На исповедь

Ефросинья встала, как и всегда все деревенские, еще затемно. Впрочем, ей было все равно: уже года три как отказали глаза и она лишь смутно видела очертания крупных предметов и привыкла жить в состоянии полутьмы.

Домишко ее стоял на отшибе брошенной людьми деревеньки. Поблизости жила семья, которая изредка навещала ее. У детей был дом в селе километров за пять от нее, но она пока не хотела переезжать к ним и быть им в тягость, хотя дети звали и были бы непрочь подремонтировать и продать каким-нибудь городским ее покосившуюся хибару.

В том же селе стояла и единственная поблизости действующая церковь. Шла первая седьмица Великого поста. Ефросинье хотелось исповедоваться и причаститься. Может быть, в последний раз – кто его знает? Шел ей восемьдесят четвертый годок.

Закончив молиться, она нащупала на скамье лучину, затопила печь, подбросила пару поленьев, поставила на огонь чайник, бросив туда пучок травы. Нужно было успеть к началу службы, в половине восьмого. Горьковатый кипяток согрел ноги, тупая ночная боль утихла.

Через час, когда поленья прогорели, Ефросинья натянула валенки и старое пальтецо, повязала вокруг головы пуховый платок, потом вышла в сени и взяла в углу лыжи, которые служили ей еще в ту пору, когда она работала почтальоншей на сельской почте. Перекрестившись, попросила Бога: «Путешествующим спутешествуй» и двинулась в путь.

Она шла, можно сказать, интуитивно. Сильно обожгло холодным ветром с речки – значит, надо забирать левее, подальше от берега. Ветер стих – тогда, наверное, идет правильно, по опушке леса, отгораживающего речку от поля. Слава Богу, погода стояла морозная, лыжи не проваливались в снег, а плавно скользили по снежному насту. К тому же дорога была ей знакома, хожено по ней – не перехожено.

Старческие слезы текли и текли по щекам, независимо от ее воли. Спину согревал рюкзак, куда Ефросинья положила немудреные гостинцы для батюшки: свекла и морковь со своего огорода да пачка печенья, которую ей привезли дети. Ела Ефросинья мало: запарит в обед репу, съест кусок хлеба – и глядишь, сыта целый день. Да она и не думала о еде. Все больше о том, как встретится с Богом, как покается ему в своих грехах.

Вот и появились на горизонте уходящие в небо очертания Никольского храма.   

- Господи, да как же ты добралась-то, болезная? – спросил ее один из послушников.

- Как всегда: по правую руку - Боженька, по левую – Богородица. Вот и привели меня, слава Богу.

 Когда исповедь закончилась и батюшка прикрыл ее голову епатрихилью, положив на нее свою руку, Ефросинья почувствовала такое облегчение, что слезы сами полились у нее из глаз.
Так было каждый раз, и без этого мига она не могла существовать.

- Не плачь, матушка, Бог милостив, он прощает нам наши грехи, простит и тебе. Иди с Богом.