Комбат

      Материться, как дед Пронин, не умел никто. Мой сосед по Беговой соединял слова вдохновенно и мастерски, как плетут корзину или лапти. Он делал это озорно или печально, но всегда без злобы, и подражать ему было невозможно. Он сплевывал. Давай, попробуй. Но даже набрав грудь воздуху, по пути к этой окончательной и нелюбимой дедом «матери» собьешься. Дед смеялся щелочками глаз, крутил папиросу уцелевшими зубами, гасил окурок в банке с водой. Хрен ты фельдиперсовый, а не писатель. Я как  учил? Растриебонежить твою квадратно-гнездовым способом, тримудосиротского полка, бронебойную ягодь, Оклахому... Дядь Федь, а Оклахома причем? Это ж в Америке. А он по радио слышал, ему, видите ли нравится, красиво.
      Требовал показать, что прячу за спиной, выдергивал из газеты бутылку, багровел.. Тебе что было велено принесть, долбогрыз хренов!? Я просил портвейну принесть! Па-ртвей-ну! Дед крутил в руках бутылку, купленную на ипподроме с переплатою, цеплял очки, читал с отвращением: «Абрау-Дюрсо?» Издеваешься над стариком, сынок? Он дулся, отворачивался, сопел, смотрел на рощу, загаженную воронами, на железную дорогу с мокрыми вагонами, на грязный снег и мост, за которым торчали купола, а за церквушкой Ваганьково. Потом вдруг хватал карандаш жены для наведения бровей, совал мне.
      Так, писатель!.. Пиши!.. Где?.. Тыкал пальцем в стену над диваном. Вот здеся и пиши, что скажу. Ты рехнулся,  дед! На обоях, что ли? На обоях. Пусть все видят... Давай!.. Сегодня, 25-го числа, такого-то драного года, я, Пронин Федор… Сын Ивана, урод... Зачем же так, дядь Федь?.. Чего раздядькался? Как велю, так и пиши: безногий урод!.. Впервые в жизни выпил шампанского!..
Он крутил ложкой в стакане, чтобы быстрее вышли пузырьки газа, мы выпивали, его щеки розовели. Шампанское, цимлянское, засранское! Только портвейн, батька наш, разжижает кровь русскому человеку и орошает ему мозга! Он поднимал прокуренный палец. В свое время даже наверху это понимали!
       Дед Пронин не употреблял водки после фронта, и предпочитал крепленые вина. Он икал, утирал лысину полотенцем, наливал по второй, мы ждали, пока уляжется пена. До войны, говорил, вешали они в Кремле рубиновые звезды. Калинин мимо идет, просит, как поживаете, ребяты, не обижает ли начальство? Калинин приказал охране, огранщикам, что по рубину работают, выдавать литр вина в день, крановщику и монтажникам - по полтора!.. Охрана сразу же ящик мадеры припёрла. А мадерца-то была, не то, что теперешняя!.. Забористая, с горчинкой, и я бы сказал, с норовом!..
      Мы стали соседями по коммуналке через пару лет после того, как ему ампутировали уже вторую ногу из-за болезни сосудов. Болезнь эта аукнулась деду с Финской компании, где он обморозил ступни, оттуда и пошло. В 39-м его комиссовали подчистую, выдали белый билет. Но когда вторглись немцы, он снова записался добровольцем, выучился на артиллериста, и катил свою сорокапятку, пока не стал капитаном, командиром батареи.
       О войне, как и многие из тех, кто варился в самом её пекле, дед рассказывать не любил, даже выпив, и отмахивался от меня, как от назойливой мухи: слушай, не е... мне мозги, а?!. Что тебе рассказать?.. Как мы ссались от страха перед немецкими танками?.. Или про штрафбат, куда меня за побег из плена на полгода закатали?.. Пройдя две войны, он не получил ни одного ранения. Даже в штрафбате. Даже на Курской дуге. Даже в мясорубке Зееловских высот. А добравшись до рейхстага, нацарапал штыком: "Получите сдачу, суки! Гвардии капитан Пронин". Но 10 мая в Берлине, в полуторку, перевозившую трофеи для начальства, попал фауст-патрон. Сержант-водитель и военврач в кабине погибли мгновенно. Пронина выбросило взрывной волной из кузова на мостовую.Подлечившись, Федор Иванович, весь в орденах и медалях, вернулся в свою деревню под Тулу, на высоком берегу Оки. Но вместо дома увидел воронку, а вместо жены ее могилу. Женился вторично на односельчанке, моложе себя лет на пятнадцать, но ладить новый дом не стали, перебрались в Москву. На пенсии Пронины едва сводили концы с концами.
       Между тем болезнь его прогрессировала, и по ночам деда мучили дикие, невыносимые боли. Проснувшись, я слышал его стоны и бормотание, думая, что он разговаривает с женой, но ошибался. Проходя мимо комнаты, двери всегда были настежь, я увидел силуэт комбата в лунном свете. Пронин звал смерть, раскачиваясь на диване и поглаживая культи ног: давай уж, иди за мной, жду не дождусь! Потом переходил на угрозы: чем же я тебя обидел, сука рваная?! Задолжал ли чего?!Дней своих недодал?! Всех ребят из моей батареи давно пожалела, к себе забрала!
       Вместо "смертушки" всякое 9 мая появлялся посыльный из военкомата с цветами, открыткой от военкома и сувенирами. Однажды дед не выдержал и загрохотал кулаком по перегородке. Я зашел к нему. Озадаченный комбат сидел перед столом, на котором лежали гвоздика в целлофане, флакон одеколона и пара носков. На что Пронин сказал, что за "Шипр" родной власти спасибо. "Шипр", между прочим, на безрыбье, если его разбавить один к трем, да грибом из банки запить, пойдет, как дети в школу. Хотя, уж по правде-то говоря, морда от него пунцовой делается, и после пахнет изо рта, как из цирюльни!.. Но носки ему зачем?.. Вот придурки!..
       - Подарком он недоволен! - ворчала жена. - Лучше бы спасибо сказал!..
       - Я лучше тебе, Варечка, спасибо скажу! Хоть есть за что! Вот тебе, женушка, спасибо!
       - Не на чем! - отвечала жена. - А насчет носков не волнуйся, мы их на протезы натянем!
       - Умная ты, Варвара, как я погляжу! - сердился комбат. - На протезах уже натянуты, до конца дней не сносить!
       Протезами под диваном он не пользовался, на инвалидную коляску накопить не могли, и Пронин передвигался на самодельной тележке, которую смастерили лучшие его друзья - сантехник и дворник.
       Я разглядывал эти дешевые носки, краснея сам не зная за кого. Комбат, напротив, улыбался, и, видя смущение мое, говорил:
       - Да ладно, говно вопрос. И Варвара права. Пусть дарят, что хотят, главное, чтоб помнили. А вот если бы мне ноги до твоего вселения не отпилили, ты бы знал, что у нас с тобой один размер обувки, сорок пятый... Забери их себе, сынок!
       Но баба Варя, ловко завернув носки в газету и спрятав в сумку, резко мотала растрепанной головой.
       - Нету, мужики! Нету! - Она всегда говорила "нету" вместо "нет". - На барахолку снесу. Или у метро продам. На хлеб хватит. А может даже и на сальце...
       - Пенсию принесут, будет тебе сальце, - неуверенно возражал дед.
       - За морем телушка полушка, да целковый перевоз! - отвечала баба Варя нараспев неподражаемым говором, который и сегодня стоит у меня в ушах.
       На День Победы мои гости непременно шли поздравить деда. За годы нашей совместной жизни в обшарпанной двушке их перебывало столько, что комбат, конечно, не помнил поименно всех, кто приносил ему подарки, цветы, вино и продукты. Мы тащили его на руках к столу, усаживали в единственное почетное кресло со сломанным подлокотником, укрывали пледом, чтоб старика не просквозило.
       Каждый хотел чокнуться с ним лично. Но комбат присматривался к гостю подозрительно, спрашивал:
       - Вот вы, извиняюсь, кто? Мне ваша личность не знакома!
       Пронину объясняли, что это писатель такой-то, написал он то-то и то-то, в том числе и про Пушкина, чем и знаменит. Дед кивал и указывал пальцем на следующего.
       - А вы кем будете?
       Известный питерский поэт называл себя.
       - Еврей, что ли? - уточнял дед.
       - Еврей, - отвечал поэт. - Мой отец, кстати, тоже воевал, военный моряк.
       - Понятно... - Дед задумчиво кивал, потом мотал головой отрешенно: - Отстал я от жизни, братцы!
       Баба Варя несла баян, объясняя застолью гордо, каким Федечка был замечательным гармонистом, лучшим на всю округу, как звонко пел, и как девки по нему сохли, и что она его за музыку полюбила. Комбату помогали надеть ремни, и затягивал он песни, большую часть которых мы никогда до этого не слышали, потому что солдаты сочиняли их прямо в окопах задолго до "Землянки" и "Соловьев".
       Летом, когда солнце западной стороны весь день жарило в окно его комнаты, а через форточку летел пух тополей, деду становилось и вовсе невмоготу, дед просил вынести его во двор вместе с баяном, сыграет, может, что и мелочишки подкинет. Сначала все шло хорошо, и в фуражке его набиралась некая сумма. А вечером, подхватив деда под мышки, я тащил его к лифту. Но через неделю явился участковый.
       - Нет покою от гражданина Пронина! Что ни день, неприличные песни поет, сквернословит!
      В мою комнату с грохотом вкатывался комбат на своей тележке. Я знал, что он уже принял портвейна.
       - Не слушай мента! Это же частушки! Их не я придумал - народ!.. - И горланил нараспев: - По деревне шел Иван//был мороз трескучий// У Ивана х... стоял// так, на всякий случай!..
       - Ну, вот, сами слышали! - взвивался участковый. - Чистая матерщина!..
       - Ладно, - не унимался комбат. - А вот эта?.. Ах, ты Маня, моя Маня!// Свое счастье я проспал!// Сколько раз ты мне давала,// а я ни разу не попал!.. Ну, что, родная милиция, мать вашу? В обезьянник посадите?..
       - А если что-нибудь современное, про любовь?
       - Пожалуйста, - с готовностью отвечал дед: - Мама плачет, папа плачет//, дедка с бабкой мечутся//. Отдали дочку в комсомол//, а она минетчица!..       
       Через несколько лет, уже в другую мою квартиру позвонила баба Варя, проговорила тихо и кратко: "Федечка умер..."
       Гвардии капитан Пронин, наконец-то, был услышан той, которую звал к себе так долго. Чтобы перенести легкий гроб с телом его, не набралось даже четырех человек, чего требует православный обычай. Несли мы его втроем, с сантехником и дворником, позади, опираясь на палку, плелась баба Варя, за нею могильщики с заступами через плечо. На поминках, едва зайдя в комнату комбата, я заметил, что надпись на обоях насчет шампанского выгорела, поблекла, но уцелела. Когда помянули покойного первой рюмкою, баба Варя порылась в комоде и показала ордер на квартиру - зеленую бумагу с печатями. Отдельная, говорила она, плача и разглаживая документ на ладони, однокомнатная, хотя и малогабариточка. Окна не на помойку. Представляешь? Не то, что здеся. Окна в зеленый двор, и тишина... Первый этаж, как Федечка просил... Тридцать лет в очереди стояли... Я ему так и не успела сказать, хотела сюрприз сделать. Без комбата ей было суждено прожить еще два года.