Не пробуждай воспоминаний часть четвертая

Не пробуждай воспоминаний или не уходи, побудь со мною
Продолжение. Начало http://www.proza.ru/2011/10/25/1662


Настал март. Зима ещё не сдавалась, но день заметно прибавился, на крышах домов повисли сосульки, все чаще и веселее по небу стало гулять солнце, и озорные воробьи уже купались в первых лужах. Сугробы почернели и усели, местами и вовсе спрессовались в темный лед, снег на поле стал рыхлым и ноздреватым. Чувствовалось, что откуда-то из-за синего моря в путь тронулась весна, хотя морозец ещё бодрил, щепал щеки, и зима нет-нет находила в себе силы пылить метелями.

Алексей вернулся с вахты в городскую квартиру. В тот день он устал: часа четыре простоял в московских пробках, потом, нервничая, 80 километров в час пилил по бетонке – дорога была сплошной лед, завез в район товарища по работе и дома был лишь к полудню. Дальше было все, как обычно: он полил цветы, (цветы Кадочников любил, к тому же, чувствуя приближения весны, готовился зацвести лимон),  засунул белье в стиральную машинку, и пока оно стиралось, долго лежал с книгой в ванне. Потом отвалил себе пельмени, и хотел было угоститься водкой, но нечаянно, нарезая хлеб, зацепил локтем бутылку. У бутылки от удара об пол отвалилось дно. Выпить была не судьба. Расстроился. Поел всухомятку, без всякого аппетита и лег спать. Соседи сверху делали ремонт, и казалось, что перфоратор сверлит не стены, а как бурмашина стоматолога буравит зубы, стремясь оголить нервы.  На работе стройка, дома стройка: лобзики, дрели, отбойные молотки, шуруповерты, визг дисковых пил и деться от этого не куда, а так хотелось тишины, покоя. Но не тут-то было: сверху двигали стремянки, стругали, пили, шлифовали, забивали дюбеля. Словно, нарочно, на улице коммунальщики задумали обрезать  тополя под окном, и взвыла бензопила, послышался треск и падения тяжелых сучьев.

Алексей плюнул и стал одеваться. Усталость сменилась раздражением. Вот и отдохнул, называется.

По дороге к родителям Кадочников, на чем свет стоит, клял город,  правительство, власть, дорожные службы, народ, попутные машины и встречные. Затариваясь в «Метро», он зло кидал в тележку продукты: хлеб, колбасу, разные нарезки, селедку, пряники, конфеты, водку – всё, что попадало под руку.

Потом потянулись бесконечные поля, грустные деревеньки вдоль трассы, лесополосы, серые пятна лесов. Дорога была отвратительная: лед, песок, то яма, то канава, то выбоина. Алексей рассмеялся: вспомнилось, как кто-то в инет выложил видеозапись, как два ДПСника составляли протокол  аварии и гадали, как правильно написать то ли «выбоина», то ли «выебона»? Эх, Россия! Куда от тебя деться? Не жалуешь ты чад своих, а держишь их в черном тело, в спартанских условиях, то смешишь до слез, своей природной тупостью, то потрясаешь весь мир своей душевностью  и героизмом, то нагоняешь смертельную тоску рабской покорностью и холопской угодливостью, черствостью и равнодушием.   

Сердце оттаяло.  Лешкину злость, как будто свирепого пса, врущегося с цепи, взяли за ошейник и оттащили в сторону, цыкнули на него и затих он, завилял хвостом. Да и впрямь, чего беситься?

На поле мышковала лиса. Кадочников остановился и из машины стал ей любоваться. Лиса была в метрах  двести от него: огненно-рыжая, с белой грудкой и в черных «чулочках», с белой кисточкой на роскошном хвосте. Она замирала в стойке, подогнув под себя переднюю лапку, на несколько минут и прислушивалась к шороху мышей под снегом, водя ушами в разные стороны, стараясь определить расстояние до цели. Потом, как молния, взвивалась вверх, тяжестью своего тела пробивала снежный наст и выхватывала острой мордочкой застигнутую врасплох мышь. На проезжающие мимо машины, которые даже сигналили ей, лисица не обращала никого внимание. Смелая. Кадочников вспомнил, как этой зимой на турбазе, совсем ещё молоденькая лисичка стащила у них два шампура с шашлыком, прямо с остывшего мангала. А потом утром опять пошла в разведку, не приготовили ли ей эти пьяные мужики, всю ночь оравшие песни под гитару, чего ещё вкусненького? На сей раз ей удалось поживиться лишь болгарским перцем. Лешка тогда сфотографировал её на телефон: на его свист, она вполоборота повернулась к нему, держа в зубах желтый перец.

Дома отец с папиросой в зубах чистил картошку, на лежанке варилась в чугуне свекла поросятам, кипела, фыркала, парила, заливая плиту и благоухала противным приторно-слащавым ароматом. И по этой непривычной картине сразу было видно, что что-то случилось.  Они поздоровались.
 – А мать где?
 – В Мурманск поехала внуков проведывать.
 – Каких внуков?!  –  Лешка все ещё никак не мог вникнуть в тему и как столб стоял посреди кухни, даже не сняв шапку.
 – Тебе лучше знать каких,  – отец бросил очищенную картошку в кастрюлю с водой, так что во все стороны полетели брызги и взял из корзинки следующую,  – Теща твоя письмо прислала, пишет, что никто детям родного отца не заменит и что детям надо помогать. Сходи, почитай, письмо в зале на столе лежит, если только эта чума его с собой не взяла.

Не говоря больше ни слова, Алексей прошел в зал. На круглом семейном столе и впрямь лежал вскрытый конверт. Письмо было адресовано ему, но мать видно, снедаемая любопытством, решила прочитать его.  А может и просто открыла сослепу, думая, что это послание из какого-нибудь пенсионного фонда.

«Здравствуйте, уважаемый Алексей! К сожалению, не знаю Вашего отчества. Пишет Вам мама Виктории в ответ наше письмо, адресованное моей дочери. Я очень сожалею, что у Вас всё так сложилось, но поймите – прошло 17 лет!!! Виктория уже давно не живет по этому адресу. Сейчас она подполковник медицинской службы, кандидат медицинских наук – заведующая отделением хирургии в госпитале (не стану говорить в какого),  одна из ведущих хирургов. У неё семья, трое детей, работа, перспектива, карьера, но дело даже не в её блестящем будущем, а в детях – никто не заменит им родного отца («родного отца» было подчеркнуто красным фломастером) и детям надо помогать, ставить их на ноги, дать достойное образование. Надеюсь, что Вы не поймете мои слова превратно и если Вы умный человек и Виктория действительно Вам дорога и Вы хотите ей счастья, то сделаете для себя правильные выводы.  А Вам мне хочется пожелать счастья и здоровья, успехов во всем и семейного благополучия. Не грустите, ведь жизнь на этом не кончается. Всего доброго.  И.Ф. Неглядова»

 – Ну и где тут написано, что это её внуки? – гневно спросил Лешка у отца.
Тот вытер мокрые руки о колени и взял письмо, прищурился и начал читать, шевеля губами:   
– Ну, вот же: «никто не заменит им родного отца… и детям надо помогать, ставить их на ноги, дать достойное образование».
 – Где написано, что это мои дети?
 – А чьи же тогда?
 – Не знаю, ветром их ей надуло. Тут ясно сказано, что у неё семья, а семья это значит: муж, дети.
 – А что же она тогда ничего про мужа не пишет? Я говорил, этой дуре, подожди, не мечись ты по дому, как кошка угорелая, дождись Лешку и все прояснится. Нет, как залагодила*: руби гусей, яблок набрала, грибов, сала – две сумки наперевес. Вот куда тебя нелегкая понесла? Взяла две пенсии, выгребла все деньги из дома подчистую. Оставила меня, язва, без копейки – веди хозяйство. Даже на папиросы рубля нет.
 –  Давно она ехала?
 – На обедешнем  автобусе, часа три назад, сам ей на санках на остановку сумки отвез. Черт, а не баба!
 – Что ж вы творите!

Лешка выскочил из дома и сел в машину. Нужно было успеть перехватить мать в Туле на вокзале. Было даже страшно представить, что будет, если она уедет в Мурманск. И зачем он только нашел это письмо? Зачем написал ответ на него? А если матери на вокзале нет, уже уехала, что тогда делать, ехать в Москву и лететь перехватывать её на самолете? А во всем, конечно, виноват он – Лешка! Он набаловал родителей деньгами, ведь живи они от пенсии до пенсии, когда средств хватает, только на хлеб и сахар и колбасу по праздникам – никто бы никуда не ездил, ни на какие севера. Но он не мог и не видеть и смягчающего обстоятельства этого дела: мать помчалась устраивать его судьбу, а не свою. Милая, наивная мать! Это ещё косноязычная «тещенька» со своим посланием, рассчитанное, верно, на кандидатов наук, доцентов, профессоров и членов их семей, которое можно трактовать по-разному. Зачем нужно было вообще писать ответ?  Заглохло бы само по себе это дело, и никто бы никого не искал, не догонял.

Лешка гнал машину так, что пару раз едва не слетел с трассы. Спасло, что  фольксвагена низкая посадка, а обочины в России чистить не принято – машина не дотягивала до кювета и садилась на брюхо. Никаких лисиц он больше уже не рассматривал.

На вокзале бросил машину и бегом в зал ожидания. Рамка металлоискателя зазвенела, но дежурившие возле неё менты, даже не обратили на Лешку внимания. Мать сидела в первом ряду зала ожидания. В каракулевой шубе, в норковой, в форме монашеской скуфьи, шапке, с наброшенной  на плечи, пуховой шалью. Как же на Север человек собрался. Одну сумку она поставила под сиденье, вторую зажала ногами. Обе сумки между собой были связанны платком, чтобы не сперли. Вид её был грустный и сосредоточенный.  Увидев Лешку, она демонстративно отвернулась от него.
 – Вставай, пошли домой, – сказал ей Лешка.
 – Отойди от меня, кобель, я к внукам поеду!
 – К каким внукам? Нет у тебя никаких внуков. Мать пойдем, не чуди, я тебе все дорогой расскажу. Не было у меня ничего с этой девушкой, да и вообще, я её последний раз видел 17 назад, перед армией.
 – Врешь! – не поверила мать.
 – Вот тебе крест святой,  – не найдя глазами иконы, Лешка перекрестился на мать, – Чтобы мне век покоя не было и на этом свете и на том, если вру.

Мать, нехотя, поднялась с лавки.
 – Ты билет-то не брала ещё?
 – Сказали за два часа до прибытия.
 – Слава Богу! Поехали домой, а то отец, там поросятам стряпает, чаду полный дом.
 – Сгорит дурачок никчемный!

По  дороге Лешка долго пересказывал матери содержание письма несостоявшейся тещи, комментируя каждое слово, как его следовало бы понимать. Мать в ответ лишь хлопала полными слез глазами:
 – Значит, не нуждаются нами, брезгуют. Вишь, они какие там все академики. Я тебе, говорила, дураку, учись! А ты все жену учил. Выучил – на собачью какашку брехать! 

Минут двадцать они ехали молча.

 – У тебя фотография-то этой крали есть?

Лешка достал из барсетки потрепанный конверт, вынул из него читанное-перечитанное письмо, достал из него фотографию Вики протянул матери. Мать долго всматривалась в черно-белый снимок:
 – Красивая! – потом она помолчала, и ещё раз взглянув на фотографию, добавила,  –   На твою жену похожа. Только – эта человек, а та – кукла.

Лешка хотел было возразить ей, но вдруг понял, что мать права – его супруга была действительно похожа на Вику: тот же овал лица, те же губы, глаза, разлет бровей, смуглая кожа. Более того, все женщины, которые нравились ему, были похожи на Вику, именно к таким его всегда подсознательно тянуло. Но, увы, все они были подделкой, а оригинал был безвозвратно утрачен.

За горизонт уже садилось солнце. Садилось красиво, крылато, раскинув по всему небу огненные крылья и чудилось впереди какая-то удивительная розовая страна, на которую Создатель не пожалел ни света, ни красок и нет в ней печалей  и горестей, а есть лишь чиста, свет и любовь. Лешка ехал в зарю. А заря, тихо угасая, все отдалялась от него. Снежный перламутр темнел.  А мягкий тенор из приемника пел:

«Не пробуждай воспоминаний
 Минувших дней, минувших дней, -
 Не возродить былых желаний
 В душе моей, в душе моей.

 И на меня свой взор опасный
 Не устремляй, не устремляй;
 Мечтой любви, мечтой прекрасной
 Не увлекай, не увлекай!

 Однажды счастье в жизни этой
 Вкушаем мы, вкушаем мы,
 Святым огнем любви согреты,
 Оживлены, оживлены.

 Но кто её огонь священный
 Мог погасить, мог погасить,
 Тому уж жизни незабвенной
 Не возвратить, не возвратить!»
Примечание:
* залагодила – лагодить – собираться. 

Фото из интернета
Продолжение следует...