Марья Ивановна - дискотека

 

Раннее утро, первого января. На сцене накрытый стол, справа тахта, на котором странно развалилась Мари Ванна. На сцену выходит Николай, смотрит на все, видит тещу, уходит в другую комнату, возвращается с подушкой и подкладывает под голову Мари Ванны, она тяжело открывает глаза, видит зятя и приглушенно воет:
МАРИ ВАННА. – Ой, рученьки мои рученьки! Да за что же мне такое наказание? (Засыпает)
НИКОЛАЙ. – Мари Ванна, что случилось-то, чего воете? (Теще не реагирует, он ее слегка расталкивает. Мари Ванна открывает глаза и опять начинает выть в голос)
МАРИ ВАННА. – Ой, глазоньки мои глазоньки, ой, рученьки мои рученьки, да за что же я Бога то прогневала, всю ноченьку..?!! (Голова падает набок)
НИКОЛАЙ. – Что всю ноченьку, толком сказать можете, непонятно же ни черта? Мари Ванна?! (Толкает тещу, та никак не реагирует, лежит как мертвая) Господи, никак померла? (Поднимает руку за запястье, отпускает, рука со стуком падает) Точно померла, нашла время, у меня жена рожает, а она померла. Что же делать? (Убегает. Вскоре возвращается, на плече у него кто-то лежит. Николай сажает того на стул, тот сползает. Сажает еще раз тот опять сползает. Потом тормошит его, никакой реакции) Калыч, Калыч проснись давай! Ну, смотри, сам напросился. (Уходит. Возвращается с ведром воды. Засовывает голову Калыча в ведро с водой. Тот мгновенно оживает)
КАЛЫЧ. – Кто?! Что?! За что?! (Видит Николая) Ты что, совсем озверел, я ж тебе башку оторву, лахудра!
НИКОЛАЙ. – Не матерись при покойнице, придурок.
КАЛЫЧ. – Кто покойница?
НИКОЛАЙ. – Кто надо.  Ты врач?
КАЛЫЧ. – Ветеринар.
НИКОЛАЙ. – Значит, врач. Клятву давал?
КАЛЫЧ. – Какую клятву?
НИКОЛАЙ. – Значит, давал.
КАЛЫЧ. – Кому давал?
НИКОЛАЙ. – Кому надо. Она померла, давай, сделай чего-нибудь.
КАЛЫЧ. – Кто померла?!
НИКОЛАЙ. – Кто, кто, теща моя. Давай сделай, что-нибудь.
КАЛЫЧ. – Ты что говоришь то, что я могу сделать, если она померла уже?
НИКОЛАЙ. – Ну, этого я не знаю. Ты врач, ты и разбирайся. Мое дело привести к потерпевшей.
КАЛЫЧ. – Какой потерпевшей, если она уже труп? И потом, сколько раз говорить, я не врач, я ветеринар, а это совсем разные вещи.
НИКОЛАЙ. – Ты мне мозги не пудри, что в таких случаях делают, что-то же делают?
КАЛЫЧ. – Что делают?
НИКОЛАЙ. – Во, блин, он у меня спрашивает, если бы я знал, я тебя пригласил бы? Ну, сделай ей искусственное дыхание, или еще что.
КАЛЫЧ. – Какое искусственное дыхание покойнице? Слушай, а она точно умерла, может спит?
НИКОЛАЙ. – Да проверял я, но вроде того. Сам еще раз проверь, может оживет?
(Калыч наклоняется, кладет голову на грудь и слушает сердце и засыпает. Николай толкает его)
КАЛЫЧ. – Что? Кто?
НИКОЛАЙ. – Кто надо. Ты сюда что, спать пришел? Давай оживляй! (Калыч приподнимает одно веко и долго смотрит) Чего ты там увидел, ты ее не гипнотизируй, ей сейчас это по барабану.
КАЛЫЧ. – А? Да иди ты. (Поднимает руку Мари Ванны за запястье, отпускает, рука глухо падает на тахту) Ну что, малахольный, можно тебя поздравить, убаюкалась сердечная. Хоть так и не говорят о покойницах, но жадноватая была тетка, никогда самогонки в долг ни давала. Ну что зря горевать, давай выпьем за упокой рабы Божьей, да будет ей земля пухом. (Наливает два полных стакана, один протягивает Николаю, второй берет сам) Аминь. (Чокается с Николаем и залпом выпивает) Везунчик ты! Ну что молчишь, совсем от радости ошалел?
НИКОЛАЙ. – От какой токай радости, ты в своем уме, она как никак теща мне. Что я жене скажу, она же на днях родить должна?
КАЛЫЧ. – Вот это, пожалуй, проблема.
НИКОЛАЙ. – То, что это проблема, это я и без тебя знаю, ты лучше скажи, что мне теперь делать то.
КАЛЫЧ. – Что делать, что делать? Что ты трезвонишь, как на пожаре? Если бы она была бы коровой или свиньей, то я тебе посоветовал срочные меры, а тут уж теперь торопиться некуда, все, что могла она уже сделала. Закинь ее в сарай, только положи ровно, а то скочевряжется, ни в один гроб не влезет. (Берет бутылку, чтобы налить)
НИКОЛАЙ. – Почему в сарай? (Отнимает бутылку)
КАЛЫЧ. – О, деревня! Там холодно потому что, здесь она завонять может в тепле то, да еще у самой печки. (забирает бутылку и наливает себе) А там недельку, ну, дней десять протянет и, слава Богу. (Хочет выпить)
НИКОЛАЙ. – Какую неделю, какие десять дней, ты что?! (Николай опускает его руку)
КАЛЫЧ. – А такие! Во, народ! Сейчас какое число?
НИКОЛАЙ. – Тыг.
КАЛЫЧ. – Не тыг, а что? (Выпивает)  Правильно, первое января. С праздничком тебя! А который сейчас час? (Смотрит на часы) Правильно семь часов сорок пять минут. Утра, что, между прочим, очень не немаловажно! А теперь скажи мне, где ты найдешь первого января, в семь часов сорок пять минут утра хоть одного трезвого? Это же не корова безродная или овца. Это же человек! А человек, как говорил Горький, звучит гордо.
НИКОЛАЙ. – А при чем здесь Горький?
КАЛЫЧ. – Горький тут совершенно не причем. Но не все так просто. Вот скажи, что с покойником делают?
НИКОЛАЙ. – Откуда мне знать, я же не врач?
КАЛЫЧ. – Я знаю, что ты не врач. Вот скажи мне, ее омыть надо?
НИКОЛАЙ. – Надо.

КАЛЫЧ. - Надо. Одеть надо?
НИКОЛАЙ. – Надо.
КАЛЫЧ. – Надо. Опять таки, отпеть надо?
НИКОЛАЙ. – Надо.
КАЛЫЧ. – Конечно надо, человек все-таки. А отпевать, это в церковь везти надо. Кто повезет? Все же пьяные в стельку. Не то что за руль, просто сидеть и то не смогут. Как ты сказал, отпевать надо. Кто будет отпевать? Батюшка? Так он вчера по домам ходил, всех поздравлял с Новым годом, где он закончил я не знаю. Его еще найти надо, а это сделать будет совсем не легко, всю деревню придется оббегать. Хотя…
НИКОЛАЙ. – Что хотя?
КАЛЫЧ. - Хотя толку от него, что с быка молоко. Вот и получается, пока хоть кто-то очухается, неделя уйдет, как минимум
НИКОЛАЙ. – Какая неделя, ты что совсем?
КАЛЫЧ. – Не спорь. Неделя как минимум!! А там и Рождество не за горами, так что дней десять, пятнадцать. Что бы умереть ума много не надо, а вот схоронить, это извини – подвинься, тут целая история. Главное в этом деле не суетиться, не зря в народе говорят «Поспешишь – людей насмешишь», вот и не спеши, народ зря брехать не будет. Да и померла она уже, ей то хуже не будет, а тебе может, поэтому спокойнее, доверься мне, я на этом деле собаку съел, хоть и ветеринар. (Наливает себе полный стакан) Давай лучше выпьем за упокой души. Все-таки самогонка у нее отменная, да умела покойница гнать его, ничего не скажешь. Ел бы ее родимую и ел. Ой, то есть пил. Короче, за нее. Аминь! (Выпивает)
НИКОЛАЙ. (Не очень уверенно) – Слышь, Калыч, а что если в милицию?
КАЛЫЧ. – А что в милицию?
НИКОЛАЙ. – Так там милиция.
КАЛЫЧ. – И что? Там что, не люди работают? Пойми ты, дурья твоя голова, им сейчас тоже очень трудно сфокусироваться, им даже может труднее, чем нам с тобой. Еще по пьяному делу, на больную голову припишут ее смерть к убийству, будто ты ее родимую и грохну, подержат месячишко, потом доказывай, что ты не верблюд.
НИКОЛАЙ. – За что?!
КАЛЫЧ. – Ха, за что, а за то! Что не найдут за что? А если им еще и опохмелиться нечем будет, так они тебе еще и почки поотбивают.
НИКОЛАЙ. – За что?!
КАЛЫЧ. – Что ты заладил за что, за что? Да за что хочешь, хоть за попытку к бегству, еще пристрелят под горячую руку, там отморозков тоже хватает. И будет не один, а два трупа. Оно тебе надо? Я просто одного понять не могу, чего ты зря людей тормошить будешь?
НИКОЛАЙ. – Что значит зря?
КАЛЫЧ. – То и значит.
НИКОЛАЙ. - А она? (Указывает на тещу)
КАЛЫЧ. – А что она? Она уже от тебя никуда не сбежит, отбегалась. Чем дурью маяться, неси ее лучше в сарай, а то поздно будет. А я пойду, соломки постелю, что бы мягче было. (Уходит. Николай с трудом поднимает безжизненное тело тещи)
НИКОЛАЙ. – Спасибо за подарок, теща! (Уносит. Вскоре возвращаются. Калыч наливают полный стакан самогонки)
КАЛЫЧ. – О, блин, как холодно.
НИКОЛАЙ. – Да, градусов пятнадцать, не меньше.
КАЛЫЧ. – Ну, будь здоров, то есть, аминь! (Выпивают)
НИКОЛАЙ. – Ё моё, что я жене скажу?
КАЛЫЧ. – Слушай сюда и запоминай, я бы на твоем месте ей пока вообще ничего ни говорил, ни к чему. У бабы в такое время от горя может молоко пропасть, или не дай Бог, выкидыш. В таком деле сто раз нужно взвесить, чем что-то делать. А ты…
НИКОЛАЙ. – Что я?
КАЛЫЧ. – А то, любишь ты горячку пороть, народ зря бередить. Так что расслабься и получай удовольствие от жизни. И потом, праздник все-таки.

(На сцену выходят три брата Леха, Миха и Витек, у Витька гармонь, поют песню «В лесу родилась елочка»)
ЛЕХА. – Привет честной компании! Фокус покус! (Достает из рукава куртки бутылку водки)
ВИТЕК. (Поет) – Эх водочка, куда ты денешься,
 Ко мне в рот попадешь, не воротишься!!
НИКОЛАЙ. – Мужики, хорош песни горланить, у меня теща, час как преставилась.
КАЛЫЧ. – Чего уставились, точно вам говорят, не верите, сходите, посмотрите, она в сарае лежит, как живая.
ЛЕХА.(Витьку) – Сбегай.
ВИТЕК. – А что на нее смотреть, чай не Ленин? Померла и померла, что она помереть не может, чай тоже человек, хоть и баба. Лично я верю.
ЛЕХА. – Лично тебя никто не спрашивает. Сбегай! – (Витек нехотя снимает гармонь и уходит) А от чего она померла то, баба вроде на вид здоровая была?
КАЛЫЧ. – Понятно от чего, зятек родный ее дустом траванул, вот и померла баба. (Калыч хохочет)
НИКОЛАЙ. – Ты что говоришь, собака!? Думай, что говоришь! Эти чего доброго еще поверят.
КАЛЫЧ. – Ну, пошутил я, это же понятно!
НИКОЛАЙ. – Дурак ты, и шутки у тебя дурацкие.
ЛЕХА. – (Калычу) Да ладно тебе, я серьезно спрашиваю, от чего она умерла, а ты хохмить.
КАЛЫЧ. – А кто её знает от чего?
ЛЕХА. – Во, дает. Кому ж знать, как не тебе, ты ж доктор.
КАЛЫЧ. – Сколько раз повторять? Не доктор, не доктор я, а ветеринар. Да как узнаешь, я же не Кашпировский, это надо вскрытие делать.
ЛЕХА. – Так сделай!
КАЛЫЧ. – Что сделать?
ЛЕХА. – Во, дает, вскрытие делай!
КАЛЫЧ. – Что значит вскрытие сделай? Где делать-то, для этого стол операционный нужен, скальпель, помощник.
ЛЕХА. – Ты давай не отнекивайся, народ хочет знать правду о причине смерти. Это чем тебе не стол? (Берет в руки нож) Это чем не скальпель? И помощников смотри сколько, хоть отбавляй. Просто скажи, что у тебя кишка тонка.
КАЛЫЧ. – Это у меня кишка тонка? Я тебе покажу, где хвост, где грива! Неси! Только, чур, в доме не блевать. Потому как, приятного будет мало.
ЛЕХА. – За нас не боись, правильно, Колян?
НИКОЛАЙ. – Мужики, вы что, совсем озверели?
МИХА. – Да, ладно, Колян, не жмотись.
КАЛЫЧ. – Слушай сосед, ты главное не суетись, все будет как в лучших домах Лондона. Брюхо вскроем так, что ей даже больно не будет.
НИКОЛАЙ. – Эй, вы что, не слышите, что я говорю? В моем доме, на моем столе, моим ножом…
МИХА. – Слышь, Калыч, Колян прав, чего ее зря сюда тащить, давай в сарае, все ж не в доме?
КАЛЫЧ. – Легко! В сарае, так в сарае. Мне по барабану.
ЛЕХА. – Сейчас мы узнаем истинную причину, пошли Коля. Может, ты ее действительно дустом траванул?
НИКОЛАЙ. – Я тебя сейчас травану по роже.
ЛЕХА. – Да не злись ты, я пошутил. Что Калян, пошли в операционную.
КАЛЫЧ. – Пошли, только возьми пару бутылок, это будет для обработки раны! (Идут к дверям)
НИКОЛАЙ. – А ну хорош дурью маяться, совсем ума лишились!?
ЛЕХА. – Ты что, Коль?
НИКОЛАЙ. – Через плечо! Вот дождись, пока твоя теща откинется, ее и режь.
ЛЕХА. – Не понял?!
НИКОЛАЙ. - Чего не понял. Ты что, весь ум пропил?
ЛЕХА. – Не понял?!!
НИКОЛАЙ. – Леха, ты меня не заводи, я завожусь быстро, а отхожу медленно, ты меня знаешь. Настучу, мало не покажется.
ЛЕХА. – Не понял?!!!
 (Входит Витек)
ВИТЕК. – Да, лежит сердечная на соломке, как живая, и руки холодные.
КАЛЫЧ. – Ладно, мужики, давайте помянем. (Наливает всем. Выпивают)
МИХА.(Задумчиво) – Да, все там будем.
КАЛЫЧ. – Во, сказанул!? Конечно будем, об этом никто и не спорит, все дело в том – когда? Так сказать, ху из ху, вот в чем жизненно важный вопрос.
ЛЕХА. – Не матерись. И какая к черту разница когда, время придет, дед Кондратий кликнет, побежишь и про время забудешь. Наливай. За упокой, так сказать… (Налили, выпили)
КАЛЫЧ. – Нет Леха, я с тобой не согласен, умирать тоже надо вовремя, вот ты, например?
ЛЕХА. – Что я?
КАЛЫЧ. - Хотел бы ты сейчас дубу дать?
ЛЕХА. – Ну, сейчас оно, конечно, можно, но не ко времени. Столько выпивки, столько закуси, а ты возьми да умри, я считаю это свинство.
КАЛЫЧ. – Вот и я говорю, умирать надо вовремя. Но самое интересное, у человека это время по собственной воле никогда не приходит. Умирать надо, а не хочется. Вот это и есть философический ребус. Человеку всегда хочется и рыбку съесть, и… на стуле усидеть. А так не бывает.
МИХА. – Как не бывает? Бывает. А батюшка наш, ни черта не делает и каждый день веселый. Вот скажи мне. Почему?
КАЛЫЧ. – Интересный вопрос.
МИХА. – А то!
КАЛЫЧ. – Так вот слушай не в пол уха, в любом правиле есть исключения, вот он и есть это самое исключение. Понял?
МИХА. – Понял. Не дурак. А я?
КАЛЫЧ. – А ты? Ты аксиома!
МИХА. – Ты, дурень, чего материшься?!
ЛЕХА.(Михе) – Сядь.
МИХА. – А что он материться?!
ЛЕХА. – Это не мат.
МИХА. – А что это если не мат?
ЛЕХА. – А черт его знает. Но точно не мат. Если бы это был бы мат, уж я бы его точно знал.
КАЛЫЧ. – Везет тебе Леха! Хорошо быть старшим братом!
ЛЕХА. – Не без этого, но и здесь есть свои трудности. Наливай. Всего вам, так сказать, то есть, аминь. (Выпили)
НИКОЛАЙ. (Лехе) – Зови мамку свою, чтоб объяснила, что делать и как.
КАЛЫЧ. – Во, дурак, во дурак! Нет, что бы помянуть по-человечески, надо всю деревню на ноги поставить. Ты еще на всю область раструби. Куда спешить спрашивается, лежит себе в сарае тихая, слово поперек не скажет, вот и радуйся, получай удовольствие. Или ты от нее поскорее избавиться хочешь? Молодец, одобряю! А то не дай Бог оживет, вот хохма то будет, ты только свыкся с мыслью о свободе, и на тебе. Привидение в чистом виде. (Смеется)
НИКОЛАЙ. – Тебе больше пить нельзя, ты от этого дела дурнеешь.
КАЛЫЧ. – Я с тобой абсолютно согласен, мне больше пить нельзя, но и меньше тоже! (Хохочет. Наливает всем) Ну, бывайте! (Все выпивают)
НИКОЛАЙ. (Лехе) – Ну, чего сидишь, сходи за мамкой.
ЛЕХА. (Уверенно) – А мамка не придет.
НИКОЛАЙ. – Почему?
ЛЕХА. – Не сможет.
КАЛЫЧ. – Что, тоже преставилась. (Хохочет)
ЛЕХА. – Типун тебе на язык, это же потом ни одного Нового года нормально не отметишь. Жива, слава Богу, они вчера с батей пошли родственников поздравлять, мы уходили их еще не было. Кто знает, где их искать? Дня через два, три придут, никуда не денутся.
НИКОЛАЙ. – Так долго?!
МИХА. – Долго!? Вот в прошлом году их не было почти две недели. (Лехе) Верно говорю?
ЛЕХА. – Ну, дык. Ровно десять дней ходили по гостям, а когда пришли домой, думали только второе января. Смеху было!
ВИТЕК. – Ага, вам смех, а я по роже схлопотал.
ЛЕХА. – И правильно! А на кой хрен ты с батей спорил. Что ты ему доказывал, что на дворе десятое января, он же этих споров терпеть не может, пора бы уж знать, чай не дите маленькое.
ВИТЕК. – Да я ж не спорил.
МИХА. – Спорил, спорил я свидетель.
ВИТЕК. – Да не спорил я!!
ЛЕХА (Витьку) – Ты даже сейчас споришь, и чувствую, тоже схлопочешь!
НИКОЛАЙ. – Мужики, а что делать то?
КАЛЫЧ. – Водку пить! Что же еще, праздник все-таки на дворе, или как?!
НИКОЛАЙ. – Какой на фиг праздник, у меня в сарае покойница лежит, а ты праздник. Мне ж кусок в горло не полезет.
ЛЕХА. – А ты не ешь, пей только. (Смеется)
КАЛЫЧ. – Ты не понимаешь одной простой вещи. У тебя сегодня двойной праздник: И Новый год встретил, и тещу спровадил. ( Хохочет)
НИКОЛАЙ. – Слушай, Колян, ты вроде мужик умный, а дура-а-к!
КАЛЫЧ. (Грозно поднимаясь из-за стола) – Что?!
ЛЕХА. – Хорош бычится, Калыч! Давайте лучше выпьем, чтобы все были здоровы.
ВИТЕК. – И живы!
КАЛЫЧ. – Это Витек, ты правильно подметил, потому что здоровых покойников не бывает.
ВИТЕК. – А если и бывает это уже не здоровые!(Выпили)
КАЛЫЧ. – Хорошо сидим!
МИХА. – Эт точно, не зря говорят, как встретишь Новый год, так он и пройдет.
ЛЕХА. – Калыч, который час?
КАЛЫЧ. – Точно не скажу, но знаю, что еще день.
ЛЕХА (Калычу) – Слушай, а где Мари Ванна, что ее с нами за столом нет?! Что, брезгует?!
КАЛЫЧ (Лехе) – Её не трогай, тетка устала и отдыхает
МИХА. – Чтобы у всех было праздничное настроение, расскажу я вам анекдот про тещу, слушайте. Просыпается мужик утром после Новогодней ночи от стука в дверь, голова с перепоя болит, во рту черти что, в глазах рябит. С трудом встал, шатаясь, побрел к двери, открывает ее, а там стоит женщина с косой. «Ой, смертушка, что-то ты рановато за мной пожаловала, хоть опохмелиться бы дала, а, смертушка?» – Взмолился мужик. «Какая я тебе смертушка, идиот, я теща твоя!» - Отвечает женщина. «Теща? – Изумляется мужик. - А почему с косой?» «Так сенокос уже, косить иду!» (Все смеются, кроме Николая)
КАЛЫЧ. – Кстати, надо выпить за наших тещ.
ВИТЕК. - А мне за кого пить, я ведь еще не женат.
КАЛЫЧ. – Молодца, значит, ты не пьешь.
ВИТЕК. – Э, нет, так не пойдет!
КАЛЫЧ. – Пойдет, еще как пойдет. Даже поедет! (Наливает всем, кроме Витька) – За наших тещ. Дай Бог им здоровья. (Все чокаются, выпивают)
ВИТЕК. – Вы хоть закусывайте, а то развезет.
КАЛЫЧ. – Да, молодой еще! Запомни, нельзя убавлять градусы закуской. Надо знать меру. (Громко икает)
МИХА. – Ага, из тебя уже мера наружу просится. (Хохочет)
КАЛЫЧ. – А ты что, трезвый?
МИХА. – А то!
ВИТЕК.(Медленно) – И я трезвый
КАЛЫЧ. – Если вы такие трезвые, слабо цыганочку станцевать?
МИХА. – Витек, ответь.
ВИТЕК. – Это мне слабо, да мне все по барабану, лишь бы музыка была.
КАЛЫЧ. – Ха! Музыка! Под музыку и дурак станцует. Вот ты попробуй танцевать и сам себе акмпапаров…, акапрва… Тьфу ты, напевать сам себе! Что слабо?!
ВИТЕК. – Легко!! (Медленно встает, не спеша идет к пятачку перед дверью, плюет на ладоши и начинает танцевать матросский танец с присадкой. Витек самозабвенно танцует. В этот момент на сцену выходит Мари Ванна, Витек хватает ее за талию и пускается с ней в пляс, она отталкивает его, идет к столу, берет бутылку самогонки, пьет с горла, потом кричит.
МАРИ ВАННА. – Что за херня тут творится!? (Потихоньку веселье стихло, наступила тишина. Витек орет и бросается к двери, за ним поняв, что произошло, бросились Миха и Леха. На месте остались Калыч и Николай, который сидел за спиной тещи)
МАРИ ВАННА (Калычу) – Слышь Калыч, а что тут было то?
КАЛЫЧ. – Где?
МАРИ ВАННА. – Где, где в Караганде! Здесь конечно, пели, плясали чего-то?
КАЛЫЧ. – Ах, это? Это они, многоуважаемая Мари Ванна, вас изволили поминать.
МАРИ ВАННА. – Не поняла!
КАЛЫЧ. – А что тут понимать? Да, преставились вы, я это могу как эскулап (с трудом) засвидетельствовать. Как ни прискорбно, но это факт.
МАРИ ВАННА. – Как преставилась?
КАЛЫЧ. – Как, как да вот так. Вам то в вашем нынешнем положении это лучше знать, так как померли вы.
МАРИ ВАННА. – Как померла?
КАЛЫЧ. – Да так, как помирают? Прихожу я с вашим зятем, а вы уже изволили усопнуть, то есть, холодненькая уже, ну мы… (громко икает) Пардон, вас в сарай, что бы вы не скочевряжились до нужного времени. Ну, потом сами понимаете, поминки как полагается.
МАРИ ВАННА. – Какие поминки?
КАЛЫЧ. (Наливает себе) – Да вот такие, да будет земля ей пухом, то есть вам. Аминь! (Пьет) О! А вот и он, ишь окопался, как партизан и не увидишь, он все подтвердит.
НИКОЛАЙ. – Ты же говорил, что она умерла, а она живая?
МАРИ ВАННА. (Теряя терпение) – Кто умерла?
КАЛЫЧ и НИКОЛАЙ (Хором) – Вы!
МАРИ ВАННА. – Вы что, озверели говнюки, кого хороните?! Да я сейчас вас обоих схороню и скажу, что так все и было, и мне за это ничего не будет!
НИКОЛАЙ. – Мари Ванна, как же так, вы же того, вроде померли? Я сам видел. Сначала голосили ой рученьки, ой глазоньки, а потом бац на бок и затихли. Я же руку вашу поднял, отпустил она хлоп на тахту, ну я за этим побежал, он же врач, хоть и собачий, и он подтвердил, что вы того…
МАРИ ВАННА. – Чего того?
КАЛЫЧ. – Понятно чего, померли!
МАРИ ВАННА. (Хохочет. Николай и Калыч переглядываются) – Ну спасибо, удружил! Вот зятька бог послал? Спасибо, не закопал.
КАЛЫЧ. – А ведь хотел, ей Богу хотел, я свидетель.
МАРИ ВАННА. – Молчи уж, свидетелям больше всего достается по башке. Ладно, жива и, слава Богу, наливай Калыч, выпьем за счастливое воскрешение! Померла, надо же? Во блин зятек, удружил. (Налили, выпили)
НИКОЛАЙ. – Мари Ванна, а что вы голосили то, ой рученьки, ой глазоньки? Что случилось-то?
МАРИ ВАННА. – Он еще спрашивает? Я же всю ночь, как дура, с этим чертовым микрофоном, будь он неладен, по экрану елозила. Гости пьют, едят, а я наспех стопочку опрокину и опять елозить, не ела почти всю ночь.
НИКОЛАЙ. – Как елозила, где елозила?
МАРИ ВАННА. – Да вот так, по всему экрану! Ты меня о чем просил? Правильно, записать Новогодний концерт. Вот я и записывала. Они там бегают, ходят туда сюда, бегают, а я микрофон за их микрофоном водила, он туда - я туда, он сюда – я сюда, и так всю ноченьку напролет. И что они носятся как угорелые, стояли бы, как люди, вот, например, Кобзон, стал и не шелохнется, ведь приятно слушать. Мне гости говорят, брось мол, чего мучатся, а я думаю, бросила бы давно, да слово дала и зятю ж будет приятно, а он меня сердечный, чуть живьем не закопал. И вот так всю ночь, руки отваливаются, глаза слезятся, шея не поворачивается и самое паскудное, в туалет ни сходишь. Никто ни хочет записывать. С трудом Нинку-Гангрену уговорила, чтобы та посидела с микрофоном, добежала до туалета, и что ты думаешь – руки не слушаются! Плетьми висят, хоть ты тресни, и смех и грех. Но мне правда, тогда не до смеху было, чуть не осрамилась.
НИКОЛАЙ. – Мари Ванна, голубушка, а зачем же вы по экрану елозили микрофоном? Оставили бы его, где он был и все, он сам бы все и записал. Я же вас просил только на кнопочки нажать и все.
МАРИ ВАННА. – Что значит и все?
КАЛЫЧ. – Вы бы Мари Ванна еще на бумаге авторучкой тексты бы записывали.
МАРИ ВАННА.(Калычу) – Цыц, контра! (Зятю) Так что же получается, что я целую ночь, как дура две кассеты зря рукой по экрану водила? Молчи, ничего ни говори! Лучше бы ты меня закопал. Да если люди об этом узнают, меня же на смех поднимут, меня еще как-нибудь назовут, что я не переживу!
КАЛЫЧ. – Обязательно назовут, и я даже знаю как, Мари Ванна-Дискотека!
МАРИ ВАННА. – Что!!! Дискотека!!! Ну, Конта, я тебе сейчас покажу дискотеку! (Бросается на Калыча, Калыч вскакивает и убегает со сцены, Мари Ванна за ним, Николай за тещей)