Нинка гангрена

Сцена. Гостиная. С левой стороны, стоит обеденный стол, с правой, кровать, на которой лежит Нина. Прямо стоит кухонная плита, стол, шкафы. В комнату входит Михаил, видит лежащую на кровати тещу, укоризненно качает головой

МИХАИЛ. – А где Ольга?
НИНА. – На работе.
МИХАИЛ. – А вы все лежите?
НИНА. – Не лежу, а хвораю.
МИХАИЛ. (Садясь за стол) – Да-а!
НИНА. – Что да-а?
МИХАИЛ. – Да так, ничего.
НИНА. – Нет, ты уж говори.
МИХАИЛ. – А что тут говорить, и так все видно.
НИНА. – Что это тебе видно, чего я не вижу?
МИХАИЛ. – А то теща и видно, что не хорошо вы поступаете, не по-людски. Чем лежать бревном да зря стонами сотрясать воздух, вы бы в огородик вышли, сотки три, четыре прокопали бы, кровь по телу бы разогнали, хоть польза была бы какая. А так срам какой-то, ей Богу, ни себе, ни людям.
НИНА. - Ты, Миш, не мелочись, давай я гектар прокопаю, а то и два. Мне ж не жалко. Чего уж там.
МИХАИЛ. - Да разве ж я про то? Я про то толкую, что не ко времени вы захворали, душа моя, Нина Васильевна, могли бы маленько подождать с хворью-то, чай дело не срочное?
НИНА. (Возмущенно) – Во, дает! Так ведь хворь на то и хворь, что приходит, когда не ждешь. Погуляла свое, земельку потоптала, пора и честь знать. (Плачет) Ой, тяжко.
МИХАИЛ. – От чего тяжко-то?
НИНА. (Дрожащим голосом) - Чувствую, что пора моя пришла.
МИХАИЛ. – Откуда вы знаете, что пора? Вам, что телеграмма оттуда пришла, мол, разлюбезная Нина Васильевна, готовьтесь, вы следующая в очереди на постоянное место жительство. Что вы себя теребите? (Смеется)
НИНА. – Не смейся над горем! Этим не шутят.
МИХАИЛ. - Да над каким таким горем? Кто умер то?! Я? Жив! Ольга? Жива, слава Богу! Вы? Так ведь пока тоже живы! Откуда горе взялось то?
НИНА. (Возмущенно) - Как откуда взялось? Помираю я!
МИХАИЛ. - Ах, помираете? Так что бы помирать, ума много не надо, эдак и дурак может. А вот умереть когда надо, это извините – подвиньтесь, это дело тонкое, это вам не лаптем щи хлебать. Вот вы, например?
НИНА. (Ожидая подвоха) - Что я?
МИХАИЛ. – А то! Не могли зимой умереть, как нормальный человек? От безделья не только руки, пятки чесались. (Мечтательно) Мы бы вам такие поминки отгрохали – закачаешься!
НИНА. (Возмущенно) – Это ты сейчас закачаешься! Что ты говоришь?!
МИХАИЛ. - Я дело говорю.
НИНА. – Дело? Ха! Зимой! Ни приведи Господи!
МИХАИЛ. – А что это ни приведи Господи?
НИНА. – А то! Ты подумай хорошенько, кто будет могилку копать? Ты? Хренушки! Мужиков просить станешь! Так? Конечно так! А им поставить надо? Надо! А как же иначе, мы же не нелюди. А сколько им ставить знаешь? Не знаешь. Зато я знаю! Литра три, как минимум, а то и все пять. Им ведь все равно, что пить лишь бы горело, на халяву и хлорка – творог. А я не для их луженых глоток гнала самогонку, что бы их поить. Это же не самогонка – это слеза.
МИХАИЛ. - Нам для вас ничего не жалко.
НИНА. – Зато мне жалко. Тебе чего жалеть, не ты готовил? Я же там от этих переживаний место себе не найду, если узнаю, что кто то посторонний мою слезиночку хлещет. Я ж изверчусь вся!
МИХАИЛ. – А чего вам вертеться, чай не на дискотеке, что бы вертеться? И потом вам уже все по барабану будет, там не до самогонки будет, мозги другим будут заняты.
НИНА. – Другим? Чем другим?
МИХАИЛ. – Ясно чем, но явно не до вертажа будет.
НИНА. – Да, что ты говоришь?
МИХАИЛ. – То и говорю.
НИНА. – А ты почем знаешь? Ты там бывал что ли?
МИХАИЛ. – Я? Бывал. В прошлой жизни. Как сейчас помню…
НИНА. – Ты сейчас все забудешь, как я встану! В прошлой жизни? Надо же до такого додуматься? Несешь херню всякую. Бывал! Не до того будет! А до чего будет, а? Ответь ко мне, Бывалый? Надо же такое придумать – зимой хоронить меня вздумал! Ты хоть подумай, как я буду в мерзлой земле лежать? Я же там окоченею от холода, я же там замерзнуть могу, еще воспаление легких схвачу, не дай Бог. Или еще хуже, ноги или руки себе обморожу, гангрена пойдет, еще оттяпают чего-нибудь! О-о-о, взрослый мужик, а разумения никакого. Зимой хоронить вздумал, будто я изверг рода человеческого, будто я собака безродная!
МИХАИЛ. – Почему это собака? Что, люди уже зимой не умирают? Вы думаете все как вы? Захочу, умру в самый не подходящий момент, зато назло всем! И потом, я чего-то не понял, чего это вы там коченеть будете? Нетушки! Не там, а здесь на земле, в тепле окоченеете, а там, наоборот дольше сохранитесь, в холодке то. Холод, говорят, продлевает молодость, если она, конечно, там есть молодость. А что бы вы себе, ни дай Бог, конечно, ничего не отморозили я вам туда тулуп и валенки положу, грейтесь на здоровье, разве ж мне жалко для любимой тещи? И рукавицы положу, на всякий случай, вдруг работенка какая подвернется, а вы без рукавиц. Не порядочек может выйти.
 НИНА. – Тулуп! Валенки! А ты подумал, как я там, в гробу буду в тулупе и в валенках? Мне даже не повернуться будет! Тулуп! Ничего умнее придумать не мог? Меня же там все на смех поднимут в тулупе да в валенках.
НИКОЛАЙ. – Кто подымет то?
НИНА. – Кто, кто дед Пихто, понятно кто, соседи!
МИХАИЛ. – Опачки! Теща уже и соседями обзавелась! Ну, молодец, время зря не тратите! Вы их на новоселье свое пригласить не забудьте, а то обидятся, ненароком, еще хату спалят.
НИНА. – Какую хату?
МИХАИЛ. – Ясно, какую, вашу, тамошнюю, гробик дубовый. На вас прям не угодишь? Это вам не то, то не так. Вы, что там и поворачиваться собираетесь? Так вы скажите, я с плотниками договорюсь, вам эксклюзивный гроб отгрохают, два на два. Подойдет? Хоть так ложитесь, хоть эдак, словом полная свобода действий. Ну, теща дает, может еще на танцульки тамошние сходите, костями погремите? Так вы не стесняйтесь, говорите смело, что бы я вам туда в укромный уголочек туфельки положил, белые!
НИНА. – Может и собираюсь! А туфли у меня не белые, а синие.
МИХАИЛ. – Синие? Там синие не носят, не положено, только белые! Тещечка, вы не в отпуск собираетесь, а помирать. Ручки в кучечьку, в пальчики свечку, глазки баяньки и спокойной ночи жмурики.
НИНА. – Я даже не хочу с тобой понапрасну спорить?
МИХАИЛ. – Кто спорит то, кто спорит? Я вот чего никак не пойму, теща, чем вы собирается заниматься на том свете?
НИНА. – Да, чем тот свет отличается от этого? Только света нету вот и все.
НИКОЛАЙ. – Конечно, электричество туда еще не провели и газ тоже, все недосуг, наверное. Но вот, что я вам скажу, многоуважаемая Нина Васильевна, в могилке лежать надо тихо, чинно и не дергаться, а то соберутся покойнички, посмотрят на то, как вы там дебоширите в тулупе, в валенках да в рукавицах, как тишину нарушаете, да вышлют обратно!
НИНА. – Куда вышлют?
МИХАИЛ. – Ясно куда, на поверхность. Ну, дает теща, даже помереть по- человечески и то не может. Ведь целая зима была, ан нет, вам жить тогда, понимаешь ли, хотелось. А как весна, работы выше крыши, она помирать собралась. Разве это дело? Вы вот что мне скажите – картошку, огурчики, помидорчики и всю эту флору, кто сажать будет? Я? Так я работаю, света белого не вижу, ухожу – темно, прихожу – темно, мне не до картошки. Ольга? Так она тоже работает. Больница дело такое - не придти нельзя, не все же такие как вы, лишь бы умереть побыстрее, назло всем? Есть такие, кто за жизнь держится, вот она им и помогает зацепиться здесь еще чуть-чуть. Так что сами видите, кроме вас на огороде и похозяйничать некому. Не обессудьте, но давайте договоримся так, разлюбезная Нина Васильевна, посадим урожай, соберем его, вот тогда помирайте себе на здоровье сколько душе угодно. Никто же не против.
НИНА. – Так, что же это такое получается, кроме меня картошку и посадить некому?
МИХАИЛ. - В том-то и дело, что некому.
НИНА. – Да что ты говоришь? Так я тебя обрадую, мне она там ни к чему будет.
МИХАИЛ. – Вам может она, действительно, ни к чему, я согласен. Но речь то не о вас, а о нас. А мы? Вы о нас подумали? Нам, что по вашей милости, с голодухи помирать? Или по соседям побираться, кто что подаст? И что же соседи про вас говорить будут?
НИНА. – А что они будут говорить?
МИХАИЛ. - А то и будут, мол, померла, дочь и зятя на произвол судьбы бросила, что только о себе думала, мол, как захочу, так и будет. Захочу - буду жить, захочу - помру, после меня хоть потоп. Так получается? Да-а, теща, не по-людски, ой не по-людски вы поступаете. Ну что ж, воля ваша, как скажете, так и будет. Помирайте, если хотите.
НИНА. – А чего это ты сюда соседей приплел? Им то чем я не угодила, у них своих забот полон рот, некогда о других думать. Ишь, наговорил, побираться! Надо же ляпнуть такое?! Дочь моя будет побираться! Ты говори, говори да не заговаривайся. Ой, зятек, едрить твою в качель, помереть и то не дашь, мне что, по твоей милости, осени ждать?
МИХАИЛ. – Да, ждать. Бог терпел и нам велел.
НИНА. – Да если мне сейчас жить не можется?
МИХАИЛ. – Чего вам не можется то? Погода хорошая, вон птички поют, яблони, вишни цветут – Живи да радуйся! А вы?!
НИНА. – Что я?
МИХАИЛ. – А вы что хотите сделать?
НИНА. – А что я хочу сделать?
МИХАИЛ. – Взять такой погожий день, да и испортить.
НИНА. ( Не очень уверено) - Да ежели мне худо? - ( Еще не уверенней) – Очень.
МИХАИЛ. – Что вы заладили худо, да худо. Помираю, да помираю. Так ведь и помереть не долго, от самовнушения. Да, я в газете вычитал. И потом, отчего худо то? Вы женщина не старая, интересная, как говорят, в самом соку, из себя видная. По улице пройдете, мужики глаз оторвать не могут. Бог вас статью не обидел. Опять-таки, свободная, нет, вы не отворачивайтесь, это я вам скажу очень не маловажный факт в наше время. 
НИНА. – Ой, скажешь тоже.
МИХАИЛ. – А я что, я за что купил, за то продал, мне сейчас не до дипломатии. И не просто оборачиваются, а с восхищением провожают, аж глазные яблоки скрипят от потуги. Шейные позвонки так хрустят, что собаки по всей округе настораживаются.
НИНА. – Да ну, не говори глупостей. Я чего-то не замечала этого.
МИХАИЛ. – Во, теща, дает! Да как же вы заметите, не спине глаз нету? К примеру, возьмем, дядю Мишу…
НИНА. – Ну его.
МИХАИЛ. – Ну не ну, а вас видит, аж в лице меняется, где у нас в деревне еще такую паву найдешь? Нету. Вымерли все, как мамонты. А Николай Степанович?
НИНА. – Какой Николай Степанович?
МИХАИЛ. – Какой, какой, ясно какой, сосед наш, я же вижу, он прямо глаз оторвать не может, были бы у глаз ноги, он бы их стоптал давно.
НИНА. – Николай Степанович, говоришь? Не замечала. Да он и сам ничего, интересный мужчина, и не пьет ни капли.
МИХАИЛ. – Какой он там интересный или не интересный я уж не знаю, но еще годик вот так посмотрит безответно и запьет с горя. И не спорьте – запьет! А на счет того, что не замечали, так что бы этого не заметить, умудриться надо. При вас он, как школьник делается, робеет, слово молвить стесняется. Что бы этого ни увидеть, слепой надо быть с рождения, а вы - не замечала. Ой, теща, возьмете вы смертный грех на душу.
НИНА. – Господи, какой такой грех?
МИХАИЛ. - А такой, погубите мужика, ой, погубите.
НИНА. (Обращаясь к зятю) – А, что мне делать- то?
МИХАИЛ. – Ясно, что. Вы бы пошли ему на встречу.
НИНА. – Да я бы пошла, он же встречи не назначает?
МИХАИЛ. – Да, я не в этом смысле. Вы бы дали ему…
НИНА. – Да что ты такое говоришь?
МИХАИЛ. – Что у вас за мысли, теща, я про шанс. Вы бы дали ему шанс, заговорили бы с ним разочек, потому как сам он вряд ли первый заговорит, его слегка подстегнуть надобно, высказать ему свое расположение. Короче, не мне вас учить, сами понимаете, что к чему.
НИНА. – Ох, в краску ты меня вогнал Михаил, что ж мне теперь делать то не знаю. Может действительно повременить со смертью маленько? А? Сейчас, вроде как, не с руки. (Приводит волосы в порядок)
МИХАИЛ. – А я про что битый час толкую? Конечно, повременить. Это, извините меня, глупо именно сейчас, когда, можно сказать, решается ваша судьба, взять и умереть. И чего спешить спрашивается, от деда Кондратия все одно не сбежишь, а придет срок, и подготовиться не успеете.
НИНА. ( С надеждой.) – Так, что ж мне делать то, посоветуй.
МИХАИЛ. – А вот это, милейшая Нина Васильевна, уже совсем другой разговор, вот с это и надо было начинать. А то, не можется, худо!
НИНА. – Да, ладно Мишенька, кто старое помянет, сам знаешь, что. Ты лучше посоветуй, что мне сейчас делать?
МИХАИЛ. – Так вот я и говорю, я бы на вашем месте вышел бы сейчас в огород, взял бы лопаточку…
НИНА. – Опять ты про огород?!
МИХАИЛ. (С досадой.) – Вот вы всегда так, никогда до конца не выслушаете. Хотел кое-что сказать, теперь не скажу. Амба.  (Демонстративно отворачивается к окну.)
НИНА. – Да, ладно, Мишенька, прости меня глупую бабу, я же не поняла. Ну, что ты хотел мне сказать? Ну, будь другом, скажи. Не томи.
МИХАИЛ. – Нет, и не просите.
НИНА. – Ну, Мишенька, ну родненький…Что ж я дура стою, на стол не накрываю? Тебе же на работу бежать, а я стою, как светофор на перекрестке. Давай, Мишенька, я тебе на стол соберу. (Быстро накрывает на стол. Садится напротив зятя, кладет локти на стол, на ладони кладет подбородок и предано смотрит на Михаила)
МИХАИЛ. – Ну, ладно. Так вот, про что я говорил то..?
НИНА. (Услужливо.) – Про огородик.
МИХАИЛ. – Да. Точно. Так вот, пока вы будете хозяйничать в огороде, Николай Степанович вас заприметит, и тоже выйдет…
НИНА. (Обеспокоено.) – А если не заприметит?
МИХАИЛ. – Как это вас и не заприметит? Я сказал, заприметит, значит, заприметит. Я знаю, что говорю. Так вот, он вас заприметит, и тоже выйдет, якобы покопаться у себя в огороде, и вы с ним, без отрыва от основной деятельности, поговорите. Потому как если просто стоять и болтать, он ненароком подумает, что вы трудиться не любите, что вам лишь бы лясы точить. А так работаете и разговариваете с ним, он и подумает, вот баба, так баба и работает так лихо, что целой бригадой за ней не угнаться, и разговор ведет, любо - дорого смотреть. Только разговор начните сами, а то пока он от робости рот откроет, время будет урожай собирать. Если что он вдовец, да и вы давненько своего схоронили, так сказать оба свободны. А там как Бог на душу положит, глядишь чего и выйдет.
НИНА. – Откуда выйдет?
МИХАИЛ. – Ну, это вам лучше знать, откуда и когда. Мне что, все по полочкам раскладывать, неудобно как-то. Вы начните, а там природа поможет.
НИНА. – Ну, что ты говоришь Мишенька, природа поможет. Мы люди уже не молодые, негоже так сразу.
МИХАИЛ. – А сразу и не надо. В спешке тоже ничего хорошего нету, но и слишком тянуть тоже не к чему, сами говорите, что люди уже не молодые. Главное без спешки и суеты, с обоюдного согласия, так сказать, и без всякого насилия над личностью.
НИНА. – Бог с тобой, какое такое насилие, мы же не в Америке живем.
МИХАИЛ. – Про насилие это я так, к слову сказал, чтоб понятней было.
НИНА. – Куда уж понятней.
МИХАИЛ. - Так вот, негоже в постели лежать, душа моя Нина Васильевна, в самый разгар рабочего дня, да бока отлеживать. И потом, стыдно, ой стыдно вам себя в старухи записывать, вы молодухам сто очков вперед дадите. Как сказал Шекспир: «Любви все возрасты покорны». Так что, будьте покорны.
НИНА. – Бабник, видать, был твой Шекспир, раз такое говорил. Ну, ты ешь, Мишенька, ешь, а я вместо того, что бы стоять у тебя над душой пойду, там огород, как сирота стоит, дожидается. Надо же столько сделать, а я дура ни тебе ни даю своей болтовней спокойно поесть, ни сама делом не занимаюсь. Вот только…
МИХАИЛ. – Что только?
НИНА. – Я вот думаю, что мне надеть?
МИХАИЛ. – А чего тут думать, спортивные штаны те красные, и розовую футболку.
НИНА. – Все такое обтягивающее? Да как-то неудобно, будто вся голая.
МИХАИЛ. – Неудобно тулуп в трусы заправлять, а тут-то что, чужого не крадем, чего свое прятать, если природа наградила, пусть смотрят да завидуют. Пусть и он видит, что у вас все при себе и даже очень. А одеваться, как на свидание тоже не советую, подумает, баба не бережливая, в хорошей одежде на огороде работает, так и измазаться не долго. Вы меня слушайте, уж кто-кто, а я мужицкую психологию хорошо знаю, сам из таковских. (Смотрит на часы) Ой, я ж опаздываю, ну все теща, я помчался.
НИНА. – Иди, иди с Богом. (Михаил уходит) И то верно. Чего наряжаться, чай не свадьба. (Быстро сплюнула через левое плечо три раза.) Ну что ж, готовьтесь Николай Степанович, я иду. (Уходит)