Ромовая баба

Рассказ написан Александром Сергиенко в 1989 году. В 2011 году подвергнут редактированию и адаптации Алексеем Сергиенко. Совместный проект отца и сына.

Для мня это были страшные  и странные дни. Никогда еще так не бурлили мои чувства. Это был верх безумия. Все началось с приезда  в этот пыльный и весенний город и определения в многоэтажную гостиницу. Мне пришлось долго  оформлять документы  и ждать лифта,  чем я попал в отведенную мне комнату- как будто приперся человек-невидимка-которому нужно было еще заслужить внимание-чтобы на тебя просто подняли глаза-хотя бы авансом за твое незримое присутствие. Появившись в холле своего этажа с выписанными  мне квитанциями  я не обнаружил никого за столом дежурной и направился по коридору  на ее поиски. Проклято ныли ноги, постанывая на каждом шагу.
Но ни  в одной из предполагаемых сторон и углов, как сторон света плутовки не было, я ее не находил, разоряясь про себя самыми оскорбительными по моему разумению ругательствами. Я еще раз прошел в комнату с открытой дверью, постоял, осмотрелся и заметил поодаль  вторую открытую смежную комнату. Направившись туда, я смутился перед встающей неожиданно приятной женщиной, которая также  не обнаруживала моего присутствия на пороге. Все получилось так внезапно, что я не смог вымолвить даже слова, уставившись на нее, застигнув врасплох-как будто помешав ей прятать деньги. При этом stand and stare я был поражен изысканной аккуратностью и свежестью ее наряда, как будто ее специально холили, лелеяли и крахмалили как ромовую бабу-посыпали кокосовой стружкой, как съедобную невесту на выданье. С белоснежным чепчиком, красивыми и пленительным чертами лица , гибкой и полновесной полноватой фигурой, которую плотно облегало  темно- синее платье цвета –тогда как надо было оставить ее в этой кокосовой стружке на темечке голой, опоясанной пышным бантом.

Еще пленительней и обворожительней виделись мне ее полные ножки с платьем выше колен.. Это конец. Я с трудом вымолвил номер моей комнаты –переключившись на женщину. Она в деловито вышла, просила меня подождать, как будто я был чайником, который  поставили на плиту, на медленный огонь, подогреваться.  Чайник без свистка, во мне нет индикатора, как она поймет, что я поспею, как чай, когда она поймет, когда  с меня можно будет  снять крышку и удалить накипь. Как она сообразит что в меня можно будет добавлять сахар и размазывать по стенкам своих откупоренных сосудов?

Она посмеет ли, или придет меня пеленать как дитя, перетягивая баюкая непослушную ляльку. Соберется и меня деловито заправить, как кровать при мне, на моих глазах, в моем присутствии,  я а просто подожму выше ноги, чтобы не мешать влажной уборке. Засунет мне в воротник рубашки сопливчик и воткнет соску пока мои зенки будут бегать по сторонам озираясь за ее нехтирыми манипуляциями.

И легкой походкой она удалилась, чтобы посмотреть мою комнату, уходя в нее, как партизан в густые леса, приподняв манерно подбородок, как гусыня,  белая лебедь,  белая качка, с натянутой уздой лифчика на  косточках-  лопатках, перетянутых  с усердием и сноровкой, как военные портупеи. Мне почему- то полезли в  голову дурные, дрянные мысли, что там, в номере, уже кто- то живет и нужно там убрать, поэтому  я присел на стул и стал ждать. Мое терпение накипало, как будто я был бруском дерева, с которого методично снимали стружку и кору, какой -то черенок  лопаты скоблили инструментом. Или я был- карандаш, на который бережно надавливали,  и плавно нажимали острием ножа, чтобы не сломать хрупкий и хлипкий химический грифель.


Вероятно, она меняет или перепроверяет постель, или кто кого- то выпроваживает взашеи оттуда- закрывалось в меня сомнение. Я сидел ждал и придумывал объяснение ее отсутствию чем убедиться в этом самому не тратя время на размышления.

Но не подавая виду, напуская безразличие, как воду в ванную, и сдерживая легкое душевное волнение я оставался вызревать налитыми плодами в кронах на солнце, или тихо таять ледниками, обветриваться на рядныне нарезанными и нашинкованными сухофруктами, образуя продукт для приготовления взвара.

Сдерживая легкое трепетное душевное волнение, я ждал момента своего заселения в комнату. Вошла женщина, пьющая чай. Наверное здесь по желанию давали травяной чай-нужно просто было отгадать загадку или поднять руку, как в школе-чтобы за учительским столом заметили. Наконец, вскоре пришла чарующая меня особа, и я поспешил за ней в номер-как пудель на цыпочках-завербованный куском сахара. Пришлось идти в дальнюю комнату, я едва поспевал за ней, не в состоянии ни завести разговор, или что-то сказать попутное. Комната оказалась чуть ли не в конце коридора. Я вошел вслед за ней. Свет в передней никак не срабатывал, зато сразу озарилась душевая. А затем яркий свет дневной лампы возле окна и в изголовье кровати, как будто солнце взяли в эту самую комнату напрокат. а потом долго не давали ему выйти, насильно удерживая его в четырех стенах, задвинув инвентарные трех- грошовые  шторы и тюль.
Светильник вспыхнул Стожарами и она заговорила:
-Располагайтесь, принимайте душ!- заботливо произнесла женщина, я был тронут ее приветливостью, хотя ничего особо не сказала, но так гостеприимно произнесла, как будто мои уши намазали душистым медом и провели по ним языком. Потом спросила дежурное: «будете пить чай?»- почти утвердительно, что и заминаться мне, скромничая, не стоило- я должен был соглашаться-пить чай на брудершафт, преломлять хлеба и пытаться обращать воду в вино-через два дня мне будет 33.

Но мне было так неловко. Когда  такую услугу окажет такая прелестная женщина –как реагировать-плясать от чая-как от письма в прошлом веке. Петь песню «веселых ребят»-«у тебя в гостях я замечаю/и в этом есть твоя вина/что выпивая чашку чая/я вдруг пьянею от вина»..

Еще бросилось мне в сердце в душу, как моток ниток- еще темные-претемные глаза и короткая аккуратная стрижка ее темных волос. Разве мог я ее о чем-то просить .Лишь бы быть незаметным возле такой ослепляющей меня красоты, лишь бы хватило сил не поддаться соблазну этой притягательной поселившейся рядом со мной силы. Которая истощала меня-которую  источала эта прекрасная женщина. Нужно было становиться инвентарем, предметами мебели казненным хламом непроветриваемыми одеялами и покрывалами, чтобы вбирать в себе ее запах прикосновений, ее аромат из экстрактов фруктов и цветов в нанесенной ей косметикой во взаимодействии с природным ароматом ее тела,  как и все оставленное командировочными в номере. Я буду впредь аккумулировать  тревоги от расставание и ожидание ее огнеопасного, взрывоопасного, пожаронебезопасного тепла.

Я долго принимал этот душ, как будто изливая  на себя  чрезмерно и нерачительно эти гекалтиры воды, хотелось смыть ее, как наваждение, этой водой и  волной. Этой струей из душа можно было затопить целый город,  но мне этой воды, охлаждающей меня  и делающей меня чистым, все равно было мало, как будто я мог затереть себя мочалками до дыр, находя в воде какое то спасение от охватившего меня жара, обдавая от соприкосновения с нагретым с собой все помещение душным паром, как будто  я и вода это обряд молитва от плотского огня и злаго очарования.

Я почувствовал себя свежее и  увереннее. «Может, попросить чай?»- вертелось в голове -как подсказка или наводка. И что тогда сказать? Невразумительное- «останьтесь..»и все?  Что -это все, что взбрело мне на ум? И вряд ли я мог бы произнести  что -нибудь несуразное в таком душевном непокое.  Только бы мне освоиться, расположиться, привести себя в норму и объясниться на  разумных началах.

Кровать оказалась удобной, и такой большой, несоизмеримо большой и осиротелой для одного человека. Я расположился на ней со своими книгами, ведь завтра нужно сдавать этот экзамен, я боялся опозориться своим незнанием. Я несколько раз засыпал  над книгами, а я затем решил отдыхать окончательно, с тревогам завтрашнем дне,  мыслью о прелестной женщине, что она рядом, и так и уснул. Утром, просыпаясь, я решил твердо не идти на экзамен и сдать его после праздника.

используя оставшееся время для подготовки. Я целый день до 16 часов  возился с  учебниками, которое  сотни раз перечитывал в одном и том же месте, отвлекаясь  мыслями к прекрасной женщине-как к единственному месту моего земного притяжения. Но днем я ее не видел. Наверное,  она ушла утром, и придет  теперь через несколько дней, к следующей смене. Как бы не упустить момент вновь  увидеть ее. Меня все сильнее беспокоил  вопрос ее возраста. А вдруг она окажется старше меня, или может у  нее есть даже внуки? Ведь всю ее прелесть я чувствовал интуитивно-за гранью возраста-не акцентируя вопрос на том подходим ли мы друг другу и что между нами может быть и может быть общего. Боясь взглянуть на нее по –настоящему, предвзятым и критичным, сверлящим буравчиком уверенным и беспристрастным взглядом, проверяя паспортные данные-сверяя их с возрастными кольцами-как исследуя дерево в поперечнике. А вдруг у нее есть муж? Как будут глупо выглядеть мои симпатии –в сочетании с полученной возможностью объясниться- с ней, но со строгой и доброй женщиной. Но она продолжала все неистовее распылять мое воображение, будить образы, жалить, увечить мои фантазии и грезы, скальпируя их, и оставляя дожидаться солнечных и тепловых ударов в этой немыслимой индейской пытке.