Арик

      У Аристотеля случился праздник. Многие годы жизни
он не видел снов. И за эти многие годы самонаблюдений он
что только не делал, что только не предпринимал, даже пы-
тался овладеть различными техниками сновидений. Но снов
не было…
     На самом деле уже после первых восьми – девяти меся-
цев он порывался написать в какой-нибудь компетентный
журнал, но историческая эпоха в тот момент приняла такую
позу, что оказалось не до этого… Печатные издания такой те-
матики стали мало кому нужны, поскольку читать тут же
разучилась добрая половина страны. Подавляющему боль-
шинству стали нужны не тексты, а картинки, смачные, вкус-
ные, притягивающие, говорящие сами за себя. Так что эпоха
не пощадила ни журналы, ни тех, кто их делал, ни тех, кто
их читал.
     Тогда он задумался о том, что можно было бы обратить-
ся к кому-нибудь из мистиков. Они-то как раз занимают не-
определенное положение в жизни общества, и оно помога-
ет им быть независимыми. Слава богу, вокруг, оказывается,
было полно частично образованных людей и в этой области
тоже. В последний момент он таинственно испугался всту-
пать с ними в соответствующие сношения, ибо не захотел
узнать о себе что-нибудь настолько страшное, что могло по-
мешать ему хоть в какой-то степени смотреть в будущее. Мо-
жет быть, даже непоправимое.
     Аристотель сначала смирился, а потом сжалился над со-
бой и решил воспринимать дефект своей психики за особую
форму подсознания. Отчасти мертвого подсознания, так ему
казалось. Но как тогда быть, если люди такие, как Аристо-
тель, лучше, чем кто-либо понимал Казимира Малевича.
    – Господи! – как-то сказал он.
    – Это эстетическое выражение черной дыры. Простите
его, пожалуйста, за квадрат. Это так называемый вход в нее.
Хотя, честно говоря, квадрат это хорошо! Вообще, все это не-
передаваемо хорошо! Господа! Как это все же вздрючивает,
если, конечно, задуматься?
     На протяжении второго тысячелетия рядом с ним по
ночам жила женщина, потому что каждый божий день
он работал и считал это удовольствием… И действитель-
но, днем они почти друг друга не видели и плохо понима-
ли как себя вести.
     Нельзя сказать, что ночи ее были сплошными праздни-
ками, но вот сны она видела, в отличие от Аристотеля, в та-
ких количествах, объемах и разворотах, что могла бы снаб-
жать и его.
     Хотя могло быть и совсем наоборот – именно она обесто-
чила своего мужчину и каким-то образом экстраполировала
на себя его способность видеть сны. Что равносильно тому,
живет ли человек полноценной жизнью ее половину? Ино-
гда он их у нее выпрашивал, и она всегда очень литературно
и стройно рассказывала ему, украшая какими-нибудь казу-
сами и непристойностями с его участием.
     Необходимо заметить: она была умна, хитра, обра-
зованна и уже, судя по этому, вполне современна. Рацио-
нально и мудро используя то время, которого ей больше
всего досталось, она канонизировала супружеские обязан-
ности Аристотеля в определенном режиме. Доказательства
его любви распределялись с учетом двух ее персональных
стихий: овуляции и менструации, поэтому когда обнару-
живалось их физиологическое подтверждение, тем самым
подтверждался порядок, к которому она его приучила. По-
хоже, что ему досталась такая должность или миссия...
     Каждое утро Аристотель попросту выпрыгивал или
вываливался из черного квадрата и, наспех осознав себя,
опять начинал жить. Будучи человеком полугреческого
происхождения (быть полноценным греком ему помешала
его же мама), он был безмерно благодарен Богам, что выхо-
дил из этого «обезноленного» состояния безболезненно, но
иногда беспричинный страх оставался.
     Сегодня Аристотель проснулся не тогда, когда он про-
снулся, а тогда когда стал бриться. Между тем он возбуж-
денно встал с ночного ложа и инстинктивно прожил еще
минут пять – шесть, пока окончательно не удостоверился в
своем бодрствовании и яви. Теперь же, появившись перед
зеркалом в ванне, он почувствовал смутное переназначение
всего этого, как будто первые симптомы выздоравливания.
     С одной стороны, он совершенно забыл и едва понимал,
что он в данный момент делает.
     С другой стороны, он впервые за столько лет увидел свое
лицо, увидел себя. И его это так поразило… Точнее, порази-
ла его собственная полу – узнаваемость. Все равно, что спал
и не видел снов, так и он, каждый день брился, перед этим
зеркалом и по существу не видел того, кто брился. Всегда
видел того, кто выдавал себя…
     Продолжая чисто механически водить бритвой, он
вполне пристрастно спросил у своего фантома:
    – Это действительно я и есть?
    Отвечал себе теперь уже он сам: – Да – это ты... Сколько
же лет прошло?
    – Честно говоря, это превзошло все его близорукие пред-
ставления о себе, которые тоже прослужили какую-то служ-
бу и были, чаще всего, очень удобны и удовлетворительны.
     Таким образом, застав самого себя врасплох, Аристо-
тель нащупал не противоположность самого себя в самом
себе, а, слава Богу, неглубокую раздвоенность… Она не пу-
гала и не тяготила, скорее выглядела детской игрой. Как
будто бы другой уровень познания. Так детьми перед зерка-
лом мы познавали личные достопримечательности: гримас-
ничали, моргали в несколько приемов, двигали волосами,
ушами, заглядывали в рот и т.п., пока постепенно не само-
индентифицировались.
    Так вот теперь, когда ты признал свой собственный об-
раз, свою внешность и в дальнейшем, перерастая из года в
год, уже следил за малейшими изменениями того, что при-
знано самим тобой, как ты, который и есть ты. А потом, ты
как будто потерял того, за кем следил… Когда все это прои-
зошло? Когда ты получал образование, профессию или вы-
бор полового партнера?
     В конце концов, все эти процессы удачно завершились.
Но профессии стало не хватать карьерного роста…Зарплата
никогда не забегала вперед растущим потребностям… Всег-
да подлейшим образом отставала и даже заводила жизнь в
труднодоступные места кредитов и особых зависимостей
от них. Хотя, надо отдать должное Аристотелю, это приба-
вило трудолюбия и целеустремленности, а половому пар-
тнеру – ума и воображения.
     Аристотель так от всего этого завелся, что уже через ка-
кой то промежуток времени стал ученым, зав.лаборатори-
ей, соавтором двух хорошо финансируемых проектов и со-
автором трех изрядно выросших детей, рвущихся на волю.
     Сейчас было как в детстве. Он себя самоидентифициро-
вал. Продолжительное время перемаргивался глазами. Вы-
валивал язык и почему-то трубил: – А-а-ааа! Как будто кто-
то решил посмотреть его гланды… Он все больше и больше
становился себе интересен, любопытен, забавен. Надо же
куда я запропастился… Сколько лет я видел и не видел, ду-
мал и думал, что думал, решал и не решался… А тут оказы-
вается – вон я какой!?
     Аристотель радовался перед зеркалом, как будто нако-
нец отгадал причины своего исчезновения и благополучно-
го возвращения. И тут же, заметив некоторые «пробоины»
в своем корабле, бодрился...
    – Да ладно! Все в ажуре!
    И уже про себя: – Только яйца на абажуре! – «выскочи-
ло» из южного детства понтийского грека.
    – Почему именно яйца?
    – Чьи яйца? Какие яйца? – он совершенно не помнил, но
ощущение было веселое и непристойное…
    – Да ладно!? – похлопав себя по щекам, вслух произнес
Аристотель, – и это был он. – Чертовски интересно!?
     Где-то в комнате звонил телефон. И он слышал и не
слышал его. Кто же во мне его слышит? Слышит тот, кого
он больше всего раздражает или вдохновляет… Нет. Ну кто-
нибудь к нему подползет или нет?
     Аристотель орошал себя французским парфюмом и,
увлекшись его текучестью, стал облетать на этом аромат-
ном облаке квартиру в поисках живой души. Попутно он
заметил, что еще совсем рано или еще не совсем поздно –
во многих окнах домов стояли густые чернила. Дилемма
ощущения настоящего времени ему понравилась своей нео-
пределенностью, мгновенно засевшей у него в голове, но ко-
торая тут же отреагировала. – Наплевать!
     Похоже в квартире – уже или еще никого не было…
Черт знает, что… все слиняли и телефон оставили один, без
присмотра…
    – Да, я слушаю?
    – Арик!? – пропело в трубке – Арик! Ты меня узнал? Я
далеко… Очень далеко…
     Связь оборвалась и больше не обновилась.
     Аристотеля Георгиевича Ариком не называли уже…Да,
очень далеко…Нельзя сказать, как будто этого никогда и не
было, но где-то около того…
    – А я ведь – Арик…
    – Действительно – Арик! Аристотель Георгиевич – вы
согласны?
    – Что делать? – Я согласен. Только не вали все на меня,
сам хотел этого. Сам себя перевоспитывал. Так что я – Ари-
стотель Георгиевич, эволюционная форма тебя Арик. Ты
сам от себя отказался. А теперь вот воскрес…
     Ну что, как жить будем? Как…как? По ситуации. Или
по очереди… Как-нибудь, посмотрим...