Ревность

Комарья было столько, что и секунды на месте спокойно простоять невозможно. Лезут, собаки, в уши, в глаза, в рот, если вдруг его разинешь от удивления…

 А удивиться, прямо скажем, было чему: они сидели на лавочке и целовались, как ни в чем ни бывало! Словно и не было над ними этой кусачей комариной тучи! А может и вправду образовалось над ними какое-нибудь безвоздушное пространство?

У меня уже ноги начали затекать от неудобной позы: я сидела в кустах на корточках и подглядывала за ними. Благо, уже смеркалось. Впрочем, встань я в полный рост, они бы, пожалуй, даже и не заметили меня – так были заняты сами собой. Рядом с ними на лавочке стояла бутылка сухого. Глотнут по очереди прямо из горла – и опять присосались друг к другу.

Ну, с ним-то все ясно: для него бабы – словно шоколадки. На каждую вначале надо полюбоваться, как следует рассмотреть обложку, потом развернуть, попробовать маленький кусочек, еще один, второй, третий и слопать наконец ее всю, закатить глаза и почувствовать послевкусие. И хоть клянись, хоть ты и не клянись в любви до гроба, а очередной юбки ни за что не пропустит.

Но она-то, она – синий чулок, небось, старая девица, а впилась в него, как пиявка! Ах ты, Мегера Горгона, баба Яга, каракатица, жаба болотная! Дорвалась! Какую бы шмась с тобой сотворить, чтобы неповадно было чужих мужиков отбивать? Серной кислотой что ли облить ее всю прямо с макушки? Или накинуть веревку как лассо, сзади и затянуть тугой петлей на ее горле? Поджечь квартиру? Взорвать дом? Нанять килеров?

Воспаленное воображение рисовало картину одну страшнее другой. Я жаждала уничтожить соперницу, стереть ее в мелкий порошок, заточить навеки в каменный мешок, словом, расправиться с этой дылдой-девицей решительно и беспощадно.

Мое второе, здравое «я» слабо возражало, что, мол, собственница ты, ревнивица и дура ненормальная. Что все люди свободны и вольны поступать, как им вздумается, что он не раб мой, а я не рабовладелица, что все проходит, а безумная любовь проходит скорее, чем многое другое. Ну, и что, что клялся? Вчера любил, сегодня разлюбил, полюбил другую. Вот и все дела.

Но чувства бушевали во мне так, что голос рассудка только раздражал. «Заткнись ты, - говорила я ему, - без тебя тошно, отстань со своей пионерской моралью!». Хочу - и буду!
Я жаждала действия и … ничего не могла предпринять. Ноги словно налились цементом, в горле пересохло, а сердце стучало так, будто в груди били в барабан. Парочка поднялась и скрылась в подъезде. Гуд бай, май лав, гуд бай!

Я пошла в магазин, купила четушку водки и выпила ее, не отходя от прилавка. Отпустило. Боль в груди поутихла. Мое второе «я» заткнулось и больше не подавало голоса. Правда, в голове звенело, ноги подгибались, и я сомневалась, смогу ли благополучно добраться до своего дома.

Дома я, большинство женщин на моем месте, проливая горючие слезы, собрала все его фотографии, сложила на поднос и подожгла. Поднос оказался с жостовской росписью – нестерпимо завоняло краской. Это наконец привело меня в чувство. Я протрезвела. Черт побери, а поднос-то жалко! Из-за тебя, подлец, я еще и такую красоту испортила! Ах ты, гад ползучий!

Неожиданно я почувствовала такую ненависть к нему, что сама удивилась. И  кого же это я любила? Что я нашла в нем? Что я могла в нем найти? Что со мной было? Затмение мозга? Весеннее сумасшествие? Гипноз?

Разгипнотизируйте меня кто-нибудь, пожалуйста, верните мне рассудок, избавьте меня от этой скарлатины! И поскорее, ради бога! Я не могу больше ждать. Я не хочу любить. Это больно.