По имени Этюд Ч. 2, гл. 18-20

18

Друг и Главный Воспитатель беседовали за перекусочным обедом. По делу.
– Это же надо же, – Главный Воспитатель сокрушался. – Нет гармонии, идиллии нет.
– Преувеличиваешь! Это обычная семья. Была и будет после.
– Я не просто так здесь… Как поживает наш проект?
– Цветёт пышным цветом. Ты для начала?.. – Друг озабоченно наморщил лоб.
– Это правильнее всего, я думаю, – Главный Воспитатель смеялся.
– А там, – Друг махнул рукой в неопределённом направлении, – не наотдыхался?
– Работал. В одиночестве. А тут семья, дети.
– Знакомо. А вот друг наш вляпался, похоже, в очередной раз.
– Ладо, по-твоему?
– Как ты сказал? – Друг изумился.

Имя Главного Воспитателя. И имя Жан-Поля Сартра.
Диана и «Мой друг лучше всех играет блюз». Нет. Сегодня не поётся. Сегодня сочиняется.
– Он не молод и вечно пьян. Но зато мой друг круче всех играет блюз. Та-та-та-та-та-та-та-ра-та-ра-та-ра-та.
И открывает Сартра:

Я окидываю взглядом зал. Ну и фарс! Все эти люди с самым серьёзным видом восседают на своих местах и едят. Да нет, не едят – они подкрепляют свои силы, чтобы успешно выполнять лежащие на них обязанности. Нет среди них ни одного, кто не считал бы, что без него не может обойтись кто-то или что-то. Каждый из них занят каким-то крохотным делом, которое никто не мог бы сделать успешнее. Я тоже один из них, и, глядя на меня, они, должно быть, думают, что никто успешнее меня не сделает то, что я делаю. Но я-то знаю. Я держусь как ни в чём не бывало, но я знаю, что существую и что они существуют. И если бы я владел искусством убеждать, я подсел бы к этому седовласому красавцу и объяснил бы ему, что такое существование.

Вот.
А Главный Воспитатель там с Другом своего Друга.

– Нет, мы обсуждали с ней высокие материи. Сначала было странно повстречать незнакомку в знакомой обстановке. Потом смотрю, ведёт себя уверенно. Нормально, думаю.
– Ну вот, я так и знал. Уже свои порядки заводит. Безобразие! Откуда берётся эта женская самостоятельность? Распустились совсем. Нет, это ненормально. И аморально, – сузились глаза Друга.

«Аделаида». Лёгок на помине.
Диана таяла. Уплывала. Северный ветер. Ни гордости, ни обиды. Он будил её. Восход звезды Аделаиды.
   
– Боюсь, моё первое и уже окрепшее впечатление придётся тебе не по нутру.
– Мало ли. Ну?
– Интересная.
– Ты её мысленно раздел?
– Не так скоро. Мы не в раздевалке – в её душе, только разберись попробуй. Будет пара-тройка идей…
– Какого плана?
– Языками бабы на базарах чешут. Не наше это дело, – заключил Главный Воспитатель. – Мы несколько раз ходили одной дорогой. При ней ещё девушка была.
– Н-да? Мне как раз необходимо выяснить происхождение, – Друг упрямо настаивал.
 
Не доставай её, а то сильно пострадаешь. Одними переломами не обойдётся.

– Какова? Звучит хреново как-то. Это какая-то у неё болезнь. Когда отвязаться не можешь, – Друг выжил после удара.
– Синдром жены алкоголика.
– Точнее. Девушки поэта.

Созвонимся.

Нашла себе покровителей! Надо менять тактику. А то разбитого корыта не миновать. Впрочем, и он прав: виртуальность – замена счастию. Не то что люди – то учат, то претензии предъявляют.

19

Он – в Москве.
Был обильный обед. Не по времени.
Он попросил себя не беспокоить. Закрылся в своём номере. Решил не показываться на глаза людям. Вплоть до завтрашнего дня. Пусть забудут. Пусть он исчезнет бесследно.
Кончено. Хуже, если его увидят в одном из «коматозных» состояний.
Казалось, он раздавлен. Или ранен – истекает кровью. И хочется, чтобы перебинтовали потуже порезы. Заглушили боль. От которой кружилась голова и мутило.

Мысли Лада обратились к ней.
Он с лёгкой усмешкой перепроверил секунды прощания.
Никто из них не ждал крутого поворота. В слове жизнь. Хотя нет. Он сделал это специально.
Рука её промолчала. А волосы?
Бесконечная притягательность к ней. Объясниться бы. Да неохота.
Она имела наглость мелькать на его Пути. Взывая к неразгадке-нежности. Вызывающая раздражение. Что-то ещё. Много чего-то ещё.
Смело. Она в принципе подходит. Независима и не готова на всё. Внутренние комплексы? А может, в поисках выгод? В общем, навязываться не стоит.
Он предложит расчёт – она обязательно откажется. Она идеалистка.
Она предложит расчёт – его безупречность пострадает.
Но годы как уходили, так и уходят. Угасла недавняя надежда.

Он – заурядный пофигист. Потому что он же – Созерцатель.

«Звезда, – молниеносно вторглось в его уставшую оперативную память. – Давно мне сказок не рассказывали».
Созерцатель стоял у окна. Небо. Прозрачное от мороза. Ему хотелось лететь. Всегда хотелось лететь. Так высоко, чтобы недосягаем даже третьему глазу.

Но я верю словам человека, который сказал:
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Её любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Неё одной ищу ответа,
Не потому, что от Неё светло,
А потому, что с Ней не надо света.
(И. Анненский)

Парение над городами. Нижняя суета. А у него – никаких забот.
Ну, летал бы день. Другой. Скучно абсолютно одному.
– Звезда, – он сказал себе, чтобы погрузиться в фонетический строй слова, в структуру каждой буквы. – У-у, моя звезда…
Складывается само собой. Выползая из углов. Вырисовываясь в небе.
Он с опаской приостановил мысль. Надо бы записать.
Блокнот, существовавший для надёжности. Слова отозвались музыкальным строем.

«Какой же я всё-таки дурак, – скользнула внезапная мысль Лада. – Ничего родителям не сообщил. Ладно, сделаю. Но только не сегодня».
Лучше он пока придёт в себя от поражения. Правда – довольно длительный процесс. Потому что меланхолия поймала его в свои сети. Не отпускает без борьбы.
Лёг. Закрыл глаза. На всё было наплевать.

В те же часы. Проснулся. От громкого нетерпеливого стука. Медленно поднялся и несколько секунд вспоминал, где находится дверь. Наконец пошёл открываться.
Стук с усилением. Накатилась раздражающая волна. Он вздохнул. Приоткрыл дверь.
– Насчёт сегодня указаний не поступало.
– А зачем так грохотать? Я вовсе не глухой.
– Ну да, просто спал.
Эх ты, Созерцатель!

Значит, через три дня. Концерт к ГЦКЗ «Россия». Скука. Тоска смертная.

– Как дела?
– Значит, ты сказала именно так.
Рассердился.
Не позволял давать распоряжения.
– Что? Не совсем хорошо слышно.
Молчание.
Больше не нашла, что сказать. Ждала. Робость какая-то.
«Говори, говори, – мысленно твердил ей, – я буду слушать».
Но, успокоившись, сказал сам:
– Понятно. Ну, если всё хорошо, тогда у меня всё.
– Ой, – новое оживление, – самое главное.
Никак от неё не дождёшься самого главного. Только болтает.
– Зачем тебе?
– Научиться хочу.
– Ясно.
Объяснил, где и что. И даже – как.
– Ну, давай, – сказал наконец.
– Звони, – словно посоветовала и первой прервалась.
– Да, – в пустоту без особого оптимизма.

Сенека – Луцилию:
Отвоюй себя для себя самого, береги и копи время… Сам убедись, что я пишу правду: часть времени у нас отбирают силой, часть похищают, часть утекает впустую. Но позорнее всех потеря по нашей собственной небрежности. Укажешь ли ты мне такого, кто ценил бы время, кто знал бы, чего стоит день, кто понимал бы, что умирает с каждым часом? В том-то и беда наша, что смерть мы видим впереди; а большая часть её у нас за плечами…
Не упускай ни часу. Удержишь в руках сегодняшний день – меньше будешь зависеть от завтрашнего. Не то, пока будешь откладывать, вся жизнь и промчится. Всё у нас чужое, одно лишь время наше. Только время, ускользающее и текучее…

20

Карина ещё спала, когда он позвонил.
   
«Так, – подумала Диана, – смотрим новости».
Образ её отца. Он когда-то тоже читал газеты и смотрел выпуски новостей. Теперь приоритеты другие.
Папа. Папочка. Где же ты так далеко? Как ты любил её – ту женщину, что стала её матерью. Ну, как?
Почему преследует мысль, что Лад уйдёт за тобой? Похоже на то, как ты.
Наскучило телевизионное. Диана нашла лучшим послушать радио. Зачем-то «Русское». Для начала.
– Ха, – она подхватила: – Её мальчик далеко, в семи морях, пьёт других девчонок сок, поёт им песни, может быть, всё нечестно так, но только вот, наверно, интересней.

Тут и Карина встала. Влекомая голосом.
– Тебе привет, – Дивия улыбнулась.
– Папа так рано позвонил, – удивлённо качнулись ресницы.
– Нет, дорогуша, десять часов – это не рано.
– А ты во сколько встаёшь? – девочка забралась на диван.
– В восемь. Моё тело встаёт в восемь. И это уже не рано.
– Значит, ты жаворонок, – со знанием дела.
– Нет, – Дивия забавно склонила голову, открещиваясь игриво, – я аритмик.
– Кто, кто?
– Могу накапливать сон. Про запас. Или потом досыпать недостающие часы. Короче, спать могу лечь и рано, и поздно. И просыпаться так же. Лишь бы восемь положенных часов.
Дивия в бездействии.
– Сегодня же одиннадцатое? Разве тебе не надо идти в школу?
– А нам же восемнадцатого, – успокоила Карина. – У нас карантин.
– Правда, грипп ведь, – Дивия вспомнила с суеверной опаской, не допустить бы до тела. – Слушай, Карин, сегодня нужно зайти в Сбербанк. И забрать мой французский. Вот, план такой нам с тобой. Согласна?
– Да! – очень звонко.

Карина поставила рюкзак на стул. Стала доставать оттуда карандаши. Книгу в яркой обложке, которую ей нужно было прочесть за каникулы, не потревожила.
Заглянула Ладо. Интерес у неё вызвали учебники Карины.
– Кстати, вроде, у тебя математика хромает?
– Ничего у меня не хромает. Я только задачи плохо понимаю.
– О-о, это и про меня.
Раскрыла тетрадь, в которой Карина старательно выводила слова.
– Будешь писать? Там ещё немного осталось. Я смотрела.
– Ладно, только можно я сначала порисую? – попросила Карина.
– Да, конечно.
– Тогда давай поищем листы, – она немедленно направилась в комнату отца. – У меня закончились. Где-то тут лежат, – выдвинула один из ящиков стола. – Вот тут.
Ладо присела рядом. Карина вытащила чёрную папку с инициалами.
– Дай-ка мне, – Ладо аккуратно протянула руки и получила своё.
Стала изучать. Наброски и вполне завершённые рисунки.
– Карина, это что? – ткнула пальцем в самое верхнее изображение.
– Покажи.
Потянула к себе. И неосмотрительно уронила. Содержимое рассыпалось к ногам Ладо.
– Это, наверное, папа нарисовал.
– А ты поосторожнее быть не можешь? – Ладо завопила. – Теперь он полезет сюда и заметит, что всё лежит не по порядку! – она расстроилась.
– Я же нечаянно, – Карина оправдалась.
– За нечаянно бьют отчаянно. Разве ты раньше этого не видела?

Мой путь не может быть освещён никаким придорожным фонарём. Ни теми, что освещают дорогу к школе, дорогу к дому или дорогу к храму, например, – нет, всё это кем-то когда-то созданное согрето и теплом его создателя. Мой путь уже по самому определению мой, он может быть освещён только моим светом. Если я не излучаю света из собственной глубины – я в темноте (А. и Ю. Шиманские).

Дивия ткнула пальцем в один из рисунков. Которые принесла Карина.
Она отрицательно покачала головой.
– Он же ничего не показывает.
– Тогда мы сами посмотрим, – Дивия волновалась.
– А если нельзя?
– Кто сказал? Если не запрещали, то можно. Тем более ты рассыпала, и всё будет выглядеть… Короче, всё нормально.
Дивия с нетерпеливым интересом пыталась сообразить, что к чему. Над одним она засмеялась. Над карикатурой.
– Я всегда знала, что Созерцатель большой прикольщик. Я бы до такого не додумалась. Ну всё. Конец.

Ладо стояла на грани наведения порядка. Но последнее, перевёрнутое, привлекло её внимание. Портрет.
Ладо приподняла левую бровь. Значение глубочайшего удара. Больно. Разрыв. Того, что годами сплеталось. Тошнота. Это кто интересно? Его безысходность.
Нет. Более внимательно всмотревшись.
Ладо молчала.

Как отвратительно неприязненно. Тайная жизнь музыкантов.
Инерция – на нет. Иной мир – далеко. Очень неблизкое.
– Почему он подписал свой портрет именем Дмитрий? – Диану переполнило опустошение неизведанного, но паника сменилась миром. – Почему?
– Может, это его второе я.
– Alter ego? – абстрагировалась совсем, что-то шевельнулось в районе грудной клетки. – Нет, другое.

Помнишь, тебе сон приснился.

У человека, по сути дела, нет выбора, ему остаётся только одно: создать источник света в себе, соорудить внутри себя тот стержень, те кремни, которые будут высекать искры из собственной его глубины для того, чтобы в их свете всё же видеть, куда ступать (А. и Ю. Шиманские).

– Какой курс сейчас? – спросила Ладо у Лелии.
– Доллара?
– Ну, не финской же марки.
– Ты же часто меняешь. Не я.
– По-моему, двадцать три за доллар. А помнишь, он стоил шесть рублей?
Лелия приставила ладонь ко лбу. Смотрела за горизонт минувшего.
– Он ненормальный, – Ладо сказала мрачно.
– Да почему?
– А мог предупредить. Он оставил полторы тысячи.
– Это… это… – Лелия пыталась сосчитать дедовским методом.

– Это тридцать четыре тысячи пятьсот рублей! – возбуждённая Дивия почти кричала.
– Тише, – попросила Юлия.
– Это же с ума сойти. Какая щедрость! Он, может, ослеп? Или в расчёте ошибся?
   
– Нет, Ладо.
– Тогда, чем я-то платить должна? Леля!
– Ты думаешь, он…
– Тогда ладно, – Ладо внезапно успокоилась. – Пойдёшь со мной менять?
– Куда? На Лиговский?
– Да, я же всегда там меняю. Там самый выгодный курс.
– Хорошо, пойдём.

Ладо предложила Любимому Поэту зайти. Как-нибудь.
«Она всегда смеётся», – подумал он и, сославшись на занятость, ответил:
– Вряд ли найду для тебя время.
– Не стоит быть столь агрессивным.
Лад ни разу не позвонил. В течение недели.

И совершенно случайно попала на интервью с Созерцателем. Нарвалась.

– Да тихо ты, – Дивия шикнула на неё. – Я же ничего не слышу.
– И зачем тебе смотреть его по телевизору? Он ведь скоро приедет.
Приедет. Только не к ней.

Диана не ответила. Для неё Созерцатель – одно лицо. Она не верила, что там он диаметрально иной. Он разный.
Впрочем, ничего нового. Много неубедительного. Сам выглядел неважно. Но облик его не апатичен.

Чего ж хотеть? Куда ж нам плыть? Есть два традиционно обозначенных пути – действенный и созерцательный – две крайности. Первое можно выразить, как «всё в твоих руках». Ты концентрируешь всю свою энергию и все силы для исполнения задуманного и, по сути дела, не знаешь препятствий…
Вторая крайность – принципиальная невозможность действия. Жизнь представляется лишь созерцанием космической ли, божественной ли, природной гармонии этого мира. Вплоть до степени созерцания себя в этой стихии, то качающей тебя на волнах, то выплёскивающей на мёртвые и засушливые берега.
Ты не можешь – и в постижении этого проходит вся твоя жизнь.
В первом случае жизни кроме тебя не существует, ибо жив только ты: всё, что другие называют жизнью для тебя всего лишь безумный, не всегда сподручный материал. Во втором же случае  мёртв ты и не можешь осмелиться жить перед величием владеющей тобою стихии (А. и Ю. Шиманские).

В понедельник – вечеринка. У друзей. Восьмое марта.
«А потом период дней рождения, – Диана вздохнула. – Женя, я, Аня, моя мама, Юрий Юлианович. Ну, хватит же!»
Весна и чувствовалась, и нет. Снега уходили.
Затишье. Без приключений.
Диана прихватила книгу. Полотенце. В ванную.