Вариант сознания... ч. 41

      
               Что такое  вне-мир?
               Сон,  безумие и детство  западного искусства
      В  книге  Николая  Новикова   о творчестве  Эрнста Неизвестного  (Нью-Йорк, 1981), которую я привез  из Лондона, имеется довольно выразительный очерк   западного искусства   ХХ  века. Вот основные его положения.    
     Истинное искусство, по мнению Новикова,  всегда связыва¬ло свою жизнь со способностью выражения и отражения иного, нежели человеческий мир. В самых разных формах (объект искусства — Бог, эстетическое, Идея и т.д.) истинное искусство всегда ориентировалось на привлечение в свой мир реалий иного — нечеловеческого, немирского — мира. Противоположная ориен¬тация выражена в эстети¬ке натурализма: "эстетическое есть дей¬ствительность".
       В разные периоды поэзия, литература, живопись, скульптура стремились выразить свое общение с вне-миром (а иногда — свою сосредо¬точенность на вне-мире).  Поиски искусства XX века повторили многие мотивы, характерные для искусства и в XIII, и в XVII веках. Так, например, в живописи и скульптуре XX века важным мотивом стал поиск не ограниченной предметно¬стью универсалистской материи образа.  Каковы формы  включения  вне-мира  в реальность образа?
     Характерной чертой европейского искусства в XX веке стало отличение им себя от культуры. Имеется в виду то представле¬ние о культуре, которое сложилось именно в XX веке и было концептуализировано в социологических ее интерпретациях (в отличие от философских, религиозных и гуманистически-визионерских). Социологизм вполне резонно видит в культуре систему символов и ценностных установок, управляющих поведением человека. Культура - это то, что "организует" индивидов, делает их социально полноценными — каждому их действию придает характер поступка, могущего быть оце¬ненным в соответствии с критериями "нормальности" и "не¬нормальности", "социальности" и "асоциальности" и т. д. Евро¬пейское искусство в XX веке обнаружило, что в современную эпоху оно непосредственно пре¬вращается в культуру.
     Для европейского искусства это  означало, что искусство обрело   функцию выработки принудительных норм и правил жизни, функцию "духовных" манипуляторских опера¬ций над человеком, имеющих целью включить его в качестве "элемента", "кирпичика", "винтика" в стенообразный мир. Это стало одним из главных стимулов протеста  искусства против превра¬щения себя в культуру.
      Европейское искусство XX века сделало оппози¬цию к культуре внутренним содержанием своей жизни; наибо¬лее выдающиеся художники поставили задачу освобождения искусства от элементов культуры. Именно здесь лежит источник отказа  искусства XX века от сюжетности, тематики, культурных символов. Принцип воспроизведения чело¬веческой реальности в реальных формах был  понят как механизм превращения искусства в явле¬ние культуры со всеми последствиями. Прежде всего - с перерождением продуктов искусства в куль¬турные блага, назначение которых — влиять на человека с целью его "скрепления" или "разбиения", включения в мир-стену или отбрасывания на помойку, на периферию, скрытую за самой "стеной".   
      Цель нового искусства - найти в мире и человеке такую область, которая чужда культуре и которая составит недостижимую для "грязных лап" государства, права и морали и т. д. собственность искусства; наконец, сплести эту область с реальностью так, чтобы в  этом сплетении ненавистные характеристики последней (сюжет, тема, предмет, символ) подверглись разрушению и "сгинули с глаз".
      На практике эти поиски приняли форму определения тех областей  реальности в обществе и человеке, которые выходят за границы культурно-человеческого. Такого рода сферы выступают в роли несоциального и нечелове¬ческого: антисоциального и античеловеческого; недосоциального и недочеловеческого; околосоциального и околочелове¬ческого; сверхсоциального и сверхчеловеческого.
     В качестве типа художественного творчества стала культивириваться  культурная безответственность. В искусстве на Западе доминирующим стало обращение к  таким лежащим за пределами культуры формам  сознания и бытия, как сон, безумие и детство.  И во сне, и в безумии, и в детстве реальность трансформируется по иной логике. Эта логика изменяет мир до неузнаваемости; она так компонует его предметы и символы, что взгляд на них "из культуры" не видит в них ничего, кроме произвола. И в то же время миру сна, безумия и детства трудно отказать в качествах реальности. Ведь люди живут во сне, безумии и детстве.
     Новиков  считает, что обращение к сну, безумию и детству объясняет наиболее существенные черты искусства таких великих художников, как Шагал, Миро, Магритт, Клее, Эрнст, Дали и др. В конечном счете, в формах сновидящего, безумного и детского бытия и сознания  и были найдены формы несоциального и не¬человеческого бытия и сознания. Эта область  выступила в качестве слоя смыслов-значений в структуре образа: "сугубо мирские" предметности приобретают смысл и значение нечело¬веческой, некультурной, античеловеческой, антикультурной   реальности.
     Образность в этом искусстве может быть сколь угодно дале¬кой от реальности. Призрачная фантастика де Кирико, совершенно невообразимые сечения фигур у Магритта, ситуационность, с которой человек никогда не встречался, у Дали или Дельво... . Создан никогда не виденный мир из всего лишь угадываемых предметов... Создан мир из открыто искусственных предметов; к этому  пришли живопись, графика, скульптура на Западе после II мировой войны.
     Он с трудом поддается редукции к человеческому, но поддается. Глядя на картины Шагала, зритель об¬наруживает в них элементы собственной мечты — той грезы, в которой, быть может, он не хотел бы признаться. То же самое  можно сказать о Миро. Зрителю надо  немного "покопаться в себе", чтобы солнечный колорит его картин, веселье смеющих¬ся сказочных существ и изящество их червеобразных тел с при¬клеенными улыбками превратились в атмосферу человеческого счастья — того счастья, которое разлито в мире и которое надо лишь уметь увидеть.
         Говоря об искусстве, "фильтрующем" реальность через безотчетность детского сознания, Новиков  имет в виду не только "примитивизм". В искусстве срезы детского, сновидящего и безумного сознания обычно сливаются воедино. Не только Руссо-Таможенник или так называемые "народные художники", но и Шагал, и Миро, и Клее,  но и  огромное количество художников в 40—50-е годы в Европе и Америке дереализуют предметность путем "пропускания" ее через "фильтр" детского сознания В этом случае человек постигает  мир через свою собственную незрелость, через свою сла¬бость, незащищенность.
      Более скупые возможности постижения открывает искусство, в котором домини¬рует срез  безумия, обычно совмещаемо¬го с элементами сновидения. Работы Дали в этом отношении наиболее показательны.  Всегда можно найти в них человеческую страсть, человеческую мысль, безумным образом перекомпановавшую реальность. Страх, сексуальное напряжение, мания, будучи противопоставлены культуре и  разламывая ее, конечно, примут непри¬вычные обличья; страсти, будучи исходным образом ненормаль¬ными (например, страх перед защитой, сексуальное напряжение, вызываемое отношением к себе, подавленность любовью и т. д.), разумеется, выразятся в ненормальности (околонормальности, сверхнормальности) создаваемого мира.
     Сновидящее искусство также отказывается от задач выработки культурно обусловленной символики. Безумное сознание — это, несомненно, культуроборческое сознание. Оно подвергает мир деформации, в результате которой его культурно-обусловленные черты раз¬рушаются.
     И, наконец, самое главное. По  признанию Николая  Новикова,  поиск области, которая выходила бы за границы человечески-мирского и несла бы в себе свободные от него смыслы, не достиг цели. Был ли этот итог поражением искусства? Нет! -  восклицает автор. Он был одним из самых великих его завоеваний.  В ходе этого поиска весь мир некультурных форм реальности прочно вошел в образность ис¬кусства. Не экстравагантностью, не признаком неполноценности, или психического нездоровья, а его творческим принципом.
      Поиском некультурного в человеке и мире искусство XX века ответило на  социально-духовную ситуацию, заключающуюйся в навязывании искусству роли "запретителя" и "разрешителя". Это — конфликт не плохой культуры и хорошей культуры, а того в человеке, что против культуры, и культуры вообще; не плохой морали и истинной морали, а того в человеке, что против морали, и морали вообще; не плохой идеологии и хоро¬шей идеологии, а того, что в человеке против идеоло¬гии; не плохого воспитания и хорошего воспитания, а того в человеке, что против воспитания, и воспитания как такового...
       На поверку бунтарь (некультурное, нечеловече¬ское) оказывается родным по крови тому, против чего он вос¬стает (культура, человеческое),... Этот факт делает мятеж еще более драматичным: муки рефлек¬сий, сомнение в личностном праве на "восстание", боль от ощущения причиняемой культур¬но-человеческому боли, — все это неизбежно сопутствует кон¬фликту некуль-турного (нечеловеческого) и культурно-человеческого в условиях западной цивили¬зации.
     Этот драматизм нашел отражение и в искусстве. Тщательно  детализируемое в своей "неузнаваемости", "непривычности", "необыкновен¬ности" нечеловеческое оказывается на самом деле человеческим. Вне-мир оказывался теплым или холод¬ным, добрым или жестоким, сладким или горьким, но - чело¬веческим…
      ... Современная жизнь все более явственно вопло¬щает в себе тождественность человеческого и нечеловеческого, культурного и некультурного... Роль регулирующих механизмов в обществе начинает выполнять не культура, а "органы управления", технико-инструментально-организационные образования, обладающие властью. Культура становится системой  штампов и клише. Культура — словно смазочный материал, вполне доступный, дешевый; его использование содействует движе¬нию человека в обществе, способствует его изворотливости и "скользкости"...
     Нечеловеческое, некультурное  приобретают социальное, политическое и экономическое значение. Безумие как тип политиче¬ского мышления и действия индивидов и социальных групп; их витание в облаках сновидчества наяву, жизнь "во сне" или "словно во сне"; детски-безответственное, детски-эгоистиче¬ское отношение к себе и к окружению — все это характерные черты современного общества. Власть также все более склоняется к безумию, сновидчеству и инфан¬тилизму... Дело в том, что все более безумными становятся цели этой  власти...    
   ... Нечеловеческое (некуль¬турное)  перестает составлять тайну.  Оно лежит на поверхности. Точность его фиксации и описания вернее всего достигается в работе историка, социолога... В свое время Кафка должен был построить особый образный мир, чтобы проникнуть в бюрократическую сущность процедур в европейском обществе, вы¬явить в них иррациональное начало. В наши дни иррациональ¬ность судебно-государственных порядков, абсурдность челове¬ческих отношений не надо вскрывать с помощью творческого поиска. Достаточно описать реально действующую машину, работу институтов, обыденность частной жизни, чтобы их не¬человеческое содержание стало ясным и очевидным.
      Перед искусством встает проблема соотношения "всего этого мира" (в котором уже нет различий между культурой и отбросами психологии и морали) и вне-мира — того, что в принципе лежит за пределами человеческого. Оказалось, что с помощью безумного, сновидящего и детского сознания искусство не может сделать вне-мир фактом своей образности. Эти формы сознания не могут быть основой даже  признания существования вне-мира. Безумное, сновидящее и детское сознание делают его  фактом  человеческого  мира.
      В конечном счете, проблема вне-мира — это проблема Бога...
                . . .   
     Мне нечего добавить   к  этому  анализу. Западное искусство похоже на  змею, пожирающую свой хвост. Пафосная   часть статьи, на мой  взгляд,  настолько проникнута  нетерпимостью к  культуре,  что  вспоминается  Геббельс с  его знаменитой  фразой:  «Когда  я  слышу слово «культура»,  я  хватаюсь за пистолет». Обнаруживается, что   культура  была  мнимой,  ложной мишенью модернистского  искусства... Изображение искаженного мира (сон, безумие,  детсткость) вовсе  не  отражают «вне-мир»...    Этот сон, это безумие  были величайшей  трагедией  западного   мросозерцания и искусства  ХХ  века. Автор  неправомерно сводит проблему  «вне-мира»  только к  идее Бога. В  сознании  человека  живет еще и дьявол…
      Если говорить о  культурной  ситуации    современной России,  то власть прямо зинтересована в  искусстве   абстрактом,  беспредметном,  внесоциальном.  Всякое социальное, реальное искусство  закономерно становится   фактором  обличения беспредела  денег и  власти  в России  конца  ХХ  века.               
                Ноябрь 1999.