Очередь

 

Что же это такое твориться, господа товарищи?! Прямо вам скажу, нехорошее твориться! Люди пошли какие-то обозленные друг на дружку. Так и стараются измазать простого человека чем ни попадя. Злые стали, особенно дамы. Особенно пожилые дамы. Старухи, одним словом. Что, нельзя уже рабочему человеку купить кусок мяса? Где ж это видано? Ладно бы пошел кому ни попадя зубы пересчитывать! Так нет! Просто стоял в очереди за кусочком мяса да только. Разве ж это запрещено законом, стоять в очереди? Нетушки! Или запрещено рабочему человеку кушать мясо? Нет таких законов! Да, выпивший был. Но самую малость, день был выходной, а стало быть можно немного.

Ну, стою, так никого ж ни трогаю. А то, что она, дура немытая, раскричалась, кто ж виноват, сама начала, сама и получай, в том моей вины нет? Главное я ж во всем чуть ни оказался виноватый! Меня ж, голубчика чуть и не повязали! А за что я вас спрашиваю? Вот послушайте сами, и решайте кто прав, а кто воробьев считает.

Стою я на рынке, мясушка страсть как захотелось, ну, думаю, чего не постоять и не купить, чай на свои, чай не на ворованные. Стою, значит, в потолок гляжу, народу немного, двое нас, покупателей, я и тот, кто впереди меня стоит. И тут подходит одна этакая гражданочка с нарисованными бровями, с таким странным, меховым беретом на голове, и начинает рассматривать сало. Стало быть, берет его руками, нюхает, вертит, только что ни ест. Ну, думаю, моё дело сторона, не я хозяин, не мне возмущаться. Стою себе, никого ни трогаю, и вдруг это самая гражданочка, с нарисованными бровями, трогает меня за плечо и вежливенько так спрашивает, мол, вы ли будете тут последний, будто и без того не видно. Меня аж в пот бросило.

- Что же вы, – говорю, – дамочка, себе позволяете? Что же это вы средь бела дня вытворяете? Может, - говорю, - это мой выходной костюм, зачем же – говорю – его лапать жирными, сальными руками? Вы, – говорю, – вначале руки-то помойте, а потом хватайте! – Что тут началось?

- Вы, - говорит она мне, - сукин сын, раз позволяете себе оскорблять молодую даму из-за своего старого, рваного пиджака. – И это средь бела дня! И добавляет. – Алкаш! – Я даже сконфузился от её этих самых обидных слов. Аж в жар меня бросило. Аж расстроились мои чувства окончательно. 

- Вы – говорю – дамочка, маленько ошиблись, и обидны мне ваши слова. Я – говорю – никакую молодую даму не оскорбляю, потому как рядом со мной, кроме вредной старухи с накрашенными бровями и дам-то нету. А на счет пиджака, так – говорю – какое ваше, пардонте, собачье дело, какой у меня пиджак, я же не лапаю вашу дранную кошку. И насчет алкаша вы старушечка тоже опростоволосились, какой же я алкаш, если на свои, и по выходным только?! – Она аж побледнела от справедливых слов в свой адрес.

- Это я старуха?! – Гнусавит она. - Это у меня драная кошка?! – Рисованные брови прям бегают по её лицу от возмущения. - Да эта шиншилла стоит дороже всего вашего гардероба. – Размахивается, и бац мне дамской сумочкой в зубы. Будто зубы ни для того дадены, чтобы их каждый сукин сын считал, а другой пересчитывал.

Я ничего не сказал. Молча и сдержанно взял с прилавка длинный кусок сала и давай её хлестать этим салом. И так и эдак, гляжу, пригорюнилась бабка, не ожидала такого отпора, потом как заорет:
- Караул! Убивают! – Я спокойно положил сало на место и только хотел тикать, как гляжу подходят милиционеры и давай мне руки крутить, будто руки для того дадены, чтобы их каждый желающий крутил, выкручивал. А старая карга, увидела, что руки мои заняты и давай меня лупцевать сумочкой по лицу, по лицу. Ну, гляжу, милиционеры не хотят урезонивать зловредную старуху, я маленько брыкнул одного, освободил руки, взял ее драный меховой берет и натянул ей на самый подбородок, из-за чего не выдержала шапочка и треснула по швам.

Пока она освобождала лицо из меха, мне опять стали крутили руки, не до неё было, а потом как посмотрел я на неё, Боже святы, приведение в чистом виде, краска на бровях размазалась по всему лицу, не человек, а чудище. Я как это увидел, так давай хохотать. Милиционеры не могут понят, чего это меня на смех прорвало, но потом глянули на бабку и тоже давай хохотать, так хохотали, что и про меня забыли, даже руки мои отпустили. Тут и мясник стоит хохочет, люди стали собираться и как посмотрят на бабку, так всех на смех пробирает.

Ну, я не стал дожидаться, пока служивые отсмеются и тихонечко, бочком, бочком дал деру. Бежал я, как швед под Полтавой! Но ничего, лучше бежать, чем пятнадцать суток тротуары за дарма подметать. Вот так это все и было. Уж и не знаю теперь, что делать, хоть и в очередях не стой, потому как полное расстройство от этих очередей. А еще говорят, мол, старость надо уважать. От нее, от старости прятаться надо, а лучше их самих попрятать куда-нибудь. Ишь расходились! Прям спасу от них нету.