Повести Стрелкина. Легкая ночь

Они встретились совсем неожиданно. Фалин только сошел с трамвая, как кто-то окликнул его сзади. Он оглянулся, и в толпе беспокойно снующих прохожих вдруг увидел Валерку Красина, друга давних лет, товарища своего полузабытого детства. Столько лет не виделись, а тут на тебе, лицом к лицу. Они одновременно шагнули навстречу и стали весело тузить друг друга, как будто им опять, как и тогда, было по пятнадцать.
 
- Витюха, гусь лапчатый! Ты ли это? Сколько лет!
- Валерка, дружище! Ты где же пропадал?
- Ну это ты, положим, пропадал, а я всегда тут жил, ни разу никуда не уезжал, - вот как ты тогда с родителями умотал, так с того дня все живу здесь. Были мысли куда получше податься, да так и застрял. А ты как?
- Да я в Москве жил, учился, а потом помотала судьба по городам и весям, будь здоров... Работал на заводе в Горьком, на фабрике в Киеве, а сейчас тут вот опять недавно. В институте. А ты где трудишься?
- Я? В милиции, брат.
- Поди ты!
- Да, кроме шуток, - что, не веришь?
- Во дела, чего на свете не бывает! Да что мы стоим тут!

Они отошли в сторонку, сели на скамейку и стали разглядывать друг друга, будто все не веря, что через долгие годы, бывшие, собственно, их жизнью, - жизнью, в которой у каждого из них другой занимал привычное место только в воспоминаниях, они вдруг встретились. Каждый из них считал другого неотъемлемой частью своего детства, и не раз, порой, будучи в лирическом настроении, говаривал друзьям нынешним: «Помню, мы с Валеркой...» Или: «Да, был Витуня...» Как будто уже нет давно в живых того Валерки или Витьки. А они, оказывается, жили. Жили, не зная уже ничего друг о друге, вытягивались и мужали, из угловатых пареньков превратились в сорокалетних отцов семейств. Вот Валерка милиционером стал, а как тогда бегали они от этих самых милиционеров!
 
Ну, то, что Витька инженером станет, тогда можно было предположить, - всё приемники всякие собирал и в железках любил копаться на аэродромской свалке. А милиционер - это да, удивил, что называется «не ходи разутый»!

- «Слушаи, Валерк», - прервал молчание Фалин: «Как же ты в милицию-то попал?»   
- А вот так, из армии пришел, поступил туда мотоциклистом. Ты ведь помнишь, как я любил гонять на братовом «ИЖаке»? Ну вот. А потом обжился, поступил на заочный в юридический... Работал в розыске а теперь вот следователем в райотделе уже пятый год. Ты знаешь, в том, что на Поселке.
- Да, а я, понимаешь, без всякой романтики, - тяну свою лямку от пятого до двадцатого. Выполнение плана, невыполнение, нашлепка от начальства, аванс, зарплата, телевизор...
- Ты что, по романтике соскучился? Насмотрелся своего телевизора где шерлоки-холмсы в кабинетах «люкс» с утра до ночи раскрывают запутанное «дело» с помощью компьютеров?»
- Ну, ты не скромничай..., я уж не буду о «людях опасной профессии, берегущих наш покой», но и ты, согласись, кое-что делаешь, иначе бы не держали?
- Это точно, делаю. Только немножко в других условиях, чем в телевизоре. Наши «знатоки» сидит по трое в кабинетике, где если и есть какое свободное место, так и то занято стульям для посетителей. И вперивать ум пытливый в «дело» некогда, у меня этих «дел» одновременно по восемь штук бывает, так что только успевай вертеться. А «компьютер» свой я тебе как-нибудь покажу!

Стоял июль, самая милая пора лета, было шесть часов вечера, торопиться некуда, и они сидели и болтали, перескакивая с настоящего в прошлое, словно сверяя сегодняшнее с тем, дремавшим до сих пор глубоко в каждом из них, а сейчас вдруг неожиданно разбуженным. И было легко па душе, все казалось простим и доступным, как вишни в чужом саду их бесшабашного детства.

Из летнего павильончика-кафе напротив доносился апофеоз потных трудов скверненькой музыкальной шабашки. Лабухи были явно не в ударе. Электроорган изо всех сил старался перекричать певца, недружески шаржирующего Пола Маккартни.

«Слушай, чего оп выпендривается?», - не вынес, наконец, Красин: «Нет таланта, так зачем на эстраду лезть? Квасом бы шел торговать, что ли».
- А ты поди ему скажи. Сам-то не больно вот идешь в чапок веселить публику, а ведь, помнится, ты в бытность и на гитаре, и на фано играл, да и голос имел не чета этому кастрату.
- Ну, ты скажешь. Какой голос, так себе. Певец из меня не вышел, разве что действительно в этот гадюшник!
- Валерк, а ведь мы становимся стариками. Истинный крест! Нам уже стало казаться, что в наши времена все было лучше,,..  хотя музыка все-таки, наверняка, была лучше. Не находишь?
- Железно, лучше. Нам бы тогда их возможности. Сейчас что? Хоть филармонический ансамбль создавай, никто тебе слова не скажет. Магазины ломятся от инструментов и пластинок. А мы тогда все больше на маг с эфира писали, да «рок на ребрах» на толкучке из-под полы покупали. Ты Вовку Козина помнишь? Ну того, из десятого «б»... Как он на саксе играл! А тогда па саксе играть было все равно, что сейчас пройти по площади Пушкина голым. Они в музучилище тогда официально на кларнете обучались, а на саксе он только нам играл. Эх, ему тогда бы... А... Что говорить. Музыка была что надо, хоть и сажали за джаз, и из школы выгоняли. Да и пили меньше, а сейчас вон, гляди, хорош выходит. Радость жене принесет.
Ты даже не представляешь, сколько из-за этих хануриков у пас уголовных дел!  Вот недавно участковый один наш приходил, рассказывал: семья молодая, ему двадцать три, ей двадцать, ребенок меньше годика, девочка. Так что ты думаешь, лопают оба вусмерть, а ребенка головой об пол! А вот совсем свежий случай. Бабу тут одну молодую судили, по пьянке мужа своего родного кухонным ножом зарезала. А утром, опохмелившись, башку ему отпилила.

- Ты чего все на баб-то, мужиков что ли таких мало?
- Да хватает, только у баб это страшнее выходит. Нагляделся я, Витек, всего такого по самую завязку, тебе столько и не снилось. Милиция, она, брат, имеет дело чаще со всяким дерьмом, так что при случае не больно обижайся, если заденут нечаянно, хоть и говорят нам день и ночь про соцзаконность. и сами мы понимаем, что хороших людей куда больше, чем наших клиентов, - а все же иногда этого хорошего нечаянно и обидишь. Что сделаешь, не только мы воспитываем, но и нас воспитывают. Грани, так сказать, стираются. Даже лексикон этой шантрапы паршивой заразен как туберкулез. Это скоро еще так аукнется, увидишь...

- Ночами-то тоже приходится работать?
- Да уж случается. Кстати, вот завтра сутки дежурить.
- Ой, Валерк, возьми меня с собой, а? Страсть как хочется поглядеть, как вы там работаете, только в кино и видел! Я не помешаю. На завтра все равно отгулы взял, хотел позагорать три дня, а тут такой случай. Свой Нат Пинкертон, комиссар Мегре за работой. Ей богу, Валерка, возьми, не пожалеешь. Я про тебя могу в газету тиснуть, - очерк, так сказать, о буднях совейской милиции. Кроме шуток. Меня тут внештатным литсотрудником приняли, талант, говорят. Ну как, а?
- Черт с тобой, валяй, приходи. А в газету не надо, обойдемся без рекламы, В газету надо у начальника материал брать:  хочешь – познакомлю? У них там все подшито, кто передовик, а кто и нет. Я, кстати, наверное, нет. Уж три месяца никак не могу одно дело раздолбать. Простое вроде дело-то, а простые они всегда с винтом. Стервец тут один завелся, отнимает у женщин золотишко. В подъездах караулит, и ежели одна идет, он тут как тут с ножичком. Вот гад, как будто издевается, работает не дальше двух кварталов от нашего райотдела, и рожу его видели, а поди ты, ему везет, а мне увы.
 
- Ну а не найдут если? Что тогда?
- Не найдут - такого не бывает. Зря он надеется. Только я за это издевательство срок бы ему удвоил, будь моя власть. И премию нам бы за его счет, чтобы в Цхалтубо, скажем, съездили поправить свои нервные клетки. Ты бывал в Цхалтубо?
- Нет, не приходилось.
- И я тоже не бывал. А название красивое. У меня тут по одному делу года четыре тому проходил парень оттуда, так он все говорил: «Нашалнык, дарагой, прыэсжай к нам в Цхалтубо - луччи мэстэ на светэ нэт!» Да, кстати, ты не торопишься? Поехали ко мне, посидим за сухоньким, поболтаем еще, я тут хорошего достал. «Оксамит Украины» называется. Мне по страшному блату две бутылки уделили. Лучше французских вин, говорят. Я, правда, врать не буду, французских не пробовал, верю на слово.
- Я не против, только вот моих предупредить бы, да телефона у меня нет.
- Ну, если дело только в этом, у меня для тебя сюрприз есть, поспеем!
 
Поднялись, прошли за угол, и Красин вдруг, поравнявшись со стоящим у бровки ветераном-«запорожцем», лихо распахнул дверцу: «Прошу пана!»
- Ну ты даешь! 
- А чего, все просто, до того, как тебя встретить, я в эту пивнушку забегал за сигаретами, а машину тут поставил: перед кафе стоянка запрещена, - вот и весь фокус.
 
Друзья устроились поудобнее, насколько можно, разумеется, говорить об удобстве применительно к «горбатому», Витька включил приемник, а Красин, не оглядываясь, пошарил сзади и вытащил милицейскую фуражку: «Бог-то бог, а сам не будь плох!», -пояснил оп, и добавил: «Ее на мне снаружи ой хор-р-ошо видно».
 
Конечно, в этот вечер Валерке домой добраться было не суждено. Сухое нашлось и у Фалина, да и как только Валерка переступил порог фалинского дома, его уже не выпустили, пришлось другу бегать к автомату, извиняться перед валеркиной женой...
Поговорили вдосталь и заночевали как в юности, вдвоем на диване в веранде.

Наутро Красин уехал, а Витька к нему на работу подошел часам к шести вечера. Райотдел он нашел быстро. Среди новостроек, на площадке, полной неубранных еще куч битого кирпича и прочего строительного мусора, возвышалось двухэтажное стеклянное здание. Казалось, что это гигантский аквариум с редкими вкраплениями бетона.
 
Пройдя с независим видом мимо дежурного, как учил мудрый Красин, оп поднялся на второй этаж, пошел вглубь длинного узкого коридора, пока направо не увидел дверь с номером 32.

В маленькой комнате действительно было донельзя тесно. Три стола, за которыми сидели люди в штатском. Сбоку напротив от каждого из них на стульях сидели еще по человеку. Один мужчина и две женщины. Мужчина сидел у Валерки.
Красин заметил вошедшего друга и жестом указал ему на свободный стул у самой двери, рядом с маленьким шкафчиком, до отказа набитым какими-то непонятными бланками и папками.
 
В комнате стоял гул. Каждый следователь вел свой допрос, да, вдобавок, тут же печатал протокол на машинке. У Валерки была «Олимпия» 1910 года выпуска. «Это, наверное, тот его «компьютер»...» - тут же усек Фалин. Нечего сказать, техника, подумал он. Вот уж скажи кому - не поверит.

Потихоньку он стал разбираться в какофонии звуков комнаты, и начал улавливать суть беседы своего друга. Его собеседником был, оказывается, милиционер, шофер с машины ПМГ. Он вчера после работы шел с приятелем домой, и па них напали трое пьяных. Пьяных они, конечно, скрутили, но шоферу разорвали рубашку и брюки, и он вот просит взыскать за это с задержанных. Красин ему объяснил, какие бумаги надо принести, поблагодарил за доброе дело, и шофер ушел. Ушла и женщина от следователя за средним столом. Осталась одна, молодая с заплаканными глазами, с ребенком на коленях...  В кабинете стало тихо, и было слышно каждое слово следователя и этой женщины.

Следователь, пожилой, с лохматой седой шевелюрой и грустными глазами усталой лошади, большим морщинистым лбом и нависающими бровями, тихо говорил женщине, и смысл его слов сводился к одному: мужа ее посадят и надолго, сделать для нее он, следователь, ничего не может. Женщина в конце каждой его фразы всхлипывала и вытирала нос маленьким вышитым платочком, лицо ее в это время становилось глупым и печальным.
Потом следователь немного подумал, уперев руку в свой сократовский лоб, и, видимо, на что-то решившись, на той же грустной ноте попросил женщину пройти в комнату 18, она-де ему еще потребуется. Женщина вышла, уведя за руку своего мальчугана.

Валерка представил Фалина, и все закурили. «В газету пишешь?» - спросил пожилой. «Да только пробую», - ответил Фалин, и сразу же почувствовал себя так неловко, зря он Валерке похвастал газетой. «Ну вот смотри, будет тебе сейчас психологический этюд. Муж этой гражданки па вечернике соседа своего вилкой проткнул шесть раз,  все в живот. Соседа еле откачали. А муж теперь у нас в КПЗ, будем допрашивать. И потерпевший тут будет. Смотри и слушай».
 
Действительно, дверь раскрылась, и вошел стриженный наголо плюгавый человечек в мятой рубахе и джинсах. Не глядя по сторонам, он сел на стул, видно уже давно здесь освоился. Следователь встал из-за стола, открыл дверь и пригласил еще кого-то. Вошли еще двое: молодой парень и подержанного вида мужчина с сизым носом. Свидетель и потерпевший...
 
Допрос на Фалина никакого впечатления не произвел. Он сам бы с одинаковым удовольствием и упек в тюрьму подследственного, и засадил седьмой раз вилкой в брюхо сизоносого потерпевшего. Нет, здесь справедливость не торжествовала. Ей, справедливости, в данном случае некого было защищать кроме закона.

Но главное было впереди. Следователь отпустил тех двоих и позвонил по телефону. Через пару минут вошла та женщина с ребенком. И малыш сразу же бросился к тому человечку, подследственному, обхватил его колени и заплакал. Женщина стала рядом, и было видно, как ее рука с зажатым в ней платком нервно подрагивает.
 
Следователи и Фалин отвернулись, будто их и не было тут совсем. А человечек, только что перед этим вещавший голосом привычного пропойцы сколько он в тот вечер выпил и куда бил вилкой, вдруг заговорил. И Фалин поразился, каким же разным может быть один и тот же человек. Он вслушивался в беседу этой попавшей в беду семьи, и ему уже не казалось, что тюрьма для них - высшая справедливость.
 
Смятение в мыслях Фалина продолжалось и тогда, когда все это кончилось, все ушли, - и эти люди, и следователи. «Трудно быть богом», вспомнился заголовок рассказа Стругацких. Да, богом может быть только Бог. У человека для этой должности кишка тонка. Лично он, Фалин, ни следователем, ни тем более судьей, работать бы не стал ни за какие коврижки. А ведь без них, этих тоже вершителей людских судеб, никак не обойтись! Какая же страшная ноша у этих людей на плечах! Какие же шрамы на сердце. Если, конечно, человек порядочный...

Валерка сходил куда-то и приволок раскладное кресло-кровать. «Это у нас дежурное», - пояснил он: «Это тебе, а я, как сморит, улягусь на стулья». 
- Да ну, пересидим как-нибудь!
- Ага, пересидишь, вон видишь динамик? Он в любую секунду может завопить: «Следователь Красин, на выезд!» Если ночь вот выдастся легкая, вздремнем немножко, а то всё будем на ногах. Какие уж тут посиделки.
 
Валера, пока не зовут и спать не хочется, ты мне скажи вот про этих, что были у седого. Что этому вилочнику будет? Ведь жалко, - похоже, что он не совсем подонок, да и личность потерпевшего опять же...
- Брось ты, все тут ясно. Надо ему было раньше думать, когда за вилку брался, или еще раньше, когда первый раз за рюмку хватался. И потерпевший тут ни при чем, этот хоть простил бы, судит-то не он, а закон. Закон, брат, требует, чтобы вилкой в винегрет тыкали, а не в чрево соседа. Вот на почитай пока популярную литературку, а я за водой сбегаю.
 
Красин взял графин и ушел, а Витька углубился в чтение. Прошло порядочно времени, и когда Валерка вернулся, часы показывали уже десять. Пожевали бутерброды с водой, сильно отдающей ржавчиной и хлоркой, как всегда на новостройках, поболтали о том, о сем. «Тьфу-тьфу», - промолвил, сладко потягиваясь, Красин: «Вроде ночь будет спокойной, обычно до полуночи тревожат. Шарамыги тоже спать хотят. А ночь-то какая! Красотища. Сейчас выходил, глядел. Небо как генеральский мундир - все в звездах! На рыбалку бы сейчас, помнишь, как у костра сидели на Водострое? Эх...»
 
И тут в коридоре вдруг разом затопали сапоги. Без всякого сигнала из динамика в комнату ввалилась целая толпа: капитан в общевойсковой форме с повязкой «патруль», два щеголеватых прапорщика с полосатыми жезлами, заткнутыми за голенища сапог, и три солдата. Из-за них выглянул дежурный по райотделу и крикнул : «Константиныч, разберись тут! Солдата вон нашли убитого во дворе фабрики. Езжай, машина уже ждет!»
 
Капитан представился, сел напротив и изложил подробности, которых было не так уж много. Солдата нашли охранники фабрики. Как он туда попал, никто не знает. Убит ножом в низ живота. Вот,  в принципе, и все.

Место охранники сразу оцепили, вызвали патруль из комендатуры, те вот по дороге заехали за милицией. Кто будет вести дело, милиция или военные - выяснится по ходу, а сейчас надо ехать на осмотр места, у них два грузовика «урал» и двенадцать солдат с оружием.
Красин, ни слова не говоря, снял пиджак, повесил его на гвоздь в стене, надел китель с погонами старшего лейтенанта и фуражку с гербом, обретя сразу ледяную суровость, от которой Фалину стало как-то не по себе. Это был его дружок Валерка, еще пять минут назад вспоминавший рыбалку, и в то же время совсем другой, незнакомый,  властный человек. И дело не только в форме, нет. Так мы всегда изумляемся, наблюдая близких своих на работе, когда там они на своем месте. И не важно, кем они работают: милиционерами, токарями, врачами, судьями... Важно одно: чтобы это были хорошие милиционеры, токари, врачи или судьи. Плохих работа не меняет.

«Пошли»,- сказал Валерка, тронув приятеля за рукав и пропуская всех вперед.

Внизу, у подъезда уже урчали «уралы» и маленький желто-синий «газик». Сели, и машина резко рванулась вперед. В ней полно народа и все молчат. Один только сосед Фалина, старший сержант милиции, принявши, видимо, из-за шляпы и брюшка Витьку за начальство, отрекомендовался: «Участковый Широков!»
 
Машину швыряло из стороны в сторону, водитель что-то кричал в микрофон рации и громкоговорящей установки. Проскочили по каким-то рельсам, и с ревом: «Откройте ворота! Откройте ворота!» влетели в широкий фабричный двор.

Фалин уже бывал здесь по своей работе, но только днем, а сейчас двор неприятно поразил его, вселяя какой-то первобытный ужас. Сверху накрапало. «Вот тебе и генеральский мундир!», - подумал ежась Витька, а люди, выскакивающие из машин вокруг него, уже делали что-то осмысленное, перебрасываясь короткими репликами.

...Солдаты с прапорщиками усилили оцепление, помогая фабричным, милиционеры обследовали место происшествия, высвечивая его фарами «газика»...  А место это было пятачком асфальта у ворот огромного склада, от которого исходил неистребимый аромат хлопковой пыли и машинного масла. На асфальте, неловко подвернув руку, лежал солдат с черными мятыми погонами, фуражка откатилась в сторону, а из-под правого бока вытекала темная полоска крови, расширяясь к ямке в асфальте.
 
Фалин стал в сторонку, чтобы не мешать, и до слуха его долетали только обрывки фраз, произносимых там, у этого страшного места: «Минут тридцать-сорок назад максимум»..., «Сразу же оцепили»..., «Здесь где-то гад прячется!»

А дождь ленивыми струйками капал на брезент «уралов», на их любопытных водителей, вплотную подошедших к освещенному кругу, на затылок убитого и сараи, склады, кипы хлопка, вырисовывавшиеся неясными контурами на самом краю необъятно пустого двора.

«Надо прочесать территорию, никуда он уйти не мог!», - вдруг громко сказал один из милиционеров, видимо, оперативник: «Начнем».

И они разбрелись, оставив Фалина наедине с сержантом- водителем «газика». «Газик» стоял с выключенными фарами, и только зеленые и красные огоньки над бессвязно бормочущей рацией бросали причудливые блики на усталое лицо сержанта. Ему, наверное, как и Фалину, тоже страшно хотелось спать, и уже порядком все надоело, но он не спал, потому что привык уже не спать за многие и многие такие ночи, то была его профессия - не спать, чтобы спали другие.
 
Вдруг тишина взорвалась криками. От дальних складов метнулась серая тень, за ней, на почтительном отдалении, еще одна. Две-три секунды, и вдруг один из «уралов» взревел мотором и рванулся с места. Его фары вспыхнули, осветив на миг фигуру человека в милицейской форме. «Валерка!», - узнал Фалин, и в груди у него что-то сжалось ледяным комком. А Валерка уже повис на передке кузова, силясь дотянуться до дверцы кабины. Но ему это никак не удавалось.
Машина, сделав крутой разворот, вырвалась из его рук, и  Витька ясно увидел, как тело его друга отлетело в сторону, сильно ударившись о стену склада.
 
Теперь ревущая тяжелая машина с двумя огненными глазам летала прямо на него, Фалина, оглушая и ослепляя его. В голове мгновенно сложилось: Валерка отлетел потому, что зацепился с наружной стороны траектории поворота, надо с внутренней. Тогда он не сбросит.
И почти в тот же миг Витька принял влево и ноги его подкинули тело резко вверх.

Он больно ударился о кузов, но сознание не потерял. Руки крепко вцепились в дерево борта. На уровне своих глаз он увидел искаженное лицо в кабине. Тот тоже увидел его, попытался сбить дверцей, протянул руку, и на миг повернул голову вбок. Машина сразу же вильнула, и тот отдернул руку, так и не дотянувшись до дверцы. Фалин не зря был хорошим инженером. Он рассчитал правильно. Место водителя было с противоположной от него стороны, и если тот захочет открыть дверцу, неминуемо потеряет управление, а скорость гасить ему никак нельзя.

Нет, Фалин не знал как обезвредить преступника, как заставить машину остановиться. Он не был специалистом в этой области. И, пожалуй, он был бы тоже в конце концов сброшен. Он держался из последних сил, не зная еще, что вместе с Валеркой они уже лишили того, в кабине, его единственного шанса – тех долей секунды, которые позволили бы ему опередить, выскочить со двора через запертые ворота, сбив их тяжелой машиной.
Второй грузовик уже мчался наперерез, закрывая путь к воротом. И Витька вдруг ощутил, что машина резко тормозит. Это было последнее, что он запомнил, - руки его оторвало от борта могучей силой инерции, и оп уже не видел, как бежали со всех сторон милиционеры, солдаты, как сгоряча ковылял к нему Валерка, волоча перебитую ногу.
 
Он пришел в себя уже в больнице, на другой день. Все тело ныло, но он, постепенно вспоминая все, что с ним произошло, с радостью отметил, что руки-ноги-голова вроде бы на месте и, более того, похоже, целы.

А через неделю приплелся Валерка с костылем, и все было хорошо. Главное, что они снова были вместе!

Валентин Спицнн.