет правду", – подумала Лисса.
– Это конец, – подытожил покачивающийся доктор, – вашего мужа отравили, по меньшей мере, четыре раза. Примечательно, что два яда, похоже, нейтрализуют друг друга, но остальные его прикончат. Сейчас организм пытается отторгнуть отраву, скоро начнут отказывать органы. Нет, не все сразу, постепенно. Дня два будет длиться агония.
– А вы что-нибудь можете сделать? – срывающимся голосом спросила Лисса.
– То же, что и вы, убить, чтобы не мучился.
Вот она, мать её, правда. Нужна она была тебе, девочка? Что ты будешь с ней делать?
На деревянных ногах Лисса поднялась в верхние покои, не выходила оттуда двое суток, не спала, почти не ела, пока всё не закончилось. Закончился счастливый брак, длившийся один год один месяц и один день. Закончился трагедией.
Ранним утром молодая герцогиня Дарли спустилась и бесцветным голосом сообщила подтянувшейся родне:
– Он умер.
Медленно пройдя через вереницу чужих людей, Лисса бессильно опустилась в кресло около камина. Глаза мгновенно закрылись. Но тут же донесся слабый, еле уловимый запах с той ночи, когда грязный и уставший с дороги герцог уснул в этом кресле. Вот тогда Лисса тихо заплакала.
Мир вернулся через некоторое время. Его краски показались тусклыми, звуки надоедливыми. Он был пустым, но всё же был. За него нужно было цепляться. Тогда в жизнь Лиссы вернулись страницы старика из монастыря. Перечитывая их, молодая герцогиня пыталась найти путь назад, к нормальной жизни или её подобию.
Линель тщетно пыталась пробиться через барьеры к своей дочери. И не смотря на тщетность своих попыток, только усерднее пыталась пробить толстый слой льда вокруг Лиссы. Теперь она видела, что именно эта девочка ближе всех других ей. Но лёд был слишком толстым.
Через две недели Лисса заговорила. Первым её вопросом был:
– Где мой сын?
Леди Линель в ответ что-то неразборчиво пробормотала.
– А если по существу? Где он?
– Его забрала герцогиня Дарли, та, которая тётка короля. Все тогда всполошились. Сама понимаешь, в столице сейчас небезопасно.
– Понимаю, – кивнула Лисса. – Что они там решили? Герцога будет воспитывать тётка короля, а я иногда смогу навещать, так?
– Так, – кивнула Линель.
Лисса немного помолчала, как бы осознавая эту информацию. Линель мерила шагами комнату, готовясь сказать то, что должна была.
– Прочли завещание. Ты теперь хозяйка этого дома и Баренже, которое было твоим приданным. Ты не можешь их продать, передать, завещать. Ты ничего не можешь. После твоей смерти они перейдут Доминику или следующему герцогу Дарли.
Лисса кивнула.
– И вот ещё, – Линель передала Лиссе деревянную шкатулку.
Лисса открыла, там было письмо от герцога Дарли и ветхие страницы монастырского старика. Письмо было живым, тёплым и… последним.
"Не слишком горюй по мне, данка. Лучше злись, я ведь оставил тебя здесь одну. Я нашёл тебе еще несколько страниц для коллекции. Ниже приведен примерный список, где могут найтись другие. Отправляйся за ними. Либрия, Шармель, Иокина. Отправляйся туда. Здесь будет неразбериха. Жесткая грызня за власть. Через пару лет обо мне подзабудут, сможешь вернуться. Найди корабль "Санта-Росса", капитан тебя покатает, за ней должок.
Жаль, всё так быстро закончилось".


"Я плыл по течению, но не сворачивал назад. Я смотрел в лицо своим страхам, а их в каждое время было достаточно. В детстве – темноты, в юности – смерти, в молодости – болезни, сейчас – времени. Боюсь, что никогда не умру, не смогу двигаться, но буду дышать, одна эпоха сменит другую, одни люди заменят других. Да, я могу посмотреть в лицо своему страху, но это совершенно не значит, что я не боюсь.
Когда-то давно я очень хорошо умел выполнять порученную мне работу. Чего бы она ни касалась. Кто-то справляется отлично, кто-то – виртуозно, кто-то – из рук вон плохо. Я же делал хорошо и много. Я был тихой незаметной рабочей пчелой, которая, между прочим, мечтала писать стихи. Но кого волнует, о чём там мечтает какая-то пчела?
То была другая жизнь. Я был третьим сыном, мне долго не могли придумать занятие. Я почему-то думал, что, если я могу час сидеть и описывать, как ветер колышет ветви берёзы, то значит я – поэт.
На деле оказалось всё совсем иначе. Я стал рабочей пчелой Его Величества. Хорошо выполнял все порученные мне задания, все, кроме одного. Я о нём как-то рассказывал.
В моём нынешнем положении есть множество плюсов. Я могу писать всё, что мне захочется. Могу посылать эти записи по любому известному адресу. Меня даже за измену судить не могут. Меня нет. Тихо придушить меня в келье, думаю, у моих недоброжелателей может получиться. Только я вот охрененно этого боюсь! Да, я им спасибо скажу.
В общем, пока дышу, буду писать правду.
Сегодня ко мне приходил человек из Тайного Совета. Намекал. Ведь когда один из престарелых сыновей Её Величества (тот, кто доживёт) займёт трон, я лишусь всяческого покровительства. Кажется, этого в списке моих страхов не было. В общем, я проводил посланника приветливой улыбкой. Вот и стал вспоминать, как сам работал таким посланцем. Интересно, что Тайный Совет функционирует вне зависимости от того, кто восседает на троне. Но обеспечивает сохранность и трона, и восседателя. ЛЮБЫМИ способами. Да, в зависимости от угрозы различаются и способы её устранения.
Что-то я сегодня опасно разговорился, совсем намёков не понимаю.
Прошло пятьдесят четыре года семь месяцев и два дня".


6. Проклятый жасмин

Розалия Элеринг (правда ей запрещено было подписываться этой фамилией) с нескрываемым раздражением посмотрела на девчонку, пытавшуюся быть полезной. Как раз наступило такое время, когда бесило и злило всё. А сейчас маленькое судёнышко с гордым названием "Санта-Росса" пыталось удержаться на поверхности синих вод Седого моря. Штормовой ветер, казалось, играл с кораблём, будто щенок с хозяйским ботинком. А капли дождя летели подобно граду стрел под углом в градусов тридцать-сорок к горизонту. Было страшно. С каждым порывом ветра возникало ощущение, что именно в этот раз корабль затопит. За волной поднималась волна, каждая следующая из них была выше. Штурман Дрейк творил по истине чудеса. А девчонку нужно было прогнать в каюту, пока за борт не смыло. Розалия Элеринг схватила её за руку и произнесла фразу, означавшую: "Иди вон отсюда!", но звучавшую гораздо резче.
Лисса осталась одна. Месяц, проведённый на корабле, казался одним днём, одной безлунной ночью. Она как-то жила, иногда ей даже становилось интересно. Например, слушать страшные байки. Некоторые даже снились ей в кошмарах. Правда, кошмары как-то уже перестали пугать, лишь некоторые вызывали неприятный осадок.
Бледная, но совершенно спокойная молодая герцогиня Дарли поднялась на борт примерно месяц назад. На худеньком личике не было следов слёз, были лишь следы напряжённых дум и бессонных ночей. Смерть герцога Дарли вызвала множество пересудов. Более всего судачили о герцогине. В глазах общества она превратилась в главную романтическую героиню современности. Сладкоголосые барды придумали уже несколько поэм, песен и од, посвящённых леди Дарли. Леди вздыхали и охали. Мужчины тоже как-то реагировали, самые добросердечные при упоминании о герцогине прочищали горло и шумно сморкались. Вокруг этого имени сам по себе образовался какой-то даже сакральный ореол. Однако рассказы о герцогине Дарли отличались от реальности так, как любой рассказ отличается от реальности. И зачем нужно всё приукрашивать? Ведь это тоже враньё! На борт "Санта-Россы" взошла бледная, но совершенно спокойная молодая женщина. В её глазах не было безутешных страданий, не было скорби, не было и тоски, и боли. Её глаза были спокойны, только в них образовалась пустота. Что-то внутри умерло, оставалось надеяться, что не слишком много.
Розалия не хотела опекать девчонку, не хотела её видеть, не хотела с ней говорить. Но не смогла. Что-то природное заставило расспрашивать о самочувствии, пытаться её разговорить. И лишь однажды Розалия вызвала на откровенность молодую герцогиню Дарли.
– Всё было слишком хорошо, чтобы длиться долго. Нас притянуло друг к другу как гвозди к магниту. Я не хотела этого, думаю, Рикар тоже не хотел, даже опасался. Но теперь не сожалею. Потом у нас родился сын, Дарли же уехал завоёвывать замок какого-то мятежника. А вернувшись…
– Ты понимаешь, что он был жестоким хищником? – резко перебила Розалия. – Хладнокровным убийцей. Ему нравилось убивать. Он с удовольствием причинял боль. И физическую, и моральную. Когда он умер, многие вздохнули с облегчением.
Лисса с мимолётной улыбкой парировала:
– Только всё это никогда не мешало ни мне, ни вам его любить.
Эта фраза произвела эффект, подобный пушечному залпу. Розалия покраснела от возмущения. Лисса вдруг бессильно опустилась на стул. Молчание не затянулось. Розалия нервно хохотнула и сказала:
– Твоя правда.
Лисса не ответила. Вновь замолчала. Слушала и запоминала. Эти люди выглядели отталкивающе. Реальность имела очень мало общего с рассказами и представлениями тех, кто на берегу. Зубы на море были редкостью, причём гнилой редкостью. Правда, у Розалии и её харизматичного штурмана имелось несколько золотых коронок.
Лисса слушала и запоминала, тёмной тенью передвигаясь по кораблю. А одну историю она даже записала в той манере, в которой она была рассказана.
– Бывал я по молодости на эльфийском острове.
– И видел эльфов?
– Так вот. Была ночь. Мы высадились и сидели у костерка, поглощая пойманное мясо и алкоголь. И уснул я, прислонившись к дереву. Проснулся от странных шорохов, пошел отлить. И только потом увидел это. В свете луны по воздуху ходила эта, как, бишь, эльфов женского полу зовут?
– Фея?
– Ага, фея. Она вся была будто серебреная, но живая, а вокруг сверкали огоньки. Вот они живыми совсем не казались. В общем, фея ходила по воздуху и пела, а руками и взглядом манила. Я уж было подумал, что меня, но, оказалось, звала она одного совсем зелёного парнишку. Он и пошёл. Скрылись они в зарослях, а я остался в раздумьях. Думал, однако, недолго. Решил посмотреть. Ну, или, может, поучаствовать, –  последнюю фразу рассказчик произнёс с плотоядной ухмылкой, встречена она была дружным хохотом.
После непродолжительной паузы моряк продолжил рассказ с совсем иной интонацией:
– А увидел я страшную картину. Серебряная со звериным оскалом, вся измазанная в крови отрывала от парнишки куски и пожирала. А сам парнишка был ещё жив. Только, видать, не мог двигаться. Фея своим серебреным голосом прошелестела: "Если успеешь убежать до того, как я закончу, считай, тебе повезло". Я и побежал.
Лисса не знала, сколько правды в этой истории, но до конца дней слово "фея" в её воображении вызывало серебряную людоедку в мёртвом мерцании.
А теперь Лисса торчала в каюте, которую делила с Розалией, и ждала неизбежного конца. Будет ли он концом бури или концом жизни, молодая женщина решила не загадывать. Свернувшись калачиком на полу в углу, она продолжила размышлять. О том времени, которое прошло в плавании. Самые трудные дни – первые, потом Лисса уже освоилась.
Вспомнила о харизматичном штурмане, примерно через неделю предложившего утешение, от которого Лисса, естественно, отказалась. Ведь последствия могли оказаться плачевными.
Вспомнила о пустоте. О пустоте, на которую её теперь обрекли. Её лишили единственной ниточки, связывающей с той счастливой жизнью. Её лишили того, что могло стать основным смыслом новой. Её отправили искать чужую жизнь, чужие страницы, чужие мысли. Зачем? Чтобы хоть чем-то занять себя, пока в столице лучше не показываться. Но нужно ли это ей было теперь? Тогда, раньше, до семьи эти страницы казались чем-то важным. Уже даже и не помнилось, в чём эта важность состояла. А теперь… теперь Лисса поняла, что значит терять. Теперь Лисса уже не верила ни в какие идеи. Теперь она просто плыла, плыла, куда ей сказали. И старалась не думать: "А нахрена, собственно, мне это нужно?"
Теперь Лисса свернулась калачиком в каюте, зажмурив глаза и еле слышно дыша. Молитвы? Лисса не умела молиться. Когда умирал герцог, она время от времени шептала слово "пожалуйста", обращённое куда-то в пустоту. Но в дальнейшем решила, что делала что-то неправильно и больше не молилась.
Но, так или иначе, всё закончилось. Буря постепенно стихла. Вернулась Розалия, крепко обняла молодую герцогиню, а затем напоила чем-то крепко-алкогольным. Лисса сразу уснула и даже похрапывала.
Через четыре дня "Санта-Росса" прибыла в либрийский столичный порт.
Либрия встретила герцогиню Дарли солнцем через слой облаков. Обилие зелени поразило культурный августрийский глаз Лиссы. Точнее было сказать: обилие неконтролируемой зелени. В Либрии всё было неконтролируемым. Двадцать лет назад всё же случилось объединение Южной и Северной Либрии. Матра Южан вышла замуж за гьярца северян.
Всё цвело и дурманило. Даже в грязном портовом районе по обочинам дорог змеилась растительность, через камни мостовых пробивались подорожники, а пушистые деревья никогда не подрезались для эстетичности.
В провожатые Лиссе вызвался тот самый штурман Дрейк, положивший на неё глаз. Оба знали, что, в конце концов, молодая герцогиня уступит. Однако Лисса хранила невозмутимое молчание. В гостинице "Белая лань" аккуратненькая пышечка-хозяйка по имени Лагри предложила постояльцам смежные апартаменты. Дрейк (имя, фамилия или прозвище это было, не знал никто) кивнул. Лисса невозмутимо молчала. Сладкий дурманящий цветущий воздух просто не позволял ей сказать: "Нет, раздельные".
Прибыли они примерно в полдень. На четыре часа дня Лисса запланировала прогулку по местным достопримечательностям. Молодая герцогиня Дарли, к сожалению, не успела научиться наводить на себя светский лоск всего за четыре часа. Тем более за месяц на море кожа потемнела и огрубела, а волосы выгорели. Да и не хотелось ей слишком сильно затягивать себя в платье, подкрашивать лицо, сооружать изысканную причёску. В общем, вышла леди Дарли из своих апартаментов в таком виде, какой в родной Августрии показался бы неприличным. А Дрейк легко успел помыться, побриться, причесаться и одеться в свой лучший костюм, несколько потерял, правда, в своей грубоватой привлекательности, но помолодел. Либрийская столица также называлась Либрия, но до недавнего времени была разделена на две части (южную и северную, если кто не догадался). Столица имела семь больших районов. Кстати, порт раньше принадлежал южанам, а северяне при помощи различных диверсий пытались его отобрать.
Прогулка показалась чудесной. Возможно, потому что была первой за долгое время. По твёрдой земле идти было непривычно, поэтому они крепко держались друг за друга и иногда покачивались, будто во хмелю. Однако в Либрии они не слишком бросались в глаза. Воздух пьянил и усыплял. Лисса была почти счастлива. С коллекционером в этот же день не удалось, он не принимал посетителей. Лисса записалась на завтрашний день на три часа.
Вернулись в гостиницу, как завечерело. Поужинали в холле. Лисса уснула прямо за столом. Похлебала супчик и уснула. Проснулась поздней ночью на нерасстеленной кровати в несколько помятом платье и со спутанными волосами. Однако честь её была при ней. Лисса вышла на балкон. Зря, говорю вам, зря. В голову ударил проклятый жасмин. Проснувшееся желание было таким навязчивым, что сбросить его не удавалось. Лисса облизала губы и прижалась к стене. А затем развернулась, чтобы вернуться в комнату. Силуэт, который она увидела, сначала испугал. Но потом… Проклятый жасмин! Лисса шумно выдохнула и направилась прямо к тому силуэту. Бросилась в приготовленную паутину. Бросилась с яростью, шепча какой-то дикий горячечный бред, бесстыдно прижимаясь одурманенным горячим телом к другому телу, запуская пальцы в чужие волосы. Проклятый жасмин! Она прислонилась спиной к прохладной стене, а потом уже больше ничего не соображала… Проклятый жасмин…
– Стой. Не уходи.
– А ты меня с утра подушкой не задушишь?
– Дрейк, я слишком сильно хотела тебя, чтобы с утра сожалеть.
Он остался, Лисса лежала в полузабытьи, наслаждаясь витающим в воздухе запахом секса. Таким сладким и позабытым запахом. Она размышляла там, на грани сна и реальности. На кой чёрт ей сдался этот потасканный чужой мужик в постели? Потому что он живой, тёплый, настоящий? Потому что с ним кажется, что ты в безопасности? А это ощущение дорогого стоит.
Утро пришло неожиданно. Лисса проснулась от взгляда, точнее, от откровенного разглядывания, которое не почувствовать было невозможно.
– Доброе утро, леди Дарли, – произнёс Дрейк фразу, которой уже больше месяца с ней здоровался.
– Доброе утро. Надеюсь, мы не проспали всё на свете?
– Только завтрак.
– Что ж, надо собираться.
К трём часам дня они прибыли к белокаменному цветущему особняку коллекционера. Белизна стен, золото украшений и зелень растений превращали здание в волшебный дворец. Коллекционером оказался человек, напоминавший злого чародея из сказок, каким он был в воображении Лиссы. Но общаться с ним оказалось несложно, не смотря на лингвистические различия. Дрейк быстро и бегло развёл дядьку на необходимые страницы, а цену сбросил аж до неприличия. Лисса молчала, кивала и удивлялась.
На "Санта-Россу" они вернулись только следующим утром.


"Я начинаю забывать. Забываю злость, холод, боль, пустоту. Всё, что есть у меня. Этой проклятущей розовой весной даже злиться противно. Омерзительные монахи с утра до ночи воют свои псалмы на разные лады. Музыкальности в этом нет никакой. Но, чёрт возьми, и это меня не слишком злит. Апатия…
Весна пришла во всю Августрию. Все принялись жениться, любиться и бегать на сторону. К зиме созреет новый урожай наследников и ублюдков. И так раз за разом, круг за кругом.
Августа, та самая августа, которой я когда-то давно клялся служить до конца дней, приходила, обмахиваясь веером с отвратительными розовыми цветочками. На лице высочайшей особы блуждала знакомая мимолётная улыбка. И она туда же…
Либрийский посол (южнолибрийский, естественно) жалуется всем подряд, что его апартаменты отличаются крайним убожеством. Что убирают там раз в несколько дней, стены цвета, в какой на его родине сортиры красят. А сами сортиры здесь вообще кошмарны. Господина посла в них обычно подташнивает. Я ему посочувствовал, посоветовал писать прямо к августе, вдруг что-нибудь измениться.
Наша великая Августрия в какого-то перепуга считается венцом творения, а на деле является образцом убожества, серости, бескультурия и порока. Наши лорды (герцоги, бароны, графья) умеют только убивать, грабить и трахать. И то не слишком хорошо. И что вы предлагаете делать великой августе со всем этим счастьем? В какую сторону послать этот сброд? Вот и она не знает.
Хорошо, огнестрел сейчас дорог для того, чтобы все подряд его использовали. Правда, и без него августрийцы замечательно справляются по части убийства себе подобных. Кто-то убивает за тарелку супа, кто-то во славу Её Величества, богов и божественных сущностей. У первых, на мой взгляд, мотивация сильнее и обоснованнее, только их за такое обычно казнят
Вспомнил. Вот она, моя злость, моя боль, моя пустота, моя жизнь. Злость, которая заставляет передвигаться на кривых поломанных конечностях, которая заставляет брать страшными пальцами, в которые вросли ногти, перо и записывать события. День за днём, год за годом.
Прошло сорок восемь лет пять месяцев и один день со дня моей смерти".


7. Теперь

Дрейк ненавидел условности. Но легко мирился с ними в тех случаях, когда они были необходимы. Например, на корабле. Теперь. Так как неплохо помнил, чем заканчиваются бунты. В лучшем случае. Он редко спорил с Розалией, вёл себя тихо, но…
Дрейк не понимал мораль. Он следовал одному пути – наименьшего сопротивления. Брал всё, что дают и плохо лежит. А спасать свою шкуру успел научиться. Теперь.
Дрейк был добр. Насколько имел возможность. И желание. Вот молодую герцогиню Дарли он решил оберегать в этом глупом, на его взгляд, путешествии. Но это совершенно не мешало ему ею пользоваться. Он искренне надеялся, что Лисса не успеет в него влюбиться. Но в любом случае его не мучили угрызения совести. Теперь.
Дрейк не собирался оставаться дальше на корабле. Пора было уже с этим заканчивать. Ему становилось скучно. Тоскливо. Однообразия он тоже не любил. Ни в одном месте долго не задерживался. Теперь.

Наступила ночь. Небо было ясным. Ущербная луна светила своим холодным серебреным огнём. Звёзды являлись единственным украшением тьмы, сверкая подобно драгоценным камням. Умеренный ветер нёс прохладную мятно солёную песню. Песню воды. Воды, которая отражала тёмное ясное небо, холодную луну, сверкающие звёзды. Воды, которая могла (хотела, яростно желала) отразить (поглотить, сожрать) весь мир.
Лисса читала. Перечитывала. Тихо шептала. Искала совета. Когда-то человек из монастыря был хорошим собеседником. Когда-то она сама была хорошей слушательницей. Когда-то всё было просто, так просто и легко. Когда-то не нужно было принимать решений, а так хотелось…
Холод в груди. Холод… Казалось сердце превратилось в ледяную звезду, вращающуюся вокруг собственной оси, острыми краями разрывая плоть, попадавшуюся у неё на пути. Лисса живо представляла идеальную белую стену, на которую летят эти кровавые ошмётки. Но не боль. Не было уже боли. Теперь.
Теперь, укрывшись пледом, прижав колени к груди, сидела холодная, бледная (хоть и со смуглой кожей) женщина. Женщина, которой не исполнилось еще семнадцати лет. Женщина, которой хотелось выть на луну от одиночества и непонимания. Женщина, которая молчала. Но это молчание делало звезду в груди прочнее, а её края – острее.
Ночи были полны одиночества. Грусти. Жалости к себе. И еще одиночества. Хандра? Сплин? Меланхолия? Да, как хотите, так и называйте эту херню! Суть не особо сильно поменяется. Усталость и одиночество в обрамлении гордости и высокомерия. Глупость, одним словом.
До Шармеля плыли шестьдесят три дня и шестьдесят две ночи. Все эти дни леди Дарли пребывала в состоянии апатии. На тринадцатый день она начала что-то записывать в маленькую книжечку. Но, то были не записи. То были зарисовки. Чёрные стрелы, перекошенные от боли лица и цветы, роскошные богатые хищные цветы. Но в центре всегда можно было увидеть небольшую звёздочку с острыми краями. В некоторых случаях они превращались в острые ножи, с которых что-то капало. После этих картин ей становилось легче дышать. Когда "Санта-Росса" прибыла в Шармель, Лисса с ледяным спокойствием выбросила за борт маленькую чёрную книжицу и все воспоминания о ней. Теперь, теперь в ней уже не было необходимости.
А в Дрейке необходимость как раз появилась. Записи монастырского старика хранились в императорской библиотеке. Не только хранились, но и охранялись. Если подозрения Лиссы хоть в чём-то были верны, Дрейк мог быть очень полезен в  том, что герцогиня Дарли собиралась сделать. Но говорить о подобном на корабле она не могла, у неё еще оставался здравый смысл. Таким образом, герцогиня Дарли очень хотела, чтобы Дрейк сопровождал её в Шармеле, но к сексу это не имело ни какого отношения. Теперь.
Экленция, великолепная столица славной Шармельской Империи, встретила августрийский корабль мелким дождём. На этот раз почти вся команда сошла на берег и расползлась по кабакам да борделям, коих в отличие от Либрии было более чем достаточно. Лисса с Дрейком без лишних слов ускользнули от пристальных глаз Розалии Элеринг, которая ещё в Либрии выразила своё мнение на их счёт следующей фразой: "Никакого ****ства на моём корабле!" В общем, шестьдесят три дня Розалия вполне успешно держала леди Дарли как можно дальше от своего штурмана. Теперь же она решила не следить. А после Иокины этот странный, но прибыльный круиз подойдёт к концу. Если бы не тот долг… Розалия Элеринг (хоть она и не подписывалась этой фамилией) всегда платила долги, иначе она никогда бы не приняла эту маленькую чертовку к себе на борт.
Леди Дарли совокупилась с Дрейком в одной из грязных экленцианских подворотен. С крыши шумно стекала вода. Мимо пробегала небольшая крыска, которая наблюдала подобные картины ежедневно, иногда несколько раз.
– Ниже падать, я полагаю, уже некуда, – отдышавшись, процедила сквозь зубы Лисса. По светлому платью растекались серые разводы, в носу стоял запах пота и грязи.
Дрейк набросил ей на плечи свой плащ, чмокнул в макушку и сказал:
– Пойдём, поищем приличную комнату и ванну.
Лисса кивнула, потом тихо всхлипнула, а всю оставшуюся дорогу смотрела себе под ноги. Дождь усилился. Тяжёлые тёплые капли стекали по лицу, волосам, одежде. Вот тогда оно и проснулось. Ледяная стена из одиночества, пустоты и боли начала таять. Лисса удивилась и обрадовалась. Она вспомнила, что всего лишь шестнадцатилетняя девчонка, а сейчас есть возможность вести себя соответственно. Возможно, в последний раз. Она сняла туфли и дальше шла босяком по мокрой грязи. Теперь можно было легко дышать. Теперь можно было любить. Недолго. Только теперь.
Они нашли себе самую приличную и дешёвую комнату. Ванны там не нашлось, Лиссе пришлось воспользоваться тремя большими кадушками. После чего она стала счастливой, порозовевшей, тёплой, но голодной. За непритязательным ужином прямо в комнате случился один очень важный разговор. Скорее он напоминал допрос.
– Я ошибусь, если предположу, что ты был пиратом?
– Ошибешься. Пиратом нельзя перестать быть. Оно остаётся в крови.
– Но, ты пират?
– Да.
– Ты грабил и жёг корабли?
– Да
– Тебе нравилось?
– Чертовски.
– Мне нужно кое-что ограбить, только это не корабль. Поможешь?
– Нет. Если только морально.
– Хорошо, – улыбнулась Лисса. Больше она не говорила об этом за ужином.

Разговор продолжился ночью. Они сидели у открытого окна, свечи были потушены. Дрейк лениво поглаживал чистые шелковистые волосы Лиссы, ожидая продолжения того разговора. Лисса же боролась со сном, чтобы его начать.
– Мне нужны эти бумаги.
– То, что ты собираешься сделать, глупое опасное безумие. Я, может быть, и псих, но не настолько, чтобы помогать тебе в этом. И что такого важного в этих бумагах.
– Ничего. Они мне просто нужны. До моего замужества они мне были действительно нужны. Я искала, перерывала библиотеки. Теперь, теперь я за них цепляюсь. Теперь эти поиски составляют мою жизнь. Я не говорю, что хочу искать. Я просто ищу. Помоги мне, пожалуйста.
– Но у тебя ведь есть сын. Почему бы не посвятить жизнь ему?
Лисса напряглась как натянутая струна и ответила:
– Потому что мне не дали и не дадут этого сделать. Его увезли среди ночи, а моя собственная мать и пальцем не пошевелила, чтобы этому помешать. Из моего сына дарлийская родня будет выращивать герцога подобного отцу. Холодного жестокого беспринципного хищника. А я буду только мешать. Вот мой покойный супруг и отправил меня на эти поиски. Я и ищу. Мужик много награфоманил, можно всю жизнь искать…
– Есть у меня в Экленции несколько знакомых, способных совершить это безумие успешно. Будут у тебя твои бумаги.
В темноте Лисса чуть заметно улыбалась.

На берегу было множество убогих хижин, кабаки и бордели тоже отличались "непритязательной простотой", невдалеке виднелась унылая верфь, рядом возвышался маяк. Туман и мелкий дождь изредка превращались в полноценную грозу. Грязь и лужи высыхать, обычно не успевали. Лисса достала из походной сумки самое серое простое платье, чтобы не выделяться из толпы. Из гостиницы (то есть самого приличного портового борделя) она предусмотрительно не выходила без сопровождения Дрейка. Пока он искал по портовому району "нужных людей", Лисса мило болтала со шлюхами, стараясь сохранить дружелюбно-нейтральное отношение. Мадам этого места была личностью просто удивительной. У неё было множество талантов: врачевание, коммерция, музыка, женская привлекательность… И к девушкам она была добра. И знакомства полезные имелись в большом количестве.
А на следующий день Лисса вместе с Дрейком посетила одну из хижин порта Экленции. Там она повстречалась с Серко, лучшим шармельским вором. Это был обаятельнейший блондин с прозрачными глазами и красивыми тонкими пальцами. Общался с ним только Дрейк, Лисса же как зачарованная смотрела на эти пальцы. А затем скрипнула дверь, появился кучерявый парнишка, деловито достал из карманов несколько золотых побрякушек и лучезарно улыбнулся.
– А это что за девка? – буркнул Дрейк.
Серко усмехнулся, а затем достал из кармана серебряную двадцатку и бросил Дрейку. То глянул, а затем его брови изумлённо поползли на лоб.
– Ты спёр принцессу! Из, мать его, императорского дворца!
Чумазая принцесса обворожительно улыбнулась и представилась:
– Принцесса Лакира к вашим услугам.
– Мы тут думаем заглянуть в вашу библиотеку. Тебе что-нибудь захватить? – поинтересовался Серко.
Принцесса поскучнела.
– Мне нельзя с тобой, да?
– Лаки, мы это уже обсуждали. Пока рано. Так тебе что-нибудь нужно?
– Захвати что-нибудь почитать. Хоть тот нудный доклад о переправе через Шеринг. Ты, небось, без меня не обедал и гостей не кормил. Ладно, пойду что-нибудь сварганю.
Принцесса скрылась за деревянной перегородкой и загремела кастрюлями. Лисса в состоянии лёгкого шока тихо сидела, стараясь быть незаметной. Серко остался составлять по памяти план здания. А гости вернулись в бордель.
– Я пойду туда, – упрямо заявила Лисса.
– Хорошо по стенам лазаешь? – спросил Дрейк.
– Неплохо, да и вешу немного. Если придётся, могу залезть в какую-нибудь форточку.
– Хочешь сказать, что можешь оказаться полезной?
– Хочу, – тихо ответила Лисса.
– Тогда можешь пойти. Только найди удобную одёжку.
 Девочки быстренько отыскали Лиссе штаны, рубашку и удобные кожаные сапоги. А ночью Серко, Лисса и Дрейк отправились в императорскую библиотеку. В Шармеле к книгам относились гораздо серьёзнее, нежели в Августрии. У каждых ворот стояли серьёзные серые стражники с серьёзными красными носами. Три тени легко и тихо перелезли через высокий забор. Нужная секция библиотеки согласно плану, составленному вором Серко, находилась на третьем этаже. Подниматься по барельефам на здании оказалось занятием жутковатым, но не таким сложным, как боялась Лисса. Серко аккуратно подпилил затвор на окошке. Все трое пролезли в здание.
Сложнее всего было отыскать среди сотен документов нужный. Сорок минут и госпожа удача помогли найти заветные ветхие листы.


"Жара. Тухлая, смрадная, тошнотворная жара. Ни тень, ни камень уже не спасают от этой гадкой твари. По спине стекают тёплые ручейки. Сразу просыпаются воспоминания, как текла кровь, ломались кости, а проклятые мухи откладывали яйца в ещё живом теле и жрали. Не выношу жару.
Разразилась очередная эпидемия. Увеличилось количество нападений на женщин. О домашнем насилии можно даже не говорить. Психи повылезали из своих нор. Хорошо, у нас их не так уж много. Это в Шармеле одна из самых значительных проблем.
Раз мир остановился и изнывает от кошмарной тошнотворной жары, расскажу вам, пожалуй, о Шармельской Империи. Точнее, об Экленции. О великолепной Экленции, ставшей так называться всего лет триста назад. В стародавние времена вырос в устье широкой полноводной реки Шеринг маленький портовый городок. Серый и грязный как все портовые городки. О его создании есть множество версий, легенд, даже сказок. Одна страшнее и кровавее другой. Но один факт остаётся неизменным – вначале были кровь и смерть. Город рос, набирался сил. Правда, психов и самоубийц там имелось больше, чем в любом другом месте. Тёмное, гиблое место. У него даже названия не было. Жители, сбежавшие оттуда, обычно говорили: "Я родился в маленьком портовом городке". Даже в официальных документах фигурирует это название. Когда город разросся до среднего, а потом и большого портового, его начали писать и говорить с большой буквы. Из реки вылавливали утопленников, психи истязали женщин и детей, в общем, жизнь города шла своим ходом. А потом всё изменилось. Поговаривали об очередном пророчестве, которые есть в каждом городке, деревеньке и королевстве. Людей хлебом не корми, дай только напророчить всякого. Так или иначе, многое изменилось. Психов и самоубийц поубавилось. Всё равно, их осталось больше, чем в любом другом месте, но меньше чем было раньше. Люди как-то свободнее вздохнули. За десяток лет город увеличился ещё в полтора раза. А потом появилось это название. Экленция… Музыкальная, восхитительная, нежная. Один за другим стали появляться великие художники, писатели, поэты, музыканты. И все как один стали писать в стиле реализма. Не приукрашивали ничего как наши вруны. В Экленции родилось великое искусство. Из других стран потянулись торговцы. С необычайной скоростью Маленький Портовый превратился в Экленцию – торговый, культурный центр Шармельской Империи. Тогда молодой амбициозный император перенёс столицу из города под название Шармель туда, в Экленцию. Для дряхлой ленивой империи это стало толчком, у шармельцев открылось второе дыхание. Стоит заметить, фактически в городе мало чего изменилось.  Он был сер, грязен, в нём стоял запах тухлой рыбы и прочие не самые приятные ароматы. Но теперь, то была удивительная Экленция. Каждый, кто приезжал, влюблялся навсегда.
Я тоже там бывал однажды.
Прошло сорок пять лет восемь месяцев и пятнадцать лет, а кажется будто всё было только вчера…"


8. Я обязательно вернусь

Лисса заливалась слезами в каюте, которую делила с Розалией Элеринг. У этих слёз не было логического обоснования. То были те невыплаканные, закопанные в омертвевшей части сознания. Теперь они потоками извергались на белую мягкую подушку.
"Санта-Росса" держала курс на Иокину.
Пират Дрейк планировал своё будущее.  Будущее после леди Дарли. Будущее после "Санта-Россы". Теперь оно начинало казаться одиноким и пустым. Дрейк ругнулся. Кажется, он успел нарушить первое правило: "Сваливать до того, как успеешь привязаться". Раньше он нарушал это правило лишь однажды. Точнее, он придумал его после того случая. Берег, миниатюрная женщина с выбившейся из под косынки прядкой, её маленькая дочка… их маленькая дочка… Огонь, всё сгорело за старые долги, все они сгорели за его старые ошибки. Дрейк отомстил, только месть не может ничего залечить, она лишь приносит холодное удовлетворение.
Иокина… Иокина была его пристанью. Именно там он обычно начинал новую жизнь. С новым именем, новым кораблём. Оставалось одно неоконченное дело, и можно было отправляться на рандеву с вольным ветром. Леди Дарли и её страницы. Без сопровождения по этому порту ей тоже ходить нельзя было. Если в Экленции Лиссу могли ограбить, убить, изнасиловать или всё вместе в любом порядке, то здесь все закончилось бы простым групповым изнасилованием. Дрейк провёл её в архив, настоятельно рекомендуя прикрыть всё, что можно, не умерев при этом от жары. Лисса против подобных рекомендаций никогда ничего не имела. Тщеславной она не была, от восхищённых вздохов не млела и совершенно не понимала, красива она или нет. Сама у себя отвращения не вызывала и более не задумывалась. Прикрывшись тонкими тканями, Лисса крепко держала руку Дрейка, опасаясь абсолютно всего вокруг. Запахов, взглядов толпы, непонятной речи. А ведь шармельскую и либрийскую более-менее разбирала.
Дрейк выторговывал страницы монастырского отшельника около сорока минут. В Иокине торгуются все: от библиотекарей до убийц. А этому архивариусу уж больно захотелось то, что там под полотном. Соответственно, бился он до последнего. Однако безуспешно.
А потом пришла пора прощаться. Лисса мгновенно уловила, это у неё неплохо получалось. На секунду пришла мысль (грязненькая мыслишка), что неплохо было бы проститься не так целомудренно. Но герцогиня выкинула её из головы, предварительно порвав на мелкие кусочки. Неловкое рукопожатие, несколько слов взволнованным шёпотом. Всё закончилось.
Леди Дарли вернулась на "Санта-Россу" одна. На вопросы Розалии отвечала уклончиво и старалась вообще не говорить. К вечеру вновь пришли слёзы, а вместе с ними смутные подозрения, грозившие стать серьёзной проблемой. Подозрения, о которых неплохо было бы поговорить с Дрейком. Хотя нет, не стоило.
Пришлось обратиться к Розалии, она и сама бы скоро всё заметила. Но леди Дарли совершенно не понимала, как начать такой разговор. Получилось так:
– Я, кажется, беременна.
– Поэтому мой штурман сбежал? – мгновенно отреагировала Розалия.
Лисса мысленно зааплодировала этой догадке. Всё гениальное чертовски просто. В глазах засверкали слёзы, нижняя губа по-детски надулась, тонкие пальчики заметно дрогнули. А для завершения картины Лисса вздохнула. Гнев Розалии мгновенно прошёл и сменился милостью. И даже врать не пришлось.
Переносить плаванье стало сложнее. Беспричинные слёзы врывались в жизнь каждый вечер, есть она почти ничего не могла. Мысли всякие дурные в голову лезли. В общем, хреново дело было, сказать нечего.
Это было просто падение. Корабль сильно качнулся, а она упала с постели как-то ночью. Вот тогда-то всё кончилось совсем. Боль… Страшный дикий вой… Лисса только потом поняла, что сама его издавала. Всё закончилось под ущербной луной, как и началось. Не осталось и намёка на любовь, которую так и не озвучили.
Она была на волосок от того, чтобы просто уйти. Не переживать того, что ждало впереди. Не ломаться. Не меняться. Просто уйти, умереть от заражения крови.

Линель вновь встретилась с незнакомкой, с взрослой уставшей женщиной с юным лицом и телом. Баронесса Баренже являлась единственным человеком, который мог помочь ободрить и сказать нужные слова.
– Тебя никто не осудит, и уж точно не я. Я ведь сама также уступила. Пойми, что не только твоей слабостью воспользовались, ты сама воспользовалась чужой силой. Все в расчёте, нет ни правых, ни виноватых. Тебе не за что себя винить…
Однако о себе Линель не могла сказать того же. В ту ночь выпал первый снег, а она проснулась в холодном поту. Сработала эта чёртова связь, которой у неё не было с другими дочерьми, хотя любила она их сильнее и искреннее. Эту девочку она слышала через расстояния, а теперь прибавилось сердцебиение. Тихое назойливое сердцебиение. Оно сводило с ума… И хоть говорила баронесса себе, что просто боится позора, что не хочет в семье этого ублюдка, ложь всё это было. Враньё. Линель просто хотела, чтобы оно остановилось, перестало стучать, сводить с ума. Перестало…
Эта чёртова ведьма жила в двух кварталах от дворца. Именно она специализировалась на самых тёмных заклинаниях, на порчах, на убийствах и прочих развесёлостях. О ней мало знали. Что не простолюдинкой уродилась эта ведьма, и невооружённым глазом видно было, а так… никто ничего не знал. Линель знала, но и под пытками бы не рассказала.
– Здравствуй, сестра.
– Етить же ж. Кого-кого, а тебя… Чего привело? Кого убить?
– Дитё вывести нужно, но на большом расстоянии и без ведома матери.
– И кого ж ты так не любишь?
– Не твоё дело. Я заплачу, хорошо заплачу.
– Не моё, так не моё. Нужно будет заговор на грязную кровь сделать. У тебя ещё имеется?
Линель кивнула.
– Приноси и поговорим.
Через десять дней всё было кончено. Для Линель воцарилась блаженная тишина. И никаких проблем. Вот только девочку надо было успокоить, ободрить, сказать нужные слова. И только она могла это сделать. Правда, Линель встретилась с незнакомкой. И не могла смотреть этой незнакомке в глаза. Совсем не могла. А потому сказала:
– Может, тебе стоит съездить в Дарли, сына навестить?
– Да, мам, это замечательная идея.
У Линель защипало в глазах, но она справилась.
Лисса вспомнила, что так и не прочла иокинские записи, но потом поняла, что так и не забрала их у Дрейка, горько усмехнулась и стала разбирать почту. Из Баренже пришло письмо от нового управляющего, стиль был официальным, перечислялись доходы и расходы, выражались соболезнования. Однако в небольшой записке, приложенной к основному письму, содержалось главное:
"Возвращайся домой, Лисса. Тебя здесь ждут. Тебя здесь любят, тебе здесь будет лучше, чем где бы то ни было еще. Если тебя еще интересуют записи монастырского отшельника, высылаю их также. Не читал, честно. И ещё раз: возвращайся домой.
С любовью, Греко"
Лисса с облегчением улыбнулась и радостно подумала:
"Обязательно вернусь, только сына навещу".


"Настали спокойные времена. Относительно спокойные, естественно. Феодальная грызня немного поутихла. Может, просто устали наши доблестные лорды убивать друг друга, оставляя земли малолетним детям и женщинам. Даже Дарли с Лларенами отложили на время оружие. А ведь их многовековая вражда известна все и каждому. На протяжении веков они убивают братьев и отцов друг друга, насилуют жён, сестёр и матерей друг друга, бросают во рвы ублюдков друг друга.
А ведь началось всё с женщины, как говорят. Жены Дарли, любовницы Лларена. Десять лет она была их переходящим призом, а под конец один из них её убил. Вот тогда и началась настоящая война. А если учесть, что между их родовыми замками несколько часов пути… Время от времени случаются перемирия, иногда мир длится долго. Вот теперь, кажется, такой случай. Наступил долгий спокойный мир.
Её Величество радуется этому спокойствию как дитя. Хотя война нужна. Настоящая полноценная война с общим врагом способна сплотить лордов. Да, хоть очередная неврийская эпопея. Что угодно. Но Её Величество всеми силами пытается сохранить мир. Даже когда всё начнёт разваливаться на глазах, августа не перестанет цепляться за этот мир. Деревни будут гореть, по замкам станут палить из пушек… Но всё только у нас, без выгоды, без победы, только с бедой. Сами себя изнутри этим миром сожжем. Не сейчас, позже… А Её Величество радуется как дитя.
Для меня здесь время стоит на месте. Там, за окном оно бежит, несётся сломя голову. Там идёт жизнь во всех своих проявлениях. Там царят мелкие дрязги, мелкие пакости, мелкие радости. За этими мелочами чертовски сложно заметить что-то большое. Большое зло, большое добро… что-то вроде. Начинает казаться, что из не существует. Но отсюда, с моего места открывается совершенно иная панорама.
Большое зло, щурясь от солнца, кокетливо обмахивается веером. И самодовольно улыбается, зная, что останется за завесой мелочей. Большое добро вытирает пот со лба, без сил валится на землю и засыпает, мечтая не проснуться. А мне плевать, я здесь в одинокой холодной пустой мгле. До меня им обоим не добраться.
Прошло тридцать восемь лет два месяца и шесть дней с того дня, как я стал свободен".


9. Как выстрел

Это случилось внезапно. Как выстрел. Как щелчок кнута. Как мимолётная мысль. Шах и мат. Игра окончена.
Богатая карета остановилась за двадцать шагов до поворота. До спасительного поворота, после которого начинались дарлийские земли. Сердце забилось, будто пойманная канарейка. Вокруг стояли вооружённые люди, которым очень подходило слово "головорезы". Лисса спокойно (как только можно было) вышла из этой кареты, добродушный толстячок, сопровождавший леди Дарли, последовал её примеру.
В лучах холодного зимнего солнца появился этот человек. Как выстрел. Как удар кнута. Шах и мат. Игра закончена, ещё партейку?  Он выглядел безупречно, слишком безупречно. А в безупречности той была холодность, в холодности же цвела жестокость.
Бежать! Спасать себя! А если умереть, хоть быстро.
– Леди Дарли?
Лисса коротко кивнула.
– Дарлийские владения начинаются вон за тем поворотом
– Я знаю. Вы ведь Лларен. Что с нами будет?
– Ланс Лларен. Как радушный хозяин я окажу вам гостеприимство, леди Дарли.
Лиса упала на колени в мокрую снежную слякоть и взмолилась:
– Отпустите меня. Мне нужно ехать к сыну. Пожалуйста, отпустите меня.
Удар. Другой… Лицо горело. На щеке содрана кожа. Так началась новая партия. И первый ход не сулил добра.
– А с ним что делать? – кто-то из головорезов кивнул на толстячка, сопровождавшего Лиссу.
– Пусть бежит, лишняя известность мне не помешает.

Это был обеденный зал. Большой стол, где собирался барон и его гости. Чуть левее вместо пола была ржавая железная решётка, а со стены свисала тяжёлая цепь. Ланс подвёл Лиссу к этому месту и сказал:
– Когда Дарли со своими людьми перебил всю мою семью, а меня оставил в живых, он сказал, что за мной должок. Я долги плачу, поэтому ты останешься жива. Это место четыре долгих года было моим домом, теперь он твой.
Она не помнила всего того, что дальше было. Она кричала, кусалась, царапалась. Ей стало уже всё равно, что будет дальше. Лишь бы сейчас кого-нибудь покалечить, нет, убить.
К цепи она очень скоро привыкла. Через несколько дней боль уже не ощущалась, сами руки уже не ощущались. Проблема собак тоже быстро решилась. Баронские гончие первые дни отбирали у неё еду. К счастью они оказались весьма трусливыми.
Когда Лларен её избивал и насиловал, она училась быть тише. Не выть, а поскуливать. Говорить человеческим голосом больше не пыталась. Бесполезно было.
Лисса Дарли, как и Лисса Баренже ушла в небытие. Теперь появлялась цепная сука, озлобленная и несчастная, покорная и ненавидящая. Она выучилась глухо рычать при приближении кого угодно кроме Лларена. Его шаги она узнавала из сотен других. Его сапоги она знала так же хорошо, как они знали её. Она умела приспосабливаться. Она выжидала, ждала того момента, когда сможет нанести удар, нет, убить. Как его кровь зальёт пол, как его сердце остановится. Даже мысли об этом приносили удовольствие. Этого стоило ждать.
Время от времени Лларен  выливал на неё несколько вёдер холодной воды, а иногда даже смывал грязь и кровь мокрой тряпкой. В такие моменты она ненавидела его ещё сильнее. Когда его прикосновения приносили не боль, отнюдь не боль.
Теперь она знала, что ненависть осязаемая, плотная и вкусная. И совсем не жжётся, хоть и горит. Что можно ею жить, если не видишь снов. А когда увидишь что-нибудь из старой жизни, начинаешь горько, очень горько плакать. Вот тогда и приходится искать ненависть, злость, чтобы ею питаться.
А жизнь продолжалась. На кучу грязного тряпья старались не обращать внимания. Изредка кто-нибудь, проходя мимо, пинал её и шёл дальше. А после одного из такого пинка Лисса почувствовала острую знакомую боль. И хоть раздался её нечеловеческий вой, к этой боли в высокой степени примешалось счастье. О том, что Лларен может не только причинять боль, но и испытывать её, она узнала именно тогда. Узнала и о себе нечто. То, что способна думать: "Твоё ублюдство сдохло не родившись!" и радоваться.
Он уехал. С цепи никто не снял, но какая-то тётка кормила и смывала с неё грязь время от времени. Сначала пришло облегчение. Её никто не трогал, она не слышала знакомых шагов, она могла спокойно поплакать, могла придумать план побега и убийства. Но через некоторое время пришла апатия. Сначала Лисса боялась услышать его шаги, теперь начинала бояться не услышать. Осознание этого факта (а врать самой себе Лисса не умела) привело к апатии. Настойчивое желание услышать, увидеть, почувствовать вступило в схватку с отвращением к самой себе. После апатии пришло отчаяние. Чёрное, глухое, слёзное. День за днём, ночь за ночью.
Он пришёл, вернулся, живой и здоровый. И чуточку не такой безупречный. Когда послышался характерный скрип, ненавистное сердце бросилось в пляс, прикрывшись волною стыда. А когда он присел рядом на корточки и небрежным жестом погладил её грязные спутанные волосы, на него посмотрели громадные синие глаза, в которых сверкала искренняя собачья преданность. А потом Лисса, которая когда-то была леди Дарли, принялась исступлённо целовать его пальцы. А когда Лларен отдёрнул руку, будто обжёгся, она успела поцеловать нос его сапога. Лларен уходил из обеденного зала так, будто за спиной развёрзлась преисподняя. Лисса заливалась слезами, мечтая умереть от стыда.
Через десять минут пришла та тётка, что за ней присматривала всё это время. Цепь, ставшая уже частью её самой, отделилась, громко звякнув. Тётка, обладавшая крепким сложением, легко дотащила Лиссу до какой-то комнаты, водрузила в горячую ванну и оставила отмокать. Потом помогла вымыть, расчесать и вычесать волосы. Выдала Лиссе светло-серое платье, а затем ушла. Всё это время постоянно кудахтала, да Лларена извергом звала.
"Это ты сейчас мне говоришь? Где ты была, когда меня били руками, ногами и любыми годными для того предметами? Где тогда была твоя жалость? Вот и теперь засунь её туда же!" – хотелось кричать Лиссе, но она молчала, по привычке сглатывая подступающие слёзы.
Он ещё пришёл к полуночи. Ещё менее безупречный, попросту говоря, пьяный. Лисса тогда ходила по комнате, вспоминала, как это делается, заново училась.
– Садись.
Она села на какое-то кресло. Под задницей оказалась маленькая шёлковая подушечка.
– Ты свободна. Утром тебе вернут твои вещи, проводят до Дарли.
Это случилось внезапно. Как выстрел. Как свист кнута. Как мимолётная мысль. Лисса вскочила, затем бросилась на колени, обхватила руками его ногу и горячо зашептала:
– Не прогоняй меня. Можешь отправить меня обратно вниз. Только не прогоняй. Я не…
Ланс Лларен с усилием отодрал от своей ноги полубезумную женщину, поставил её на ноги, грубо встряхнул за плечи, а потом громко и резко заговорил:
– Не смей! Ты не можешь! Ты должна ненавидеть! Во мне нет ничего человеческого! Всё, что я делал, я делал с удовольствием. Ты это, мать твою, понимаешь?
Лларен замахнулся, но в бессилии опустил руку.
– Сука, дрянь, – выплюнул он, будто это могло ещё что-то изменить. А потом сам рухнул на колени, пряча в её светло-серой юбке свою боль и пьяные слёзы. Лиса несмело дотронулась до его светлых волос. На секунду мелькнула старая желанная картина: его кровь заливает пол, сердце останавливается… Но быстро отступила, её сменила нежность.
Игра закончена. Пат.


"Из окна светит солнце. Холодное зимнее солнце. Его лучи не греют, они жалят. С зимой припёрлась тварь с косой. На этот раз она ударила в самое больное место. Такое больное, что я и сам не знал. Не помнил.  Записка. "Примите к сведению…" Нет, я не прошу соболезнования. У меня уже и права-то нет. И на горе, и на сожаления нет никаких прав. Я столько раз отказывался от них. Но почему же сейчас так? Почему всё, во что я верил и ради чего разорвал связи с внешним миром, кажется пустым и ненужным?
Мелисса. Мятное свежее имя. Скромная неврийская девушка. Молчаливая и спокойная. Трофей одного из моих старших братьев. Моя нежная и преданная супруга. Женщина, от которой я постоянно отказывался. Как от подарка, как от невесты, как от жены, как от спасения. Женщина, которая все эти годы чего-то ждала. Теперь вот перестала.
Надежда пахнет мятой.
Отчаяние пахнет солью.
Августрийцы закрылись в своих домах и домиках. Запирают двери, молятся богам и прочим сущностям. В этот раз старуха с косой приходит в ледяной сверкающей мантии. Несколько монахов вот забрала. Зимой её тянет на молоденьких. В городах замерзают нищенки и беспризорные дети.
Либрийский посол боится, что не переживёт эту зиму. Он постоянно чего-то боится. Возможно, на его цветущей воинственной родине это обосновано, но здесь бояться чего бы то ни было не имеет ни малейшего смысла. Нужно быть готовым ко всему. До Августрии сфера деятельности богов не доходит.
В монастыре закончились припасы. Или заканчиваются… Четвёртый день ничего кроме мохнатого хлеба. Главный среди братьев совершенно не спешит обратиться в замок по соседству, в чём нельзя его винить, если только мы все тут не передохнем от голода и монастырской щепетильности.
Я же не могу написать в этот чёртов замок. Я не могу написать домой. Не могу.
Что заставляет меня жить так, если в нескольких милях мой родной дом? Обет молчания. Смерть. Точнее казнь. Ноги. И королева.
Прошло тридцать пять лет одиннадцать месяцев и два дня моего молчаливого затворничества".


10. Время…

Леди Лларен оторвалась от чтения записей старого друга. Она их больше не искала, они сами находили её. Вот теперь, изучая историю своего нового дома, своей новой семьи, она наткнулась на ветхий листочек, аккуратно сложенный и спрятанный.
Лларены получили свой титул в глубокой древности и всегда были августрийцами, как, впрочем, и Дарли. Однако дарлийское герцогство продержалось некоторое время независимым королевством, не так долго как великолепная Невра, слишком уж близко оно находилось к августрийским владениям. Кстати правили там не Дарли, королей Мерезии радостно перебили, а потом подарили саму Мерезию любимой королевской дочери и её непутёвому мужу Дарли. Пропало красивейшее название…
Вражда между соседями началась около пяти сотен лет назад. Лисса была склонна считать, что история, которую рассказал отшельник из монастыря, является просто красивой легендой, а основной причиной всегда была земля. Во всех войнах женщина – лишь разменная монета. Это Лисса хорошо понимала.
Времени у неё теперь было много. Можно было и историей заняться. Спать на постели Лиссе первое время было просто страшно. "Я боюсь, что упаду", – взволнованным шёпотом сказала она, Ланс ответил, что поймает.
Время… Оно смягчает углы, скрывает мелочи. А некоторые моменты напрочь стирает. Лишь подземный толчок может их вновь предъявить. Так вот, в семье Лларенов было принято считать, что в ту знаменательную ночь война Лларен-Дарли в замке Шипов (чертовски подходящее название) закончилась. Что Ланс и Лисса сложили оружие и принялись зализывать друг другу раны. Время… Оно упрощает, ухватывает суть, а иногда и просто врёт.
В действительности с той ночи началась болезненная ущербная связь. Без слов. Без правил. Без систем. Связь, которая держалась на двух столпах: на боли и стыде. Ярость схватила за руку нежность и бросилась кружиться в колдовском страшном танце. Меняя свой лик постоянно. Хохоча будто дьявол. Ни правил, ни систем, ни слов. Один сплошной нечеловеческий танец, который было страшно завершать. От луны до луны. Все обитатели замка Шипов в оцепенении ждали завершения страшного карнавала, не дававшего спать ночами. А развязок могло быть лишь две: смерть и жизнь. И, черт возьми, никто не знал, какая из этих концовок счастливая.
"Да, убейте вы уже друг друга!"
Но они выбрали жизнь. Они выбрали ложь. Заменили бешеный прекрасный хохочущий танец приличной маской. Такой, чтобы можно было за обедом рассказать. Сыграли свадьбу. Начали разговаривать. Что-то уже соображали. Узнавали друг друга заново.
Время… Оно смягчает углы.
Через несколько сотен лет у истории о Лансе и Лиссе, которую на разные лады врали все подряд, была примерно такая концовка:
""Будь моим светом", – сказал Ланс, решив, что посвятит свою дальнейшую жизнь искуплению. Лисса же пообещала себе исцелить его искалеченную душу любовью, теплом и светом".
Сердобольные кумушки утирали покрасневшие глаза, радуясь счастливому концу. Знай они, что было в действительности, только брезгливо поморщились бы, удивляясь, как таких-то земля-то носила.
Болезненная ущербная связь перешла в новое качество тёплым осенним вечером, когда взошла круглая лоснящаяся луна. Лисса сидела в кресле у камина, прикрыв ноги клетчатым пледом. Ланс читал за столом письма. А потом, отложил их и сказал, не оборачиваясь:
– Будь моей женой.
Лисса изобразила на лице кривую кислую усмешку и тихо проговорила:
– Тогда тебе стоит подойти, посмотреть мне в глаза и повторить это.
Ланс с раздражением опрокинул чернильницу, резко встал и два раза пересёк комнату по диагонали. Только после этого подошёл, посмотрел ей в глаза и повторил свои слова.
– Хорошо, – просто сказала Лисса.
Через неделю состоялась свадьба. Чрезмерно весёлая, отчаянная, тёплая.
Теперь у неё было много свободного времени. Теперь баронесса с воодушевлением занялась обустройством своего нового дома. Лисса вернулась в мир, где есть кто-то ещё кроме Лларена и не могла понять, что же ей в этом мире теперь делать. Изучала историю, читала неврийскую поэзию, ожидала наследника.
Ланс тем временем занимался материальными вопросами. У него родилась гениальная идея отобрать у Дарли Баренже, чтобы впоследствии передать эти горские земли кому-нибудь из своих детей. Для осуществления этой замечательной задумки нужно было умилостивить Его Величество и баронессу Баренже, которая решала в Августрии многое. Дарли, как и Линель, ни секунды не собирались предпринять каких-либо действий по вызволению Лиссы из замка Шипов. Её легко списали со счетов, ею пренебрегли. И теперь мысль о передаче Лларенам Баренже казалась старой герцогине Дарли просто смешной. У Ланса было только одно преимущество. Его Величество. Ведь жестокое убийство Рикара было совершено с молчаливого согласия августа. Дарли увеличивались в размерах, пожирая всё на своём пути. Слишком быстро, слишком целеустремлённо.
Написав и отправив несколько писем, молодой амбициозный барон Лларен спешно собрался и отправился ко двору. Ему просто необходимо было отвлечься от того, что творилось последние месяцы в замке Шипов. Ланс очень долго (с болью и кровью, мать твою) учился контролировать сначала свои эмоции, а затем и всё, что его окружало. А вот теперь все усилия разлетелись вдребезги. Огромную ледяную клетку, выстроенную вокруг раненой души, она варварски разбила острым шилом, яростно, не замечая, что наносит удары и по живой плоти. А теперь он уже не хотел собирать обжигающий лёд вновь. Раньше воображение рисовало, как какая-нибудь нежная и трепетная девушка будет нежно и трепетно растапливать ледяные стены вокруг его души. Он видел одну такую под руку с чудовищем на одном званом ужине. Девушку, которая любила чудовище. Девушку, которую любило чудовище. И не одно.
В предыдущую свою поездку Ланс чувствовал себя победителем, не смотря на то, что использовал методы, близкие к дарлийским. Он ждал всего, чего угодно: похвал, осуждения, но не этого. При дворе его ожидало полное равнодушие. Леди Баренже его приняла, мило пощебетала о погоде и новой пьесе. А когда поняла, что он собирается заговорить о Лиссе, отрицательно покачала головой. Одна только Кьяра Фергюс прислала записку, в которой сообщалось, что и она сама и королева Кларисса не пустят Ланса на порог. Полоумная засушенная сука Дарли тоже написала язвительное письмецо, из которого следовало то, что её вполне устраивает участь молодой леди Дарли, бросившей своего сына для того, чтобы "валандаться с матросами".
Теперь же Ланс больше ничего не ждал от этого проклятого места. Ложь и притворство вызывали вполне понятное отвращение. Минуя всех придворных, он отправился прямо к августу, который, удивившись такой наглости, принял Ланса. Его Величество внешне сильно напоминал льва, обладал добродушным нравом и хорошим чувством юмора. Счастливое завершение неприятной истории с леди Дарли привело короля-августа в благодушное расположение. Сам-то он относился ко всему этому с циничным равнодушием, но вот женщины… Эти постоянно ныли и голосили, что вызывало мигрень.
Его Величество, август Карл VI терпеть не мог недомолвок, презрительно относился к дипломатии и чертовски любил повоевать. Вот только женщины… Линель Баренже с одной стороны. Кьяра Фергюс через королеву с другой… Они своими "кошачьими методами" предотвращали конфликты и решали дипломатические вопросы. Но вот феодальная грызня в самой Августрии… Такие вопросы мог решить только август. Иногда излишне кардинально, как в случае с Дарли. Хотя нет, не излишне. Ведь в результате пострадала только юная леди, да и то, Линель говорила, не слишком долго страдала она. Вот теперь Ланс Лларен прибыл требовать горские земли для своих потомков. Естественно, выгоднее дать кому-нибудь из Лларенов титул барона Баренже и эти земли, чем оставлять их у зажравшихся Дарли. Но стоило получить еще какую-нибудь выгоду , кроме этой самой очевидной. И король-август Карл VI пытался придумать, чего же он ещё хочет.
В любом другом случае он потребовал бы женщину, фаворитки менялись у августа каждый месяц, но не в этом. Эта женщина, во-первых, превращала нормальных людей в полных идиотов. Дарли, осознанно жравший яд с блаженной улыбкой. Пират, нагло укравший лучший августрийский корабль, назвавший его "Лиссара" и объявивший войну всему миру. Сопливый мальчишка, превратившийся в бешеного психа. Нет, на хер… А во-вторых, девочка ведь была дочкой его постоянной (уже больше пятнадцати лет, скоро двадцать будет) любовницы, что держалось в строжайшем секрете, но об этом все знали. Хотя с другой дочкой Линель Его Величество провёл месяцочек. Милая, шаловливая, игривая кошечка оставила после себя у Его Величества прекрасные воспоминания. А эта… Нет, на хер. Здравый ум дороже.
И не отправлять ведь баронишку куда-нибудь к чёрту на рога с дипломатической миссией. Да и какой из Лларена дипломат? Этого с его головорезами можно только на военные мероприятия отправлять. А ничего такого не намечалось, милые дамы с их "кошачьми методами" постарались.
И вот появился Лларен. Исхудавший, с чёрными кругами вокруг глаз, безумный, но такой счастливый в своём безумии. Карл вновь вспомнил блаженного Дарли, мысленно махнул рукой и заявил молодому барону:
– Ладно, будут вам барензианские земли. С удовольствием отберу их у Дарли.
Ланс почтительно кивнул.


"Прилетело моё пернатое войско. Добрые вести с полей славных сражений. Её Величество вместе с генералами отправилась с армиями на юг. В тёплую Грелантию, славящуюся великолепным вином и красивейшими смуглыми женщинами. Место это тихое, грелантцы всегда предпочитали не вмешиваться в дела воинственных соседей. Торговали, принимали отдыхающих гостей. Но вот пришла война. Причина одна – земля, которой всегда мало, и кровь, которую давненько не проливали наши доблестные рыцари. Поводом же явилась стычка между одним нашим сопливым щенком высокого происхождения и фермером, оскорблённым отцом. Войны не ожидали обе стороны, но великая августа сама на старости лет возжелала лизнуть крови.
В общем, на юге сейчас творится весёлая радостная резня. Скорее охота, чем война. Главное в этом случае не переборщить, если резать грелантцев слишком рьяно, через несколько поколений мирные фермеры превратятся в диких затравленных зверей. А от таких ожидать можно чего угодно.
Монахи денно и нощно голосят о победе наших доблестных воинов, чем мешают мне (да и себе самим) спать. Каждую выигранную битву эти полоумные встречают шумным ликованием, что соответственно не соответствует нормальной реакции на сообщение о гибели множества невинных людей. И куда смотрят боги? По ходу, про нас они забыли.
Войне радуются все. Восторженные дети, уставшие женщины. Бокал крови, глоток свежего воздуха. Восемь лет Августрия тухла от бездействия, лорды жирели и скучнели, срывались на жёнах, детях и крестьянах, а теперь… Глоток пьянящей тёплой крови! Выстрелы, разнесённые к чертям собачьим городские ворота, всадники, добивающие убегающих горожан. Весёлое сумасшедшее ликование… И даже мне, старому цинику, нравится представлять (вспоминать) такие картины. Что ж мы за существа-то такие. Не хорошие существа, совсем нехорошие.
Даже либрийцы вздохнули спокойно, они всё опасались, что мы вышлем флот и завоюем по очереди Северную и Южную Либрию, но теперь удар приняла на себя беззащитная Грелантия. Краснощёкий посол небось сейчас счастливо отплясывает в своих апартаментах и с общим ликованием принимает известия о наших победах.
Вот неврийцы отреагировали спокойно. Они привыкли к напряжённым отношениям с нами. Думаю, даже готовились вновь дать на отпор. Они искренне серьёзно сопереживают грелантцам… Вот только помогать не будут. У неврийцев есть преимущество в родных болотах, а на юге… Только людей потеряют, а тогда мы их самих можем за одно на кураже захватить. Неврийцы слишком умные люди для таких глупостей.
На этой (а хрен его знает, радостной или грустной) ноте заканчиваю на сегодня свою писанину. Прошло тридцать два года семь месяцев и двадцать один день, а зелёная тоска меня ещё не сожрала…"


11. Здравый смысл

Лисса не могла сдержать улыбку, читая последние приобретенные записи монастырского отшельника, также как и знакомясь с посланием от Греко из Баренже, который сумел в сухое официальное письмо вложить совсем иной смысл. Лёгкий флирт в письмах из замка Шипов в Баренже и обратно давно стал нормой, но всё же вызывал улыбку. Лёгкую улыбку.
Трое весёлых чертенят (младшая ещё и ходить-то не умела, но уже была нахальным игривым чертёнком) превращали бытие из серой скукотищи в захватывающие приключения. У леди Лларен было всё для счастья: любящий внимательный муж, здоровые дети, тётка Гаша для помощи и душевных разговоров, рукоделие… Так почему же порой хотелось выть? Почему хотелось схватить нож и располосовать себе хотя бы руки, лишь бы хоть на некоторое время заглушить глухую ноющую непроходящую душевную боль? Почему во взгляде, обращённом к ржавой железной цепи в обеденном зале, было столько нежности? Грустные, одинокие, полные боли глаза замечала только тётка Гаша, Ланс боролся со своими демонами.
– Да, ты с ума сошла, милая. Не буду тебе помогать в этом. Не буду и не проси. Охренела, мать, – голосила тётка Гаша.
Правда, рыжие искорки в её тёмных глазах чётко говорили: "Десять минут. Я отказывалась десять минут. Запомни это. Увеличь это время до нескольких часов, нет дней, и я согласна". И Лисса вступила в игру. Честно уговаривала тётку Гашу ещё десять минут. А затем передала ей маленькую аккуратную записку. Давно пора было это сделать, но какое-то оцепенение находило на Лиссу, когда она брала в руку пёрышко. А теперь вот настал момент, без сожалений леди Лларен спрятала в смуглой руке тётки Гаши свою надежду.

Ариадна Дарли ненавидела своё собственное жалкое существование. Ненавидела свою жалкую роль. Ненавидела этого сопливого упырёныша, за которым ей приходилось следить. С первого дня её рука частенько тянулась к подушке, чтобы раз и навсегда решить проблему под названием "герцог Доминик Дарли". Но здравый смысл побеждал. Он каждый раз побеждал в её случае. Каждый раз… Когда хотелось голыми руками придушить эту старую полоумную суку, свою мать. Когда так хотелось убежать, скрыться и не слышать больше никогда слово "Дарли". Но каждый раз здравый смысл побеждал. Проклятый здравый смысл. Как остатки одежды, которыми пытается прикрыться изнасилованная девица, её здравый смысл был абсолютно бесполезен, но кроме него уже не оставалось ничего.
Отец ее тоже был сторонником здравого мышления, что, впрочем, не помешало ему как большинству герцогов Дарли распрощаться с жизнью из-за женщины. Чего только за все века не творили эти несчастные безумцы! И на эшафоте распевали, и в огне шептали имя, и яд с радостью глотали, и с обрыва, держась за руки, бросались, и стрелялись, и тривиально погибали в поединках. Карма, видать, у дарлийских герцогов такая.
Алистер Дарли совершенно не хотел повторять судьбу своих предков. Вооружившись здравым смыслом, он на протяжении жизни вёл чёткую черту, не привлекая внимания, не приобретая врагов. Заметной фигурой он стал лишь однажды, и то по принуждению, когда женился на младшей сестре августа. Когда Алистер видел свою жену, у него возникало точно такое чувство как, когда за шиворот попадает лягушка, нет, жаба. Она не была неприятна, её можно было даже назвать красивой, но у герцога Дарли вызывала такую вот непроизвольную неприязнь. Естественно, после рождения наследника, Рикара, Алистер со своей супругой старался больше не видеться. Даже сына навещал, выбирая такие моменты, когда леди Дарли отсутствовала. А потом случилось нечто весьма странное. Примерно через десять лет. Герцог и герцогиня Дарли взяли да влюбились друг в друга. Их как по голове шандарахнуло. Выглядели они глуповато, даже смешно, но им было всё равно. От той внезапной любви появилась на свет Ариадна, свой первый десяток лет являвшаяся центром, вокруг которого вращалась вся семья. А после смерти Алистера Дарли в глупом бесполезном поединке всё изменилось. Раз и навсегда.
Когда произошло превращение старой герцогини из достойной вдовы в злобную безумную тварь точно сказать нельзя. Ариадна уловила перемены сразу. Ей захотелось убежать, куда-нибудь спрятаться, но здравый смысл подсказал, что идти-то некуда. Да, и хуже чем на улице, здесь не будет, добавил с гадкой усмешкой. Ариадна поверила, но начала помышлять о своей скорой свадьбе. С кем угодно, лишь бы не жить больше в Дарли. Только помышлять об этом стоило тихо, очень тихо. И говорить об этом стоило только с Рикаром и ни коем случае с герцогиней Дарли. Но девочка тогда была совершенно открытой и наивной. Не долго. Долго никогда ни у кого не получается. Сейчас у Ариадны остался в памяти лишь шум, картинки и слабые остатки ощущений. Время и здравый смысл стёрли этот кошмар, точнее закидали хворостом и попытались сжечь. Окончательно не получилось. Старая герцогиня очень не хотела расставаться со своей единственной дочерью. Очень-очень не хотела. Особенно после того, как потеряла любимого мужа. И чтобы Ариадна осталась с ней, герцогиня отдала дочку на потеху любому желающему. Месяцев семь они тешились, но это было не так страшно, как острая вязальная спица, с помощью которой старая леди Дарли собственноручно избавляла дочь от нежелательных последствий. Раза три или четыре… Для девочки, вокруг которой вращалась вся семья, перемены оказались существенными. Но у неё оставался здравый смысл. Ариадна судорожно хваталась за него, опасаясь, что может стать такой же как старая герцогиня. Это был её самый страшный кошмар. Страшнее покрытой кровью железной спицы для Ариадны была только эта же самая спица в её собственных руках. Когда ночами приходили такие видения, молодая одинокая женщина просыпалась, прикусив от ужаса нижнюю губу, а по спине стекали холодные липкие капли.
Ариадна Дарли ненавидела своё жалкое существование. Ненавидела всё вокруг. Вот только покончить со всем этим разом не могла. Оставался мелкий упырёныш, у которого не было никого кроме неё, который без неё остался бы один на один с безумной герцогиней. А такого и врагу не пожелаешь.
Однако на неосторожную записку Лиссы Лларен Ариадна Дарли ответила категорическим отказом. Она боялась, так боялась перемен, которые могла вызвать встреча юного герцога матерью. А у Ариадны больше никого не было, больше некому было посвятить свою несчастливую жизнь. Даже более того, леди Дарли написала краткую записку Лансу Лларену и отправила с белой голубкой в близлежащий замок Шипов, что явилось катализатором в личных отношениях между бароном и баронессой.
Ещё не так давно Ланс устроил бы шумный скандал, не выбирая выражений и с лёгкостью распуская руки. Но не теперь. Не теперь. Чёрные хищные буквы, подобно стае голодных воронов, полетели лакомиться человеческой падалью. И в этот раз лакомством был Ланс. На мгновение ему показалось, что его парализовало. Ни руки, ни ноги слушаться не хотели. А к холодку где-то под лопаткой прибавилась лёгкая тошнота. Страх, приправленный безысходностью. Гадкая это штука. Через некоторое время Ланс понял, что сидя на полу, обхватив голову руками и стараясь даже не дышать, чувствует себя почти нормально. Больно, конечно, но почти нормально. А через полчаса поднялся и отправился прочь из замка Шипов.

Смутное беспокойство появилось у Лиссы ещё в обед. Правда, она отнесла его на счёт обычного волнения, относительно своей затеи. С каждым часом это чувство усиливалось, переросло в головную боль, заставило мерить шагами холодное и неуютное помещение, где верующие молились.
Боги давно не смотрят в сторону Августрии. Им глубоко плевать на всяких там Дарли, Лларенов, Баренже. У них полно других дел. Но в этом холодно неуютном месте постоянно кто-то стоит на коленях. Прекрасно понимая, что боги давно отвернулись и махнули рукой. И в эту холодную, ветреную, безоблачную, но и безлунную ночь это была баронесса Лларен. Из приоткрытых губ доносился елё слышный шёпот, в котором при желании можно было разобрать следующие слова:
"Нет. Нет. Я не могу его потерять. Я лучше себя где-нибудь потеряю. Закопаю. Если нужно будет уйти, уйду. Только не терять. Нет. Я люблю тебя, слышишь? Я никому никогда этого не говорила раньше. И тебе. Но я люблю тебя, чёрт возьми. Не смей меня здесь оставлять. Нет. Тебя я не потеряю. Нет…"
Коротко засмеявшись горьким неприятным смешком, Лисса поднялась с колен, протёрла уставшие сухие глаза и вернулась в замок. Только Ланс уже отправился прочь отсюда.
– Был бледный как призрак, – поняла Лисса из не останавливающейся и несколько сумбурной речи тётки Гаши. Всё встало на свои места. Ланс узнал о той записке, счёл это предательством, вот теперь думает, что делать дальше. Усталость, безысходности и полное безразличие заполнило Лиссу от пяток до кончиков волос.
– Будь это книга, я не стала дочитывать бы или дописывать, – еле слышно произнесла она, села на что-то, закрыла глаза и мгновенно уснула.
Ланс вернулся через три часа. Вместе с ним был юный дарлийский герцог и Ариадна Дарли. Так в замок Шипов пришла беда.

"Я жив, здоров и в меру счастлив. Этот день был странным, даже удивительным, полным приятных воспоминаний и лёгкой ностальгии. А мне ведь есть, о чём вспомнить, есть то, о чём не совсем не хочется забыть. Приходила Анна. В свободных одеждах и с лёгким румянцем. А в руках держала бутылку экленцианского портвейна. Я не смог не улыбнуться. И хот обет молчания я не нарушил, мы славно посидели, закусывая портвейн бастурмой.
Вспомнилась Экленция, дивная серая Экленция. Пышный званый пир. Холодная отчуждённая принцесса Анна, державшая в тонких пальцах изысканный хрусталь. Хорошенькая служанка, сверкавшая озорным взглядом, подавая мне вино. Уставший, но полный величия шармельский император. Музыка… Такой в Августрии никогда не было и быть не может. В ней не было ничего кроме отчаяния, но такого отчаянного, что становилось весело. Я был сторонним августрийским наблюдателем, я был августрийским послом, прибывшим за шармельской невестой. Я подумал сначала: "Варварство". Вот только с каждой секундой это варварство стало казаться всё более нормальным, а то, что я считал нормальным раньше всё более безумным. Я переставал быть сторонним августрийским наблюдателем. Нет, я не стал экленцианцем, но что-то уже попало в кровь.
Вспомнился корабль. Нежные локоны будущей августы. Пальчики на моей груди, которые не то отталкивают, не то прижимаются. Слова. Много слов. Опасных слов. Их сорвал и унёс морской ветер. Катрины, точнее зарисовки, которые никто кроме меня не видел и не увидит. Вы знали, что Великая Августа рисует лучше любого нашего придворного художника? И не узнаете. Я ведь не скажу.
В Августрии всё изменилось. Я остался (да, уже до конца своих дней останусь) самым верным слугой Её Величества, но экленцианское волшебство пропало. Отчаянные люди совершают отчаянные поступки с радостью, гордостью и улыбкой. Я – государственный преступник, казнённый много лет назад. Я – тот, чьё имя опасно озвучивать. Я – тот, о ком забыли. И только самые высокопоставленные августрийские вельможи и Тайный Совет, естественно, не боятся связать имя отшельника из монастыря с тем, кем я был раньше. Не боятся тихо, про себя подумать, написать полное намёков письмо. Но не хотят получать ответ, чтобы знать наверняка.
Прошло много лет, если точно двадцать девять восемь месяцев и четыре дня".


12. Сейчас я позову домой беду

Лисса Лларен не хотела такого узнавать. Чужие секреты, чужая судьба, чужая любовь. Эти страницы пришли из дворца с коротеньким письмецом от Линель, в котором та слишком горячо утверждала, что не прочла из записей отшельника ни слова. Лисса же спрятала их в шкатулке, в которой хранились все найденные страницы и прилагавшиеся к ним письма. Все, кроме одного, последнего письма Дарли, его Ланс заставил Лиссу сжечь, когда отдавал шкатулку. Как давно это было… Казалось, прошла целая жизнь.
Три года. Три года полноценной жизни. Безоговорочно счастливой жизни. Одна большая счастливая семья. Ланс, Лисса, чертенята, тётка Гаша, тихий замкнутый герцог Доминик, молчаливая Ариадна. Для Лиссы эти три года слились в один длинный танец, в котором было веселье, но не было отчаяния. Было спокойствие, но не было тоски. Был Ланс, Ланс с тёплыми глазами. Ланс, заменивший отца Доминику Дарли. Ланс, рассказавший Лиссе всё, что мучило его и рождало новых демонов. Ланс, сумевший отказаться от августейшего призыва в столицу, чтобы не нарушать, не прекращать танец, длившийся три года. Если бы не чужие секреты, чужая ненависть, чужая любовь…
Всё закончилось также внезапно, как началось. Был обычный семейный ужин. Совсем обычный, ни чем не отличавшийся от сотен других. Ни чем, кроме завершения. Ланс схватился за горло, покраснел и упал на пол. Началась какая-то неразбериха, паника. Лисса бросилась к мужу. А затем как выстрел прозвучали слова Ариадны Дарли:
– Это я отравила его.
Потом Ариадна разразилась эмоциональной путаной речью, в которой обвиняла Ланса в убийстве Дарли, обвиняла Лиссу в связи с подлым убийцей и сыпала проклятиями. Вот только баронесса не понимала ни слова, она видела отчаянную жестикуляцию, но слышала лишь непрекращающийся, гулкий, болезненный стук в висках. Лисса поднялась, посмотрела в сторону Ариадны ничего не выражающим взглядом и произнесла властным сильным голосом:
– Под стражу! И заткните ей чем-нибудь рот.
Когда всё было выполнено, Лисса приказала всем покинуть обеденный зал. Ланс был еще жив, но в агонии, в его дыхании чувствовался странный неприятный запах. Ланс умирал, но пытался что-то сказать.
– У тебя там для меня порции не осталось? – тихо прошептала Лисса.
Барон Лларен улыбнулся левым уголком губ и ответил хриплым голосом, пропуская часть согласных:
– Мы староваты для этого. Ты?..
– Да, давно. Иначе не смогла бы. Я люблю тебя. Не оставляй меня. Не умирай.
Но он умер. Боги давно отвернулись от Августрии.
Месть не может ничего залечить, не приносит облегчения. Месть просто доставляет холодное удовольствие. После того, как тело Ланса Лларена отнесли в молельную для последующего религиозного ритуала перед захоронением, баронесса громким звучным голосом прочла официальное решение относительно преступницы Ариадны Дарли. Решение казалось суровым, но вполне справедливым. "Подвергнуть преступницу пыткам с последующим умерщвлением. Исполнение возложить на баронессу Лларен".
– Баронесса… – осмелился произнести кто-то.
– Спасибо, но я справлюсь, – ответила она, – у меня был замечательный учитель.
Лисса Лларен оказалась достаточно изобретательной в этом деле. Свист кнута, щёлчок кнута, удар кнута, пружиняще отдававшийся в руке. Сладкий для уха скулёж, перераставший в вой, когда на истерзанное тело Ариадны попадал уксус. Безумный ужас при виде башмачка, наполненного кипящим маслом… Лисса Лларен оказалась чертовски изобретательной в этом деле.
Ранним осенним утром из тумана показался белый жеребец, скакавший галопом и тащивший по земле что-то тяжёлое. Старая герцогиня Дарли первая его заметила из своей высокой башни. Засунув ноги в деревянные башмаки, старая леди, выплёвывая ругательства, спустилась во двор. Кусок плоти, привязанный к коню, ещё можно было узнать, более того, девочка ещё была жива. Но недолго.
– Война, – с ненавистью выплюнула герцогиня Дарли.

Отпустило. Лисса стояла в небольшом кабинете Ланса прямо напротив их совместного портрета. Такие юные, такие самоуверенные, такие беспощадные. На этом портрете художник изобразил одинаковые белые шрамы на запястьях, похожие красивые лица, слишком правильные, чтобы быть такими в действительности. Ланс и Лисса были изображены как два ангела, но тёмных ангела, прекрасных в своей ненависти, в своих страстях и… У этой истории не могло быть конца в стиле: и жили они долго и счастливо. Это было понятно с самого начала. Но… Это чертово "но"!
– Не расслабляйся, девочка, – шепнула она себе, – захватим Дарли, вот тогда и поплачем.
В этот-то момент и появился на пороге Доминик. Бледный, взволнованный, потерянный, совершенно ничего не понимающий. Вот этого разговора Лисса боялась, так боялась, что не могла начать. Всё зашло далеко, так далеко, что не видать уже начала. Усталым обречённым голосом баронесса заговорила со своим сыном:
– Она умерла на рассвете. Её тело, должно быть, уже в Дарли. А это война. Что-то вроде. Ты что об этом думаешь?
Доминик казался вполне спокойным, что настораживало.
– Мам, я на твоей стороне. Она убила Ланса из-за какой-то стародавней херни. А он ведь нас приютил, точнее спас из того дурдома. Бабка Дарли ведь совсем того. Ты, конечно, слегка переборщила, хотя не мне судить. Может, стоит захватить Дарли и перестать наконец друг друга убивать? Но я пришёл по другой причине. Из-за Тарлинки. Её никто не может успокоить. Плачет, плачет, потом уснёт, проснётся и снова плачет. Это, я думаю сейчас важнее.
Лисса думала также. Вот теперь её окончательно отпустило. Злость, ненависть, ярость ушли куда-то. Тарлинка была совершенно необыкновенным существом. Временами шумный игривый чертёнок, временами тихий ласковый котёнок. Абсолютно беззащитна от горя и несчастья. Лисса Лларен отправилась к дочери, стараясь найти слова, но слов не было.

Дарли горело три дня. Ворота не выдержали пяти пушечных залпов. Лларенские головорезы остервенело резали всех, кто попадался на пути. Женщины и дети пытались спрятаться, но в этот раз удача была не на их стороне. В Дарли пришла пылающая, жадная, хохочущая, безумная бойня. Старая леди Дарли тоже хохотала, брызгалась слюной, обливаясь маслом и поджигая себя. Кричала, проклинала, была не просто страшна, ужасающа. Вместе с Дарли сгорело несколько близлежащих деревенек. Разленившиеся под руководством безумной женщины, дарлийские люди не могли представить угрозы. Вообще никакой. Их резали, рубили, расстреливали. Они не понимали, за что умирают.
Так Лисса Лларен стала самой богатой и могущественной женщиной Августрии. И она покривила бы душой, сказав, что эта мысль не приносила ей удовольствия. Её старший сын теперь владел всеми дарлийскими землями и носил титул герцога, средний наследовал замок Шипов и обширные окрестности, а младшему достались горы и титул барон Баренже. Но пока они оставались детьми, всё это находилось в руках одной молодой женщины. Логично предположить, что Его Величество совсем не обрадовался таким новостям. А узнав, на что способна эта молодая женщина и её люди, даже взволновался. Однако леди Лларен не должна была исчезать, нет, её место теперь было в столице. Подальше от своей кровожадной армии, подальше от замка Шипов, где люди меняются, очень сильно меняются. Король-август Карл VI теперь очень хотел дружить с баронессой Лларен, и у него было, что предложить. Карл ни секунды бы не сомневался перед тем, как написать приглашение этой женщине, если бы не страх и мысль: "Сейчас я позову домой беду". Но позвал. Его Величество король-август Карл VI с абсолютно невозмутимым внешним видом в мере размашистым, в меру аккуратным почерком вывел официальное приглашение к королевскому двору для баронессы Лларен, скрепил королевской печатью и отправил с пышно разодетым гонцом в замок Шипов. И черт с ним, что во рту вдруг появился железный привкус беды. Ну, прикусил язык, делов то…


"Давно я так не смеялся. Хотя ни звука так и не издал. У меня была посетительница. И это была не наша ослепительная августа. Нет, меня посетила Хладная (и очень ладная, позволю себе заметить) Жрица. Молоденькая самоуверенная девчонка, мечтающая изменить мир, возомнившая, что поняла, как он функционирует, подсмотрела все законы, откопала все тайны. Очень милая девочка. К своему богу хотела меня привлечь. К Хладному. Не знаю почему, но его жрецы и жрицы ограничивают себя во всём и истязают свои бренные тела. Называют эти деяния жертвой. Один раз стоило заглянуть в глаза хладной-ладной девицы в одежде из грубейшей мешковины и содранными в кровь ступнями, как я понял очень многое. Узнав о моём образе жизни, сообразительная и не питающая никаких иллюзий относительно себя и своих сестёр, жрица заявилась в монастырь, чтобы доказать мне, что я давно принадлежу к почитателям Хладного. Не хочется слишком сильно об этом задумываться, но доля истины, возможно, в её словах есть. Однако я ленивым жестом прогнал Хладную Жрицу, ну уж очень ладную девицу, прочь из моей убогой кельи.
Да, я давно не смеялся. Хоть и невесело совсем. Как-то обречённо. И решил, что чужаков к себе больше не пущу. Написал небольшое письмецо главному монаху этой богадельни, призывая не нарушать моё благословенное одиночество бесполезными визитами.
Не вижу смысла в дальнейших разглагольствованиях. Во многом теперь не вижу совершенно никакого смысла. Представляете, мыло ведь делают из костей мелких животных, соответственно, раньше им пользовались лишь "грязные" ведьмы. И к чему это я? А, когда пытаешься сплести из старой верёвки пальцами с кривыми вросшими ногтями прочную верёвку, просыпается боль, вечноголодная сука. Я снова попробую. И можете считать меня трусом.
Прошло двадцать шесть лет три месяца и двенадцать дней. Я снова попробую. Хочу забвения".

13. Думаешь, безумие заразно?

Она ожидала увидеть нечто совсем иное. Она старалась не задумываться. Она больше не хотела казнить себя. Она даже подумывала признать все свои ошибки. Но она ожидала увидеть нечто совсем иное.
Линель Баренже вновь повстречалась с незнакомкой. Давно заготовленные слова замерли на подходе и не решились вырваться на свободу. Любовница августа за последние годы несколько подустала от придворных интриг, но по привычке продолжала жить так, как умела.
Осень вступила в свои права. Такие спокойные унылые ясные деньки. Солнышко ласкало, ветер обдувал. Ленивые жирные мухи время от времени переползали с одного стола на другой, жрали хлебные крошки, наслаждаясь последними часами перед смертью. Кто-то наблюдал за веткой берёзы. Она не двигалась. Вообще. Один листик касался другого и замирал в том же положении, казалось, навсегда. Кто-то сравнил эту недвижимую ветку с мёртвой девушкой. Кто-то давно всё спланировал.
С покрытой головой в чёрном траурном платье Лисса Лларен спустя годы вновь шла по дворцовому комплексу под градом (дождём? ветром?) взглядов. Шёпот. Почему это имя, произнесённое шёпотом, звучит как шипение змей? Лисса… Змея за змеёй ползёт по телу под траурным платьем. Сначала они кажутся холодными и скользкими, но потом принимают температуру её тела, только дёргаться не стоит, они ведь остаются ядовитыми. Лисса Лларен шла по дворцовому комплексу, представляя,  как по её телу ползают змеи. И во всём этом было некое странное спокойствие.
Аудиенция в кабинете Его Величества для любой дамы могла стать поводом для сплетен, для любой кроме Лиссы Лларен, она ведь сама была ходячей сплетней.
– Согласитесь, леди Лларен, с моей стороны будет неразумно оставлять в ваших руках столько земель.
Лисса отстранённо кивнула. В последнее время её мало что волновало. Точнее ничего. Даже дочь. Лисса просто делала то, что должно.
–Тогда имеет смысл договориться.
– Имеет. Что вы предлагаете, Ваше Величество?
– Я предлагаю вам остаться в столице. А в провинцию отправит управляющих, у меня уже есть несколько кандидатов.
– Хорошо.
– Так вот просто? – удивился август.
Лисса вновь кивнула.
Аудиенция завершилась. Лисса же отправилась в свой одинокий поход через шипящую толпу. Но на обратном пути случилось нечто необычное. Из толпы вышел человек. Совершенно необыкновенный человек. Невысокого роста, в неряшливой одежде, с блестящими жирными волосами, грязными пальцами и совершенно безумными глазами. Вышел из толпы, взял Лиссу за локоть и заговорил по-шармельски:
– Вокруг тебя только смерть. Всегда смерть. Она сидит у тебя на плече. Водит твоей рукой. Она нашёптывает тебе на ухо. Что она говорит?  Скажи мне. А сейчас она облизала твою щёку. Я вижу. Чувствуешь лёгкий запах гнили?
Лисса вздрогнула. В воздухе действительно дребезжал неприятный запашок. Но она ответила на шармельском с остатками горского говорка:
– Понятия не имею, что вы там пили, курили или кололи. И мне плевать. Просто отойдите.
Но он обхватил её запястье, которое почему-то все подряд хватали, и продолжил:
– Ты ведь уже заинтересовалась. Приходи, когда захочешь. Меня искать не нужно будет, я сам тебя найду.
А затем отпустил её руку и растворился в толпе. Подбежала Линель. Она что-то бормотала утешающим тоном. "А сейчас она облизала твою щёку!" Лисса вздрогнула. Ей стало страшно, страшно интересно. Линель посматривала на дочь грустным взглядом. Впервые за долгое время баронесса Баренже жила не в дворцовом комплексе, а в том дарлийском доме. Всё из-за Тарлы, маленького ангела, которого Линель полюбила с первого взгляда и поклялась защищать от всех превратностей судьбы. И первой такой превратностью стал этот страшный человек с жуткой репутацией. И первое, что сказала Линель своей дочери по возвращении домой, было:
– Пожалуй, стоит рассказать тебе о твоём новом знакомце. Зовут его Графт Унвальтод. Он рисует натюрморты, но при этом только людей.
– Трупы, что ли?
– Да. Повернулся на смерти. Пытается запечатлеть её лик. Что-то там полумистическое, полурелигиозное, но в целом безумное. Я в своё время немного увлекалась искусством, поэтому замечу, что техника у него просто великолепна. Но вот содержание… Просто в дрожь бросает
– А где он находит эти самые трупы? Людей убивает?
– Ну, доказать так никто ничего не смог или не захотел. В этой жуткой Экленции в речке так часто кто-нибудь топится, что горожане организовали место, где лежать трупы до тех пор, пока их за городской счёт не похоронят. Что-то вроде временного склепа, называется моргом. Вот он там частенько рисовал. А у нас за феодальными стычками наблюдает, на твою вот не успел. После битв ходит и зарисовывает павших для своих жутких работ. Ты ведь не будешь с ним больше говорить? Мне страшно.
Лисса посмотрела на мать странным взглядом и произнесла:
– Думаешь, безумие заразно?

Линель всё время посвятила Тарлинке, читала сказки, учила грамоте и даже вместе с ней рисовала. Присматривала за шумными озорными играми маленького чертёнка. Тарлинка как все дети быстро отошла от своего горя. Бывало, вечерами вновь начинала плакать, но мать или бабушка всегда появлялись, чтобы её успокоить.
Три наследника земель остались в надёжных руках тётки Гаши. Она теперь себя им посвятит, знала Лисса. Баронесса ведь понимала, кто мог сболтнуть Ариадне об участии Ланса в убийстве Дарли. Понимала, но молчала. Тётка Гаша теперь была полезнее со своим раскаянием.
В Дарли и замок Шипов отправились управляющие, которые показались Лиссе вполне приличными людьми. А в Баренже остался Греко.
Осень была в самом разгаре. Золотые листья летели с деревьев, чтобы через несколько недель стать мокрой грязью. Лисса Лларен завершила все свои дела и отправилась бродить по столице в поисках решения. Вариантов было много. Первым делом, конечно, в голову приходил яд. Однако, не хотелось умирать так. Отшельник из монастыря подсказал мыло и верёвку. Но вот самой Лиссе всё больше хотелось использовать ещё один, другой вариант. Камень на шею и в студёную речку. Как в Экленции. Вот Лисса и бродила по столице. Размышляла, собиралась с мыслями, с силами. Но все дороги раз за разом приводили к реке. Раз за разом. Шаг за шагом.
Лисса закрыла глаза. Попрощалась со всем знакомым и родным в последний раз. Камень нашла прямо около речки, обвязала его колючей верёвкой, привязала себе к шее и на выдохе бросилась в воду.

Возвращение оказалось желанным. Болезненным, но желанным. Лисса, дрожа от холода, отплёвывалась от гадкой мутной воды. Рядом оказался жуткий художник. Лисса невесело улыбнулась, когда прокашлялась и отплевалась.
– Вы рановато меня достали. Я ведь ещё жива.
Графт Унвальтод кивнул.


"На нас напали северные либрийцы. Высадились на юге, захватили несколько городков, недели две готовились и пошли на наших ленивых графьёв. Скорее всего, горожане сами сдались либрийцам и с удовольствием им помогали, на юге Её Величество не пользуется поддержкой. Так или иначе, юг Августрии взбунтовался и пошёл войной на север. Появился очередной "законный" наследник Августрийского трона. Кажется, троюродный брат (или дядя? или племянник?) погибшего в расцвете сил короля-августа, мир его мятежной душе.
Её Величество быстренько собрала верных лордов, однако их было не так много, как хотелось бы. И людей они много предложить не могли. Естественно, пришлось договариваться с либрийскими южанами, точнее с матрой. Вредная грымза выставила нашей милой августе просто жуткие требования. Пришлось соглашаться и ожидать либрийские корабли. Я, естественно, заметил, что будь у либрийцев побольше здравого смысла, они бы плюнули на свои мелкие дрязги и поимели нашу славную Августрию. Вот я бы на их месте именно так и поступил. Однако гьярцы и матры не скоро найдут общий язык. А ведь изначально в Либрии правила матра с помощью трёх гъярцев, то есть советников. Власть… Власть делает из людей нелюдей, я тому живой пример.
Но у этой августрийско-либрийской войны есть и положительные стороны. Много положительных моментов. Разжиревшие скучающие лорда снова станут людьми или передохнут. Через некоторое время родится целое поколение "детей войны", а они могут горы свернуть, уж я-то знаю. А ещё Её Величество так давно не вела в бой армию, хоть ей это всегда очень нравилось. Слишком нравилось, чтобы считать себя мирной правительницей. У нас ведь даже с неврийцами шанс был. Маленький шанс.
Монахи молятся о победе. Правда, я так и не понял о чьей. Похоже, они просто молятся о прекращении войны. Местные горцы выступили с августой. Пока. От них можно ожидать всего, чего угодно.
Лет восемьдесят назад горцы выступили против Агустрии на стороне неврийцев. После заключения перемирия обе стороны очень многих казнили.
Прошло двадцать три года три месяца и двадцать один день с моего предательства".

14. Настоящее лицо Августрии

Лисса Лларен подняла глаза на Художника, а затем вернулась к повествованию монастырского отшельника. Она перечитывала эти страницы вновь и вновь, но смысл ускользал. Лисса не могла, совершенно не могла выкинуть из головы слова Художника. Он привлекал и отталкивал одновременно.
– Я давно наблюдаю за тобой. Теперь вот жизнь спас. По законам многих народов она теперь моя.
Протянул руку, там оказались записки отшельника. И Лисса пошла за ним. Куда-то. Куда-то, где он жил. Просто пошла, как когда-то шла за Лансом. Мокрая одежда прилипла ко всему телу и отчаянно мешала идти, будто говоря: "Мы – твоя последняя оборона, мы – то, что осталось от твоего доброго имени, от твоей поруганной чести. Мы всё ещё есть. Помоги нам спасти тебя!" "Пошли к чертям", – отвечала Лисса и шла за Художником.
Домик стоял на берегу. Два этажа, небольшие окна, скрипучие двери. Снаружи то был обычный деревянный августрийский дом, но внутри открывалась бедная экленцианская хижина вроде той, где жил вор с принцессой. Удушающе резко пахло масло и скипидаром.
Было холодно. Лисса поёжилась и сказала:
– Мне нужна сухая одежда.
– Потом, – ответил Художник, – сейчас мы будем рисовать.
В глазах его сверкнул адский огонёк. Должно быть, у всех повернувшихся на своём  деле людей порой мелькает такой взгляд. Не смотря на жуткую репутацию и отвратительные манеры, художник не производил плохого впечатления на баронессу. Да, интриговал. Да, удивлял. Но не пугал. Именно поэтому Лисса встрепенулась, будто мокрый воробей, и несколько резко спросила:
– Почему? Мне холодно. Я заболею и всё-таки кину коней.
Художник со скучающим видом стал объяснять то, что, по его мнению, было совершенно очевидно.
– Меньше часа назад ты чуть не умерла, это отражается во взгляде. Пока оно еще не рассеялось, нужно попытаться запечатлеть твой взгляд на холсте. Я постараюсь побыстрее.
Лиссе оказалось достаточно такого объяснения. Она прислонилась к стеночке, сделала небрежный жест рукой и ответила:
– Тогда, за работу.
Минут пять художник вертелся вокруг Лиссы, придавая её позе совершенство. Наклон головы, взмах руки, напряженная усталая спина. Также пришлось повозиться со светом. Естественный был предпочтительнее в данном случае, но сложнее для воспроизведения. Художник остановился на искусственном освещении, тем более отразившийся в глазах огонь свечи придал образу завершённость. Графт Унвальтод как большинство художников-самоучек работал в стиле реализма, но под небольшим влиянием эйнорийских религиозных полотен и с лёгким касанием романтизма, к которому, в прочем, относился с немалой долей скептицизма.
Четыре часа Лисса стояла, не двигаясь. И в мокрой одежде. То, что сначала вызывало лёгкий дискомфорт, под конец приняло нестерпимые муки. А когда художник сказал, что на сегодня всё, Лисса Лларен упала без чувств.
Через двадцать часов она проснулась. Слегка простуженная, но со свежей головой. И с желанием жить. Постель была грубой и не первой свежести, однако Лиссе там было тепло и уютно. За окном мерно капал дождь, гулко постукивая по крыше августрийского дома эксцентричного шармельского художника.
Она была одна. От этого становилось немного страшно. Совсем чуть-чуть. В шкафу нашлась какая-то одежда. Обувь Лисса выбрала самую простую и удобную, не задумываясь, откуда у художника такой большой выбор женских туфелек. Голову повязала косынкой. И сбежала.
Она сбежала от полубезумного, депрессивного и совершенно аморального художника, воспевавшего смерть. Однако возвращаться к роли баронессы Лларен не могла и не хотела. Вновь Лисса отправилась бродить по городу. На улицах было безлюдно, все прятались от непогоды под крышами. Под ногами расползалась слякоть. Дождь превратился в мелкую морось, а воздух, воздух был тёплым, мягким и влажным. Аккуратные домики с треугольными крышами и белыми ставнями вызывали у Лиссы непонятное щемящее чувство. Круглые клумбы с ровными ухоженными цветами располагались по всему городу от самых бедных до самых богатых районов.
"Знакомься, это настоящее лицо Августрии, городское лицо. Здесь живут обычные люди. Здесь ухаживают за цветами. Здесь всё проще. Здесь нет родовой вражды. Здесь можно надеть простое платье и дышать. Я хочу так дышать. Мне омерзителен холодный дорогой дом Дарли, не прельщает и стилизованная экленцианская хижина. Я хочу поселиться в одном из таких августрийских домиков".
А это было уже похоже на план. Быстрыми мелкими шажками Лисса Лларен направилась в особняк Дарли. Чванливая вышколенная прислуга сначала не хотела пускать баронессу в бедной одежде через парадный вход. Но прибежала Тарлинка с громким кличем "Мама", обхватила её чуть выше колен, а затем забарабанила кулачками. Лишь через полчаса разговоров и уговоров, дочка сменила гнев на милость.
– Мы отправимся в небольшой домик. Избавимся от большей части прислуги. Я займусь цветами в глиняных горшках. Постараюсь быть счастливой.
– Да, ты с ума сошла, – воскликнула Линель, –  Ты представляешь, какие люди там живут? Там может жить вдова из простого люда, но не баронесса. Или ты собралась за руку здороваться со своими нищими соседями? Ты хочешь стать изгоем? Черт возьми, ты ведь взрослая женщина! Заведи любовника, скатайся в Баренже. Что захочешь, то и делай, но не эту глупость!
– У меня есть возможность поступать, как вздумается, не спрашивая ни у кого советов и разрешения, – холодно, в лларенской манере ответила Лисса.
– Хочешь падать, лети, но внучку мою за собой не тяни! У неё может быть блестящее будущее. Вся Августрия…
– Как у меня было? Да, я врагу не пожелаю такого будущего. И уж точно не своей дочери. Уходи. Мне нужно привести себя в порядок и заняться множеством неотложных дел.
Линель сухо кивнула и в молчаливом негодовании ушла. Две молоденькие камеристки, подхватив несколько сумок и коробок, посеменили за ней.

Лисса Лларен отмокала в чугунной ванне. На секунду пришла картина, как вокруг возится тётка Гаша с причитаниями о бедной девочке и изверге Лансе, на стуле висит серое платье, а он живой пьёт в одиночестве. Затем мысли вернулись к будущему. Баронесса занялась планированием. Начала она с мыслей о доме. Он должен быть скромным, но приличным даме её положения, небольшим, но просторным. Это должен быть её дом. Только её. И в нём не должно быть никаких воспоминаний. Вообще никаких.
Почта пришла утром. Картина. Небольшой завершённый портрет Лиссы Лларен с больными глазами. Сначала он её напугал, но затем… понравился. Коротенькая записка с наилучшими пожеланиями и записи отшельника.


"Меня тошнило и поносило трое суток. Такая веселуха была во всём монастыре. Видимо, что-то стухло в наших погребах. А я ж даже вдоволь поматериться на вольную тему не могу. Моя прекрасная леди в нашу смрадную обитель на этой неделе не заходила. Да, сейчас великой августе не до меня. Сейчас пора начинать объединять то, что развалилось или грозит развалиться. Договариваться с теми, кто хранил верность августу и строил заговоры против августы. Ежу понятно, что проще их всех разом на виселицу препроводить с предварительной дыбой. Как в былые-то времена. Но бывшая шармельская принцесса должна использовать в своём правлении мирные методы просвещённого мира. В конце концов, не смотря на огромные территории нашей Великой Августрии, мы – варвары. Дикие, необразованные, наивные. При достаточном мастерстве нас так легко обвести вокруг пальца.
"Боги покинули Августрийские земли", – сказали эйноринские священники и забрали основную часть своих жрецов и монахов. Глава церкви, видать, решил, что мы без божественной поддержки перестанем воевать. Ага, десять раз. Так вот взяли да перестали. С той поры Августрия воюет постоянно. Нам теперь нечего терять, господа! Нечего. Боги от нас отвернулись. Знаете, как нас иноземцы зовут? Армии проклятых. А мы такие и есть.
Однако не стоит сожалеть и пытаться изменить свою природу. Который год в умах просвещённых людей тоже идёт война. Война духовного начала (небесного, божественного) и плотского (земного, животного). И воюют они, воюют, да до победы всем далеко, очень далеко. А воюют они по одной простой причине: кто-то когда-то придумал, что отрешение от плотского есть духовное и наоборот, что, на мой взгляд – полный бред. Однако что-то я уже замудрил и сам уже не улавливаю нить рассуждений.
А хотел сказать я только одно. У меня жуткие увечья, я молчу, живу в монастыре и ем их отвратительную пищу. Вокруг все считают это подвигом духовности, а на самом деле я просто болен.
Прошёл двадцать один год шесть месяцев и двенадцать дней".



15. Она ждала своего шанса

Жериль Каре закуталась во второй шарф, спрятала маленькие ладошки под первым, поджала коленки и опустила ресницы. Холод был не самым страшным в её маленькой одинокой жизни, самой страшной и болезненной была бедность. Убогое жилище, скудная пища, презрение и отвращение окружающих. Кашель. Злые слёзы.
Жериль получила хорошее образование, имела приятную внешность и хорошие манеры. Происхождение, правда, подкачало. Естественно, лишь с одной стороны. Со второй стороны всё было важно и высоко, слишком важно и высоко. Когда высокая сторона ещё не забыла о ней, маленькая жизнь Жериль Каре была лёгкой и приятной. Однако любовь монархов к своим незаконным дочерям редко длится вечно. Про таких девушек быстро забывают. Некоторым удаётся хорошо выйти замуж, а другие находят удачных любовников. Жериль не повезло. Ей задурили голову рассказами о гордости честной девушки. Гордо задрав и так вздёрнутый носик, Жериль отвергла около десятка выгодных, но совершенно непристойных предложений. И вот теперь жила в убогом жилище с протекающей крышей.
Сейчас Жериль с горькой усмешкой думала, что согласилась бы даже на самое непристойное и самое невыгодное из тех предложений. Вот только было поздно. Закутываясь в дырявые шарфы, пряча маленькие ладошки под небольшой девичьей грудью, гордо подняв вздёрнутый носик, Жериль Каре ждала своего шанса. Какого-нибудь шанса.

В четыре часа дня в дверь её убогого жилища кто-то настойчиво постучал. Жериль вскочила и побежала открывать. На пороге стояла женщина из прошлой жизни. Линель Баренже, как шептались в углах, любовница (да, нет, теперь уже скорее тайная жена) Его Величества. С ласковой улыбкой Дворцовая Авантюристка грациозно вошла в убогий домик Жериль. На лице её не было брезгливого презрения или отвращения, которых не смогла бы удержать ни одна знатная дама. Линель молча присела на ветхий деревянный стул и спокойным созерцательным взглядом окинула помещение. Грязная лужица на полу у окна. Заштопанное несколько раз одеяло на узкой лавке. Стол на кривых ножках. И во всём этом великолепии стояла потерянная и испуганная Жериль Каре.
– О, девочка моя. Я и не подозревала, что у тебя всё так печально. Иначе я давно бы уже пришла. Мне так жаль…
В глазах Линель блеснул некий намёк на слёзы. Достаточный, чтобы выразить сочувствие, но не на столько, чтобы покраснели глаза. Жериль, всю свою сознательную жизнь издалека восхищавшаяся этой женщиной и даже не смевшая надеяться, что та примет какое-либо участие в её судьбе, страстно и яростно поверила (захотела поверить) в искренность этих сожалений. Девушка с готовностью принялась слушать то, что хотела сказать Линель.
– У меня есть для тебя работа. Ничего слишком сложного, ничего опасного, ничего дурного. Но я могу поручить это задание только тому, кому доверяю. Моя дочь приобрела небольшой дом здесь в столице, отказалась от большинства слуг и ведёт вместе со своей дочерью очень уединённый образ жизни. Однако девочке в дальнейшем могут понадобиться навыки, которых в таком случае она может не получить. Я хочу, чтобы ты её учила. Только сначала придётся убедить мать в необходимости такого обучения. Ты умеешь убеждать?
Жериль кивнула.
– Вот и замечательно. Но это только первая часть задания. К моей дочери в последнее время наведывается некий субъект, которого приличные люди не пустили бы на порог. Сплетни и кривотолки меня мало волнуют, а вот безопасность внучки и дочери… Я прошу тебя просто понаблюдать. И рассказать мне.
Жериль снова кивнула, а затем спросила:
– А как зовут вашу дочь?
– Лисса Лларен.
– Нет. Я не могу согласиться. Я боюсь, – пробормотала Жериль.
Линель прищурила глаза, а затем тихо и сладко проговорила:
– Если бы у тебя были другие возможности, ты могла бы некоторое время поразмышлять над моим предложением. Но я пришла, в основном, из-за того, что их нет. Если я уйду и оставлю тебя, всё может закончиться и закончиться печально. Этого нужно бояться. Звука закрывающейся за моей спиной двери. Так что ты ответишь мне?
Жериль в третий раз кивнула.

Она пришла устраиваться на работу на следующий день. В красках рассказав о своей несчастной доле, Жериль получила место в аккуратном и очень красивом доме баронессы Лларен. А через три дня она увидела Художника. Жериль разучивала с Тарлой, которую все вокруг называли Тарлинкой, лёгкую шармельскую песенку. И вдруг раздался стук в дверь. Домоправительница накрывала ужин. Леди Лисса была наверху, по обыкновению изучала какие-то документы. Жериль сказала своей подопечной, что откроет дверь. Та чуть заметно вздрогнула, схватила её за руку и отправилась сопровождать к страшной неизвестности за прочной дубовой дверью.
– Кто там? – спросила Жериль.
– Графт Унвальтод к леди Лларен, – услышала она хрипловатый, но не лишённый приятности голос с шармельским акцентом.
Жериль открыла дверь. Взволнованная и испуганная, будто этот гость пришёл к ней. Страшный художник, за которым ей нужно было следить. Вот только первая его фраза была такой:
– О, вы, должно быть, новая шпионка Линель. Предыдущие три с треском провалились. Интересно, а вас какая судьба ожидает?
Жериль приветственно наклонила голову, а затем холодно произнесла:
– Не понимаю. Я занимаюсь с леди Тарлой. А шпионить не умею, не хочу и не буду.
Удивительно, но говорила Жериль правду. По крайней мере, она верила в свои слова. Художник присоединился к незамысловатому ужину баронессы Лларен. Продымил какой-то дрянью гостиную. А затем вместе с леди Лларен отправился наверх. Жериль читала Тарлинке какую-то историю, механически преобразовывая текст в звук, вот только голова была совсем далеко. Отправив подопечную спать, Жериль устроилась на скамеечке у окошка в гостиной с книжкой, лелея тайную надежду повстречаться с шармельцем ещё раз. И надежды её оправдались. С пустым взглядом он сел рядом с Жериль и произнёс:
– Зачем? Почему я опять прихожу и слушаю? Слушаю и слушаю. Больше ведь никто не слышит. Вот только ломает. Одни слова и пустота. Раньше всё было гораздо проще.
– Раньше?
– Раньше меня интересовала, волновала леди Лларен и её история. Я что-то там рисовал, о чём-то думал, что-то жёг. Сейчас осталась пустая пустота. От леди Лларен осталась только оболочка.
– Так уходите. Возвращайтесь домой. Здесь всё тухнет и гниёт.
Художник поцеловал кончики её пальцев и ушёл. Вернулся через неделю и вновь поздним вечером жаловался Жериль на жизнь. Ещё через неделю начал рассказывать об Экленции. Четыре месяца спустя Жериль Каре отправилась вместе с художником, известным как Графт Унвальтод, в неизвестном направлении. Стала ли она его настоящим и будущим, оказалась ли выброшенной игрушкой, или же умерла жестокой смертью, а впоследствии была запечатлена на одной из картин ("Этюд №23"?) эксцентричного художника, мы можем только гадать. Точно можно сказать только одно: Жериль Каре была счастлива. Какое-то время точно была.


"Наступило мирное время. Августрия вздохнула и в отчаянии плюнула на землю. Новая попытка захватить Невру не привела к успеху. Опять. Вновь. Даже возглавляемая бывшей шармельской принцессой, Августрия не может сломить волю неврийцев. Королева Анна в отчаянии опустила свои прекрасные белые руки, подписала мирный договор и стала ожидать попытку своего свержения. Ожидать и готовиться. Пришла ко мне за советом. А я ведь стал совершенно бесполезен. В общем, написал примерную речь для Её Величества. Она по обыкновению заливалась слезами и заламывала руки. Не хватает милой Анне августрийской холодности и надменности. Однако главную свою роль она сыграла добросовестно. Ни один мускул не дрогнул, ни одним движением она не выдала себя. С холодной августрийской надменностью Анна приговорила меня к смертной казни. После месяца нескончаемых пыток. Тогда у меня уже были сломаны в нескольких местах ноги, вырваны ногти, а на спине вообще живого места не было. Тогда я уже не мог говорить. Палачи мои считали это молчание осознанным волевым решением, относились ко мне с некоторым уважением и даже восхищением, что не мешало им, в прочем, выполнять свою работу. Однако на самом деле это просто какой-то дефект. Или даже болезнь. Что-то странное. В начале я действительно старался молча терпеть пытки. Только вот подобного героизма хватает на день-два. Затем наступает такой момент, когда расскажешь всё, даже то, чего не знаешь. А вот после этого медленно начинаешь привыкать к боли, она просто становится неотъемлемой частью жизни. Вот только что-то ломается внутри, что-то меняется. Я не смог больше говорить, у кого-то другого, думаю, это выразилось бы как-то иначе.
Самое забавное, что от неминуемой смерти меня спасла не августа, а мятежные дворяне. Я стал для них чем-то вроде символа. Однако казнь всё же состоялась, хоть и без моего участия. Соответственно, я превратился из освобождённого истерзанного пленника в убийцу короля, из-за которого пострадал невинный человек. Это тоже был символ, но другой символ. Тогда меня просто выбросили. На улицу, где подобрали монахи.
Зачем вспоминать? Зачем вновь слышать в ушах треск костей? Зачем передавать всё это на чистой бумаге? Чтобы не забыть, что жизнь – смердящее дерьмо, а твой самый страшный враг – ты сам. Ведь план возведения на престол августы Анны был составлен мною от начала и до конца. И он сработал именно так, как должен был. На бумаге жертвовать собой гораздо проще. Прошло шестнадцать лет пять месяцев и шестнадцать дней с начала моей новой жизни".


16. Всего на одну ночь

Лисса Лларен вновь осталась одна. Линель добилась своего. Лестью, подарками, сладкими посулами она переманила Тарлинку к себе. Привила ей через многочисленных шпионок своё мышление и свои приоритеты. И вот теперь столичная юная леди двенадцати лет была готова выйти в свет. Линель грела ручки, выбирая девочке достойную партию. Герцог? Принц? Заморский князь? Желающих так много… А сама Тарлинка… Такая понятная, такая открытая, такая милая. Без лишних мыслей, безо льда в синих глазах. Линель смотрела на девочку, а всё её существо содрогалось от боли из-за странных дум: "Ну, почему она не Лисса? Слишком давно… Слишком много испорчено. Ну почему же теперь начинает казаться, что нелюбимая дочь – самая любимая? Почему?" Линель отмахнулась от назойливых, словно мухи, мыслей.
Лисса продала свой "вдовий домик", написала сыновьям и управляющим. Ей были рады в каждом замке. Дали, замок Шипов, Баренже. Леди Лларен была готова вернуться к своим корням, туда, где всё началось, вернуться домой, но миновать замок Шипов было просто невозможно. В дорогих мехах Лисса Лларен отправилась по тому маршруту. Далёкие, усталые ощущения с каждой милей усиливались. Тревожный воздух приносил запах имени. Имени, которое до сих пор было сложно произносить. Так больно произносить. Она вдыхала его. И пыталась не плакать, пыталась сдержать, удержать вопрос, пыталась, пыталась.
Сколько ненависти, сколько любви, сколько унижения, сколько страха, сколько гордости, сколько отвращения и стыда она испытала на этой земле благодаря ему. Было невыносимо вспоминать. А тот танец, начавшейся бешеной колдовской пляской, а завершившийся пронзительным вальсом, не отрывая глаз… Ланс Лларен. Он уже восемь лет был мертв.
"Как ты там без меня? Подожди, скоро буду", – говорила она фразу почти соответствующую той, которую говорила когда-то образу старого отшельника.
Замок Шипов был пуст и печален. Сложно было представить, что когда-то здесь звучал детский смех.
Тётка Гаша долго без своего мальчика прожить не смогла. Шесть лет назад её похоронили. Хозяйство теперь вела хмурая тётка без эмоций и чувства юмора.
"Всего на одну ночь", – обещала себе Лисса, но обстоятельства могли сложиться как угодно.
Ржавая железная цепь. Тонкие белые полоски на запястьях. Пара гончих у камина.
"Эх, должно быть, это с вашими родителями у меня был общий ужин…"
Холодная молельная. Ледяная тюрьма, где рождается и умирает надежда. Кусты одичавшей розы. Как же без них в замке Шипов? Вроде об этих тоже какая-то легенда была. Про уколовшуюся мёртвую принцессу.
"Ой, а это была моя пра-пра-пра-пра-прабабушка!" –  простодушно восклицала тогда Тарлинка, слушая адаптированные для детского слуха исторические хроники.
Головорезы Ланса перешли по наследству его сыну, сейчас юный барон Лларен вместе с ними сражался во славу Его Величества. Лисса была спокойна, люди там проверенные временем, мальчик в хороших руках.
Вечер не был тёплым и тихим, солнце не садилось медленно и плавно, даря тепло и ласку, ветер не играл с листочками деревьев и кустарников. Ледяные резкие порывы гнули тонкие стволу берёзок и осинок, пробивали одежду насквозь, портили причёску, а в печных трубах выли в голос. Лисса Лларен стояла в окружении полуголых пожелтевших диких розовых кустов. Ветер рвал, надрывался, будто пытался в своей неистовой ярости стереть небольшую женскую фигурку с лица земли. Он стояла без движения, с одной стороны сопротивляясь этой силе, с другой стороны полностью отдаваясь её власти. Ветер бил в глаза, слёзы текли по щекам. Ветер бушевал, яростно выл, дрожал, хлестал по щекам острыми заледеневшими крупинками. Ветер в отчаянии свистел её имя. Она плакала остывшими слезами.
Тяжело громыхнула парадная дверь. Хмурая тётка без эмоций глянула в её направлении, затем отвернулась и продолжила своё рукоделие. В замке Шипов на подобные вещи перестаёшь обращать внимание. Или сходишь с ума. Покойников семьи Лларен не предавали земле, а бальзамировали и хранили в глубоком подземном склепе. Эйнорийская церковь утверждает, что в таком случае дух не упокоится и не познает вечного блаженства в ином мире. Возможно, останется здесь. Почти все обитатели замка Шипов думали также. Северное крыло замка было нежилым, там находилась лестница вниз, туда даже днём было страшновато заходить.
Лисса Лларен зашла в большой обеденный зал. Длинный полированный стол был покрыт тонким слоем пыли. После того злополучного ужина его не использовали. Лишь изредка хмурая тётка без каких-либо эмоций протирала его гладкую и какую-то даже тёплую поверхность. Истерзанная озверевшим ветром баронесса подошла к камину, села на пол, пошевелила угли. Две гончие с опаской посмотрели на эту странную женщину, а затем устроились рядом, положив головы ей на колени. Лисса лениво поглаживала одну из них по холке.
Хмурая тётка, не выражая никаких эмоций, принесла баронессе небольшой серебряный кубок, наполненный горячим вином с пряной корицей. Лисса сделала три глотка, слегка поморщившись. Слишком сладко, слишком горько, слишком пряно.
– Вас долго не было, – лишённым эмоций голосом произнесла хмурая тётка.
– Здесь теперь так пусто, так одиноко и столько воспоминаний. Но мне не следовало медлить с возвращением, – ответила Лисса. Долгое молчание и напряжённые мысли отразились на её поведении, сейчас она говорила с наслаждением, лаская голосом собственный слух.
И вот тогда хмурая тётка выразила первые за этот вечер эмоции, и это было раздражение.
– Да, вы вообще не должны были уезжать. Знаете, сколько людей помёрло в непогоде с той поры? Знаете, леди?
Лисса покачала головой. В чём-то хмурая тётка была права, но подобное обращение к баронессе в замке Шипов было чревато последствиями. Леди Лларен расцвела в ядовитой улыбке, в счастливой ядовитой улыбке. В глазах разгорелись костры, установились виселицы и… такие интересные гильотины. Хмурая тётка мгновенно вспомнила всё, что знала о леди Лларен, проглядела самые запоминающиеся моменты своей жизни и ещё успела помолиться. Лисса засмеялась серебристыми колокольчиками и небрежным жестом отпустила испуганную домоправительницу.
Баронесса Лларен вернулась домой и снова стала самой собой.
"Всего на одну ночь", – вновь пообещала себе Лисса, но решимости в её намерениях становилось всё меньше.
Ветер постанывал в трубах и бился в окна, ветер требовал впустить себя. Лисса Лларен поднялась в приготовленную для неё пустую холодную необжитую комнату. В комнату, где жила когда-то. Она подошла к окну. Буря стихла в ожидании. Лисса Лларен задержала дыхание, сердце часто застучало, по телу поползли мурашки. А через миг принялась отпирать окно так, как охваченная желанием любовница расстёгивает пуговицы на рубашке или ремень… Ветер не сразу ворвался в комнату, подождал хрипловатого выдоха и только тогда закружил Лиссу в своих сильных яростных объятиях. Буря стихла на рассвете, оставив в центре комнаты спящую, абсолютно счастливую женщину в разорванном платье.
А с утра вышло ласковое солнышко, игриво осветило замёрзшую землю, треснул тонкий лёд в лужах, а лёгкий ветерок закопался в кроны берёзок и осинок. Закопался и принялся поигрывать с листочками. День обещал быть тёплым и ясным.


"Не выношу это проклятое место. Лучше пытки. Песнопения, молитвы, еда, какая ослу в самый раз. Вот бы мне сюда ружьишко! Или какой-нибудь ножик. Что-нибудь, что избавит меня от постных мин и благостных слов. Четыре дня назад у меня почти получилось придушить одного монаха. Задыхался и трепыхался будто воробей.
Черт! С этим пришло чёткое и ясное осознание, что я никого больше никогда не убью. Не увижу, как от моей руки мертвеет взгляд и останавливается сердце. А если начать вспоминать.
Последним был охранник в Латрендской тюрьме во время моего неудачного побега. Был убит заточкой в висок. Умер мгновенно с детским удивлением на лице.
До того был Его Величество король-август. Кинжалом вспорот живот. Умирал долго, мучился.
Четыре бродячих проповедника. Фитильное ружьё. Все четыре раза попал в головы. Горжусь.
Болезненный неврийский принц. Это убийство можно было даже назвать милосердным.
Влиятельное семейство в Южной Либрии. Семь человек я убил, оставив троих совсем маленьких детей в живых.
Лесная ведьма. Перерезал горло, предварительно занявшись с нею сексом.
Шпион либрийцев. Ножом в затылок. В тот раз всё решала скорость.
Беременная королевская любовница. Перерезал горло. Вот тогда и понял, что Его Величеству недолго жить осталось.
Шармельская принцесса. Яд.
Три августрийских барона и шесть августрийских графов. Его Величеству наскучила феодальная грызня. Я пользовался арбалетом и ружьём. На большие расстояния арбалет лучше. А венцом той зачистки стал один герцог. Его мне удалось удавить струной в его собственной спальне.
Двое неврийских вельмож. С двух рук кидал отравленные кинжалы. Это было вообще виртуозно.
Сын и дочь иокинского посла. То были подростки одиннадцати и десяти лет. Быстродействующий яд. Да, стыдно. Предлагаете забыть и не вспоминать?
И ещё кое-что было. В самом начале. То был неврийский поход. В предыдущий раз Невра отвоевала у нас торговый городок. Большей частью на бумаге. Вот его-то мы и отправились захватывать. Не освобождать, захватывать. Радостно резали и били из пушек малочисленных августрийских (наших, чёрт возьми) стражников. А затем кончали мирных жителей, кричавших: "Братцы, мы ж свои!" Нашим людям была нужна была такая резня для поднятия боевого духа, ****ь. Мы все слышали слова, родную речь, но это нас ни хера ни разу не останавливало. В хрониках этот позор описывается как великая победа. Вспарывая живот королю, я вспоминал тот день.
Сегодня прошло ровно двенадцать лет с тех пор, как моя жизнь изменилась.
Черт, у меня ведь и секса-то теперь нормального больше не будет…"


17. Время Х

Лисса Лларен любовно поглаживала эти пожелтевшие страницы. Всё подходило к концу, точнее к началу. Читая эти строки, она видела совсем другого отшельника. Эйнорийская церковь причислила его к лику святых, нарекла святым Ионеем, а кто-то, должно быть, даже молился его стилизованному изображению. Лисса была готова поспорить, что там был изображён благочестивый старец с пронзительным, но всепрощающим взглядом. А это ведь был убийца. Не кающийся грешник, а хищник, запертый в клетке и переведённый на растительный рацион. Человек, который кричал о своих убийствах, об убийстве короля, не произнеся ни слова. Человек, которому нечего было терять. И это он вёл Лиссу по жизни, это под его влиянием она жила. А стоило? Нераскаявшийся подлый убийца, опасный, будто демон преисподней. Но как же он был притягателен теперь, когда Лисса знала почти всё!
Положив записи в шкатулку, Лисса окунулась в письмо Греко. Он просил её прибыть в Баренже. Первый раз с тех пор, как она стала леди Лларен. Что-то случилось. Или должно случиться. В письме сквозил страх. Такой явный, такой живой. Страх за себя, за свою семью. Не стоило ему нарушать обещание и читать какие-либо записи монастырского убийцы. Не стоило. Лиссе же так не хотелось покидать замок Шипов. "Всего одна ночь" переросла в три месяца. Здесь она отдавалась власти любых своих эмоций.
Лисса Лларен спустилась в склеп. Попрощалась с Лансом. Собрала вещи и спешно покинула замок Шипов. В голове крутилась мысль, что наступает время Х, судьбоносный момент, который в очередной раз переставит её жизнь с ног на голову. Однако поздно было останавливаться.
Три дня пути с остановками в недорогих трактирах. Давным-давно Лисса побоялась бы путешествовать без провожатого. Но теперь вспоминался добродушный толстячок, с которым она ехала в Дарли и от которого не оказалось ни какой пользы. Лисса любила дорогу. Сменяющиеся пейзажи, одиночество, спокойные размышления. В дороге время идёт иначе, оно тянется как смола. Лисса Лларен умела не торопить его в таких случаях, а наслаждаться.
Баренже показался ей маленьким, уютным и простым. Она вернулась домой и хоть на секундочку могла почувствовать себя тринадцатилетней босоногой девчонкой, которая ничего не боится, хочет всё попробовать и с вызовом смотрит в грядущее. Здесь и сейчас Лисса Лларен вдруг поняла, что пора перестать смотреть назад, сожалеть и рвать на куски свою душу, пора посмотреть вперёд или, крепко зажмурившись, шагнуть в неизвестность. Настал тот час. Время Х.
Лисса Лларен постучала в тяжёлую дверь здания, которое можно было назвать скорее домом, чем замком, хоть и было оно построено очень давно (в году сто сорок пятом от сошествия), имело одну невысокую башню и крепостную канавку (рвом назвать её язык не повернётся). В бумагах о Баренже иногда говорилось как о родовом замке, но при сравнении с тем же замком Шипов… Дом, то был однозначно древний прочный большой дом с замковыми элементами.
Дверь открыл сам Греко. Лисса понимала, что время должно было на нём отразиться, но понимать и видеть – вещи разные. Он показался ей усталым. Сутулым и усталым, в глазах его была спокойная уверенность, а не тот яркий юношеский азарт, который она так хорошо помнила. Но это был её родной Греко! Лисса ещё с порога обняла его. Объятие оказалось родственным и сердечным.
– Ты долго к нам добиралась, – без тени упрёка сказал Греко, забирая её меховую дорожную накидку.
– К сожалению, да, – ответила Лисса.
– Ты ведь понимаешь?..
– Да, понимаю, – перебила Лисса, – у тебя не было выбора. У тебя ведь семья. Три дочки, если я не ошибаюсь. Где он?
– В кабинете ожидает.
– Давно ждёт?
– Неделю где-то.
– Ну, подождёт ещё полчасика. Давай, рассказывай. Как тут жилось без меня?
И Греко стал рассказывать. Об обычной нормальной человеческой жизни. О небольших проблемах, небольших радостях. Без большого зла и большого добра, о которых когда-то писал монастырский убийца. Но они существовали, только прятались. Греко описывал Лиссе жизнь, которая могла быть её жизнью. И, возможно, она была бы счастлива жить так. Только не теперь. Теперь ей было мало, и она понимала это. Лиссе всего было мало, ей нужно было нечто невероятное, нечто сумасшедшее. Нечто, где замечаешь, как большое зло и большое добро хватают друг друга за горло.
Лисса Лларен обняла Греко и поднялась в кабинет, чтобы встретить свою судьбу. Время Х.
Темная незаметная фигура в тени у окна. Ни грома, ни молний, ничего. Вот так они и выглядят, люди, меняющие мир по своему усмотрению, следящие за троном вне зависимости от того, кто его занимает. Тайный Совет. Лисса уже не боялась, кажется, она давно уже знала, что как-то так оно и закончится. Человек приблизился, приветливо улыбнулся и с лёгкой насмешкой произнёс:
– Проходите, садитесь, чувствуйте себя как дома.
– Я знаю, кто вы. Вы из Тайного Совета.
– Я должен разразиться аплодисментами из-за вашей удивительной возможности складывать в уме простые числа? – продолжил насмехаться человек из Тайного Совета. Подобное поведение поставило Лиссы в тупик. Давно уже никто не говорил с ней в такой манере. Лисса Лларен оказалась в тупике, но всё же позволила себе сказать приглушённым голосом:
– Я вас не боюсь.
– А я вас. На том и порешим.
И вот тут Лисса заинтересовалась. Разговор её не напрягал, а лицо собеседника показалось, если не знакомым, то каким-то привычным. Но она не стала размышлять на эту тему, а сразу спросила:
– И что же вы собираетесь делать? Убить меня?
– Нет, в таком случае о вас будет проще забыть.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду Латренд. Там есть ещё несколько свободных… комнат.
Одиночество. Час за часом, день за днём, год за годом. Постоянное перематывание жизни в голове туда-обратно, туда-обратно. Это картина оказалось такой яркой…
– И я не смогу убедить вас, сто мой вариант предпочтительнее? – с кислой усмешкой поинтересовалась Лисса.
Человек из Тайного Совета подошёл к ней и протянул пожелтевшие страницы, исписанные мелким неровным почерком убийцы из монастыря.
– Читайте. Прочтёте, тогда и поговорим.


"Сегодня я предполагаю устроить внеочередной вечер воспоминаний. И расскажу о самом важном, самом страшном и самом весёлом в моей истории. О начале. О первом знакомстве с женщиной, которую знает весь мир под именем августы-королевы Анны.
Я приехал в Экленцию в качестве посла за невестой для Его Величества, за шармельской принцессой Анной. Вот только моей специализацией не было возить принцесс. Я обычно другими вещами занимался. Убивал. Зачем нужно было травит принцессу Анну, я не знал и не понимал, но мне не положено было знать такие вещи. Мне было 23.
Всё оказалось просто и быстро. Хрусталь, яд. Хорошенькая служанка с ямочками на щеках передаёт принцессе бокал и… Стоп, занавес.
Ночью ко мне пришёл сам император. Встревоженный опустошённый император. И дочку жалко, и с политикой надо что-то делать. Вот тут-то и появилась милая девушка с ямочками. Она прислуживала во дворце и была незаконной императорской дочерью. Она заявилась следом за венценосным отцом и предложила заменить собою принцессу. Император аж просиял, а я не знал, что делать. Но когда девушка тихо шепнула мне: "А я тебя заметила", сомнения мои разом пропали. Император заявил, что навечно останется моим должником. А девица сразу же принялась примерять гардеробчик своей предшественницы. Её нужно было многому научить до прибытия в Августрию.
Также радовало, что портрет принцессы Анны, который видел август, был, скажем прямо, несколько приукрашен, и подавальщица вина была гораздо ближе к нему, чем холодная принцесса.
Когда я потерял голову? На корабле, должно быть. Или ещё в королевском дворце? Я не знаю. Я обучал Анну августрийским манерам и речи, а она радовали и смешила меня своей наивностью и непосредственностью. Возможно, то была роль, которую она играла, находясь рядом со мной. С ней ни в чём нельзя было быть уверенным. Она ведь сыграла множество различных ролей.
Что бы там ни было, мы свергли короля, возвели на трон незаконную дочь шармельского императора, подававшую во дворце вино и кушанья и, возможно, мывшую посуду. А её наследники не имели ничего общего с королём-августом. Возможно всё, если не бояться, если действовать, если уметь.
Прошло шесть лет три месяца и четыре дня с тех пор, как я начал расплачиваться за свои дела. Не сожалею".


18. Мой проект

Лисса Лларен подняла глаза на этого какого-то странно знакомого человека и сказала:
– Я прочла. И что мы будем делать? Теперь, когда я знаю, что нынешние короли-августы не имеют никакого отношения к августрийским королям?
– Тише.
– Но мы ведь уже выяснили, что меня стоит убить или забыть. Так? Чего мне ещё бояться?
– Но мы ещё не всё выяснили. Вы слышали скорбные вести?
– Нет, я три месяца провела в замке Шипов, туда вести долго идут. О чём речь?
– О Его Величестве. Он скоропостижно скончался.
– Как там Линель? Ей, должно быть, сейчас тяжело.
– Тяжело. Но благодаря своей подруге она кое-как держится.  А я хотел сказать о другом. Его Величество король-август Карл VI был мудрым правителем, а наследник неврийских кровей не отличается ни мудростью, ни здравым смыслом. Существует механизм, благодаря которому можно передать бразды правления одному молодому герцогу, коему одна интересующая нас особа приходится матерью. Если же она даст согласие на приведение такого механизма в действие каким-либо знаком, например наклоном головы, через некоторое время информация, заключённая в известных нам бумагах, перестанет быть опасной.
Лисса Лларен закашлялась, а затем сказала:
– Над вашими словами стоит поразмыслить.
Она осмотрела комнату, заметила на столе богатый двуствольный кремниевый пистолет и поняла, что времени на раздумья у неё не будет. Человек из Тайного Совета подошёл к окну, посмотрел куда-то вдаль, а затем, не оборачиваясь, стал говорить с другими интонациями, с другим смыслом, обращаясь и одновременно как бы не замечая Лиссу:
– Ты должна знать ещё кое-что. Вот я бы уже догадался, но я не только складываю, но и перемножаю в уме простые числа. Однажды, много лет назад мне показали девушку. Ты с ней знакома, она должна была стать герцогиней Дарли и совала нос туда, куда не следует. Мне, тогда ещё совсем мелкому, поручили наблюдать. Но через некоторое время стало ясно, что просто наблюдать не достаточно. Мне пришлось вмешиваться, а, может быть, я захотел вмешаться. Намекнул Его Величеству, что у Дарли слишком много власти. А потом намекнул Дарли, что было бы неплохо тебя куда-нибудь отправить, когда всё закрутится. До морского путешествия он дошёл сам.
Лисса была ошеломлена. В голове возникали картины, великое множество картин. Вот она вылезает из дорогой кареты, кто-то подаёт ей руку. Вот она приходит к Линель, а некто помогает ей снять накидку. Она даже никогда не падала, так как рядом всегда находился кто-то, кто её подхватывал. Вот только в голову не приходило, что это был всегда один человек.
– Дальше был корабль "Санта-Росса". Идеальные условия для того, чтобы придти в себя. Даже немного развлечься, не так ли? Не жги мне взглядом спину, я был там. Продолжим? Продолжаю. Затем в замок Шипов пришло анонимное письмо, о том, что леди Дарли собирается ехать в Дарли через земли Лларенов. Естественно, Ланс устроил засаду. А для тебя настали тяжелые времена. И в этом случае я не счёл возможным вмешаться, были дела в столице. Иногда только подбрасывал записи нашего графомана.
– Ариадна? – спросила Лисса.
– Вот это не на моей совести. Я планировал смерть Ланса иначе. Ты ведь помнишь, как настойчиво Его Величество звал Лларена в поход. А там шальная пуля… Но Ариадна Дарли взяла всё в свои руки, а ты открылась с новой стороны. Художник пришёл сам. Он гораздо наблюдательнее тебя, хотя это ж его работа. Сначала хотел меня шантажировать, а потом захотел тоже поучаствовать в этой истории. Он спасал, выслушивал твои причитания и рисовал. Пока не надоело. Вот и всё.
– Зачем ты вмешивался?
– Я прочитал и другие записи Графомана. Есть и те, где рассказывается, как из обычной женщины сделать великую августу. Ты стала моим проектом. Я менял, гнул и ломал тебя и твою жизнь, чтобы однажды придти и задать этот вопрос. Чтобы у тебя была информация, чтобы ты понимала, какими методами придётся пользоваться, если ты дашь согласие. И ещё просто потому, что мог это сделать.
Лисса помолчала, а затем сказала:
– Мне нужно выпить.
Через несколько секунд в её руках появился бокал с чем-то сильно-алкогольным. Как и во всех других случаях, она даже не заметила, как он там оказался.
– Как ты это делаешь? – изумилась Лисса
– Постоянные тренировки и опыт, – усмехнулся человек из Тайного Совета.
Лисса вновь оглядела комнату, взгляд упал на пистолет, она вновь осознала альтернативу и поняла ещё кое-что.
– Но тогда получается, что, если я возьму ту красивую штуку и пущу две пули себе в лоб, ты…
– Я последую твоему примеру. Вновь аплодирую твоей удивительной проницательности.
– Ты злишься?
– Что?
– Я могла бы заметить, но не замечала. Думаю, ты злишься. Как тебя зовут, вмешивающийся наблюдатель?
– Юго. Так ты кивнёшь или застрелишься?

Лисса Лларен собралась с мыслями. Осознала, что, согласившись стать матерью нового короля-августа, она окончательно превратиться в кого-то вроде этого Юго. В человека, который с лёгкостью играет чужими жизнями, чужими судьбами и чужими душами. Лисса одним глотком допила вонючую пьянящую гадость, резко встала, подошла к столу, взяла кремниевый двуствольный пистолет, повертела его в руках, затем посмотрела в глаза человеку по имени Юго и кивнула.



20.06.2011. – 17.09.2011.