Дурак

          Из двора, в котором мы проводили время, небо казалось особенно высоким. Когда пролетали самолеты, мы задирали головы и кричали: - ту 144, ту 144! Иногда в небе парили планеры. А особенное событие, когда пролетал на низкой высоте маленький самолет и разбрасывали листовки. Их содержание нас мало интересовало, мы из них самолетики складывали. Потом с ними носились по двору, пока интерес не пропадал, и мы переключались на что-то другое. Во дворе были сараи и гараж. У гаража была будка и огромный пес на привязи. Вид его был не дружелюбный. Он полаивал на редко проходящих чужаков, и рычал на нас. Я его боялся. Но однажды, как-то так получилось, что я забыл, что его боюсь, заигрался, и даже не помню, как оказался в его будке. Пес был снисходителен. Там нас и нашли родители.
          Так, передвигаясь по двору, мы с Сашкой Тараном уперлись в новенький, красный мотоцикл «Ява», стоящий на рогатой парковочной подставке, располагавшейся снизу, придававшей мотоциклу три точки опоры, приподнимая переднее колесо. Агрегат впечатлял. Цвет, хром глушителя, запах бензина, кожа сиденья, рычаги и тросики. Я с Сашкой попал в состояние совместного сновидения. Не полезть на него мы не могли. Эта конструкция оказалась неустойчива. Мотоцикл рухнул, поднимая пыль. Мы еле успели отскочить. Пришли взрослые, Сашкин отец и хозяин «Явы». Оба в офицерской форме, наверно, один подвозил другого, и зашел водички попить. Давай спрашивать, что, да как. Ну, мы в отказ, не знаем мол, ничего не видели. Так нам и поверили. Но не наказали. Сашку загнали домой обедать, я побрел домой. Через некоторое время, после обеда, мы встретились на том же месте. Видимо этот обед Сашке не пошел. Его стошнило. Таран старший проявил участие, и попытался успокоить. И тут Сашка поразил мое сознание, с криком – уйди дурак, - он бросился к своей маме, которая тут же увела его домой. Потом он болел, и я навещал его, потому, что играть было не с кем, во дворе только мы были одного года-образца. Я навещал друга, мне очень нравилась, его кровать с сеткой для безопасности, и вращающийся волнистый ночник изображающий тени плывущих рыбок, приводимый в движение тёплым воздухом от лампы. Все детство я спал на солдатской кровати с плоской сеткой, а для того, чтобы не свалиться, мне подставляли табуретки. А вместо плафонов и люстр, у нас висели просто лампочки в «патронах». Когда приходила пора спать, свет просто выключали, и я оставался в темноте. Иногда ночью я просыпался и звал маму шепотом. Но меня, конечно, никто не слышал. Начинало казаться, что я остался один. В темноте. Страшно. Тогда я звал громче, потом еще громче. И так до тех пор, пока не приходила мама. Она успокаивала, укладывала и укрывала меня. Когда я болел, меня спрашивали,- что у тебя болит? И я не знал, что у меня болит, не мог толком ничего сказать, только щурился, потому что было больно смотреть на свет. Доктор говорил: - прикройте лампу газетой, у него болит голова. Так я узнал, что у меня болит, хотя болела не голова, а глаза. Лампу оборачивали газетой в виде конуса, свет становился рассеянный, и глаза не резало. Но это было только тогда, когда я болел, а все остальное время в «патронах» торчали лампочки, а у кровати табуретки.
          Сашкин отец, приходя с дежурства на обед, вытаскивал разряженный «Макаров» и давал нам поиграть. Его было сложно удержать двумя руками, не говоря уже о том, чтобы нажать на курок. Патроны от «Макарова» были «солдатиками». Шло время. Сашка поправился. Мы вновь стали исследовать окрестности двора. Напротив школы № 35 вырыли огромную траншею. Ее глубина завораживала и пугала, на самом деле бала взрослому по пояс. Находилась она очень далеко, метрах в ста от дома. Старшие ребята свободно гуляли по району и никогда не брали нас с собой, так как сами рисковали, нарушая запрет. Мы ушли в поход к траншее. Не знаю, что нашло на Сашку, но он, придя к траншее у дороги, взял ком глины и бросил ее на капот проезжавшей мимо машины. Думаю, поймать нас было дело не хитрое. Водитель поймал Сашку, а я не стал убегать. Сашка сильно испугался, плакал, и не говорил где живет, наверно боялся что всыпят. А я ничего не бросал, ни глину, ни Сашку, и не боялся. Стало ясно, что водитель настойчив, и не имеет намерения нас отпускать. Я решил отвести всю «банду» к себе домой. Это было круто,- меня только что научили говорить свой адрес,- «улицажелябовадомтридцатьдевятьдробьдваквартирачетыре». Встретила нас моя мама. Отдувался я один.
          По выходным отец выгуливал меня и моего старшего на три года брата в город. Процедура выгула была проста и обоюдовыгодна родителям. Мать отдыхала от нас, и готовила воскресный обед. Отец водил нас в центр Симферополя, благо мы жили рядом, где выпивал пару стаканов креплёного вина на разлив пополам с газировкой. Мы с братом просили лимонад, и он наливал нам на двоих один стакан газировки за одну копейку, из автомата. Тогда были такие автоматы с нишей в центре, где стоял гранёный «мухинский» стакан. Справа в нише было устройство, которым он промывался. Стакан надо было поставить вверх дном и нажать, струя воды снизу промывала его. А слева, на выбор, наливалась газировка за одну копейку или газировка с сиропом за три копейки. Встречались автоматы с кнопками, можно было выбрать сироп. Кому минералку, кому вино. Было жарко. Я был рад газировке.  Она была прохладная и колючая, пузырьки выходили через нос, рот, глаза и уши. Мы спорили с братом, где половина стакана. Думаю, папе было весело. Кода мы приходили домой, мама спрашивала, чем нас угощал папа. И мы говорили: - папа купил нам стакан минералки за одну копейку, вода бала очень вкусная. Папа веселился, мама его укоряла, и обещала купить нам сладости. Потом. После обеда. И мы садились обедать. А после того, как дети пообедают, взрослые обычно забывают, что обещали детям до обеда. Зато дети помнят это до конца жизни…
          То, что я сейчас расскажу, я не помню. Я очень старался это вспомнить, но не помню. На кухне была простая прямоугольная, плоская дровяная плита. Использовалась она только зимой, чтобы протопить квартиру. Готовить еду было быстрее на керогазе. Поэтому летом на плите стояла всякая всячина, и десяти литровая бутыль с вином, из которой торчали резиновые трубки водяного затвора. Они свисали на достаточной высоте, для того чтобы я потянул за них. Сосуд качнулся, упал на ребро плиты и разбился, окатив меня вином. Мне повезло, что я был ниже плиты. Осколок стекла скользнул по запястью, я сильно обрезался. Отец ругал мать: - десять литров вина!!!
          Вскоре после этого, по случаю, я и сказал ему, что он дурак. Бессознательно наболело. За это он ударил меня полотенцем по голове. Я расстроился, рыдал от души, мама успокаивала. С тех пор он никогда меня не бил, а я не говорил ему, что он дурак. Так меня и крестили,- вином, кровью, слезами и глупостью.