Удар судьбы второй. Удар последний

   Удивительно, но обостренное мужское обоняние доставляло мне много хлопот в последние годы жизни Тани. У нее было несколько инсультов. И  после  каждого, ее тело становилось более скованным и неуправляемым. И с каждым приступом, тело теряло любимый, завораживающий меня запах, а вместо него, появлялись новые запахи новых болезней, запах неподвижного, прелого тела.

   Любое физическое движение и действие Таня делала с трудом и только с посторонней помощью. На мои плечи легли все хозяйственные заботы, о которых мужчина не подозревает, пока здорова жена. Магазины и стирка были самыми простыми, но в то же время, оставляющими след значимости, делами. Больше всего утомляли мелкие, многократно повторяющиеся дела. Одно кормление Тани требовало больших физических и, главное, нервных нагрузок. Ее надо было поднять с постели, помочь ей встать на ноги, довести до стола, посадить на стул и кормить, как младенца, с ложечки. А потом вытирать лицо и руки, вести в туалет и опять, как младенцу, спускать рейтузы, сажать на унитаз и уговаривать, чтобы она быстрее делала свои дела, а потом подмывать и все в обратном порядке. . . И так каждый день, несколько лет, без выходных и без отпуска.

  Первый год помогал сын. Но у него семья, работа. Ночами надо было вставать. Сын не высыпался. Он переселился к теще. Я не обижался, мужику надо было кормить семью и растить ребенка. Я получал военную пенсию и работал начальником охраны  в коммерческой фирме.

  В фирме знали о моих семейных проблемах и шли навстречу. Но приходилось многократно неожиданно отлучаться. То вызывать и принимать скорую помощь, то возить жену в больницу. То надо было привозить какие-то документы. На меня начали жаловаться мои подчиненные. Тоже военные в отставке. Может быть, полагали, что я придумал себе легенду о больной жене: отдыхаю дома в рабочее время и получаю за меньшие трудозатраты более высокое денежное вознаграждение. Двое из них решили доказать, что я кроме частых отлучек, выпиваю  в рабочее время. Все охранники были пенсионного возраста,  мужики здоровые и не прочь выпить. Я сам на работе никогда не пил и  жестко наказывал нарушителей. Исключением были дни рождения сотрудников охраны.

   В день рождения именинник обычно приносил выпивку к началу смены. После окончания работы, вся смена собиралась в комнате-гардеробе. Здесь свою домашнюю одежду, заступающие на дежурство, меняли на  фирменные пиджак, рубашку, галстук, обувь. В обязанности коллег по работе входило принести из дома бутерброды, приготовить пару тостов и поздравить именинника. А потом, как водится у военных, вспоминали службу, войны, через которые они прошли, погибших товарищей. Обычно, это скромное пиршество продолжалось не более часа. Потом делалась  старательно уборка, и все тихо расходились. Я считал, что такие мероприятия за «рюмкой чая», сплачивают коллектив, делают людей терпимее и добрее.

  В тот день рождения было все, как всегда. Нас было человек семь. Мы выпили пару бутылок водки и приступили к обсуждению проблем страны. И в самый разгар разговора, когда старички порозовели и распушили хвосты в комнату входит генеральный директор фирмы. Все встали. Я по военному доложил, что здесь отмечается день рождение нашего товарища. Все присутствующие здесь, уже закончили свои дежурства. Она, как мне показалось, с удивлением посмотрела на пустой стол без скатерти, на котором стояли две пустые водочные бутылки,  несколько рюмок и целлофановые пакеты, из которых торчали домашние  бутерброды, на смущенные лица седовласых, уже полнеющих, но не потерявших военной выправки пожилых мужчин. Генеральный директор была  умная, немногословная, строгая на вид  женщина. Она с каменным лицом выслушала меня и сказала:
- Геннадий Евгеньевич, когда вы освободитесь, зайдите ко мне, пожалуйста.

  Когда дверь за ней закрылась, я попросил моего заместителя, бывшего моряка, выйти за дверь со мной.
- Слушай, кап три -  так наедине звал я капитана третьего ранга в отставке – кто-то из наших стукач. Надо выяснить кто. Первое. Попроси всех выложить на стол телефонные трубки. Если кто откажется, не настаивай. Второе. После этого прилюдно, все вместе, вспомните, кто выходил в туалет. Третье. Попроси, подчеркиваю, попроси у всех ходивших в туалет, телефонные трубки. Четвертое. Запиши последний исходящий номер с этих трубок. На всякий случай сверь этот номер, вот с этим номером. Я вынул из кармана пиджака визитную карточку нашего генерального директора и протянул ее своему заму. Запомнил телефон?
- Так точно.
 Только никаких коллективных обсуждений и никаких выступлений. Разойтись надо тихо. Это приказ. Вечером я позвоню  домой.
Кап три ушел. А я стал быстро анализировать ситуацию, готовясь к встрече с директором:
Вариант первый. На мое место есть претендент. Но директор могла мне это сказать без показательной экзекуции. Человек она  жесткий, но без позерства. Исключается.
Вариант второй. Кто-то из моих бойцов очень захотел стать командиром. Похоже. Но почему звонок, а не анонимка? Видимо боялся, что разгонят всех. Похоже. Но почему директор сразу среагировала и пришла посмотреть нашу конуру, а не вызвала на ковер? Не ясно. Но буду готовиться отражать атаку по варианту два.

  Секретарь не долго держала меня в приемной и быстро пригласила в кабинет директора. Открывая дверь, как всегда, я задавал себе вопрос: где хозяйка меня  будет принимать. Если директор встречала посетителя, сидя за своим столом, и начинала разговор, не давая приблизится – жди грозы и гнева. Если выходила навстречу гостю и приглашала сесть у большого стола, где проходили совещания – будет откровенный деловой разговор. Если приглашала к маленькому  столику, незаметно стоящему в стороне с двумя мягкими креслами, - будет не производственный, личный разговор.

  Когда я входил в кабинет, Валентина Петровна, так звали директора, выходила мне на встречу. Только я подумал, что порки не будет, как зазвонил телефон, и она вернулась к столу, а я остановился, ожидая приглашения. Валентина Петровна  быстро закончила разговор и устало улыбаясь, направилась ко мне, показывая, что разговор будет за секретным  столиком. Мы сели в мягкие кресла. Валентина Петровна вытянула руку в сторону стены за столиком и стенка раздвинулась, открыв доступ в шкаф-нишу с подсветкой. Из нескольких бутылок, стоящих на полке, она выбрала  бутылку коньяка и  поставила ее на столик. Потом на столике появилась ваза с фруктами, два бокала и секретная дверца закрылась.
- Ну, кажется, не плохо? – бросая взгляд на стол, задумчиво сказала директор.
- Это очень красиво, очень хорошо, но очень неожиданно. – Я не скрывал смущения. Мне показалось, что она оценила мою искренность
- Я ожидал чего угодно, но не уютный столик, бутылка коньяка и. . .- Я не успел закончить фразу, а она ее продолжила:
- И женщина . . .
- И красивая, молодая женщина. – подхватил я.
- У этой молодой женщины, дочери двадцать лет. – резко заметила директор.
- Не обижайтесь. Мой сын вам ровесник. До двадцати  лет я на его подружек смотрел как на детей. Хорошеньких детей. Лишь только после тридцати лет, когда у этих девчонок появились дети и сами девчонки округлились, я  ими любовался  как женщинами. И все женщины, моложе меня на десять лет и более, это для меня молодые женщины. И я реально оцениваю свои возрастные кондиции.

  - Налейте, пожалуйста. – показав рукой на стол, сказала Валентина Петровна. – Что-то изменилось в вашей семье?
- К лучшему нет. –  Я открыл бутылку и продолжал говорить, наполняя бокалы. -  К худшему, откровенно говоря, не куда. Правда, говорят, что худшее, в отличие от лучшего, не имеет границ. По этой причине, видимо, люди стараются не планировать худшее, а надеется только на хороший исход в самых безнадежных ситуациях. Вот получился и тост. За удачу! В личной жизни и на службе!

   Я выпил  бокал душистого конька, а сам не мог понять, зачем меня пригласили  в этот кабинет. В фирме я начал работать, когда Таня еще была здорова и все этапы болезни жены так или иначе стали известны многим. Валентина Петровна узнала  о моих проблемах, когда у Тани случился третий инсульт, и мне надо было положить ее в больницу. Она,  через свою фирму, не только устроила Таню в хорошую клинику, но оплатила расходы за лечение и лекарства. Видимо, в клинике ее познакомили с историей болезни и перспективах лечения. И изредка, скорее показывая  сочувствие, она спрашивала о здоровье жены.

- Геннадий  Евгеньевич, вы знаете, кто из ваших подчиненных мне звонил? – Сам вопрос и резкое изменение темы, было настолько неожиданными, что я  не смог скрыть легкого замешательства. Но это было не долго. Странно, но напряжение сразу же исчезло  и я перешел в состояние зрителя на хорошем выступлении фокусника. Все равно не угадать, просто  стало любопытно, что же будет дальше. Валентина Петровна встала, подошла к своему рабочему столу, на котором стояли телефоны, наклонилась к одному из них, а потом повернулась ко мне и сказала:
- Подойдите ко мне.
Когда я подошел, она показала рукой на определитель номеров и продолжала:
- Запишите этот номер.
- Я его запомнил.
- Хорошо. Когда вы установите, кто звонил, прошу мне сообщить. Надо проверить, это личная инициатива или задание наших конкурентов.
Она выпрямилась, и  мы оказались лицом к лицу, практически вплотную друг другу. Я впервые увидел волнение на ее лице.
- Я сегодня очень устала. Вы не против, если я положу руки вам на плечо?
Она подняла голову и посмотрела на меня печальными усталыми глазами. Я молча взял ее руки, прижал их к своим щекам, закрыл глаза от волны, нахлынувшей на меня нежности к этой одинокой женщине. Мы чувствовали неимоверную усталость  и исцеляющую теплоту взаимного влечения, исходившую из сплетенных пальцев наших рук. У меня закружилась голова, я почувствовал знакомый запах духов. Я хотел что-то сказать, открыл глаза и от неожиданности еще сильнее сжал ее руки. Мое лицо оказалось  в нескольких сантиметрах от золотого кулона, спокойно лежавшего в ложбинке ее груди. Валентина Петровна видимо почувствовала мое учащенное, срывающееся дыхание на своей коже и прильнула губами к моей склоненной голове. Мы продолжали объясняться, не сказав ни слова друг  другу. Я ей говорил, что мне очень хорошо и что я очень бы хотел поехать с ней в маленькую частную гостиницу, где работал мой приятель. Снять этот кулончик, уткнуться лицом в ее сумасшедшую  грудь и долго, долго . . . ничего не говорить. А она мне говорила, что у тебя дома больная жена. Что она скажет? А я ей отвечал, что она мне ничего не скажет. Она умрет.

Я вспомнил, как полгода назад Валентина Петровна попросила меня сопровождать ее в банк. Она видимо очень волновалась. Я с ней  ехал в одной машине. А в машине сопровождения, было пять моих мужиков с оружием. Мы с ней вошли в кабинет управляющего банка, а после нескольких фраз меня попросили выйти. Примерно через полчаса она вышла и мы молча пошли к машинам. Держалась Валентина Петровна хорошо. На ее лице читалась только деловая сосредоточенность. Когда мы  сели в машину и поехали, она не выдержала и сорвалась. Сначала я услышал ее тихие всхлипывания. А потом, она  уже не могла скрыть плачь и нервную истерику. Я остановил машину, чтобы как-то ее успокоить, но когда я наклонился к ней и взял ее за плечи, она бросилась ко мне в объятия  и ,продолжая плакать стала односложно говорить:
- Геночка, дорогой, давай куда нибудь поедем! Все равно куда! К черту, эту работу! Я больше не могу! – она плакала и остервенело целовала меня, полностью освободившись от  панциря строгого и бездушного управленца. Вот тогда я впервые почувствовал завораживающий запах ее духов и тела.

  Истерика продолжалась не долго. Через пять, семь минут Валентина Петровна успокоилась. Я открыл бутылку дистиллированной воды и помог ей умыться. Еще столько же времени ушло на макияж. Она меня не стеснялась. Лицо ее было спокойным и даже иногда казалось, что она улыбается. Но по мере того, как на лицо накладывались яркие контрастные краски из разноцветных коробочек и тюбиков, заплаканная, простая, чувствительная женщина превращалась в холодного, расчетливого чиновника.

- Ну, что же! – Глядя на меня уже с холодной улыбкой, сказала она – Небольшой антракт закончен. Сегодня еще много надо сделать. Поехали!  - Она дотронулась до моей руки, которая лежала на ручке переключения передач, посмотрела мне в глаза, как бы говоря, что на море штиль, капитан на мостике, полный вперед!

  В этот день у меня было много работы. Были встречи и переговоры, которые очень утомили. К концу дня, о поездке в банк я уже забыл. Когда вечером я пришел домой и вел Таню в туалет, поддерживая ее за талию, она приостановилась и сказала:
- От тебя сегодня очень хорошо пахнет.
Я ей ничего не ответил. Мы закончили туалетные дела, я привел Таню к дивану, уложил ее, а сам пошел готовить ужин. Через полчаса, как обычно, с подносом в руках я пришел в комнату и увидел, что Таня тихо плачет.
- В чем дело? У тебя что-то болит? – Я встал на колени около дивана и как маленького ребенка, поглаживая по голове, спросил:
- Ну, что болит, скажи?
- Таня стала не красивая. Таня стала больная. Тебе тяжело с Таней. Ты уйдешь к красивой женщине. Я останусь одна. Я хочу умереть.

  Я долго стоял на коленях около дивана, положил голову  на подушку и, прильнув щекой к  лицу Тани, так же тихо, как она, плакал. Слезы ручейками  лились по щекам и там, где щеки наши смыкались, образовывался общий ручей нашего большого горя.