Не приняли

НЕ ПРИНЯЛИ
 
В редакции сказали, что рассказ мой вовсе невесел, не весом, дескать, мой вклад в литературу. Не приняли, распинали.
Возвратился я ни с чем во свояси, где и По Сей День находился. Свояси мои располагались на девятом с половиной этаже девятиэтажного дома и окнами выходили на узенькую речушку Рот, приходили они тоже окнами, а иногда через печную трубу.
Дожидавшийся моего возвращения По Сей День, увидев кислую мину на моем лице, аккуратно ее обезвредил, перекусив красные проводки тонкими белоснежными зубачками. Дорогой друг стал отпаивать меня глинтвейном разбадяженным бадьяном в бадье из баньяна. При этом он утешал меня словами:
- Мой дружок, вылей вино на посошок, свинья не выдаст, что Бог съест, сгоришь от горя или, будучи умнее, положишься на Мудро, Мудро утра вечерее.
По Сей День мне был как отец родной, и я всегда прислушивался к его советам. Пришлось возложить свои светлые Надежды на Мудро.
Было уже около полуночи, По Сей День завалил свои бедрени на бекрени и сладко спал, укрывшись теплой фруктово-молочной пастилой. Когда я от невыстраданного горя уже готов был повесить свой нос на гвоздь в стене над рабочим столом, Мудро внезапно стряхнуло с себя мои тяжелые Надежды и громко закричало:
- Спать!!!
По Сей День даже ухом не повел, продолжая похрапывать, причмокивая край пастилы. Свояси погрузились во тьму. Все предметы и направления потеряли свои ориентиры, и только бедрени, на которых спал По Сей День можно было угадать по легкому поскрипыванию пружин. Сперва ничего не происходило и я попытался привыкнуть к темноте, вдруг, в дальнем левом углу Своясей что-то начало мерцать голубым и зеленым светом, а затем прямо из воздуха материализовалась Спать.
Она была похожа на маленькую слепую старушку с ночным чепчиком на голове и с белым мешком на горбатой спине. Из мешка Спать вынимала полные пригоршни сахарного песка и разбрасывала его повсюду с быстройтой миксера. Сахар забивался в глаза, нос, уши, рот пока плотно не залепил все органы чувств. Голова закружилась, зашторенные окна Своясей носились вокруг меня, словно ночные мотыльки вокруг лампочки. Я понял, что проваливаюсь в липкую патоку сна.
Дзынь-дзень, голова как пень.


Мое сознание постепенно прояснилось. В этот момент я понял, что такое размазня. Меня размазало по белым тонким листам маленькими черными буковками. Частички моей души трепетали придавленные струйным принтером к целлюлозе. Вот она участь автобиографичности любого рассказа. Я испытал панический страх, ведь если бы рассказ все таки приняли в редакции, то кто-то чужой мацал бы своими грязными руками мои, с таким трудом выстраданные закорючки, кто-то бы осмелился загинать уголки и даже… вырывать страницы, чтобы использовать их не по назначению. Кто-то зевал бы, а другой, возможно, выковыривал свои липкие подзасохшие козявки и цеплял их на прочитанные страницы с убеждением, что никогда более не возьмет в руки эту книгу. Кто-то смеялся бы над моими переживаниями или думал, как это глупо и банально.
Все мои буковки рвались наружу, они не желали себе такой участи. Книга зашевелилась и начала сползать с полки. Это длилось целую вечность, пока она не оказалась на самом краешке полки. Балансируя на корешке переплета, она наконец сорвалась и полетела вниз, словно огромная бабочка с прямоугольными крыльями, сверху пурпурно-красными, а снизу белыми в черных буковках. Сделав последний отчаянный взмах, книга бухнулась с глухим всплеском в трехсотлитровый аквариум с золотыми рыбками. Она опустилась на самое дно, придавив своей тяжестью несколько ярко-зеленых криптокорин, спиралевидную валлеснерию и парочку ярко-желтых ампулярий. Испуганные рыбки прижались к стеклу на противоположной стороне аквариума. От книги во все стороны расплывалось сероватое облачко типографской краски.

Я проснулся в великолепном настроении. Распахнутые окна Своясей впустили погостить свежий воздух и приятные звуки весеннего утра.

Соболев Митя