женщины, которые любят слишком сильно. часть 4

1.
Она должна была сочетать в себе всех моих женщин. Она должна была носить имя моей первой любви, быть намного младше меня, как вторая молчаливая, ушедшая безвозвратно в замужество любовь. От моей любовницы у нее будут раскосые, кошачьи глаза, оливкового цвета. Спортивная фигура, плоский живот и чтобы меня всегда охватывало желание безостановочно целовать ее грудь. Короткая стрижка, как у самой дикой женщины в моей жизни, которая мне ввела внутривенно любовь к Пине Бауш, Бёллю, Эшеру, Джейн Кеймпион, авторскому кинематографу и документальным фильмам. Она должна была быть, такой же веселой, как та, моя самая незабвенная платоническая любовь, судьба с которой меня свела еще в юности. Она должна была писать стихи или прозу, носить платья, одеваться со вкусом и женственно.
Она должна быть той единственной, которую приводят в дом, после долгих поисков. Она должна быть той, которая спит рядом, молчит или смеется, от которой не хочется сбежать на следующее утро, через несколько дней или месяц. Представь ее себе такой сидя в метро, ожидая отправление электрички от платформы, в салоне машины, дома на диване, на кухне за завтраком ранним утром.

Представь ее себе.

Я была не готова к долгому пути на работу и позднему возвращению домой, когда тошнит от усталости, и ничего уже не хочется, только спать. Я не готова была к новой реальности, к вокзалам, к станциям, маленьким городам, переполненным автобусам, к вечным пробкам на Ярославском шоссе в сторону Москвы, к извращенной бдительности нашей полиции, которая перекрывала вокзалы, входы и выходы из метро под угрозой террористических актов.

Представь ее себе.

Но на протяжении всего пути я должна была разобраться в себе, в своих связях и, наконец-то, осознать, что роль приходящей и уходящей любовницы, подруги, партнера - не моя роль. Я не могла привыкнуть к утренним подъемам и сначала отсыпалась в автобусе, а потом решила, что электричка утром комфортнее и дорога на работу переносится легче. Она едет бесшумно. Я прислушиваюсь к каждой станции, не открывая глаз, голова моя опущена, сон, бредовый сон, начало осени, дожди, вопросы «куда?», «зачем?», «к кому?», «от кого?»… Вот, поживу еще чуть-чуть так, до зимы, хотя бы до зимы, и уеду за границу, а может обратно в Москву переберусь. Но пока, только так, и никак иначе… Я почувствовала во сне, как рядом со мной села девушка. Я почувствовала ее cвоим плечом. Приоткрыв один глаз, я увидела, что она смотрит в книгу, я придвинула свою коленку, слегка касаясь ее ноги, она не отодвинулась, не посмотрела на меня укоризненно, и только слышно было, как она часто задышала. Я открыла второй глаз и громко спросила у всех сидящих вокруг меня.
- Это вокзал?
- Нет. Это станция – ответила она. – Вокзал следующая остановка, конечная, поэтому вы ее не пропустите.
Мы вышли на платформу, обмениваясь шутками, потом я предложила познакомиться и записала ее телефон. В течении двух дней, каждое утро мы садились в четвертый вагон. У меня не было возможности разглядеть ее черты лица. Она сидела всегда справа или слева в зависимости от наличия свободных мест. Я могла смотреть, только на ее профиль, а когда случилось посадить ее по дороге домой напротив. Я потеряла дар речи.
Она не была красивой, но в ней сочетались все мои любовницы и подруги. К тому же она представилась именем, которое носила моя первая школьная любовь. Прямая спина, стройные ноги, худощавые руки, крепкие губы, расплывающиеся в улыбке. Первое, что я испытала – это волнение, я не знала, куда мне деть играющие по карманам сумки пальцы. Мой взгляд блуждал по вагону, окнам, по ее раскосым зеленого цвета глазам…

Представь ее себе.

Как я оказалась в этой электричке, в первый свой день выезда из дома на работу? Как я оказалась в четвертом вагоне? Из каких дверей тамбура ворвался мощной поток энергии, который соединил наш путь и наши города?
Мне захотелось сказать: «Ну, здравствуй.»

2.
Я вошла в парадную сталинского дома. Поднялась на третий этаж. Меня встречал на пороге огромный кот и его хозяйка.
Она приготовила ужин, в бокалах уже было разлито вино. Я предпочитала в силу своего возраста, опыта не думать,  что это серьезное знакомство, которое имеет развитие. Мы пило вино, я слушала, как она с волнением рассказывала мне свой сон. Она говорила, что всё происходит так, как она предчувствовала, что видела меня во сне, но тогда она не знала, что это я, она видела девушку, с которой она чувствовала себя спокойно, что она была ей родным человеком во сне, но в настоящей жизни, такого человека не было. Она запомнила голос. Блондинка, стройная фигура и голос. Да. Голос, который сводит с ума любого, кто его слышит. Это был мой голос.
…Я вспомнила, каким ураганом вошла в мою жизнь Катя. Женщина торнадо. Она всегда мне говорила, что всемирные катастрофы носят женские имена, которые всё разрушают на своем пути. Я вспомнила, какую нежность и любовь дарила мне Вика в те недолгие месяцы, когда мы жили вместе, но Вика ничем не отличалась от калифорнийских смерчей и от женщины-кошки… от женщины-самки…
Я ждала Катю весной, в начале лета, потом к нам на новоселье. Каждый день проходил в ожидании встречи с ней. Я представляла, как откроется дверь, как она войдет в прихожую, как Вика будет нас знакомить, улыбаясь обольстительно во весь рот, как я не успею погладить к ее приходу рубашку, как я буду рассматривать ее бритую голову во все свои огромные глаза, как мы будем пить вино или водку, как мы сядем рядом за стол и будем ужинать, как мы окажемся вдвоем, и она станет  говорить со мной о своей работе: театре, музыке, книгах, любимых художниках, картинах, стихах - Ахматова, Маяковский, о! Питер, и о! снова Питер, поэма «Последний герой» и опять Питер.

Когда они вошли… Вика, такая вся роковая, яркая, неприлично красивая,  страстная во всех отношениях женщина, моя Вика и она…
…Она была именно такой, какой я себе ее рисовала в своих фантазиях. Я просила Вику несколько месяцев подряд «подарить» мне знакомство с этим человеком. Я мысленно тянула ее в свою жизнь, просила ее прийти ко мне. Я хотела получить этот «подарок» любой ценой.
Она такая тонкая стояла в темной прихожей, ее линии такие острые. Я помню, как движения ее рук в воздухе,  схватили меня за сердце, и оно сжалось в ее узкой ладони. От нее пахло дворянством, и в тоже время нищетой с подворотни. Я буду помнить вечно. Вечно. Этот запах. Запах алкоголя, секса, других мужчин. Эти запахи она втащила в нашу квартиру. Я смотрела на нее и не понимала… как она еще жива? – похожая на прозрачную материю, - не женщина, не ребенок...

Нас сразу оставили одних. Мой взгляд блуждал по ее запястьям и бритой голове. Руки, прозрачные, гибкие, с изысканными пальцами интеллигенции 19 века,  руки художника пишущего картины на полотнах и в воздухе. Она слегка заикалась. Заикалась красиво и в основном от волнения. Она ломала руками ход моих мыслей. Ее жизнь – театр, художники, режиссеры, поэты. Ее мужчины – Климт, Михаил Шемякин, Володя Маяковский, Федор Достоевский, Кама Гинкас. Она была немного развязана (видимо, она уже пила перед встречей со мной), поэтому с легкостью входила в мои внутренности, не спрашивая на это разрешения.
Мы слушали Высоцкого «На большой каретной»… И я позволила себе положить ладонь на ее голову. Три миллиметра волос впились в мою кожу. Это было похоже на ожег четвертой степени. Я почувствовала, как мои руки мгновенно превратились в пепел. Я никогда раньше не касалась коротко стриженной головы – это ощущение дикости и оголенных нервов, которые похожи на электрические провода. Она привлекла меня к себе и обняла, неистово прижавшись щекой к моему солнечному сплетению. Боль, неустроенность, беспокойство, внутреннее одиночество, какая то нелепая, нищая, гордая, упрямая быстро сгорающая жизнь, когда она прижалась ко мне, московская, худая, голодная, пьяная, – я замерла, остро почувствовав запах Смерти.
- Разве, ты не понимаешь, о чем эта песня? – повторяла она мне свой вопрос. – Разве, ты не понимаешь?! О чем она?
Я не понимала.
- Ты не знаешь, что Высоцкий дружил с Шемякиным и у них постоянно случались загулы и были проблемы с алкоголем? Ты не знаешь эту историю? Сейчас я тебе расскажу. – Это был бунт, в голосе был бунт, эмоциональный надрыв от двух рюмок водки, выступающие вены на лбу и руках, но она оставалась такой же, красивой и дикой, как несколько  часов назад, когда стояла в прихожей, когда  наше знакомство с первых минут сработало, как выстрел.

Выдержка из еженедельника светской хроники «Бульвар Гордона»:
Михаил ШЕМЯКИН: «Высоцкий запел «Где твои 17 лет? На Большом Каретном...» и когда, обращаясь ко мне, дошел до слов: «Где твой черный пистолет?», в пьяной моей башке что-то вдруг переклинило: «А действительно, где?». Разумеется, я тут же его выхватил и с криком: «Да тут он, Володя, вот!» — ба-бах по люстре, ба-бах!»

Утро выходного дня. Мы проснулись первыми и лежали в постели. Мне не хотелось делать резких движений. Ее острые лопатки изменили направление в мою сторону, и она вдруг, спросила.
- Ты ревнивая?
- Нет. Я не ревную к тому, что мне не принадлежит.
Молчание.
Вдох. Выдох. Она еще дышит, она еще жива… Я посмотрела на ее плечи, грудь. Где-то должна была быть жизнь. Но где? В темных глазах, в голосе, в интонациях?
- Зачем ты пришла?
Вдох… Выдох… Прокуренные легкие…  Ломанные линии… Сломанная жизнь…
- Я пришла к тебе. – сказала она.
Мы не обменивались телефонами, и если я была ей интересна, то она сама должна была меня найти. Это игра. Есть такая игра. Все играют в эту игру с Судьбой, и я не исключение.  Через несколько часов она позвонила и предложила закрепить наше знакомство прогулкой по Москве.

3.
Мы были самой отвязанной парой. Я фотографировала ее с памятником или на памятнике Маяковского, на который у нее была постоянная эрекция. Мы катались в такси по ночной Москве и смущали водителей глубокими отвязанными поцелуями в губы. Пьяные вваливались в шикарные рестораны, собирая вокруг себя восторженные взгляды мужчин, мы веселись, потом мучились с утра диким похмельем, пока нас что-то не остановило… Пока я не нашла около иностранного посольства гильзу, которую она теперь носит на шее. Эта гильза стала символом нашей дружбы и любви, когда я открыла дверь, чтобы выйти из машины, то увидела ее лежащую на асфальте. – «Когда ты умрешь, я не стану валять дурака.» - сказала я и протянула ее Кате. Гильза была от кольта. Каждый наш новый выстрел в сторону прожигания жизни, прозы, театра, искусства, прогулок, отношения к сексу, к мужчинам и женщинам был как последний, но он всегда имел перспективу бесконечности и мы сделали на гильзе гравировку с цифрой восемь. Я поняла, что смерть, рождение, любовь, секс – это бесконечный процесс всей жизни на земле на уровне природных инстинктов, ни больше, ни меньше.
Я училась воспринимать разные виды искусства в целом, проникая в самую глубину их недр. Я читала книги, которые раздвигали границы восприятия человеческой души. Я развивалась, я шла дальше, я не стояла на месте. Катя позволила встать мне на ступень выше. Я вспомнила о Микеланджело, Рафаэле, об эпохе Возрождения. Я стала учиться у них, создавая свою модель жизни в процессе работы, с легкостью разбираясь, где настоящее, а где поддельное. Я научилась видеть прекрасное в полном уродстве, а полное уродство считать состоянием души и мыслей. Обыкновенное, незначительное, посредственное, отстающие с появлением Кати ко мне больше не липло. Я думала, сравнивала, рассуждала, когда я это делала, то училась говорить и не бояться, что своими мыслями я могу кого-то провоцировать или развивать огромные комплексы. Рядом со мной оставались сильные, слабым не хватало дыхания.

Читая книгу Генриха Бёлля, я вспоминала свое детство, маму, как первую женщину в своей жизни... Потом я пересмотрела клип Pink Floyd «The Wall» и, погружаясь в мыслительный процесс, сидя с Викой за кухонным столом в попытке объяснить ей, почему мы больше не будем жить вместе в одной квартире. Я, вдруг, осознала, как женщину уродуют половые органы. Катя, всегда мне говорила, что самая мощная разрушительная энергия – это женская матка, что оттуда все проблемы человечества, проблемы великих диктаторов, сиротства и глобальных катастроф.

Они были настолько разные по своей женской сути. Катя не любила лишний груз вещей и никогда не тянула его за собой, в другие отношения, в новые квартиры. Вика обременяла себя ими и хотела быть любимой всеми, кто оказывался рядом с ней. Любовь – это единственный источник, из которого она пила жадно.

Картина, которая предстала перед моими глазами, была удручающей и в какой-то степени безысходной. Вика стояла ко мне спиной и заваривала кофе. Она никогда его не варила в турке в отличие от Кати.
- От тебя пахнет чем-то советским… - сказала Вика.
- Общепитом, чебуречными, жигулевским пивом, квасом, томатным соком? – интересуюсь я. – Что значит «советским»?
- Советским авторитетом и уверенностью. Мне с тобой спокойно.
Я обнимаю ее, прижимаю к себе, она дышит мной и шепчет: «Как же вкусно от тебя всегда пахнет...» - ей хочется плакать и ее чуть надрывный нежный шепот, как могут шептать только женщины, сводит меня с ума.  - «Прости, прости меня, мы всегда пожираем тех, кого мы любим. - говорит она.» Я зарываюсь своей головой в ее волосы, мой кончик носа скользит по губам, по всему ее лицу. Она хочет плакать, но не может. «Я люблю тебя, я люблю тебя. - мои слова ласкают ее шею нежнее, чем поцелуи. – Ты моя единственная. Ты моя богиня.» - эти слова хочет слышать каждая женщина и мне необходимо ей об этом сказать, чтобы успокоить, потому что я люблю всех своих женщин нежно и страстно, и им должно быть спокойно рядом со мной. «Я люблю тебя» - я принимаю, я обожаю, я прощаю...

Всегда.

...И она часто повторяет мне в ответ, что мои глаза круглый год наполнены морем, а улыбка похожа терпкую московскую осень... И что я умею ее любить, как никто другой...