Первая любовь

От него пахло каким-то нежилым заплесневелым углом, табаком, несвежим бельем. Хотя он был трезв и гладко выбрит. Он никогда не позволял себе появляться у меня выпившим или с похмелья.

- Заходи, бродяга, - сказала я коротко и пошла на кухню, чтобы отрезать хлеба, разогреть вчерашние щи, картошку и достать из холодильника квашеной капусты. Не впустить его я не могла, но неизбежное опоздание на давно запланированную деловую встречу меня несколько раздражало. Если кто-то нарушает ваши планы, это всегда вызывает невольную досаду.

Говорить было уже не о чем: это был не первый его визит ко мне домой, и его историю – полуправду-полуложь, где еле-еле концы с концами сходятся, - я слышала неоднократно.
Однажды он позвонил мне из травмбольницы и скромно попросил принести пачку «Примы». Избит где-то он был так, что, как говорится, по чертежам его собирали месяца два, а потом перевели в другую больницу. Отвезли летом, в одних трусах, а выписка пришлась на начало ноября, а это значило, что его надо было одеть и обуть заново. С той поры так вот и повелось…

Ел он неспешно и молча, как едят опытные люди, знававшие голод. Мне ничего не оставалось, как только сесть напротив, смотреть на него и с грустью думать, как, откуда взялся этот согнувшийся под грузом жизни, нестерпимо жалкий и глубоко несчастный, одинокий человек, который когда-то давно был совершенно иным. Человек-воспоминание о моем детстве.

… В этого симпатичного мальчишку я  влюбилась еще во втором классе -  все одноклассницы и  девчонки из параллельных классов были влюблены в него. Он привык находиться на виду. В хоре был запевалой, здорово играл на баяне, поздней на гитаре, потом начал писать стихи, и, надо сказать, неплохие. Всегда аккуратно подстрижен и причесан, в отглаженном красном галстуке, в белоснежной рубашке, со стрелками на брюках. Весел, общителен, успешен во всем, за что бы ни брался. Да что там говорить, гордость класса и краса школы.

Как его засосала эта трясина, я не знаю. Был период, когда мы не виделись долгое время. Но подруга рассказывала, что не раз вместе со своим мужем подбирала его  на улице сильно выпившего и тащила к нему домой, на четвертый этаж. Говорит, вроде бы, парня доконала безответная любовь.

… Поблагодарив за обед, он попросил разрешения закурить на кухне.

- Кури, только в фортку, - разрешила я, хотя в доме у меня никто и никогда не курит. Не переношу запаха табака. Стоя у окна, он взглянул на меня тем многократно отрепетированным на женщинах взглядом, который когда-то действительно был неотразим. А теперь это была всего лишь плохая игра плохого актера. Я усмехнулась. И над собой, и над ним. Не старайся, милый мой, не проймешь. Ни ты, увы, и никто другой.

Перед уходом он замялся, и я поняла, что он хочет чего-то попросить. Я нервно взглянула на часы, а он достал из кармана старый листок настольного календаря и скрутил из него так называемый тюричок.

- Насыпь немного чаю…
- Саш, ты обалдел! На вот, возьми маленькую пачку … (продавались в ту пору такие небольшие, со слоном).  Может, еще чего-то?

Еще что-то промямлив, он достал из кармана брюк какой-то пузырек, вроде как из-под валерьяновых капель, в который попросил налить подсолнечного масла. Внутренне содрогаясь от жалости к нему, я протянула ему остатки масла в бутылке.

Но однажды он, позвонив по телефону, попал мне, что называется, под горячую руку и я, как следует чертыхнувшись, послала его куда подальше, о чем потом очень жалела. Но тем не менее привычно сушила и складывала в мешок сухари, зная, что рано или поздно он объявится и возьмет все, что бы я ему не предложила. Так бывало, и не раз.

Звонок раздался, наверное, через год.

-Тань, у меня сын умер, - сказал он пьяным, слезливым голосом и повесил трубку. Больше он не появлялся. Я не знаю, как сложилась его судьба дальше и кто был виноват в его смерти. Можно было только догадываться. Он жил один в большой загородной квартире, надо полагать, частенько пил с собутыльниками, а отсюда и все вытекающие последствия.

Некому было сообщать о его смерти и некому было его хоронить. Был пасынок, уже взрослый, но тот отказался. Районные власти похоронили его в братской могиле, о чем мы с одноклассницами узнали только через год. Как-то я написала ему письмо, где сообщала, что могу устроить его в дом престарелых или в общину при одной из церквей, как он просил меня однажды. Но через месяц письмо вернулось с надписью: «Адресат умер». 

Я не знаю, где его могила, но знаю могилу матери, для которой он был всем в жизни, которая воспитывала его одна, безумно любила и жила только для него, которая страдала как сотни, тысячи матерей, чьи сыновья гибли и гибнут от алкоголизма. Она не раз вынимала его из петли, чувствуя беду материнским сердцем.

… Если я бываю на кладбище, то обязательно навещаю ее, вспоминая светлые беззаботные дни, когда мы с Сашкой были школьниками, дружили и частенько, сделав уроки, садились за большой семейный круглый стол, накрытый белой скатертью, и пили вкусный чай из красивых, дорогих чашек с рассыпчатым печеньем и вкусными шоколадными конфетами…