Сладкая земля

              Комьями и комками, твердью блестящей, сочнолужная, покрытая асфальтом, усеянная костьми и цветочными семенами плодоносит вечно. Далек мой человек от нее, как от края света. Возделывать ее ему уже не под силу. Только лечь. Тихонько. Прислониться к ней щекой. Услышать, как клокочут в груди сказки про сыру-мать-землю. Вскочить и убежать. Далеко-далеко. Надолго-надолго. Все это время заниматься зарабатыванием рая-сарая. Чтобы  можно было на секунду или на неделю почувствовать себя сытым человеком. Таким сытым, какому совсем ничего не жалко. Какой на всю свою жизнь всю свою еду может отдать другому.

             Комьями и комками, болотными тропами и снежными дорогами, краем берега и полоской песчаной, в пятки травой и корешками торкает, ночью тихо безмолвно кричит испарением человеческой психики. В одну из своих 30 вёсен  шел мой человек по старому городу. Чувствует,  к нему взгляд прилип. Чей? Никого рядом нет!
- Как нет? - ёкнет в сердце, - Тут же целый следственный изолятор на пару тысяч человек!
В высокой стенке круглая дырка. В ней решетка, за ней  глаза чьи-то. Они молча кричат, что тоже хотят вот так, как и мой человек  по воле идти и никакого отношения к самим себе не иметь.

             Комьями и комками, черная, желтая, красная и коричневая, бесплодная и плодоносная, богатая хлебом и скудная на алмазы, висящая на честном слове в недрах космоса. Также глубоко зарытая среди звезд, как и сама в себе таящая тайну жизни. Она сыпется из рук моего человека. Темно-коричневая сыра-земля-мать-негритянка на могилу знакомой женщины любовно ложится, готовая родить любое семечко, даже хлеб, но его не сеют на кладбище, думая, что не годен в пищу – не о птицах думая. По асфальту и степной тропинке, через неделю дочь, лежащей в могиле Веры, принесет сюда в своих руках банку краски и сотню цветочных семян. Обольет краской оградку, посеет в свежую землю цветы. Мой человек льет из бутылки воду  и смотрит на руки дочери Веры. Они такие теплые и живые, совсем не кабинетные и прохлада маникюра под коричневой пылью тоже теплая - чистая кожа со своим уникальным протектором.

              Над холмами вздернутой, пронзенной ветром и дождями землей взмыла вверх и теперь парит тройка парапланеристов. Воздух рвет их от земли. Мой человек рвет из нее траву. Сегодня Пасха. Сегодня вечером «Смертию Смерть поправ». Где-то свечи горят. Где-то лежат еще не зажженные. Самолеты с огнем полетят, а где-то кому-то просто поесть нечего. И еще вчера они не были маргиналами. Сегодня вдруг стали. До них другие – цельные, жили.

               Спустя три дня мой человек едет в город жизни своего брата. На его день рожденья. В церковь. Поезд тряс. Из окон хлестал ветер. Два одеяла. Кокон. Собственным дыханием мой человек топит собственный кокон. До трех ночи. Прыгает  на землю города своего рождения и жизни своего брата. Морозный воздух режет  больное горло. Новые постройки на знакомых с детства улицах  бьют по глазам.
- Это что? Пучина жизни? Все изменилось,  кроме меня. Я где-то там, а все это где-то здесь.

                Мой человек садится в такси и едет мимо всех-всех раньше знакомых окон. Он знал людей, которые жили за ними. Знал, куда унесла их жизнь за эти 11 лет, что он не живет в этом городе. Он знал, что мысль многих из них остановилась и дальше себя не пошла, но было много других – живых, кипящих, как правило, они также, как и он, приезжали в этот город раз в год – на чей-то день рожденья.
Мой человек стучит  в ворота. Лай собак будит всю улицу. Это лают незнакомые собаки. Они выросли уже без моего человека и  его брата. Поэтому они обдают его лаем, как чужого.
              Мой человек ворочается и не может уснуть. Только уснул -  проснулся. Пора в церковь. Родители молча одеваются  и обуваются.  Все вместе садятся  в маленькую машинку. Она неловко примыкает к сотне церковных Мерседесов.  Священники съехались со всей области встречать Святой Огонь. Три дня Огонь ехал из Иерусалима.


- Так много иномарок, -  замечает про себя мой человек, - Молодцы отцы, хлебный путь избрали.
                Храм первой исповеди стоит  распахнутый настежь. Сюда 11 лет назад мой человек принес свою душу напоказ.
              – Вот смотрите, батюшка, это мои грехи, а это я - душа. Я плачу. Бог прости меня. Жаль, что ничего не изменишь и не вернешь брата. Ничего не обещаю. Правда жаль, что тратила себя не на то. 
Беспросветная тишина окутала тогда душу моего человека. Вот он поток яркого Света. Душа хочет прыгнуть в него, а тело уносит ноги.
- Долго ты еще сюда не придёшь.

        И вот сейчас 11 лет спустя высокие своды пошли большими трещинами. Требуют ремонта. Некоторые святые и Серафимы тоже трещат. Трещат свечи. Старухи трещат. Тонкий по сравнению со всем этим треском голос священника оглашает храм: «Христос Воскресе»! «Воистину Воскресе! – отвечают сотни женских губ. Моему человеку кажется, что это одна большая женщина любовно отвечает на слова священника. И так несколько раз к ряду. И мой человек слышит, как вся земля  в полголоса радостно трепещет: «Христос Воскресе!» и трепещет вместе с нею. И нет больше никакой беспросветной тишины. Есть только этот радостный шепот. И трепещет душа моего человека и готова вспорхнуть. вот и я! Вот и я!

2009 год

Потом это все уйдет, не поддавшись здравому рассудку.