из рода Серафима

из рода Серафима

    Особо приближенный ангел. Именем твоим венчался путь многих святителей и просветителей. Сераф – пламенный и огненный. Ты змей. И ты же молния, скользящая по небу, иль свившаяся в пылающий энергий божьих шар. Летит на шести крыльях – дракон или грифон, и прожигает в пространстве проход или туннель, вокруг земли свивая как кокон оберег.
    
    Она лежала в яркой, солнечной палате и по временам плакала. По временам. Время как бремя покоилось у неё на ногах неподъемным грузом. Ноги отказали.
    Трудно осознать и примириться с утратой, когда у тебя в тридцать ноги отказываются функционировать. Что не слово – то глупость. Что бы это значило – функционировать, если бы об этом не нужно было всё время думать. Однако думать приходилось часто, и не только тогда, когда забывшись, пыталась встать с кровати, но и когда стеснялась попросить что-то интимное у незнакомых людей,  и когда замечала эти участливые взгляды – ей не хотелось участия, и на участь эту она негодовала. Однако, окружающие, не подозревая о её настоящих чувствах,  сердобольно рядом сокрушались – надо же такая молодая, а полный инвалид. Да, ходить она уже не могла. Нет – ноги отказали не сразу, это всё развивалось медленно-медленно. Сначала были просто невозможной силы боли, которые в принципе можно было перетерпеть и снять с помощью обезболивающих, потом дело усугубилось, ибо всё  имеющееся в наличие лечение постепенно, тем не менее неукоснительно вело  к полнейшей деградации организма. Он рассыпался на глазах. Сначала было страшно, очень страшно. Но человек привыкает ко всему. Чтобы поддержать себя морально, она стала читать книги о тех, кто не сдавался самым тяжким недугам,  кто пытался отстоять хотя бы пятачок своего настоящего тела в этих развалинах плоти.
    Когда в городе стала возвращаться любовь к церковным лавкам, которые когда-то существовали в православных городах, то один крошечный магазинчик, который в начале перестройки был выкуплен предпринимателем для торговли бытовой химией – прогорел, то эти торговые площади перекупила православная церковь – и оборудовала под торговлю предметами культа. На стеклах этой лавки периодически вывешивались различные молитвенные календари в честь православных святых. И вот, когда-то она, проходя у витрины, обратила внимание на один такой экспонат. Святая Матрона Московская. Она прочитала под портретом за житие этой страдалицы, но отнеслась просто как к информации. Однако, когда приключилась беда, почему-то захотелось вернуться к этому образу вновь. Случайна ли случайность? И где длань любящая, а где карающая, и кого она избирает для проведения своей воли. Никогда не мсти. Мне отпущенное Аз воздам. Во что мы верим, когда верим. Прикованность к креслу, а потом к постели научила много думать и сопоставлять….
    Вот, теперь она законченный инвалид, который уже с трудом обслуживает себя. Можно было поплакать – есть от чего. Но тридцать лет – слишком прекрасный возраст, что бы, ни надеяться на будущее. Пусть даже на чудо, как-то так. Однако почему в жизни не случиться чему-то хорошему, ведь плохого  было и было. За тридцать-то лет.
    Впадение в сонное состояние, ибо на сон это уже походило не всегда,  можно сказать чаще и не походило, однако, приносило облегчение и воспоминания. Воспоминания прямо скажем не радостные, но, тем не менее, во сне  мы живем совсем по другим законам. Как-то более обнадёжено, понимая, что как только проснёмся, кошмар уже закроет за собой дверь, и мы как бы снова возродимся к новой реальности. Мы снова станем теми, какими  помним себя, какими мечтаем видеть или, может, мечтали когда-то.
     Она мечтала стать врачом, но пошла поступать на инженера путей сообщений. Нельзя было оставить  маму одну и мчаться за мечтой в другой город. Потом она мечтала выйти замуж за самого-пресамого. И вышла, но он настоятельно уговорил бросить институт –   зачем ей, обеспеченной за ним как за каменной  стеной, этот диплом. Смотри семью и мужа. И Людмила и думать забыла за свои желания, а всецело занялась мужем и семьей.  Потом родилась дочка. Она радовалась своими нехитрыми обязанностями и, в общем-то, была счастлива. Мама, муж, дочь, работа. Красивая, обаятельная, очень соблазнительная – незаметно перешла в разряд сомнительных женщин. Правда сомневалась в ней все больше свекровь – но мама и сын – одного поля ягоды. Сын постепенно так же стал во многом сомневаться: и помада как-то ярковата, и плате слишком уж по фигуре, а фигура не дура, и с работы что-то не совсем вовремя. Долго он искал причины и поводы. Или наоборот поводы и причины. Только однажды не стерпела его душа. Избил свою непутевую женушку, да и было таков.
     В новом доме, куда он направил свои стопы,  его привечали и ласкали куда более преданно и ласково. Вот тебе и вся красота до венца.
    Сон закончился, медсестра разбудила, поставить капельницу. Полупрояснившееся сознание пыталось зацепиться хоть  за кочку, хоть за травинку и остаться в той ещё счастливой семейной жизни, но было уже  поздно. Не было там никакой семьи.
    Одинокая женщина с ребёнком на руках. Одиночество бродило кругами, съедало разочарованием. Съедало неустроенным бытом, нехваткой денег, болезнями то мамы, то дочи. А вездесущие окружающие  не могли взять в толк: как такая умница, красавица, хоть в пир, хоть в мир – не может найти себе пару. Все было бы полегче и ей, и матери, да и девочка бы росла в полной семье.
    Но не ко двору все эти любовные истории  как-то так приходились.
    Ночь, между тем,  опустилась над уставшим сознанием, и снова поплыли видения.
 В тот поздний вечер она шла на работу.
    По пустырю – за кирпичными гаражами. Там  идти-то всего полкилометра – километр. Да и дорога за десяток лет знакома до каждого кустика. Но это был плохой день: может, звезды не так смотрели в тот день на мир, может, энергии, какие неутоленные вихрились в пространстве. А только стал тот путь роковым.
    Метров за двести - триста не доходя до дежурной проходной, Люда ощутила сильный удар по голове, но прошёл он как-то так по касательной, может нападавший не рассчитал силу удара, может рост под метр семьдесят пять спас – только удар не нанес такого серьёзного увечья, на которое рассчитывал хулиган. И девушка не только устояла на ногах, но и смогла, обернувшись к злодею ударить его сумочкой и наделать крику.
    Но темная непроглядная осенняя ночь мало способствовала распространению звуков тревоги в душах людей. В каких-то паре сотен метров находилась сторожка соседнего предприятия  с собакой, отчаянно  рвавшейся с цепи и лаявшей на суматоху. Но сторож, как он сам потом пояснил, не стал вмешиваться, мало ли чего кто во тьме не поделил. Не нужны ему злоключения на старую седую голову. И собаку по той же причине не спустил. Вдруг как потом  дело обернётся против него. Ночь она и есть ночь.
    А Мила, на что-то надеясь, отчаянно сопротивлялась. Нападающий был  парнем примерно одного возраста и силы, так что сдаваться на милость мучителю она совсем не собиралась. Легкая одежонка уже трещала по швам. Сначала женщина подумала, что сможет договориться по-человечески: вот мама больная и девочка маленькая, и бери кольца, сережки, цепочку с кулончиком. Но намерения у преступника простилались куда дальше. Поэтому и драка оказалась нешуточной.
    Однако, силы то постепенно стали убывать и тогда Людмила прыгнула с крохотного мостика, на котором шла потасовка,  в речушку и поплыла к спасительному железобетонному двухметровому забору. Забор, под который она поднырнула,  то её и спас, но вот та студеная вода оказалась роковой. Из-за этой ледяной  ванны в совокупности с серьезными травмами на теле, оставленными преступником,  и стала теперь Мила практически обездвиженной.
     Во сне, который с завидной регулярностью повторяет этот вечер,  очень  часто Люда плачет и просит оставить ей жизнь и забрать всё, что у неё есть. Но этого всегда почему-то мало. И тьма снова врывается в её тело и разрушает хрупкий организм. Видимо в такие минуты она и обливается слезами, но как-то так тихонько, что это заметно только утром, по белесым сухим дорожкам у глаз.
    Расторопность местной милиции позволила тогда преступнику уйти безнаказанным. И только через полгода его смогли задержать уже другие мужчины, менее равнодушные свидетели, на одном из городских кладбищ при нападении на другую девушку.
    Суд Люда вспоминает со стыдом и горечью. Иногда с ужасом. До суда родственники парня приходили к ней. Просили не губить: детей двое, любящий сын и муж. Она тогда еще не знала, какая страшная будущность ей уготована на небесах. Боли, явившиеся отголосками тех событий,  ещё только начинали давать о себе знать, и она вежливо отказывала непрошенным ходатаям. Теперь, погруженная в мрак отчаянья,  возможно она говорила бы с ними по-другому. Но ничего никогда нельзя вернуть, Просто жизнь.
    В суде же те самые милые и обходительные люди самыми чёрными словами  описывали её поведение, а уж адвокат то прошёлся по ней вдоль и поперек. Чуть ли не сама эта сомнительного поведения брошенная мужняя жена пыталась окрутить на ночной холодной улице одинокого мужчину. Люда плакала. Глупая, наивная – утрись и иди домой. А ему по совокупности что-то там впаяли, как говорится.
    Сейчас прошло уже шесть лет. За примерное поведение этот тип пребывал на свободе. А она тихонько умирала в больнице.
    Ещё дома начались пролежни. По большому блату удалось на это время пристроить её в отделение. Не положено. Умирать в таких случаях положено дома. Но там только пенсия мамы и малолетняя дочь и смотреть не кому, и не за что.
    Вот больница – по большому блату - и оказалась последним приютом.  Как-никак уход, обезболивающие. Да и кровать под окном. А за окном был апрель. Самый его конец. Молодые наливающиеся жизнью листья, доброе весеннее солнце, трели каких-то вернувшихся домой пичуг.
    Весна в городе. Последняя её весна. Хорошо умирать в такую погоду. Природа говорит, что не всё потеряно – твое продолжение – дети. Мир живёт и дышит жизнью, а не этими одинокими ночными молитвами. Но, не смотря на ежедневно угасающие силы, она молилась. Так приучили с детства. Просите и дано вам будет. Иногда кто-то просит. Мама специально принесла старую-старую старообрядческую металлическую иконку и поставила для  дочи на окошке. Когда солнце заходило на эту сторону корпуса, Людмила видела, как по граням иконки перебираются тоненькие лучики и иногда их отражение падает прямо в глаз. Хорошая добрая вера спасает от чёрных мыслей.
     Ты слышишь нас, боже.
     Слышишь ли ты нас………….
     К концу апреля девушка умерла и скромненько была похоронена недалеко от своего дома. « Серафимова Людмила – дочь и мамочка». Не помню точно, под каким деревом стоит тот крест. Иногда ей приносят цветы. Даже бывший муж не забывает. Все по дороге.  Городок так себе - небольшой.
     Когда-то по телевизору показывали двухсерийный документальный фильм о серийном убийце Чикатило.
     Долгий серьёзный сюжет. Что-то там о морали, нравственности, законности, психологии и психиатрии. Утомительно, излишне подробно  и нудно раскрывалась и разворачивалась сюжетная линия.
     Но был там один момент.
     За Чикатило по нерадивости следствия и равнодушию суда расстреляли каких-то невиновных людей, и в диалоге преступник всё интересовался: как могут его судить те, у кого руки в невинной крови.
     Но и милиционеры были на высоте. Как явствовало из сюжета. Они, оказывается, расстреляли не всех. То ли не успели, то ли сроки были нерасстрельные. В целом им было кого отпустить и спасти. Они тоже оказались молодцы. Успели вовремя.
    Никто не объявит святыми простых уставших от отчаяния женщин. Говорят, нет такого бога, не трудись. Говорят, глупо надеяться на исцеление. В конце концов, и Христос лично опустил того несчастного в бурный фонтан для исцеления, ибо он всегда не успевал из-за обездвиженности сделать это самостоятельно..
     И когда золотой серафим протрубит, что исполнился срок, мы поднимем тогда перед ним, как защиту, твой белый платок. Гумилёв.



 (совпадения имен и дат не случайны)