Престол Судии. Сомерсет Моэм

Они терпеливо ожидали своей очереди, но терпение было для них не новостью; они, все трое, упражнялись в нём с непреклонной решимостью тридцать лет. Их жизни были долгим приуготовлением к этому мгновению, и они ожидали решения теперь, если не с уверенностью, ибо в столь ужасных обстоятельствах она была бы не к месту, то с надеждой и смелостью. Они держались тесной и узкой тропинки в то время, как цветущие луга греха приветливо простирались перед ними; с высоко поднятыми головами, хотя и с разбитыми сердцами, они перенесли искушение; и теперь, когда их трудный путь окончен, они ожидали награды. Они не нуждались в разговорах, так как каждый знал мысли других, и они с благодарностью чувствовали, что одно и то же чувство облегчения наполняет их бестелесные души. В каких муках они бы сейчас корчились, если бы поддались страсти, которая казалась почти неодолимой, и каким бы безумием было, если бы за несколько коротких лет блаженства они пожертвовали Жизнью Вечной, которая таким ярким светом, наконец, воссияла перед ними! Они чувствовали себя как люди, едва-едва избегнувшие внезапной и насильственной смерти, которые озираются в изумлении, еле способные верить, что они ещё живы. Они не сделали ничего, в чём могли бы упрекнуть себя, и когда их ангелы подошли и сказали, что момент настал, они пошли вперёд так же, как шли по миру, который был теперь так далеко, счастливо сознавая, что выполнили свой долг. Они стояли чуть в стороне, потому что давка была ужасная. Шла чудовищная война, и годами солдаты всех наций, мужчины в самом цвете юности, маршировали в бесконечной процессии к Престолу Судии; туда же шли женщины и дети, чьи жизни были безжалостно оборваны насилием, или, что ещё хуже, скорбью, болезнями и голодом, так что на небесах царило нешуточное смятение.

Из-за войны и эта бледная троица трепещущих духов стояла здесь в ожидании разрешения своей судьбы. Ибо Джон и Мэри были пассажирами на судне, которое потопила торпеда с подводной лодки, а Рут, чьё здоровье было подорвано чудовищной работой, которую она так благородно приняла на себя, услышав о смерти мужчины, любимого всем сердцем, упала, как подкошенная, и умерла. На самом деле Джон мог бы спастись, если бы не старался спасти свою жену; он ненавидел её; он тридцать лет ненавидел её всеми силами своей души; но он всегда выполнял свой долг по отношению к ней и в момент смертельной опасности не мог поступить по-другому.

Наконец их ангелы взяли их за руки и подвели к месту Суда. Какое-то время Предвечный не обращал на них ни малейшего внимания. Секунду назад здесь проходил суд философа, скончавшегося на склоне лет в гордыне, который сказал Предвечному в лицо, что не верит в него. Вовсе не это потревожило спокойствие Царя Царей, это могло только заставить его улыбнуться; но философ, бесчестно пользуясь своим преимуществом в силу того, что происходило сейчас на земле, спросил его как, рассматривая их беспристрастно, возможно примирить его всемогущество с его всеблагостью.

- Невозможно отрицать существование Зла, - нравоучительно сказал философ. – Итак, если Бог не может предотвратить Зло, он не всемогущ, а если он может предотвратить его, но не делает этого, он не всеблаг.

Этот спор был, конечно, не нов для Всеведущего, но он всегда уклонялся от него; ибо, хотя он знал всё, на это ответа он не знал. Даже Бог не может сделать дважды два пятью. Но философ, усугубляя своё преимущество, и, как часто делают все философы, извлекая из разумной предпосылки неоправданное заключение, закончил положением, которое в подобных обстоятельствах было очевидным абсурдом.

- Я не желаю верить, - заявил он, - в Бога, который не всемогущ и не всеблаг.

Поэтому, возможно не без облегчения, Предвечный обратил свой взор на три тени, которые стояли перед ним смиренно, но с надеждой. Живые, как ни коротко время их жизни, когда говорят о себе, говорят слишком много, но мёртвые, имея перед собой вечность, столь многословны, что только ангелы могут слушать их вежливо. Но вот вкратце история, которую поведали эти трое. Джон и Мэри были счастливо женаты около пяти лет, и до тех пор, как Джон встретил Рут, они любили друг друга, как любит большинство семейных пар, с искренней привязанностью и взаимным уважением. Рут было восемнадцать, она была на десять лет моложе его, очаровательное грациозное создание со стремительной, всё побеждающей прелестью; она была здорова телом и духом и, испытывая жажду к естественному счастью жизни, была способна достичь такого величия, как красота души. Джон влюбился в неё, а она в него. Но ими овладела не банальная страсть, это было нечто столь ошарашивающее, что они чувствовали, будто вся долгая история мира значит что-то только потому, что через время и пространство привела к их встрече. Они любили, как Дафнис и Хлоя или как Паоло и Франческа. Но после первых мгновений экстаза, когда каждый обнаружил, что любим другим, они были охвачены унынием. Они были достойные люди и уважали самих себя, веру, в которой они были воспитаны, и общество, в котором они жили. Как он мог предать доверие невинной девушки, и что она могла делать с женатым мужчиной? Затем они забеспокоились, что Мэри узнает об их любви. Самоуверенная привязанность, с которой она относилась к мужу, потрясала, а теперь в ней взросло чувство, на которое она и не думала, что способна, - ревность и страх, что он оставит её, ярость, что кто-то угрожает её владычеству над его сердцем, и странный голод души, более болезненный, чем даже любовь. Она чувствовала, что умрёт, если он покинет её, и в то же время знала, что он полюбил потому, что любовь пришла к нему, а не потому что он жаждал этого. Она его не обвиняла. Она молилась о силе, она плакала молчаливыми, горькими слезами. Джон и Рут видели, как она томится. Борьба была долгой и упорной. Иногда их сердца изменяли им, и они чувствовали, что не могут противостоять страсти, сжигающей их до костей. Они сопротивлялись. Они сражались со злом, как Иаков сражался с ангелом Господним, и наконец они победили. Они посвятили Богу, как жертву, свои надежды на счастье, радость жизни и красоту мира.

 Рут любила слишком страстно, чтобы полюбить вновь, и с каменным сердцем она обратилась к Господу и благотворительности. Она была неутомима. Она заботилась о больных и помогала бедным. Она основывала приюты для сирот и управляла благотворительными обществами. И мало-помалу её красота, о которой она больше не заботилась, увяла, и её лицо стало таким же каменным, как и её сердце. Её вера была неистовой и ограниченной, самая её доброта была жестокой, потому что была основана не на любви, а на доводах рассудка; она стала властной, нетерпимой и мстительной. А Джон, смирившийся, но мрачный и сердитый, тащился сквозь утомительные годы, ожидая, что смерть освободит его. Он больше не видел смысла в жизни; он сделал попытку и был побеждён в борьбе; единственное чувство, которое осталось с ним, была не иссякающая тайная ненависть к жене. Он был к ней добр и предупредителен, он делал всё, что можно было ожидать от христианина и джентльмена. Он выполнил свой долг. Мэри, добрая, верная и (следует признать) исключительная жена, никогда не думала упрекнуть мужа за безумие, которое овладело им; однако в то же время она не могла простить его за жертву, которую он ей принёс. Она стала язвительной и сварливой. Хотя она ненавидела себя за это, она не могла не удержаться от того, чтобы сказать что-то, очевидно ранящее его. Она с радостью бы пожертвовала для него жизнью, но не могла вынести, если у него был хоть миг счастья в то время, как она чувствовала себя так ужасно, что сотни раз желала умереть. Ну что ж, теперь она была мертва, они все были мертвы; жизнь их была тусклой и однообразойя, но она прошла; они не совершили греха и теперь ждали награды.

Они закончили, и воцарилось молчание. Молчание воцарилось в небесном суде. «Идите к чёрту», - были слова, которые просились на уста Предвечного, но он не произнёс их, ибо они порождали ассоциации, которые он справедливо полагал неподходящими к серьёзности ситуации. К тому же такой вердикт не подходил к рассматриваемому случаю. Его чело омрачилось. Он спрашивал себя, для этого ли он сделал так, чтобы солнце всходило над безграничным морем, и снег блистал на вершинах гор; для этого ли беспечно журчали ручьи, сбегая по склонам холма, и золотистая пшеница волновалась под лёгким ветром…

- Иной раз я думаю, - сказал Предвечный, - что звёзды никогда не сияют так ярко, как когда они отражаются в мутной воде придорожной канавы.

Но три тени всё ещё стояли перед ним и теперь, когда они изложили свою несчастливую историю, он не могли не чувствовать определённого удовлетворения. Борьба была тяжкой, но они выполнили свой долг. Предвечный легонько подул, подул, как человек может дуть на горящую спичку, и – смотрите-ка! – там, где стояли три бедные души, ныне не было ничего. Предвечный аннигилировал их.

- Я частенько удивляюсь, с чего люди взяли, что я придаю столько значения сексуальной распущенности. – Сказал он. – Если бы они внимательней читали мои труды, они бы заметили, что я всегда симпатизировал определённым формам моральной неустойчивости.

Затем он повернулся к философу, который всё ещё ожидал ответа на своё заявление.

- Ты не сможешь отрицать, - сказал Предвечный, - что в этом случае я вполне удачно совместил моё всемогущество с моей всеблагостью.