Повести Стрелкина. Последний

Тяжелый люк с лязгом сдвинулся, открыв безмятежно голубое небо. Механизм как всегда сработал четко. Всего миг прошел, как нажата кнопка выхода, а автоматы уже сверили лицо и отпечаток пальца с контрольной картой и включили гидроусилители.
 
Выйдя из кабины лифта, человек тяжелыми шагами подошел к винтовой лестнице и стал подниматься наверх, обходя горло шахты вокруг. В пустом колодце гулко звенели его шаги по железным ступеням. Навстречу ему струился мирный аромат начала лета с медовым привкусом молодых цветов и сочных трав. На последнем, пятом витке в лицо пахнуло свежим ветром, яркое солнце ослепило глаза, привыкшие уже к мягкому искусственному свету галлоидных ламп.
 
Он вышел на поверхность, и люк сразу же закрылся, сверху остался только симпатичный холмик со столбом из плохо ошкуренной сосновой лесины с надписью «Здесь производится натаскивание и выгонка собак». Ровными буквами по посеревшей от времени и дождей фанере. И никто бы не догадался, что здесь, под этим собачьим столбиком, на семисотметровой глубине пульсирует плутониевая кровь гигантского реактора С-13Н, а он, стоящий у холма в легкой пластфибровой куртке с капюшоном, какие носят ягодники и туристы, - дежурный инженер, только что лично проверявший работу рукотворного чудовища, хранящего на глубине энергию сотни тысяч вулканов.
 
Человек немного постоял, подставив лицо солнцу и щурясь. Что-то ему положительно не нравилось. Что-то неуловимое на первый взгляд за время его отсутствия здесь изменилось. Но он не мог понять что. Откуда это внезапное щемяще-тревожное чувство дискомфорта? Что-то явно не так. Вроде все на месте, и в то же время что-то не то.
 
Постояв немного, и так и не найдя причины своей тревоги, он пошел к уютному домику, видневшемуся невдалеке. Пока он шел, приминая молодую, еще не успевшую пожухнуть под палящим летним солнцем, траву, чувство неуютности окружающего не покидало его. Как бы кто-то посторонний внутри его, кто уже догадался, находил своей догадке все новые подтверждения. Но он определенно ничего не находил. Все было так, и все же что-то не так! Так же, как и три часа назад, греет солнце, отражаясь в веселых лесных лужицах, цветет земляника, поют птицы... Стоп! Птиц-то как раз и нет!
Странно, вроде бы самое время им. И в траве никто не шуршит. Лес как вымер. Странно.
 
Он стал внимательно глядеть себе под ноги, и через десяток шагов увидел двух лягушек, мирно уснувших у старого пенька. Они подпустили его вплотную. Еще не веря страшной догадке, он притронулся к одной из них носком ботинка. Лягушка как тряпочная перекувырнулась. Она была мертва. Лес вымер, действительно вымер.

Человек вынул нож и стал лихорадочно копать им землю. И вот, наконец, он нашел то, что искал. Двух земляных, червей, таких обычных, но без малейших признаков жизни. Все было ясно. Чем-то все жившее здесь было убито. Убито мгновенно, одним незримым ударом.
 
Он был физиком, и знал, что может так убивать. Убивать живое, оставляя нетронутым все, что не дышит, очищая природу от всех, начиная от бактерий и кончая человеком. Лучевая смерть. Нейтроны или черт его знает, что подобное.
Он оглядел опушку леса. Деревья зеленели как ни бывало, но он знал, что они тоже мертвые, просто растения еще какое-то время будут казаться живыми. Потом они повянут, и на земле восторжествует серо-коричневый цвет. Цвет смерти.
 
Все еще не веря в глубине сознания тому, что подсказывали ему его глаза и уши, он вынул из нагрудного кармана личный индикатор радиации и холодный пот облепил его с ног до головы:  индикатор горел ровным красным цветом предельной опасности.

«Немедленно в Центр!», - промелькнуло в его голове, и он припустился бегом к калитке в изгороди, окружающей домик. Подбежав, он нажал кнопку сбоку от щита с надписью: «Санаторий-профилакторий «Лесное». Добротная крепкая калитка, обшитая изнутри толстыми стальными плитами, бесшумно вкатилась в стену за бутафорской изгородью, открыв обширный и пустой двор с теннисным кортом посередине. Он даже не оглянулся, чтобы убедиться в срабатывании устройства закрытия и блокировки калитки, как строжайше предписывала инструкция для работников Центра, выходящих на внешние объекты. В пять прыжков он преодолел двор, буквально вдавил в стену кнопку опознавателя, и, дождавшись, когда дверь простенького деревянного домика с мансардой начала открываться, втиснулся, чуть не оборвав пуговицы на куртке. Влетев в кабину лифта, человек нажал клавишу «10-й горизонт».

Пока лифт скользил вниз на позванивавшей упругой стальной ленте, человек лихорадочно размышлял. Если катастрофа в одной из наземных установок, - то люди начиная с пятого горизонта и глубже пострадать не могли. Только взрыв реактора-гиганта мог уничтожить весь Центр. «А заодно и весь шарик», - с мрачной усмешкой подумал он. Но реактор работал как часики, это-то уж он знал наверняка, сам только что оттуда. Никакого дикого выброса нейтронов из активной зоны реактора на поверхность быть не могло. Иначе бы он тридцать раз уже погиб там, в шахте. Валялся бы там, в зале контроля, или, если бы околел не сразу, дополз бы до колонны лифта. Нет, это наверняка что-то стряслось на установке с управляемым синтезом. Там последнее время сплошь одни сюрпризы.

Ну, как бы там ни было, первые два горизонта и охрана вверху наверняка накрылись. Это человек триста. С третьего по пятый - разная степень облучения, сейчас они в больнице. Еще человек двести откинет сандальи, а другие ничего, выживут. Он сам два года назад хватанул, но Бог миловал, вылез. Полгода провалялся, это бывает. Тут деньги платят не зря. Да. Ну а остальные горизонты, наверное, эвакуировали подземкой. Оставили только дежурных.
 
Кабина лифта мягко притормозила и замерла. Двери разошлись в стороны с легким шипением сжатого воздуха в клапанах. Человек вышел уже не спеша, огляделся, Длинный пустой коридор был залит мягким и ровным светом от скрытых светильников. Красивые панели под красное дерево уходили далеко, теряясь из вида. Коридор казался бесконечным. Но человек знал, что конец есть. Здесь всего двести восемьдесят три комнаты, в правом торце аварийный лифт, а в левом - дверь в подземку, связывавшую Центр с расположенным в двадцати километрах городом, где все они живут.
 
Остановившись у бара в холле, он аккуратно причесался, оглядел и привел в порядок одежду. Потом налил себе молочного коктейля с вишневым сиропом и медленными глотками выпил. Холодная жидкость приятно освежила. Мысли стали еще ровнее, яснее.
 
Пройдя метров триста, он остановился у комнаты охраны, где должен был находиться дежурный, и позвонил. Ему никто не ответил, тогда он отворил дверь - и тут же замер на пороге, не веря своим главам. Дежурный, дюжий парень в форменной оранжевой куртке, лежал лицом вверх головой к двери. Не было нужды щупать пульс, чтобы убедиться - он был мертв. И умер не позднее, чем два часа назад. Умер мгновенно, не мучаясь. На столе аккуратно разложен журнал горизонта, видимо, готовились что-то записать, командный диктофон включен и крутит кассету с давно уже кончившейся пленкой. Конец ее хлещет при каждом обороте по крышке головок сухо, с полусекундным интервалом. Рация, занимающая всю стену напротив пульта дежурного, тоже включена, включена на громкоговорящую колонку, но та молчит, слышен только треск атмосферных помех. Рация в момент катастрофы что-то принимала, судя по частоте на лимбе настройки, - от командной радиостанции по ВЧ-каиалу, которым пользовались только в особо важных случаях.
 
Кое-как овладев собой, человек перешагнул черев тело у двери и сел за пульт. Набрав код общей связи Центра, он нажал клавишу и, дождавшись вспышки табло «готовность», взял микрофон.
 
В зловещей тишине, нарушаемой только монотонным стуком пленки и тресками в динамиках рации, раздался его голос многократно усиленный тысячами громкоговорителей в комнатах, коридорах и холлах всех десяти горизонтов огромного Центра: «Всем, всем, всем! Я дежурный десятого горизонта 08975! Я 08975! Всех, кто находится в Центре, прощу немедленно выйти на связь со мной!» Повторив это трижды, он выключал микрофон и стал ждать ответа. Прошло пять, десять минут, но никто так и не отозвался. Тогда он обесточил всю аппаратуру, кроме аварийной и рации, и вышел в коридор.

Отворив дверь в первую же комнату, он сразу же закрыл ее, закрыл тихо, бережно, как закрывают крышку гроба. Сомнений не было. Центр погиб весь и сразу. Даже из комнат никто не вышел. Теперь Центр - только огромный склеп, братская могила или морг, ежели угодно.

Вернувшись в комнату дежурного, он сел за пульт и долго сидел, обхватив голову руками. Да, Центра больше не существовало, ему самому повезло, спасла огромная глубина шахты. Самая большая из всех. Пока он там был, все здесь было кончено. Тысячи людей, и каких людей - цвет нации! По всей видимости, мощный лучевой удар невиданной силы. Всех наповал, а вещи - хоть бы одна сгорела. И не сгорит - Центр сделан умно: автоматы, пятикратно дублированные, с саморемонтом, ликвидируют пожар, короткое замыкание, прорыв воды - все, что может произойти здесь без людей. Даже молочный коктейль будет всегда готов, даже через тысячу лет, пусть хоть исчезнет последняя корова на планете.

Мысль о планете как-то не приходила ему в голову, а тут вдруг стало жутко. Работая клавишами кодирования и поминутно заглядывая в справочную книгу, он набрал код дальней связи. Нажав кнопку ручной настройки, пустил стрелку рации по лимбу от края до края, переключая диапазоны. Радиостанции молчали. Нет, они работали, индикатор регистрировал их несущие частоты, но модуляции не было. Впечатление было такое, будто у всех радиостанций мира в одно и то же время совпала пауза.

Переключившись на передачу, он пустил в эфир сигнал бедствия, заранее заготовленный на кольцевой ферроленте аварийного устройства, а сам продолжал слушать. Но кроме монотонного текста с монитора собственного передатчика он так ничего и не услышал. Мир умер. И он был последним, кому суждено еще какое-то время жить, дышать, радоваться и страдать на этой планете. Он последним из всех увидит ее солнце, траву, реки, моря, горы... И умрет один, наедине с мертвым миром, отравленным циклопической порцией радиоактивности. Потом умрет и трава, умрут леса, останутся только голые камни, красная глина под нескончаемыми убийственными радиоактивными дождями, смывающими тоже радиоактивную, да теперь уже и лишнюю на планете, почву в ядовитое безжизненное море...

Как же это произошло? Что это, война или космическая катастрофа? Взгляд упал па раскрытый журнал. Последняя запись: «Экстренный вызов». Он включил диктофон, заправил пленку и, перемотав ее па передающую кассету, нажал воспроизведение.
 
Сначала слышно было только шуршание в динамике от чистой пленки. Потом резко вклинился голос, срывающийся и вибрирующий: «Внимание, внимание! Угроза ядерного нападения! Как сообщают станции слежения, обнаружено множество объектов, летящих со скоростью ракетного снаряда в направлении пашей территория! Точки старта зарегистрированы на спутниках, в Мировом океане и на территории враждебных государств! Ответный удар нанесен немедленно. Противоракетная оборона приступила к перехвату ракет противника. Просим соблюдать порядок и не поддаваться панике! Ждите сообщений по радио! Ждите сообще... » Далее опять шипела чистая пленка.

Значит, война. Самая короткая за всю историю. Дотряслись, мать вашу, добряцались оружием друг перед другом. Кто-то там или тут не выдержал, и. нажал красную кнопку. Или господа террористы в откровенно бандитских странах, уже давно обзаведшиеся оружием не хуже мировых держав, устроили провокацию. И кто-то в страхе нажал кнопку. Остальное доделали автоматы. Быстро, часа за два, не более, дезинфицировали всю планету.
Все ясно. Особенной неожиданности и не было. Последние годы их постоянно готовили именно к этому. Центр работал полным ходом на это, создавая все новые и новые супербоеголовки, и вообще вся планета давно превратилась в гигантский арсенал. Запасов чудовищных бомб и ракет уже десять лет назад хватило бы на тройку таких планет.
 
Человек выключил диктофон и бесполезную рацию, подошел к стеклянной нише в стене и набрал код «Назначен руководителем Центра». Ниша раскрылась, он вошел в нее, постоял, пока не зажглось табло «принято», потом вышел. Теперь все автоматы охраны настроены па беспрекословное подчинение ему, его лицу, отпечаткам пальцев, энцефалографии, тону биотоков, - всему, по чему чуткие приборы точно выделили бы его из миллиардов других людей, быстро и безошибочно.
 
Он снял было со стены автоматический пистолет, тускло поблескивающий матовой синевой вороненой стали, но сразу же с усмешкой швырнул его в угол. Чего бояться? Даже вирусов на десятки тысяч километров вокруг нет! Потом хотел поднять автомат и повесить где взял - сила привычки к порядку, но мысль, что «дотряслись», вызвала такую ненависть к оружию, которая пересилила привычку, и орудие убийства осталось валяться в углу.

Сев снова за пульт, он ввел программу координатору обесточить все установки Центра, оставив лишь аварийное освещение, уменьшить подачу электроэнергии, перекрыть водопровод и усилить противоаварийную защиту. Теперь за Центр можно быть спокойным. Он будет функционировать, пока не погибнет планета, - полностью автономный, не связанный ни с чем ни по энергоснабжению, ни по воде. Даже воздух у него свой, от замкнутой системы регенерации.

Человек поднялся, оглядел комнату и вышел. Дверь за ним закрылась, и свет сразу же померк. Координатор выполнял приказ. Пока человек шел по коридору, светильники горели ярко только там, где он шел и на двадцать шагов впереди. Сзади они сразу же гасли, как только он проходил их.
 
Вот остался только один горящий светильник перед большой стальной дверью в торце коридора. Человек положил руку на кнопку, и дверь медленно раздвинулась, открыв длинный туннель с убегающими вдаль блестящими в неярком свете рельсовыми путями. Пахнуло сыростью подземелья. У него всегда пробегал мороз по коже, когда входил он сюда, но тогда что, - на людях какой страх! А сейчас даже с его железными нервами человека, привыкшего к технике, чувствовалось что-то жутковатое в этом глухом туннеле, соединявшем дом, населенный мертвецами, с городом покойников.
 
Слегка взвизгивая на изгибах пути, подошел поезд. Двери вагонов раскрылись. Человек вошел, и поезд тронулся. Замелькали за окнами бетонные ребра кольцевой крепи, фонари подсветки и прыгающие вверх и вниз нитки труб и кабелей. Потом все слилось, и глазам стало больно различать предметы, пролетающее мимо. Поезд вышел на расчетную скорость.

Немного диковато было осознавать, что ты один. Не просто один, уединился от людей, а совсем один! Легко быть любителем уединения, когда имеешь возможность в любой момент хоть на краткий миг почувствовать локоть ближнего.
Он, кстати, тоже был человеком нелюдимым. Близкие давно умерли, семьей не обзавелся, жил только работой. А после работы - уединение за книгой или любимым занятием. Любил он копаться на досуге в разных кибернетических игрушках, радиоаппаратах, моделях. Комната его напоминала скорее что-то среднее между мастерской и свалкой хлама, но он любил оставаться в ней один, как он думал тогда - совсем один.

Теперь-то он понимал, что это был только приятный отдых от чрезмерных контактов с людьми, а вовсе не желание уйти от них совеем. Ведь когда у него болел зуб, он шел к врачу, когда хотел есть и пять - ел и пил сделанное людьми, одевался в сделанное ими, смотрел кино, читал книги людей и о людях. Без людей нет и его, человека! И мысль эта вдруг так поразила его, что он не мог понять, почему она до этого никому не пришла в голову.

За окнами снова замелькали серые кольца, и мутная светящаяся полоса разделилась на отдельные фонари. Поезд приближался к городской станции. Мягко мигнул свет в вагоне, и тормозное ускорение отжало от спинки сидения. Вдохнули, раскрываясь, двери. Он вышел. Поезд, мигнув огнями, сразу же ушел, и он остался один в пустом вестибюле, лишенном каких-либо украшений. Эта станция была не парадной, она служила делу. Утром сотни людей заходили в большое здание в центре города, как и другие горожане, идущие поутру на работу, Только в отличие от других, они здесь не задерживались, а сразу спускались в подземку, и отправлялись в Центр. Место расположения Центра знать не должен был никто из посторонних, да и свои не все точно представляли, где он, ездили просто куда возят, да и только. Любопытство здесь не поощрялось.

Человек круто повернулся и пошел вдоль перрона, и лампы за ним стали гаснуть. Здесь еще все управлялось из Центра.

Он встал на ступень эскалатора, и тот сразу же включился. Поплыли мимо больнично белые стены наклонной шахты с редкими подмоченными пятнами на местах стыков. И вот площадка. Человек шагнул, и эскалатор остановился. Все, дальше уже не Центр. Тут свои автоматы и своя охрана.
Пройдя коридором первого этажа (верхние три были бутафорскими, там, за фальшивыми окнами стояли огромные резервуары с сырой нефтью - стратегический запас), он толкнул дверь и вышел на улицу. Город встретил его гарью, дымом и пламенем пожаров. Здесь не было суперавтоматов защиты, а люди погибли мгновенно. Остались включенными электроприборы, станки, печи - все, что оставленное без присмотра могло вызвать пожар, взрыв, затопление.
 
Прямо на площади, врезавшись в цоколь дома, лежала куча искореженной дюрали и обгоревшей пластмассы. Все было сдобрено кусками закопченного мяса. Это когда-то было пассажирским авиалайнером. Еще три часа назад они все летели куда-то, каждый по своим делам, строили планы на будущее. И вдруг смерть. И неуправляемый самолет, натужно завывая турбинами, поглощал расстояние в радостном голубом небе летнего полдня, пока какой-то элерон не сменил положения, или не кончилось горючее. Нет, наверное, все-таки что-то случилось с управлением, уж больно круто спикировал.

Дом напротив самолетом разрушен почти полностью, остальные горели. И трупы, множество трупов. Одетые по-летнему женщины, дети. Попадаются и мужчины. Пройдя немного по улице, он заметил множество автомобилей, врезавшихся друг в друга, в дома, в столбы. У моста через реку начисто сбиты перила.

Да, подумал он, сейчас все тихо, а тогда тут был сущий ад. Довелось же ему увидеть такое! Что тут осталось делать? Плакать, сходить с ума, вешаться? Да, проблема. Ну, умереть он успеет. Да и недолго проживет, хватанул уже радиации полно и с присыпкой. Сейчас его ни одна клиника лечить бы не взялась. Да и что толку, клиник-то и самих уже нет. Да, впрочем, и жить резону нет тоже.
 
Он присел на парапет набережной и долго сидел так, опустив голову и скрестив большие, узловатые натруженные руки. А вокруг торжествовала смерть. Она, казалось, еще не удовлетворилась тем, что уже наделала, вот в окне третьего этажа большого дома напротив показался язык пламени, ядовито-желтый о багровым отблеском, потом стекла вылетели, и огонь стал лизать наружную стену дома, оставляя на ее матовой поверхности черные разводы копоти. Вдалеке глухо прогрохотал взрыв. Только что видимые там трубы теплоэлектроцентрали окутались туманом. Человек понял, что там взорвались котлы. Теперь город будет лишен энергии и воды, если только насосная станция не пересилит расхода из жерл оборванных труб теплоцентрали. Да нет же, не пересилит, насосная тоже без электроэнергии теперь встала.

А река внизу текла так же плавно, как и раньше. Рыбы в ней уже давно не было, потравили всю промышленными стоками еще лет двадцать назад. Город убивал все живое, он как сумасшедший спрут душил все вокруг, спеша жить, не заглядывая вперед и не оглядываясь назад. Так что река сегодня не понесла потерь. Даже приобрела. Раньше вот ее грязную, вонючую воду не взяло бы ни одно предприятие без риска убить медленной смертью всех своих рабочих. Теперь же будет постепенно очищаться, и лет эдак через двести снова будет чистой. Может, и жизнь снова зародится, и все пойдет по второму кругу. А, может, по третьему или сотому, кто знает... Какая злая ирония: для очищения природы надо уничтожить человечество, венец творения. Может, в проекте Творца что не так? Или специально так сделал, чтобы однажды дошло до нас, и стали бы мы, наконец, достойны Его милости?

А пока,увы, от этой набережной и от города останутся только кучки щебенки, даже стальная арматура железобетонных плит соржавеет до конца, до пыли, а река по-прежнему будет течь по равнине меж берегов, поросших неизвестными растениями-мутантами, если растения выживут, конечно.
 
Громыхнуло где-то в районе железнодорожного вокзала, и сразу там загремело, заухало: видно, на полном ходу влетел поезд с цистернами пропан-бутана, и наскочил на что-то.
Долго еще будет гулять на своем празднике смерть. Где-то в безбрежном океане идут сейчас корабли. Тысячи « Летучих голландцев». Некоторые из них своим ходом налетят на мели или камни, а другие годами будут носиться течениями с холодными двигателями и пустыми баками, пока однажды, как киты от отчаяния, не выбросятся на берег.

Уже стало темнеть, и от зловещих сполохов пожаров стало совсем жутко. Человек поднялся и пошел прочь из города.

Не пройдя и сотни метров, за поворотом он увидел роскошный лимузин, уткнувшийся в деревянный строительный забор. Видимо, машина только начинала двигаться, когда все случилось, и она, не разогнавшись как следует, вильнула в забор. Мотор сразу заглох, спереди даже легких царапин нет. Водитель сидел, уткнувшись в баранку и уронив руки. На заднем сидении полулежала женщина в богатом платье и золоте, сверкая, как ювелирная лавка на распродаже.
 
Человек постоял у машины, потом, решившись, открыл дверцы и осторожно вытащил трупы.
Мотор мягко заурчал, как кот, довольный тем, что его приласкали, машина, осторожно объезжая валяющиеся кругом тела, поехала па закат. В салоне горел свет и было уютно. Можно было забыть на время, что ты один, и через день-другой, а то и раньше, тебе умирать.
Протянув руку, он включил стереомагнитофон. Полилась вкрадчивая, как поступь тигра, музыка. Машина была дорогая, удобная, оборудованная всем, чем можно. Тут кроме стерео были еще и видеомагнитофон, встроенный бар, кондиционер, не считая бесполезных теперь радиоприемника и телевизора. У него никогда бы не было такой машины, хотя он хорошо зарабатывал. Цены росли постоянно, все страны «готовились к обороне». Одни лишь государства- «изгои» не скрывали, что готовятся к нападению.

Выехав за городскую черту, прибавил скорости. Тут тела попадались реже, а разбитые машины валялись преимущественно за кюветом.

Шины мягко шуршали по асфальту, машина шла легко, даже не верилось, что она почти так же тяжела, как бронетранспортер, который он водил когда-то в армии. Совсем стемнело. Стал накрапывать дождь, потом усилился. Включились стеклоочистители. Фары вырывали из темноты полосу мокрого шоссе, стволы и кроны деревьев, тесно обступивших это последнее прибежище человека. «Столбовая дорога прогресса», - мрачно пошутил он сквозь зубы, плюнув в открытое окно. А музыка зазывала, мяукала, заухабисто присвистывала. Пахло свежестью, летом. От нагретого за день асфальта шел пар, поднимаясь навстречу дождю. Природа не хотела умирать.

Он ехал, сам не зная куда. Да и куда ехать, ведь впереди, наверняка, такой же гигантский морг, как и тот, из которого он только что сбежал. Подумав немного, он остановил машину прямо на центре шоссе, выключил двигатель и погасил фары, а затем поднял светонепроницаемые шторки на стеклах и запер двери изнутри. Так, чтобы не думалось. Он с детства боялся покойников, а тут  вокруг миллиарды, и никого, кроме них нет.
 
В салоне было удобно, создавалась полная иллюзия одиночества, как когда-то писали в рекламных проспектах на такие машины. Нервы потихоньку успокоились. Потом он включил видеомагнитофон, благо запас кассет был солидный, и стал смотреть кино. Фильм был про предыдущую войну. На экране смелые и удачливые герои стреляли в своих врагов, а те, резко дергаясь и подскакивая как от удара бича, крутились волчком и валились ничком па землю. Торжествовала справедливость, вернее, то, что считалось справедливостью еще меньше суток назад. Еще вчера он сам смотрел эти фильмы с удовольствием или, по крайности, безразлично. В углу у него дома тоже стоял телевизор, а он что-нибудь паял или выпиливал, изредка поднимая взгляд на экран. Но новая обстановка сейчас и все, что он видел и пережил сегодня, заставили его взглянуть глубже.  И сейчас развлекательно-патриотический фильм вызывал раздражение. Он не мог смотреть как умирают люди от рук таких же людей. И те же бывшие вчерашние герои уже не рождали симпатии.

Он остановил магнитофон и вставил другую кассету. Это была старинная трагедия с красивыми стихами. Люди в пышных камзолах и плащах до пят усердно кололи друг друга отравленными клинками, в промежутках запивая победу отравленным вином. Кровь натурально струилась по белоснежным полотняным рубашкам с жабо, расплываясь причудливыми багровыми пятнами. Убийство, убийство, насилие. Он опять сменил кассету. Ну, наконец-то лирическая комедия с музыкой и танцами. Герой и героиня остроумно выпутываются из самых смешных ситуаций, постоянно возвращаясь друг к другу. А в перерывах между пылкими встречами он летает бомбить вражеские города, а она ухаживает за одноногими,  совсем безногими, слепыми и с оторванными челюстями в военном госпитале. Ну вот, наконец-то и герою оторвало ногу, они встречаются в госпитале, вместе осваивая новый оригинальный протез!

Больше смотреть кино не захотелось. Он включил музыку, Красивый старинный танец. Когда-то, как казалось ему сейчас, совсем давно, красивые женщины и стройные мужчины кружились под эту музыку, тесно прижавшись друг в другу и наслаждаясь до головокружения молодостью, ловкостью, запахом дорогих духов и чудесным летним вечером. А сейчас они все лежат где попало, ожидая, когда солнце высушит их тела и превратит их в мумии с оскаленными зубами.

Слушая музыку, он мучительно думал, почему же так получилось, и что он, последний, должен успеть сделать перед смертью, чтобы это никогда не повторилось нигде во Вселенной, да и здесь тоже. Ведь пройдут миллионы лет, и на планете, оправившейся от яда и трупов, вновь родится человек, Где гарантия, что он не начнет все сначала? По первости будет крушить черепа собратьям по дымной пещере из-за куска окорока, приготовленного из ноги соседа, а потом придумает нейтронную бомбу. Ведь ученые находили же следы цивилизации, жившей задолго до этой. Даже находили странные сооружения, похожие на хранилища информации, только так ничего и не расшифровали.

Ну, а если тот, через миллионы лет живущий, найдет их инфопотоки и расшифрует? Просмотрит фильмы с тех роликов, что только что смотрел он? И еще страшней – найдет в конце концов и освоит реактор С-13Н, который и через миллионы лет будет готов как и сейчас производить смерть?
Нет, Этого допустить нельзя. Кто-то должен прервать этот кровавый круг, И сделать это может только он, последний! Он уже знает, что надо делать. Только бы хватило времени, пока сам не погибнет! Только бы успеть, пока еще видят глаза, а руки помнят работу...

С этой мыслью он забылся в тяжелом сне, будто провалился в глубокую теплую яму. Снилось ему, что он падает в шахту С-13Н и нет конца падению, как нет конца толпе людей, летящих впереди и сзади его.

Когда он проснулся, электронное табло на приборной панели показывало раннее утро. Он открыл стекла и увидел багровый диск солнца, всходящего прямо впереди над теряющимся вдали шоссе. Ночью он и не заметил, как сделал полный круг.
От дождя не осталось и следа. Он вышел из машины, потянулся, по привычке сделав гимнастическую зарядку. Кругом было чудесно. Дорога шла сквозь лес, покачивающий вершинами деревьев в такт легкому ветерку. Обычный день раннего дета. Только деревья и трава за ночь стали желтые, как осенью. Местами листва уже начала опадать. Нет, это не было ни летом, ни лесом, ни травой. Это была смерть. И любоваться этим утром, лесом и травою было все равно, что любоваться костенеющим лицом трупа.

Человек решительно сед в машину, завел мотор, развернулся и поехал назад, в город.

Город встал перед ним неожиданно за поворотом, черный от копоти, с зияющими пустыми глазницами окон. Человек остановил машину, взял съемочную камеру видеомагнитофона и микрофон и стал снимать. Так проехал он сквозь весь город, истратив всю пленку от фильмов. Он снял и беспристрастно прокомментировал все, что видел, объяснил, как все это произошло, как росли всходы гибели из семян насилия, вражды, ненависти и безразличия. Потом положил отснятые и проконтролированные по качеству записи кассеты с пленкой в большой пластиковый пакет.

Сев в машину, он помчался к входному зданию Центра. Выехав на площадь, увидел рыжие сполохи пламени на крыше здания. Гигантские баки с нефтью горели. С минуты на минуту они взорвутся и система защиты Центра перекроет входные шлюзы в подземку. Тогда в Центр не попасть. Выскочив с пакетом из машины, он рванулся через площадь к подъезду, ударом ноги распахнул двери, и в лицо ему ударило пламя. Внутри все горело. Струи коптящей нефти скатывались по бетону стен и разливались по полу. Он замотал голову курткой и, прижав пакет с пленками к телу, бросился наощупь по коридору. Добежав до дверей подземки, задыхаясь и едва не теряя сознания от нестерпимой боли во всем обожженном теле, нажал горячую кнопку опознавателя. Если дверь не откроется, он уже не выйдет отсюда. Так тут и сгорит. Но автоматы ждали его до последнего мгновения. Дверь тяжело, словно нехотя, раздвинулась. Он оторвал палец от кнопки, оставив на ней солидный кусок горелой кожи, и влетел в шахтный коридор. Дверь за ним закрылась, и сразу раздался сильный взрыв. Или взорвались баки, или система защиты взорвала здание, навсегда завалив вход, ставший для Центра опасным.

Спустившись к поездам, он увидел, как из черной глубины туннеля наплывает на него освещенный состав. Сев в вагон, он успел заметить, как перекрывались шлюзовые ворота к эскалатору и стена в этом месте стала такой же гладкой, как и рядом. Станция прекратила существование.
 
Войдя в коридор нижнего горизонта Центра, человек быстрыми шагами прошел в дежурную комнату, и, не глядя по сторонам, поднял с полу тяжелый холодный пистолет-автомат. Потом с автоматом на плече и пакетом в руке поднялся на лифте и вышел в лес.
 
Ему было невмоготу больно глядеть на этот лес, и он старался ничего не замечать вокруг, глядя только пол ноги. Силы его иссякали. Слишком тяжело быть последним. Уже чувствовалась режущая боль в суставах, хотя и заглушаемая пока более сильной болью обожженного тела. Но еще часов пять, и он не сможет не только ходить, но даже и ползать.
 
Дойдя с трудом до столбика с «собачьей надписью», он нажал кнопку, и тяжелый люк открыл черное бездонное жерло шахты. Тяжело шагая на едва сгибающихся ногах, он спустился на лифтовую палубу. Люк закрылся, но человек вновь открыл его, разблокировав автомат закрытия. Небо сияло вечерней зарей, отблески которой проникали и в шахту, смешиваясь с мертвым светом галлоидных ламп.
 
Человек подошел к двери в стене и открыл ее. Дверь скрывала вход в камеру аварийных приборов - самописцев, ежесекундно фиксирующих каждый параметр рабочего режима реактора. Камера была выполнена а виде шара с толщиной стенки в два человеческих тела из жаропрочной высоколегированной стали. В случае взрыва реактора самописцы должны были остаться целыми, и люди, нашедшие камеру, могли бы узнать и причину взрыва. Так делали всегда, сделали и на этом реакторе, хотя после его взрыва искать капсулу с самописцами пришлось бы жителям другой планеты. По этому поводу в  Центре много шутили, но традиция есть традиция.
 
Человек оглядел табло приборов, открыл один изотсеков и выдвинул из него большей ящик с прибором, затем отсоединил штепсельные разъемы и взял прибор на руки. Тяжесть больно резанула по суставам. С трудом передвигая ноги, он вышел из камеры и поставил прибор у двери, потом, немного отдышавшись и подождав, когда погаснут красные круги в глазах, вернулся и положил на место удаленного прибора пакет с отснятой пленкой, заботливо обложив его кусками поролона. Обожженные большие руки его ласково погладили крышку отсека. Эта пленка непременно должна дойти до мирового разума и остановить его на пути к самоубийству, разорвать порочный круг. Он этого так хотел, как умирающий жаждет последнего глотка воздуха, - всей болью сердца...

Нет, человечество - не тупиковая ветвь эволюции! Конечна жизнь человека, но жизнь человечества должна быть бесконечной! Как Вселенная...

Закрыв дверь аварийной камеры и проверив надежность замка, человек подошел к центральной лифтовой колонне, вошел в кабину и нажал пусковую клавишу. Огромное ускорение рвануло все тело вверх, казалось, что он снова стал как в детстве легким, как пушинка. Он сел в углу, ноги стали совсем плохи. Калькулятор на стенке кабины беспрестанно выкидывал цифры пройденной глубины. 300..., 400..., 600....

И вот замедление вдавило в пол. Заныл позвоночник, и на минуту пропало сознание.

Придя в чувство, он встал и вышел в зал контроля. Только бы успеть... Разорвать круг смерти...  Автомат казался непомерной тяжестью и больно давил на плечо, будто оно, да и все его измученное тело уже не были покрыты кожей. Вот и пульт. Открыв крышку, человек долго пересоединял какие-то провода, менял местами микропроцессоры.
Потом подошел к двери с нарисованной белой фосфоресцирующей краской  эмблемой смерти.

Дверь открылась легко, отключенная автоматика безопасности не действовала. Пройдя шагов шесть, человек остановился у большого радиатора и снял с плеча оружие.

Упершись спиной в стену, он вскинул автомат и выпустил всю обойму до последнего патрона в рифленую блестящую поверхность радиатора. Из рваных отверстий, пробитых разрывными пулями, с ревом полилась горячая жидкость.

Завыли сирены тревоги, - уходила тяжелая вода поглотителя. Человек с досадой подумал о том, что забыл отключить эти ревуны, а теперь вот уже не успеет. Он опустился на пол и глядел на журчащую воду, уже не понимая, кто он, зачем он здесь и что будет с ним. Он был в стране своего детства, и вместе с матерью и маленьким братишкой на берегу лесного ручья ел пригоршнями из березового лукошка душистую землянику.
Как хорошо отдохнуть, мама.......

..... А где - то далеко-далеко, за много световых лет от него молодой и красивый парень провожал девушку, тоже молодую и красивую. Они глядели в темные глубины неба и о чем-то спорили. На плече у парня висел транзистор, включенный на половину громкости. Передавали последние известия. Голос диктора отдавался эхом в ночной тишине: «....Нейтронная бомба способна за доли секунды уничтожить живую силу противника, не причиняя ущерба материальным ценностям. Новое эффективное оружие....»
 
Но они не слушали, спорили о своем, глядя в небо...

Вдруг вспыхнула яркая звезда. Ее лиловый свет, холодный и далекий, отразился в темных, широко открытых глазах девушки, и парень сказал: «Смотри, как в кино!» Они и шли из кино. Гвоздь сезона, «Война в космосе».

Налюбовавшись вдоволь на новую звезду, они пошли дальше, и через минуту уже забыли о ней. Стояло теплое лето, в воздухе пахло земляникой.

Валентин Спицин.