Одно дежурство Ивана Денисевича

Будем ставить забор

Командир обвел глазами строй. С утра настроение у него было хорошим и даже захотелось добавить в армейскую повседневность немного армейского юмора.
— Товарищи! — торжественно произнес он, — У нас сегодня большая радость! В нашем строю вновь появился лейтенант Лиходеев. Наконец-то его выпустили из госпиталя. Что же это за болезнь такая подкосила Вас, товарищ лейтенант, если не секрет, конечно? Тяжелая, наверное, какая-нибудь?
— Грипп, товарищ полковник! — браво отрапортовал Лиходеев, не выходя из строя, но всем своим корпусом изображая готовность сделать это.
— Вот как? — по-военному искрометно пошутил командир. — А я думал, у Вас было какое-то другое, еще более опасное заболевание.
— Никак нет, грипп! — четко поддержал Лиходеев, под дружное ржание всего строя, задорную шутку командира.
Было понятно, что силы неравны. Ведь для военных тайна существует только военная, а медицинская тайна таковой не является. В силу необходимости соблюдения субординации, медицинский работник, не мог оставить без ответа вопрос командира о том, с каким диагнозом попал в госпиталь его офицер. Поэтому все в части прекрасно знали, какую хворобу подхватил Лиходеев во время очередного романтического приключения, и веселились искренне, от души.
Насладившись весельем, командир решил, что пора, наконец, перейти к более серьезным вопросам.
— Скоро к нам в гости приедет командующий округом, генерал-полковник Третьяков, — сказал он, — и мы с нетерпением ждем его. Однако для того, чтобы ему у нас действительно понравилось, необходимо, чтобы везде и во всем был идеальный порядок. А забор у нашей части старый. Поэтому нам с вами, в первую очередь, придется заняться возведением нового забора.
Эта новость никого не удивила. Любовь командующего к новым заборам давно уже ни для кого не была секретом. Приезжая в какую-либо часть, он первым делом осматривал окружающий территорию части забор. И если вдруг обнаруживал, что забор этот недостаточно хорош, командира части ждал строгий нагоняй.


Как два пальца об асфальт

Лейтенанту Денисевичу, так же как и каждому из младших офицеров, была выделена группа солдат и указано место для столба, долженствующего служить одной из надежных опор нового забора. Солдаты должны были копать в этом месте яму, а Денисевич должен был над ними стоять, осуществляя тем самым руководство частью процесса. Стоять было скучно, и он с удовольствием тоже поработал бы лопатой, но знал, что работать физически вместе с солдатами офицеру не положено, Денисевича уже неоднократно предупреждали об этом.
Командиры, те, которые рангом повыше, сразу же начали  интенсивно осуществлять контроль за надлежащим исполнением поставленной перед подчиненными задачи. Сначала пришел командир части, критически оценил уже достигнутые группой, руководимой Денисевичем,  успехи и остался недоволен. Сказал, что яму они копают неправильно, не так и не там, где нужно, и приказал исправить указанные недочеты.
Яму закопали и стали копать ее на новом, указанном командиром, месте.
Потом пришел начальник штаба. Сказал, что яму они копают не так и не на том месте.
Яму опять закопали и опять стали копать ее на новом месте.
Потом пришел  заместитель командира по автоматизации. Его грудь украшал знак об окончании военной академии, которым он, как было заметно, очень гордился. Заместитель осмотрел получающуюся яму еще более придирчиво, чем предыдущие командиры, подумал немного и сказал:
— И чему тебя только, лейтенант, в университете учили? Это же просто, как два пальца об асфальт. Подумай немного головой, и сразу поймешь, что яму эту надо копать не тут, а здесь.
И опять яму закопали. И опять, с прежним энтузиазмом, стали копать ее в другом месте.
Было душно. И в воздухе стоял очень неприятный запах. Неподалеку от места, где возглавляемая Денисевичем зондеркоманда копала свою яму, располагалась большая дощатая солдатская уборная. Оттуда  доносились какая-то возня и чавканье, сопровождаемые руладами матерщины. Заметив, что Денисевич начал заинтересованно посматривать в сторону этой уборной, один из солдат сказал ему:
— Это там, товарищ лейтенант, капитан Швендик свой пистолет ищет. Уронил его в очко рано утром сегодня.
Денисевич объявил перекур и пошел посмотреть, что же там, в этом, грубо говоря, туалете, творится. Зайдя в указанную обитель солдатского облегчения, он, как его и предупреждали, обнаружил там капитана по фамилии Швендик, стоящего чуть ли не на четвереньках над одним из отверстий, и тыкающим в эту дырку измазанной фекалиями корявой палкой.
— Что это ты тут делаешь, товарищ капитан? — моментально забыв о какой-либо деликатности, напрямую спросил его Денисевич.
— Пистолет ищу, — сдавленным голосом, оторвав ненадолго взгляд от очка, ответил ему Швендик. — Пистолет у меня упал туда.
Оказалось, что утром, собираясь на построение, Швендик второпях забыл пристегнуть антабку, соединяющую пистолет с ремнем. И, когда потом он, зайдя в туалет, расположился там в гордой позе орла, сидящего на вершине, над одним из специальных отверстий, кобур, вместе с лежащим в нем пистолетом, съехал с ремня и, звонко булькнув, упал туда, далеко вниз, прямо в густую зловонную жижу.
Утеря личного оружия во всех армиях мира расценивается как воинское преступление. И чтобы не попасть под трибунал, Швендик должен был теперь любыми средствами извлечь свой пистолет из выгребной ямы, заполнить которую, в течение вот уже нескольких недель, прошедших с момента последнего приезда ассенизаторов, пытались почти все военнослужащие части. Поэтому Швендик сходил в близлежащий лесок и вырезал длинную суковатую палку. Он надеялся этой палкой зацепить лежащий там, в глубине, кобур и вытащить его наружу вместе с  пистолетом.
Когда Денисевич, все еще находясь под впечатлением от увиденного, вернулся, наконец, к месту строительства забора, там уже поджидал его начальник штаба.



Мойте руки перед едой

— Где ты ходишь, лейтенант? — весело закричал начальник штаба, устремившись навстречу Денисевичу, — Заканчивай яму копать. Сейчас пришлем сюда кого-нибудь вместо тебя. А тебе придется на дежурство заступить. Очередь Швендика, но он, ты сам, наверное, видел уже, нашел себе другое занятие. А без пистолета назначить его в наряд не имею права. Так что не обессудь. Потом, когда он достанет, — или, правильнее будет сказать, если достанет, — оттуда свой пистолет, поставлю его дежурить вместо тебя.

Денисевич, осознавая неизбежность происходящего, направился в штаб части. Уже на подходе увидел, что с другой стороны к крыльцу приближается знакомая фигура.
— Здравия желаю, товарищ полковник! — поприветствовал идущего Денисевич.
Невозможно было не порадоваться, когда ты видел, как навстречу тебе, приветливо улыбаясь, идет этот маленький носатый толстячок-полковник в огромной папахе и шинели до пят.
Сукосьян был начальником отдела безопасности полетов в штабе воздушной армии. Такой службы никому не пожелаешь. Ему приходилось выезжать на место летного происшествия всякий раз, когда что-либо случалось. Особенно часто разбивались вертолёты. Разбивались они, обычно, оттого, что у них заклинивало винт. Вертолёт просто падал вертикально вниз, и у лётчиков не было ни малейшего шанса спастись.
Несмотря на такую, психологически очень тяжелую, работу, Степан Айрапетович оставался приветливым человеком, умным и приятным собеседником. Денисевичу как-то пришлось общаться с ним по службе и, несмотря на существенную разницу в возрасте и большую разницу в должностной иерархии, они подружились. Очевидно, сыграло свою роль то, что у Сукосьяна не было детей. Поэтому, может быть, он и стал относиться к Денисевичу с таким теплом. Как к своему ребенку.
Денисевич обожал ходить к Сукосьянам в гости. Жена полковника, русская по национальности, за годы скитаний по гарнизонам и аэродромам огромной страны в совершенстве овладела тонкостями кулинарии. А блюда кавказской кухни умела готовить так, что даже привычная к кулинарным изыскам ереванская родня Степана Айрапетовича приходила в восторг. Когда лейтенант впервые побывал у Сукосьянов в гостях, то был просто потрясен тем, как вкусно всё было приготовлено. Кроме того, угощение было обильным, настолько обильным, что он не смог съесть всего, чем его потчевали. А потом проснулся среди ночи в своей холостяцкой постели оттого, что во сне его посетило чувство горького сожаления о том, что не смог всё, что ему предлагалось, съесть и множество вкусной еды оставил на тарелке.
Кроме прочего, Степан Айрапетович всегда угощал гостей, с наслаждением поглощающих шашлыки, сациви и прочие кавказские блюда, чудесным коньяком. Брат, живущий в Ереване, регулярно присылал ему оттуда посылки с великолепным армянским коньяком ереванского разлива. Никогда больше не доводилось Денисевичу попробовать что-либо подобное.
Незабываемо отпечаталось у лейтенанта в памяти то, как полковник Сукосьян отмечал свой юбилей. Столы в ресторане ломились от кавказских блюд. Коньяк на столах был только армянский, ереванского, естественно, разлива.
Уже начинали собираться гости. И тут Степан Айрапетович спохватился. Он попросил одного из прапорщиков быстренько сбегать в магазин и купить грузинского коньяка. Лучшего, который там был. Не менее пяти звёздочек. Но чтобы обязательно грузинского.
Потом он встал с откупоренной бутылкой этого коньяка в дверях зала и каждому, кто пытался пройти к столу, говорил:
— Подожди, дорогой, не спеши. Сначала руки помой! — И плескал тому в ладони грузинский коньяк.
 
— Какими судьбами, Степан Айрапетович, — спросил Денисевич,—  вроде бы мы не по вашему ведомству?
— Ты же знаешь, — сделал суровое лицо Сукосьян, — что нет ничего важнее красивого забора. Вот и послали меня оценить, хорошо ли вы тут осознали значение этого момента .
— Готовимся. Я с утра как раз и занимался возведением забора, а сейчас вот буду готовиться к заступлению в наряд. Зайду в штаб, в канцелярию, а потом  в офицерском общежитии полежу, подремлю пару часиков, если получится.
— А почему в гости не заходишь? Супруга спрашивает, куда ты исчез.
— Да вот, службу несу почти круглые сутки. Скорей бы уж демобилизоваться. Недавно генерал вызывал. Предлагал остаться в рядах.
— Ну, и что же ты ему ответил?
— Отказался, товарищ полковник, Ведь тут приходится всем, чем угодно, заниматься. Сами посудите, разве я в университете учился для того, чтобы заборы, например, строить? Так что осталось мне служить около месяца.
— Может, зря уходишь? О тебе в штабе армии, в отделе АСУ, очень хорошо отзываются.
— Нет, Степан Айрапетович, остаться служить я просто не смогу. Как подумаю о том, что мне придется еще больше двадцати лет придерживаться такого же  образа жизни, так меня сразу дрожь пробирает.
— Думаю, ты несколько идеализируешь ту жизнь, которой живут штатские. Там тоже не всё безупречно. Но, конечно, решать тебе. Это твоя жизнь. Ладно, пойду к командиру вашему загляну сначала. — полковник козырнул на прощанье. — Когда отдежуришь, отдохни и приходи в гости. А то супруга моя по тебе соскучилась. Уж очень нравиться ей смотреть, с каким аппетитом ты ее стряпню поглощаешь.
— Спасибо, Степан Айрапетович! Вы даже не представляете, с каким удовольствием я хожу к вам в гости.
Денисевич нисколько не кривил душой. Ему недоставало семейного тепла. Родителей своих он видел очень редко, обычно не чаще одного раза в год, ведь жили они очень далеко. Более чем десять тысяч километров и девять часовых поясов отделяли его от родительского дома. Поэтому так дороги были лейтенанту те искренние тепло и забота, которые дарила ему чета Сукосьян.

Трах-тарарах!

Возвращаясь из штаба, Денисевич задумался о том, какой станет его жизнь после предстоящей демобилизации. Вспомнил, как однажды, во время офицерской  товарищеской попойки, за столом рядом с ним оказался бравый общевойсковой старлей. Тот был аккуратен и подтянут, форма сидела на нем, как влитая .Делал прекрасную карьеру — несмотря на юный возраст, был уже командиром роты. Казалось бы, ему можно было только позавидовать.
Однако, выпив несколько рюмок, он стал задумчив, поскучнел, а потом, неожиданно для всех, заплакал. А когда Денисевич спросил у него, что случилось, он сказал:
— Я ненавижу свою мать. Ненавижу за то, что она отдала меня в суворовское училище и я все детство провел в казарме.
Эти слова резко прозвучали тогда в наступившей вдруг тишине. Несмотря на то, что все, сидящие за столом, были офицерами, никто не возразил старшему лейтенанту. И для лейтенанта Денисевича, который являлся, по сути дела, белой вороной офицерского сообщества, — ведь он не был кадровым офицером, а был призван в армию после окончания механико-математического факультета гражданского университета, — это сообщество открылось вдруг с новой, несколько неожиданной для него,  стороны.

Покончив с формальностями, сопровождающими заступление в наряд, Денисевич первым делом пошел проведать Швендика. Но, подходя к туалету, понял, что там ничего существенно не изменилось. Из дощатого строения доносились те же, что и раньше, возня и чавканье. Зайдя внутрь, и чуть не задохнувшись от пронзительного запаха хорошо перемешанных солдатских испражнений, увидел Швендика в той же позе, что и утром. Тот продолжал шуровать в выгребной яме своей сучковатой палкой, пыхтеть и материться. Денисевич, сочувственно поглядел на Швендика и подумал, что, при такой целеустремленности,  тот неизбежно добьется успеха, но похоже, что это произойдет не скоро.
А жизнь шла своим чередом. Со стороны спортивной площадки тоже доносились рулады матерщины. Там солдаты играли в баскетбол. А неподалеку весело резвились дети из офицерских семей, живущих тут же, на территории части, в так называемых ДОСах (домах офицерского состава). Там же, рядом со спортплощадкой, прогуливались и молодые  мамаши с детскими колясками. Офицерские дети, таким образом, начинали осваивать матерную ругань на уровне подсознания — раньше, чем начинали говорить.
Матерная ругань весьма органично вплелась в саму ткань воинской службы. Еще только начиная служить, Денисевич безуспешно пытался понять, отчего солдаты не всегда четко выполняют его приказы. И лишь по прошествии некоторого времени осознал, что это не подчиненные неправильно выполняют его приказы, а он не умеет правильно отдавать приказы подчиненным. Понаблюдав за тем, как отдают приказания другие офицеры, стал замечать, что все они завершают отдаваемое приказание матюком. То есть приказ, в общем виде, звучал в соответствии с формулой:
— Пойди туда-то, сделай то-то. + Так тебя растак. Туда тебя растуда. В рот тебе дышло. Мать твою перемать. Трах тарарах. И т.д. и т.п.
Приказание, отдаваемое таким образом, всегда выполнялось беспрекословно, быстро и точно.
Постепенно Денисевич тоже научился правильно отдавать приказы.  И всё встало на свои места.

Он направился в сторону новой солдатской столовой, где весь день кипела работа. Недавно закончили отделку и теперь наводили марафет. Очищали плиточный пол от налипшей на него грязи и штукатурки. Командир части, уезжая домой, приказал всё закончить сегодня, чтобы назавтра у него была возможность лично проверить готовность столовой к эксплуатации.
Со стороны ДОСов доносилось тарахтенье мотоциклетного двигателя. Это Славка Табала, белобрысый и кудрявый старший лейтенант, бабник и сердцеед, сменившись с дежурства, готовил свой мотоцикл для поездки к любовнице. Двигатель сначала заводился, а потом начинал чихать и глохнуть.
Табала занимался этим рядом с домом, в котором жил вместе с женой и маленьким сыном. Чертыхаясь, копался в недрах своего  видавшего виды железного коня, а из окна их комнаты смотрела на него заплаканная жена. Она, как обычно, пыталась его остановить, уговаривала остаться дома. И, как обычно, получила от старшего лейтенанта хорошего "леща".
Своего сына, очаровательного златокудрого малыша, Славка просто обожал. Все свободное от службы и посторонних девушек время он посвящал ему. Играл с ним, водил гулять, укладывал спать. Но жене не мог и не хотел простить того, что она, "залетев" от него, нажаловалась замполиту. Вся его вольнолюбивая натура вскипала при одной только мысли о том, что эта женщина женила его на себе против воли.
Славка заприметил ее в офицерской столовой, где она работала, в то время, официанткой. На свою беду не смогла она устоять перед его лихим напором. Табала с легкостью преодолел наивно воздвигаемые ею оборонительные сооружения. А когда она забеременела, жениться не захотел. Отчаявшись, она и пошла к замполиту. Всё, деваться Славке было некуда. Молодой семье выделили комнату в старом ДОСе, на территории части. В том самом, возле которого Славка теперь готовил свой мотоцикл к поездке на романтическое свидание.
И вдруг, заглушая тарахтенье мотоциклетного мотора,  со стороны столовой, донесся громкий хлопок и звон разбитого стекла. Лейтенант побежал. Возле крыльца столовой с кряхтеньем поднимался с четверенек сержант Фирсов.  Окна в столовой были распахнуты, стекла наполовину выбиты. В воздухе стоял резкий запах бензина.
— Что случилось? — спросил Денисевич, стараясь отдышаться.
Оказалось, что отчистить от строительной грязи плитку, которой был выложен в столовой пол, солдатам никак не удавалось. Сержанту Фирсову, под руководством которого первогодки драили этот пол, надоело возле них стоять, и он ушел. Решил посидеть в курилке, возле казармы, пообщаться с сослуживцами. А солдатикам в это время тоже надоело. Надоело тереть этот безнадежно грязный пол. И они решили попробовать бензином его оттереть. Сбегали в гараж, притащили канистру бензина, и работа закипела. Чистка с помощью бензина оказалась гораздо более эффективной.
Закончив, наконец, свое дело, солдаты вышли на улицу покурить. А двери в столовую закрыли, потому что доносящийся оттуда запах бензина, примешиваясь к аромату табака, портил всё удовольствие от курения.
Фирсов, увидев из курилки, что его подчиненные подозрительно быстро вышли на перекур, направился в их сторону, желая узнать, в чем там дело, и устроить солдатикам нагоняй. Очередную, только что закуренную, сигарету выбрасывать было жалко, и он шел, держа ее в зубах.
— Курим? — спросил он, ступив на крылечко и открывая ногой дверь в столовую, — сейчас посмотрим, что вы, салаги, успели тут сделать.
Один из солдат попытался было остановить его, но успел только открыть рот. Фирсов, продолжая дымить сигаретой, шагнул за порог. Тлеющая сигарета воспламенила пары бензина, накопившиеся в помещении, и они взорвались. Сержант, словно пробка из бутылки, вылетел из дверей и свалился на газон возле крыльца.
Вызвав фельдшера, и препоручив сержанта его заботам, Денисевич зашел в столовую, осмотрел помещение. Оно практически не пострадало. Нужно было лишь вставить несколько стекол.
Подошел фельдшер и доложил, что сержант в полном порядке. Контузии нет, ожогов тоже удалось избежать. Только брови обгорели.
Денисевич облегченно вздохнув, послал солдат на склад за стеклами и велел сержанту Фирсову никуда из столовой не отлучаться, пока всё не будет восстановлено.


Основной инстинкт

День катился к вечеру.
— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант! — к Денисевичу, с озабоченным видом подошел младший сержант Васькин.
—  Ну, что тебе? — спросил Денисевич, видя, что Васькин мнется, дожидаясь момента, когда рядом с ними никого не будет.
—  Товарищ лейтенант, — снова начал Васькин, — мне очень нужно…. Очень нужно ночью отлучиться из казармы.
— Сегодня? — переспросил Денисевич.
— Да, сегодня. Очень надо.
— Ладно, — подумав, сказал лейтенант. Васькин ни разу не подводил его, поэтому отказывать не хотелось. — После отбоя я в казарму заходить не буду. До двенадцати.
— Товарищ лейтенант, может быть, можно попозже, в час или в два?
— Ты не борзей, Васькин. Если тебе не срочно, давай отложим до следующего моего дежурства. А сегодня обстановка не та.
— Ладно, ладно, — засуетился Васькин, — пусть будет сегодня.
Денисевич прекрасно понимал, зачем тому нужно отлучиться. Жила в части разведенка, бывшая жена прапорщика Сицына, обладающая чрезвычайно высоким сексуальным потенциалом. Она начала блудить давно, еще будучи замужем. Ее муж  вынужден был, по долгу службы, часто уезжать в командировки. И однажды, как водится, вернулся не вовремя.
На радостях, что вернулся домой, прапорщик в тот раз, обнаружив, что дверь их комнаты заперта, громко, даже слишком громко, постучал в нее. И был обескуражен вдруг раздавшимися из-за этой двери дикими воплями.  На эти вопли сразу же сбежались соседи. Вместе с Сицыным они выбили злополучную дверь и увидели там, в кровати, его жену с кавалером, голых, кричащих от боли, пытающихся освободиться друг от друга. Позвали фельдшера. Тот сделал сицынской супруге какой-то укол и любовники почти сразу прекратили вопить.
— Вы их, наверное, чем-то напугали, — сказал тогда фельдшер, — от испуга у женщины может наступить спазм некоторых мышц и она очень сильно пережимает влагалищем половой орган партнера. Обоим больно, они испуганы и, пытаясь освободиться друг от друга, причиняют друг другу дополнительную боль.
Фельдшер был переведен в эту часть недавно и поэтому не знал, что в кровати находятся жена с любовником, а слушающий его с каменным лицом прапорщик — это муж пострадавшей. Решив, что Сицын заинтересовался  рассматриваемым вопросом, фельдшер, специально для него, привел пару случаев из медицинской практики.
В одном случае, произошедшем в маленьком книжном магазине, к продавщице пришел поклонник. Покупателей в тот момент в магазине не было. Поэтому парочка, томимая страстью, заперла входную дверь и слилась в экстазе. Но едва лишь любовники достигли вершин наслаждения, к запертой двери магазинчика приблизился  потенциальный покупатель. Дернув ручку двери и обнаружив, что она заперта, он внимательно изучил табличку с графиком работы магазина. И, поскольку оказалось, что магазин именно в этот момент должен был работать, решил постучать в дверь. Когда же, в ответ на его стук, из-за двери послышались крики и стоны испуганных любовников, он, подумав, что в магазинчике совершается какое-то преступление, вызвал милицию.
Другой же случай, удививший многих и многих развеселивший, произошел на заводе по производству металлических и железобетонных конструкций для нужд городского хозяйства. На территории этого завода были сложены трубы большого диаметра. Настолько большого, что внутрь такой трубы, слегка согнув ноги и наклонив голову, мог войти человек.
Однажды, во время обеда, технолог одного из цехов пошел прогуляться по территории завода. Подобрав по дороге валявшийся на земле кусок арматуры, он шел не спеша и крутил эту железку в руках. И, проходя мимо труб, стукнул по одной из них этой своей арматуриной. Просто так.
Эффект был потрясающий.Звон трубы перешел в рождаюшиеся где-то внутри нее завывания, которые  заставили технолога содрогнуться. Он до самого вечера пил успокоительные лекарства. Оказалось, что эту трубу, в поисках укромного уголка, облюбовала влюбленная парочка. Спасателям пришлось изрядно повозиться. Не сразу удалось им извлечь из трубы эту орущую и дергающуюся в безуспешных попытках расцепиться пару, прочно слившуюся в одно целое.

Когда фельдшер закончил свои речи и ушел восвояси, Сицын взял свой командировочный чемоданчик и, так ничего и не сказав жене, ушел. Больше он к ней домой не приходил. Подал на развод и перевелся служить в другое место. А его бывшую супругу выселить с территории воинской части оказалось практически невозможно, потому что для этого необходимо было предоставить ей другую квартиру. Выгнать ее просто на улицу было нельзя. И она продолжала жить в ДОСе, производя чрезвычайно разрушительное воздействие на моральный облик военнослужащих, несущих поблизости свою суровую службу.
Вот эту-то секс-звезду и собрался посетить этой ночью младший сержант Васькин. И Денисевич не мог лишить его надежд на удовлетворение. Это было бы слишком жестоко. Васькин такого бессердечного отношения к себе не заслужил.
Разобравшись с Васькиным и удостоверившись затем, что работа по остеклению окон в столовой началась, лейтенант решил опять проведать Швендика. Основания для беспокойства были несомненны. Не всякий человек сможет выдержать такое. День, проведенный в солдатском туалете — чрезмерная нагрузка даже для того, кто ничего не делает, а просто тихонько дышит заполняющей это сооружение едкой газовой смесью.
Но едва лишь направившись в сторону туалета, Денисевич чуть не столкнулся со Швендиком, который, почти бегом, двигался ему навстречу. Вонь от Швендика исходила просто невыносимая, но глаза светились радостью. В руках он держал перемазанный дерьмом кобур.
— Здравия желаю, товарищ капитан! — поприветствовал Швендика лейтенант, стараясь не подходить слишком близко. — Всё получилось? Я сейчас приду в штаб, приму у Вас оружие. А Вы пока сходите в гараж, вымойте пистолет как следует. Не знаю чем, водой или лучше бензином. Но так, чтобы его можно было в сейф положить.
Проводив взглядом насквозь провонявшего, но чрезвычайно довольного капитана, Денисевич направился в сторону казармы, чтобы поприсутствовать там во время отбоя и уйти, как это было обещано Васькину. Потом пошел в штаб дожидаться Швендика.
Дожидаться пришлось долго. Когда, наконец, отчистив свой пистолет от всего прилипшего к нему за этот день, Швендик явился в штаб, лейтенант, приняв оружие, вышел на крыльцо и закурил, стараясь перебить никак не уходящий неприятный запах, которым насытил воздух в помещении этот капитан. Пистолет-то он отмыл, но сам продолжал благоухать.
Но едва лишь лейтенант успел пару раз затянуться, как вдруг послышался топот сапог по асфальту и в круг света от висящего над крыльцом фонаря выскочил младший сержант Васькин.
— Васькин, ты что тут делаешь? — спросил Денисевич,  понимая, что, раз Васькин здесь, а не в койке у всеобщей секс-подруги, значит произошло нечто непредвиденное.
— Товарищ лейтенант… никому не говорите…  что меня видели. — сбивчиво проговорил он и метнулся в кусты, растущие вдоль дорожки.
Денисевич озадаченно почесал в затылке. В это время из темноты выбежал какой-то полуодетый военный. Когда он подбежал к крыльцу, Денисевич узнал в нем  Горидзе. Так в шутку называли сослуживцы лейтенанта Пономаренко. Дело в том, что Володя Пономаренко родился и вырос в Тбилиси. И, вследствие этого, в его внешности было что-то грузинское. И речь его несла в себе какие-то, почти незаметные, оттенки грузинского акцента. Однако кавказский налет, присущий его внешности и речи, почему-то не способствовал ему в общении с женским полом. Возникали у него, в этом отношении, некие, плохо объяснимые трудности. И поэтому, зачастую, он прибегал к услугам женщин легкодоступных, нетребовательных к партнеру. В частности, заходил иногда и к бывшей жене прапорщика Сицына. Вот и в этот день, будучи в плохом настроении, Горидзе решил наведаться к ней в надежде получить хотя какое-нибудь утешение. И надо же было случиться такому, что как раз в тот момент, когда Горидзе улегся под одеяло к Сицыной,  уже раздетой и ко всему готовой, в открытое окно комнаты, громко пыхтя, влез Васькин. Горидзе выскочил из под одеяла и, нашаривая в темноте только что сброшенную на пол одежду, стал натягивать штаны. И, неожиданно для самого себя, различив, на фоне окна, силуэт в солдатской форме, закричал командным голосом:
— Стой, трах-тарарах!
 Васькин, обнаружив, что он не один здесь жаждет теплого женского тела, рванулся обратно, выскочил в окно и зигзагами побежал в казарму. Лейтенант Пономаренко, натянув, наконец, свои галифе и сапоги, погнался за ним.
— Привет!  — закричал он, увидев курившего на крыльце Денисевича. — Тут никакой солдат сейчас не пробегал?
— Никого не видел, — соврал Денисевич, — а что случилось?
— У него, кажется, лычки сержантские были на погонах. Не видел?
— Никого не видел, — повторил Денисевич, — а что это ты в таком виде по части бегаешь?
— В каком виде?
Однако видно было, что Горидзе почти не слушает его.
— Сам посмотри: ширинка нараспашку, портянка из сапога торчит… — произнес Денисевич уже в спину удаляющегося Горидзе.
Проводив взглядом Горидзе, убегающего в сторону казармы, он представил себе, как искренне, от души, будут веселиться в казарме дневальные, когда тот прибежит к ним в таком экзотическом виде.


Хочу застрелить сержанта

Денисевич посмотрел на часы. Пора было идти, посетить караульное помещение, проверить, как там соблюдают требования безопасности при подготовке очередной смены к заступлению в караул.
Но там его подстерегала неожиданность. Одна из тех, которыми так богата воинская служба. Поначалу всё, казалось бы, шло нормально, делалось правильно, в соответствии с уставом, но дело испортил Пухин, маленький и щуплый солдатик последнего призыва. Зарядив свой автомат, он взял его наперевес и, дрожа от возбуждения, сказал:
— Пойду, застрелю сержанта.
Сказал он это негромко, как-то совсем буднично, но от этого всем стало страшно. И все вокруг стали пятиться от него. Эти люди, вооруженные автоматами и пистолетами, молча пятились. И в глазах у них таился страх.
Пятились они медленно, но буквально через секунду Денисевич оказался один на один с Пухиным. Остальные находились где-то у него за спиной. Они продолжали пятиться, и Денисевич спиной чувствовал, что вот-вот все побегут. И тут Пухин пошевелил рукой, словно бы приподнимая ствол автомата. В то же мгновение Денисевич мягким, кошачьим движением, — сказалось то, что он когда-то занимался борьбой и боксом, — вошел в клинч с Пухиным, сковав движения его рук и зажав корпусом автомат, так чтобы ствол его был направлен не на людей, а в угол кирпичной стены. Пухин дернулся и затих, сразу как-то обмякнув. Денисевич отобрал у него автомат и,  поставив  на предохранитель, отдал подскочившему к нему начальнику караула.
Все поняли, что опасность миновала. Солдаты стали приходить в себя. Денисевич вызвал из казармы замену и, послав посыльного за комсоргом части, жившем в одном из ДОСов поблизости, передал тому, полусонному, разоруженного Пухина для проведения идейно-воспитательной работы. Пока посыльный бегал будить комсорга, он успел уже разобраться в ситуации. Оказалось,, что один из старослужащих, здоровенный и тупой сержант, по фамилии Сидоров, издевался над "духами", как называют молодых солдат. И особенно донимал он, почему-то,  Пухина. Совсем житья не давал. Вот и довел солдатика до того, что тот уже не мог больше терпеть.
Денисевич попытался предварительно обсудить с комсоргом создавшуюся ситуацию. Прекрасно понимая, как непросто приходилось солдату, он полагал, что наказать того, конечно, необходимо, но не слишком сурово. В крайнем случае, нужно перевести в другую часть. А вот Сидорова наказать нужно. И так наказать, чтобы всем остальным неповадно было издеваться над молодыми солдатами.
Волнение, наконец, улеглось. Начальник караула разрядил злополучный автомат и понес его в оружейную комнату, разводящий повел смену на посты. Комсорг, старший  лейтенант Бакмин, повел Пухина, всё еще дрожащего от возбуждения, в штаб. А Денисевич, остался в одиночестве, решил постоять, покурить под звездным небом, сбросить напряжение. Вдруг какие-то шорохи, донесшиеся со стороны проходной, привлекли его внимание. Он подошел поближе. Расстегнул, на всякий случай, кобур пистолета.
Возня за воротами усиливалась.  Потом показались ладони рук, ухватившиеся за верхнюю перекладину  ворот. Послышалось кряхтение, и над воротами появилось лицо лейтенанта Алиева. Алиев был пьян в хлам и, даже не заметив стоящего поблизости Денисевича, перевалился через ворота и подойдя к металлической двери, отодвинул запирающую ее задвижку. Осторожно, стараясь не скрипеть, приоткрыл дверь, и в образовавшуюся щель просочилась какая-то потертого вида крашеная блондинка. Она тоже была пьяна, однако сразу заметила наблюдающего за ней и ее кавалером Денисевича.
— Какой симпатичный лейтенантик, — заплетающимся языком произнесла она, направляясь к нему неуверенной походкой, — не хочешь со мной познакомиться?
— Мы с Вами, похоже, где-то уже встречались, — сказал, отодвигаясь от нее, Денисевич.
Он испытывал к женщинам подобного рода непреодолимое чувство брезгливости. Сказывалось то, что мать его была врачом. Дома всегда было много медицинских книг и журналов, которые он, с детских лет, с интересом изучал.
До Алиева дошло, наконец, что, кроме него и женщины тут еще кто-то есть. Вглядевшись повнимательнее, он, сквозь алкогольную пелену, узнал, наконец, Денисевича.
— Ты нас не видел. Никого не видел. Хорошо?.. Не видел. — стал твердить он, подойдя к Денисевичу и дергая того за рукав.
— Послушай, Али, — сказал тот, высвобождая свой рукав из его рук, — шел бы ты со своей дамой отсюда поскорее. А то место вы с ней для разговоров неудачное выбрали, прямо под фонарем.
— Да, да, хорошо мы пойдем, только никому про нас не рассказывай...
Алиев и его  дама, помогая друг другу оставаться в вертикальном положении, удалились в сторону офицерской гостиницы, а Денисевич направился в сторону казармы.
Там его ждал сюрприз.  Когда комсорг, в процессе беседы с Пухиным, решил, что было бы желательно привлечь к участию в этой беседе и сержанта Сидорова, того в казарме не оказалось. Выяснилось, что он ушел в самоволку. Оружия у сержанта с собой не было, так что острой необходимости снаряжать за ним погоню не возникало. Оставалось просто подождать, когда он, нагулявшись, вернется обратно.
Конечно, необходимо было доложить об этой самоволке, о которой неожиданно стало всем известно, командиру части, но Денисевич решил отложить это удовольствие на потом — пусть начальство выспится. Выспавшийся начальник гораздо добрее разбуженного среди ночи.
Пошел Денисевич к себе, в штаб, в комнату дежурного. Решил, что надо немного подремать. Утро обещало быть бурным, и надо было сберечь силы.
Но не суждено было поспать ему этой ночью. Потому что этой ночью сбылась мечта рядового Линевича. А мечтал рядовой Линевич о том, чтобы ему предоставили отпуск, хотя бы даже краткосрочный, чтобы он мог съездить домой и обнять свою ласковую Ганночку. Так вот, на сей раз, попав в караул, он патрулировал периметр, — ходил по территории части, вдоль забора, с автоматом на плече и мечтал об отпуске. И Боженька, словно бы услышав его молитвы, совершил чудо. Линевич вдруг услышал, как кто-то снаружи стучит по доскам забора. Он подошел к месту, откуда слышался стук, и спросил:
— Кто это здесь?
—  Это, Петр Васильевич, — ответил из-за забора какой-то сильно пьяный мужик, — с сорок второго участка. Ну, знаешь наверное, дом у меня бревенчатый, с мансардой.
— Чего надо то?
—  Да калитку никак не могу найти. Тут в заборе калитка была. А я найти ее не могу. Забила ее какая-то зараза, что ли?
Вот тут-то Линевич и понял, что мечта его близка к исполнению. Этот Петр Васильевич был, очевидно, дачником. Поддал, видать, хорошенько, да и перепутал заборы. Дачное товарищество расположено недалеко от части и, если выпить как следует, ошибиться забором совсем нетрудно.
— Ладно, Петр Васильевич, не горюй. Иди на мой голос, я тебе сейчас покажу, где тут войти можно.
Неподалеку как раз было то место, где самовольщики проникали на свободу. Там одна из досок в заборе, если повернуть гвоздь, легко отходила, открывая достаточно большую дыру. Линевич открыл эту дыру и пригласил дачника войти. Потом аккуратно поставил доску на место и сказал:
— Пойдем со мной.
Дачник, недоуменно озираясь, спросил:
— А где это мы? И где мой дом?
— Сейчас покажу, — ласково ответил ему Линевич, — только сначала руки вверх подними.
— Зачем?
— Здесь по-другому ходить нельзя, — сказал Линевич и снял с плеча автомат.
Приведя пьяного дачника в штаб, он сдал его с рук на руки так и не успевшему заснуть Денисевичу. Потом не хотел уходить, пока не убедился, что Денисевич занес в журнал информацию о задержании нарушителя.
— Вы, товарищ лейтенант, запишите всё правильно. Ведь товарищ полковник обещал, что тому, кто задержит какого-нибудь нарушителя, отпуск дадут.
— Да, помню, было такое, — кивнул головой Денисевич, — не волнуйся, всё запишу, как положено. Начинай собираться в отпуск.
Выпроводив, наконец, довольного Линевича обратно, продолжать патрулирование забора, лейтенант отвел пьяного нарушителя на гауптвахту и решил, что надо все-таки отдохнуть, вздремнуть часок. Однако, стоило только уснуть, как его растолкал помощник дежурного:
— Товарищ лейтенант, поднимайтесь, выстрел на посту.
И Денисевич, стараясь проснуться, на ходу застегивая портупею, побежал к караульному помещению.  Караул уже был поднят по команде "В ружье!". Бегом выдвинулись в сторону поста, с которого прозвучал выстрел. Но никого там не обнаружили. Только около грибка для часового, держа в руках автомат, испуганно озирался по сторонам нескладный долговязый солдат.
— В меня кто-то стрелял, — твердил он, — кто-то стрелял.
Видно было, что постовой был сильно испуган и поэтому приближаться к нему, вооруженному, было опасно.
— Что-то нам с тобой везет сегодня, — негромко сказал Денисевич начальнику караула, — сначала Пухин, теперь этот.
А ты сам-то ни в кого не стрелял? — притворно улыбаясь спросил он у постового, — Заснул, может быть, на посту, а потом взял да и пальнул спросонья?
Так, заговаривая солдату зубы, он понемногу приближался к нему справа, стараясь держаться так, чтобы не попасть под внезапный, произведенный со страху, выстрел.
— Давай-ка проверим, полный ли у тебя рожок, все ли патроны на месте? — С этими словами Денисевич взялся за автомат постового, стараясь зафиксировать его стволом вверх,.
Солдат на удивление легко, без сопротивления, отдал свой автомат. Первое, что бросилось в глаза лейтенанту — автомат был снят с предохранителя. Стали пересчитывать патроны в рожке. Двух патронов недоставало. Один остался в стволе. Вывод напрашивался сам собой — выстрел был произведен самим часовым.
— Послушай, солдат, — сказал вдруг начальник караула, вглядевшись в лицо часового, — твоя фамилия Бородкин?
— Так точно, Бородкин, — сразу как-то поскучнев, ответил часовой.
— Это не тебя ли мы весной искали на посту ночью и никак не могли найти. Хотели уже тревогу поднимать. А ты в это время спал в углублении на границе поста. Там как раз прожектор не достает, ямка эта в тени.
— Представляешь, — повернулся начальник караула к Денисевичу, повел я смену караула на посты, приходим на его пост, а там никого. Уже не знали, что и думать… А он, оказывается, в шинелку завернулся и спит себе в ямке, ничего не слышит. Сон у него хороший.
Денисевич забрал Бородкина в штаб, чтобы там побеседовать с ним и разобраться во всем как следует. Постепенно, в процессе беседы, выяснилось, что же произошло.
Дело было так. Бородкин сильно хотел спать. Он бродил, полусонный, по территории поста и рассеянно водил за спиной большим пальцем по рычажкам на корпусе автомата, висящего у него на плече. Так, в полудреме, он, очевидно, и щелкнул затвором и нажал на флажок предохранителя, поставив, тем самым, автомат в боевое положение. Оставалось только нажать на спусковой крючок, что он и сделал — всё так же рассеянно и всё тем же большим пальцем. Выстрел возле самого его уха раздался внезапно. И он с перепугу решил, что в него кто-то выстрелил. Повезло Бородкину только в одном. Правда, повезло существенно. В результате его манипуляций автомат был переведен в режим одиночных выстрелов. Если бы переключатель оказался установлен в режим стрельбы очередями, то автомат, в результате отдачи от выстрелов, стал бы прыгать у него на спине, и ему, скорее всего, разнесло бы череп.
Становилось ясно, что посылать Бородкина в караул больше нельзя. Максимум, на что способен этот чудик, — это мытье кастрюль и чистка картошки на кухне. Непонятно, чем думали те офицеры в военкомате, которые направляли его на службу в такую воинскую часть, где эксплуатируется электронная аппаратура высокого уровня сложности.

Закончив беседовать с Бородкиным, лейтенант посмотрел на часы. Окончательно стало ясно, что поспать этой ночью ему уже не удастся. Пора было отправлять машину за командиром части. Дальше тянуть с этим было уже нельзя. Приближался рассвет. Сержант, ушедший в самоволку, всё еще не вернулся. В помещении гауптвахты ждал решения своей судьбы дачник, проникший, каким-то загадочным образом, на охраняемую территорию. Также необходимо было поторопить лейтенанта Алиева. Пора уже было ему выпроваживать свою потрепанную блондинку за ворота. Ждали взысканий Бородкин и Пухин. И необходимо было также убедиться, что устранены последствия взрыва паров бензина в столовой.
В общем, утро обещало быть веселым. Но, все-таки, было и одно утешительное для полковника известие — капитан Швендик извлек свой пистолет из недр солдатской уборной, отчистил его и благополучно вернул в штаб.
Все совпало. Когда командир вышел из машины и Денисевич, как положено, подал команду "Часть, смирно!" и строевым шагом подошел к полковнику, чтобы отдать рапорт, мимо них пробежал нетрезвый сержант Сидоров, за которым, предусмотрительно стараясь не подбегать к сержанту слишком близко, гнались солдаты в количестве около десятка.
Сидоров, возвращаясь из самоволки в хорошем настроении, подходил уже к лазу в заборе, когда наткнулся вдруг на патруль. Сначала, с перепугу, он рванул обратно в лес. Но потом, сообразив, что лучше будет, если его поймают уже на территории части, побежал вдоль забора. Заметив, что подъезжает автомобиль, который, как впоследствии оказалось, вез  командира, и ворота открываются, чтобы его пропустить, сержант направился к воротам и успел пробежать через них сразу следом за автомобилем.
Командир части, заинтересованно посмотрев вслед убегающим, движением руки остановил рапортующего Денисевича и пошел в ту сторону, куда удалился сержант. А Сидоров в это время успел уже добежать до угла казармы и свернул в проход между зданием казармы и забором, скрывшись с глаз своих преследователей, которые, не решаясь последовать за ним, остановились. Солдаты знали, насколько тяжел кулак сержанта, и никто не хотел рисковать. Только новоиспеченный командир роты, старший лейтенант Бабич, служебное рвение которого существенно подогревалось присутствием поблизости командира, не стал останавливаться, а так, с разгону, и забежал за угол.
Наступила тишина. Все как будто чего-то ждали. И, как оказалось, ждали не зря. Прошло всего несколько минут, когда из-за угла казармы вновь появился  Бабич. Однако его трудно было узнать. На месте  тонкого, аристократически изогнутого носа на его лице висела сизая, пухлая груша. Пока присутствующие с изумлением разглядывали обновленный облик Бабича, следом за ним из-за угла появился Сидоров, который уже никуда не убегал и никому не оказывал сопротивления. Вел себя тихо, спокойно. Прошел, в сопровождении явно побаивающихся его, хорошо знающих его крутой нрав, солдат, в помещение гауптвахты и покорно позволил запереть себя там в ожидании приезда военного дознавателя. В камере его встретил  дачник, Петр Васильевич, который, проснувшись на нарах, безуспешно пытался вспомнить, каким же это образом он ухитрился попасть на гауптвахту.



Обошлось

В штаб части поступила телефонограмма. Дежурный офицер штаба армии сообщил, что военный дознаватель гарнизонной прокуратуры будет доставлен в часть на вертолете. Когда Денисевич доложил об этом командиру, тот тяжело вздохнул.
— Ну вот, начинается. Надежурил ты нынче, лейтенант, от души. Боюсь, что после этого твоего дежурства командующий предложат мне досрочно пойти на пенсию. Хотя, вроде бы, и не виноват ты ни в чем. Даже наоборот, отличился. Происшествие предотвратил, рискуя жизнью. Действовал грамотно. Всё это таким грохотом  могло обернуться, что и подумать противно. Ладно, иди, встречай дознавателя. Суетиться не будем. Будем решать вопросы по мере их поступления.

Долго ждать не пришлось. Вертолет аккуратно приземлился на выложенную металлическими плитами площадку, заглушил двигатель,  и из него, держа в руках фуражку, выбрался дознаватель — улыбчивый майор со знаками различия юридической службы. Следом появился экипаж. Денисевич отдал честь майору и приветственно козырнул летчикам. Однако, к его удивлению, капитан, очевидно командир вертолета, вместо того, чтобы ответить на приветствие, отвернулся в сторону. При этом, как показалось Денисевичу, в глазах у того мелькнула обида.
— Пошли, лейтенант, — стал торопить его дознаватель, — введешь меня, быстренько, в курс дела. А то времени в моем распоряжении не так уж много.
И они направились в штаб, где дознавателю был выделен для работы кабинет. Там, всё так же доброжелательно улыбаясь, майор стал расспрашивать Денисевича обо всем, что произошло во время его дежурства. Результатом этой беседы Денисевич остался доволен. Ему удалось устоять перед профессиональной доброжелательностью дознавателя и не  рассказать того, что тому знать было не обязательно. Конечно, и дознаватель не был настолько наивен, чтобы поверить, будто лейтенант рассказал все. Но основную информацию , нужную ему для внесения в протокол, дознаватель получил. Он узнал о попытке проникновения на территорию части гражданского лица — Петр Васильевич дожидался его в камере гауптвахты, и о том, что командир роты,  последовав за сержантом за угол казармы, вернулся оттуда с поломанным носом — Бабич находился в гарнизонном госпитале, где ремонтом его носа активно занимались военные врачи. Это уже придавало определенную значимость выезду дознавателя в часть.
Когда Бабича увозили вместе с его, моментально ставшим местной достопримечательностью, носом, который отчетливо просматривался снаружи сквозь ветровое стекло автомобиля, Денисевич подумал, что, благодаря своему чрезмерному служебному рвению Бабич достиг, как минимум, такого же уровня популярности, какой имел некогда Петька Буторин. Прибыв, после окончания военного училища, в часть, молодой офицер Петр Буторин сразу же  стал вносить существенное оживление в жизнь военную тем, что у него регулярно заклинивало челюсть. Стоило только Петьке, в задумчивости, зевнуть, как  раздавался щелчок и рот у него переставал закрываться. Сразу же начиналась беготня, срочно снаряжали автомобиль. Машина мчалась в госпиталь, а в ее кабине, рядом с водителем, сидел Петька, пугая зазевавшихся прохожих своим непомерно разинутым ртом.
В госпитале врач засовывал в рот Петру палец, нажимал на что-то, и Петькины челюсти с лязгом закрывались. Однако все это, к сожалению, быстро закончилось. Врач научил Петра самого ставить челюсть на место. И с тех пор, как только челюсть заклинит, лейтенант Буторин тихо сует в рот свой собственный палец, куда-то там нажимает, и его челюсть,  лязгнув, встает на место. А самое сложное для Петра во всем этом — успеть вовремя выдернуть палец изо рта.
Беседовал с арестованными дознаватель недолго. Закончив беседовать с ними, зашел к командиру части. Потом опять заглянул в дежурку.
— Бестолковые какие-то дела, — сказал он Денисевичу. — Один был до того пьян, что не помнит, каким образом оказался на территории части. Постовой говорит, что обнаружил его нетрезвым внутри ограждения. Ни оружия, ни какого-либо снаряжения у него с собой не было. В общем, глупость какая-то. Передали его в милицию, чтобы его там оштрафовали и отпустили домой. А другой, сержант, утверждает, что командира роты даже пальцем не трогал, тот, мол, сам споткнулся на бегу и упал. И ни одного свидетеля не было.
— Так что же делать с ним решили?
— Я посоветовал командиру части отправить его на сельхозработы. Сейчас как раз такая группа военнослужащих формируется. Там этот сержант поработает как следует, послужит несколько лишних месяцев, пропустит срок демобилизации. Понятно, конечно, что это его рук дело, что именно он командиру роты по носу дал, но доказать его вину невозможно. В следующий раз ваш Бабич пусть не проявляет излишнего рвения, один не бегает, а солдат пусть с собой берет.
Майор посмотрел на часы и добавил:
— Ну, что же, лейтенант, пойдем, проводишь меня до вертолета. Пора в обратный путь собираться.
Когда дознаватель уже забрался в вертолет и экипаж запустил двигатель, Денисевич вспомнил, наконец, откуда он знает командира вертолета, и за что обижается на него этот капитан.
Дело было где-то в середине зимы. Морозы стояли довольно крепкие — градусов под тридцать. В тот день Денисевич, облюбовав уютный уголок на складе запчастей и комплектующих, забрался в самую середину валявшихся там коробок и задремал. Военная служба вообще располагает ко сну. Офицеры спят везде и в любых позах. Особенно большое удовольствие Денисевич получал, наблюдая, как спят отцы-командиры во время лекций, которые время от времени приезжали читать лекторы из штаба армии и штаба округа. Со стороны могло показаться, что они тщательно обдумывают сказанное лектором, да еще и ведут, при этом, конспекты. Но на самом деле они все находятся, в это время, в состоянии безмятежного здорового сна.
Так вот, Денисевич сладко заснул. Но был совершенно безжалостно, разбужен. Кто-то распахнул дверь на склад, а потом громко ее захлопнул. А перед тем, как хлопнуть дверью, произнес:
— И здесь его нет. Куда же он мог деться?
Лейтенант понял, что его ищут зачем-то. Решив, на всякий случай, подстраховаться, он выбрался из своего логова и вышел на улицу. На первый взгляд, все было спокойно. Он направился к зданию штаба части. Войдя, уже в коридоре почувствовал некоторое напряжение, повисшее в воздухе. Из приоткрытой двери кабинета начальника штаба донесся возглас:
— Так где же этот Денисевич!?
Лейтенант понял, что лучшее, что он может сделать, это прикинуться шлангом.  Повернулся к стене коридора и стал с интересом изучать вывешенное там содержание устава строевой службы.
— Куда он делся! — опять закричал начальник штаба, выскакивая из кабинета, — А, Денисевич, Вы здесь, — продолжил он, увидев того изучающим устав, — быстро в машину, она уже у ворот.
—  Куда ехать, товарищ подполковник?
— В штаб армии. Тебя там уже ждут.
В штабе армии ему вручили сумку с опечатанными сургучом пакетами и отвезли на вертолетную площадку. Там его уже ждал вертолет. Денисевичу предписано было совершить облёт воинских частей армии и доставить в штаб каждой из них пакет. Это было начало крупных учений и каждый из пакетов содержал приказ о начале учений и вводную для командования части. Вот тут-то Денисевич и понял, как он легкомысленно поступил, не переодевшись в теплую одежду. Он-то ехал в штаб армии, а попал в середину насквозь промерзшего фюзеляжа военного вертолета, у которого обогревалась только кабина летчиков. По всем правилам пускать кого-либо в кабину экипаж не имеет права. Поэтому Денисевич вынужден был все время полета провести, дрожа от холода на металлической откидной скамейке. Даже во время посадок ему не удавалось погреться, поскольку везде его встречали прямо у вертолета, расписывались в получении пакета и убегали. А он вынужден был продолжать своё путешествие  в этой грохочущей, трясущейся, насквозь промерзшей железной коробке.
Он терпеливо ждал окончания этого путешествия. Но когда, наконец, вручил последний из пакетов и облегченно вздохнул, летчики, сидевшие все это время в теплой кабине, одетые в меховые куртки и обутые в теплые меховые сапоги, сказали ему, что теперь они сходят пообедать. Все его существо восстало против такой вопиющей несправедливости. Ведь летчиков кормили в соответствии со специальным летным пайком, и у них были талоны на спецпитание, которые они могли реализовать в столовой любого аэродрома. А его, поскольку он не был летчиком, никто кормить не собирался. Поэтому, понимая, что не вынесет больше этого унижения,  он приказал летчикам отставить обед, и срочно возвращаться обратно. Это был тот самый экипаж, с которым прилетел теперь в часть военный дознаватель. И, хоть Денисевич был всего лишь лейтенантом, а командир экипажа был капитаном, то есть был на два звания старше, вертолет был выделен в распоряжение лейтенанта и летчики не могли не выполнить его приказ.
Денисевич давно уже забыл этот случай. Однако теперь ему стало ясно, что капитан так и не смог пережить нанесенную тогда ему обиду.

Отправив дознавателя в штаб армии, Денисевич сдал дежурство своему преемнику, а потом пошел  доложить об этом полковнику. Тот благодарно пожал ему руку. Все обошлось, и теперь командир мог спокойно продолжать свою службу.

Денисевич выйдя, наконец, за ворота, увидел, что его автобус, пришедший почему-то раньше указанного в расписании времени, уже скрывается за поворотом дороги. Однако водитель проезжавшей мимо машины, увидев, что лейтенантик не успел на автобус, проникся к нему сочувствием, остановился и предложил подвезти.
В кабине автомобиля было тепло, из приемника звучала легкая, приятная музыка и лейтенант, провожая взглядом уплывающий, уносящий вдаль заключенную в нем странную военную жизнь, забор части, как-то расслабился, размяк и поверил в то, что уже где-то в недалеком будущем ждет его жизнь совсем другая, та,  от которой он уже почти отвык.