Каролина

Каролина

Как-то за завтраком я прочитал в газете, что некий мистер Геральдт научно доказал,привидений на свете не существует. Я, знаете ли, даже не пытался вникнуть в его гениальную теорию. Я просто знал, что всё, что там написано, неправильно. Потому что призраки существуют. И лично с одним я был знаком.
Я очень хорошо помню день, когда мы познакомились. Как будто это всё произошло минуту назад. Или пару минут. Я запомнил все мелочи, вплоть до надоедливой мухи, которая опустилась на мою руку, как раз в тот момент, когда я, копаясь в земле прямо посреди кукурузной поля, повинуясь какому-то непонятно откуда взявшемуся инстинкту, поднял голову и увидел худые  девчоночьи ноги в белых сползших гольфах.
Я ещё был в таком возрасте, в котором интересуются девочками только как товарищами по играм. Мне совсем не хотелось пригласить какую-нибудь маленькую зазнайку в выглаженном розовом платьице на свидание, а при виде целующихся взрослых меня всего прям выворачивало и я непременно демонстрировал это окружающим, высунув язык и скорчив лицо в печёное яблоко.
Поэтому первое, что пришло мне в голову, что мне будет не так одиноко.
Дело в том, что я жил с бабушкой в деревне. Жил я там постоянно. Как выражалась бабушка, маму «неизвестно где черти носили», а папа «уже доносился. До могилы».
Я был совсем ещё мальцом, но уже тогда слова «мама» и «папа» для меня ничего не значили, были просто пустым звуком. Отца я не помнил и даже сильно сомневался, видел ли вообще. Мать помню очень смутно: короткие блондинистые волосы (маловато для мысленного портрета, не так ли?).
Сколько себя помню до встречи с Каролиной, мне было скучно. И после расставания с ней тоже. Всё мое детство над моей головой висело одно слово – скука. Только время, проведённое с Каролиной, отзывается в моей памяти ярким, сочным пятном.
У бабушки (заметьте, именно у бабушки, дедушки не имелось) были сосед справа и сосед слева. Сосед справа, а точнее соседка, была высокой, худой женщиной. Ещё не старой, но тяжёлая жизнь наложила на ней отпечаток. Именно так всегда говаривала бабушка – «наложила отпечаток». Я долго искал этот самый отпечаток, отметину, оставленную жизнью, но так и не нашёл. А когда пытался выспросить у бабушки, она лишь махала рукой и уходила на кухню.
Соседом слева был вонючий старик. От него несло потом, мочой, кошатиной и ещё бог знает чем. Весь этот запах был такой гремучей смесью, что когда я приближался близко к старику, источнику сего замечательного «благовония», создавалось ощущения, что меня резко и без предупреждения били по лицу сковородкой или огромной крышкой от кастрюли. Голова начинала кружиться, глаза слезились, нос закладывало, и я был вынужден дышать ртом. Видимо, подобные ощущения испытывал не я один, потому что я не помню, чтобы к старику кто-то ходил. Бабушка его не любила, часто называла «фашистом», а когда я интересовался, кто это, только махала рукой и уходила на кухню.
Все остальные жители деревни являли собой череду бесконечных тётушек с вязальными спицами и вишнёвыми кексами и их мужей с удочками для рыбалки и замусоленными колодами карт в задних карманах.  За неимением детей они проводили свою жизнь в праздных удовольствиях.
Мои соседи были, на мой взгляд, самыми колоритными людьми.
 Но какими бы необычными они не были, ни один из этих людей не мог дать мне то, что с лихвой заменило бы все сладости и все похвалы от дядюшек Давидов про то, что я, когда вырасту, стану настоящим мужиком, в округе.
У меня не было товарища по играм. Не было ребёнка моего возраста, с которым я бы мог делить все радости пойманного в речке рака или тайну закопанной монеты на заднем дворе. Мне не хватало общения со сверстниками, и я очень страдал от этого.
В тот день, увидев эти худые девчоночьи ноги, первое чувство, которое меня охватило, была радость. В одно мгновение перед моими глазами пролетела лента, на которой уже были запечатлены наши прогулки по лесу, наши плёски в речной воде, наши игры в прятки в кукурузном поле.
Пока лента бежала перед моими глазами, пока я осознал, что у меня наконец-то есть товарищ по играм, я пялился на белые сползшие гольфы, и в моей голове вертелась одна мысль: зачем же босиком, пятки у этих белоснежных гольфов уже отнюдь не белые. Вот сумасшедшая девчонка. Хоть бы шлёпанцы надела. Так бы только пальцы спереди повымазывались о кукурузную землю, а так все пятки будут чёрными.
В то время, пока я смотрел на гольфы, два тёмно-синих, с огромными зрачками (никогда после я не видел таких огромных зрачков) выразительных глаза смотрели на меня. А затем девочка в гольфах произнесла два слова, навсегда запавших мне в душу:
- Я Каролина.
Почему именно эти слова запали мне в душу? Потому что были они произнесены так невинно и обыденно, так просто и так уверено, будто эти слова объясняли всё на свете: и кто она такая, и откуда взялась она такая, и что за отметины у соседки справа, и кто же он, загадочный фашист сосед слева, и где носят черти мою мать, и почему бабушка всё время махает рукой и уходит на кухню. Вобщем, всё-всё.
Затем Каролина окинула взглядом бескрайнее поле кукурузы, помяла подол слишком тёплого для этого жаркого, знойного лета платья и сказала:
- Здесь нет других детей.
И смешно так пожала плечами. Словно и эта фраза объясняла всё на свете.
Так и состоялась моя первая встреча с Каролиной.


Я не могу припомнить ни одного дня, когда бы Каролина не смогла придумать какое-нибудь интересное развлечение, которое не занимало нас на целый день и не оставляло кучу впечатлений.
Когда я укладывался в кровать, море воспоминаний накрывало меня своими волнами, и я, дико уставший после целого дня веселья, тут же забывался сном.
Каролина мне нравилась потому, что она была похожа на меня: так же смешно морщилась, когда слышала о поцелуях, не жалея своего платья возилась в грязи и ненавидела мыться.



Я был от неё в восторге. Она была идеальным другом. Как будто специально выделанным под меня.
Многие вещи, связанные с Каролиной были странными. Этакие тайны, покрытые мраком. По прошествии времени я каждый раз сам себе удивляюсь: как это меня могла не интересовать их разгадка, как я мог принимать всё на веру? Каролина всегда была в одной и той же одежде, и меня совершенно не удивлял тот факт, что полностью вывалявшись в грязи, на следующее утро платье её было идеально чистым и свежим.  Даже в дождливые ночи, когда высохнуть оно бы не успело в любом случае.
Я никогда не был у неё в гостях и не был знаком с её родителями, хотя был уверен, что знаю всех взрослых в округе. А ещё лучше знаю, что у них нет детей.
Каролина никогда не рассказывала о своём прошлом. Словно его и не было. Что было месяц назад, год назад – всё, что было до встречи со мной…всего этого как будто не существовало.
Самое страшное, что и планов на будущее у неё не было. Я мечтал стать космонавтом или воином, но обязательно героем. Чтобы случилось что-то очень плохое, и ни у кого уже не было надежды на спасение, а я в самое последнее мгновение одним взмахом руки разруливал ситуацию, и меня под бурные овации несли на руках, забрасывая цветами по  дороге. Когда я спрашивал Каролину, а кем хочет быть она и в качестве кого спасти этот мир, она долго-долго смотрела на меня, а потом, резко вскакивая, бежала к речке с криком: «Последний – усатый таракан!»
 Если я задавал какой-нибудь вопрос, на который она не хотела отвечать, она просто предлагала новую забаву, и все неуместные вопросы тут же вылетали из моей головы.
 Каролина упорно отказывалась носить обувь. Каждое утро она появлялась в чистых белоснежных гольфах и пока топала ко мне через кукурузное поле, они начисто забывали, что значит быть белыми.                Ещё одна странность, связанная с Каролиной была такой, что мы никогда не играли в местах скопления людей. Мы играли на речке, у самого затхлого её завитка, где никто никогда не рыбачил. Мы играли в лесу за большим кукурузным полем, а поскольку поле было действительно большим, в лес заглядывали только в грибные и ягодные сезоны.  Иногда мы забредали на поляну, полностью усыпанную незабудками, за лесом. И тогда валились прямо на незабудки и долго-долго лежали, пялясь в небо, потому что большое поле плюс большой лес давали уставшие ноги. Но никогда (это я уже заметил много позже) нас вместе не видела ни одна живая душа.

Наши ежедневные приключения всегда были приправлены оригинальным взглядом на вещи моей подруги. Каролина видела этот мир совсем не так, как я. Порой в её голову приходили совсем уж фантастические идеи. Но это мне в ней и нравилось. С ней всегда было весело, и время летело незаметно.
Помню, однажды мы валялись на незабудковой поляне, устав после длинного перехода через поле и лес по невыносимой жаре. Мы лежали, пот стекал по нашим лицам, а ноги гудели не хуже роя пчёл. Наши взгляды устремились в небо, и моя голова была уже занята придумыванием очередного подвига, который восславит мою доблесть и отвагу, как Каролина вдруг сказала:
- Сегодня будет дождь.
Глядя на ясное чистое небо, только сумасшедшему в голову могло прийти, что сегодня может непогодиться.
- Почему?
Этот вопрос я задавал по несколько раз на день. Потому что это было излюбленным делом Каролины – говорить непонятные слова. После моего неизменного «почему» следовало её фантастическое разъяснение.
- Потому что мы смотрим на голое небо. Видишь, на нём сегодня нет ни облачка? Оно сняло свою одежду, видимо, собирается идти мыться. Значит, сегодня будет дождь. Видишь ли, небеса тоже моются.
- Ну моется, ну и мылось бы себе тихонько. Зачем дождём умывать и землю, и дома, и людей вместе с ними?
- Наверное, ему хочется помыть всех нас.
- Совсем как моей бабушке. Готова драить меня мочалкой с утра до вечера, - произнёс я ворчливо, чем очень рассмешил Каролину.
Мысли о подвигах я отложил до поры до времени и задумался о небе, представляя, как оно снимает свою белую облачную одежду, как аккуратно складывает её на стуле рядом с большой небесной ванной, доверху наполненной воздушной пеной. Почему-то в моём представлении, небо было похоже на огромного пухлого карапуза с румяными щёчками.
А вечером, уже лёжа в кровати, я вдруг услышал, как забарабанили первые капли дождя по подоконнику. За дверью раздалось шарканье домашних тапочек бабушки. Она пришла пожелать мне спокойной ночи. Напоследок бабушка раздражительно бросила:
- И откуда только эти тучи набежали? Кто бы мог подумать. Только бельё вывесила на просушку.
Последней моей мыслью перед глубоким сном было, что, наверное, в этой деревне сегодня никто не ожидал дождя. Никто, кроме меня. Потому что Каролина никогда не ошибалась. Даже когда говорила совершенно немыслимые вещи.


Я часто завидовал Каролине.
Если меня бабушка гнала домой ещё засветло, заставляла являться в обед, что поесть ненавистный мною суп, а вечером закидывала в ванну, и больно тря мочалкой мою руку, приговаривала, какой я бесёнок и удивлялась, где я только умудрился так измазаться, то у Каролины ничего этого не было.
Её никто никуда не звал в обед, и гулять она могла во сколько угодно времени, хоть ночью, а когда я расспрашивал её, моют ли насильно её родители по вечерам, она только отрицательно качала головой и смотрела на меня сверху вниз, так как тут она имела передо мной огромное преимущество.
Я часто бывал у неё в гостях. Я никогда не верил, но она меня уверяла, что живёт именно в лесу. Где-то (как я думал, на свалке) она раздобыла старый красный ковёр, в непонятных пятнах и облепленный землёй. От невысокой крепкой ветки сосны до ближайшего куста она натянула этот самый ковёр, служивший ей домом.
Мне очень нравился этот «дом».  Сидя под навесом из грязного ковра мы представляли себя индейцами, выслеживающими мерзких браконьеров, искателями золота в Африке, матросами, потерпевшими крушение и выброшенными волнами жестокого океана на необитаемый остров.
Это мои последние хорошие воспоминания, связанные с Каролиной.


Где-то к концу нашего двухмесячного знакомства что-то начало разлаживаться. Я думаю, это «что-то» начало разлаживаться, когда бабушка однажды утром сказала мне, что заприметила, будто я стал очень много времени проводить один.
 И вправду, не замечая, как пролетают  дни в обществе Каролины, я перестал упрашивать бабушку взять меня с собой в город на воскресную ярмарку, смотреть с ней её любимые мелодрамы, в конце которых бабушка неизменно плакала, уже не прилипал к телевизору, когда показывали мультики.
Я пояснил бабушке, что мне и так весело, мне есть чем заняться с моими друзьями. Я так и сказал «с моими друзьями», так как не хотел её посвящать в тайну личности Каролины, чувствую себя при этом совсем взрослым: у меня уже появились секреты от бабушки, и я могу бросаться общими фразами, намекая этим, что она непосвящённая и не знает всего.
Тогда бабушка очень внимательно, очень пристально посмотрела мне в глаза, и произнесла фразу, которую когда-то, при первой нашей встрече, сказала мне Каролина:
- Здесь нет других детей.
Тогда я совершенно не придал этому значения.
Думаю, именно после этого разговора характер Каролины начал меняться. Совсем неуловимо для меня, так как в силу юного возраста я не сумел разглядеть первых тревожных звоночков.
Каролина стала более агрессивной. Теперь, играя в салки, я должен был быть очень осмотрительным, потому что ранее всегда осторожная Каролина, Каролина, сопереживающая боль от падения или удара коленкой, теперь сама могла толкнуть, неслабо ударить, поцарапать своими острыми ногтями. После таких игр у меня на руках расцветали букеты синяков.
Каролина стала более капризной. Её настроение, ранее всегда замечательное, теперь менялось с долей секунды. Она могла весело смеяться, а через мгновение уже хищно улыбалась, совсем как акула, а её глаза приобретали нездоровый блеск, и такие резкие переходы меня пугали.
Каролина считала, я так думаю, что я перед ней в чём-то виноват. Нередко я ловил на себе её полный досады взгляд. Её огромные синие выразительные глаза очень точно передавали немое сожаление и укор.
Теперь Каролина специально заводила меня в лес подальше, радуясь, если я запаздывал к обеду, и прекрасно зная, что мне за это предстоит строгий выговор от бабушки. Когда мы играли, она нарочно валила меня в лужу с грязью или тузила по песку, стараясь выпачкать и порвать мою одежду как можно сильнее. Видя, что я совсем «отбиваюсь» от рук, бабушка долго ругала меня по вечерам и, бывало, заставляла сидеть дома целый день в качестве наказания. 
Тогда, на следующий день, когда мы виделись, Каролина обижалась на меня за то, что я её бросил вчера и даже слышать не хотела о том, что она отчасти сама виновата в этом.


Самая моя последняя встреча с Каролиной была самой неприятной. Она завела меня в сарай моего соседа слева, «фашиста», как часто говаривала бабушка. И там напугала до смерти.
Сделав безумные глаза и растрепав волосы, Каролина скрипучим голосом начала рассказывать о людях, которые были убиты духом, жившим в этом сарае. И что каждый год дух требует себе в жертву ребёнка, и чтобы прожить весь остальной год спокойно, жители деревни с радостью отдаю невинное дитя на растерзание людоеду. Поэтому-то, кроме меня в деревне нет других детей. И что в этом году отдадут  меня.
Сначала я храбрился, вставлял шуточки, но глядя в распахнутые Каролинины глаза мне становилось всё больше и больше не по себе. Подлая мыслишка о том, что весь рассказ  - чистая правда, закралась в мою голову и прочно там осела. Я терпел, сколько мог, а потом не выдержав, дал дёру из проклятого сарая.
Несколько дней, страшно злой на неё и страшно напуганный, я просидел дома. Я доставал бабушку с расспросами, почему в деревне нет других детей, а она охотно отвечала про какой-то непонятный мне прирост населения, нулевую рождаемость и стареющую нацию.
Окончательно убедившись, что дело кроется не в духе-людоеде, а в научных терминах, я мысленно простил Каролину и решил её навестить. Сначала я побывал на речке, потом попытался разыскать её домик из ковра в лесу. Я был даже на незабудковой поляне. Каролины и след простыл. Будто вовсе и не было никогда у меня товарища по играм в белых сползших гольфах.
Я не пытался найти её, расспрашивая бабушку или соседей, потому что знал, все уверены, будто я в деревне единственный ребёнок. Я не знал родителей Каролины, не знал её адреса, у нас не было общих знакомых.
Я просто ждал. Каждый день мне казалось, что именно сегодня она придёт и скажет, что придумала новое развлечение, что навес из ковра уже ждёт нас и мы можем отправиться в очередное, полное опасностей, приключение. Но дни шли за днями, она не появлялась, и потихоньку я стал забывать о ней. Жизнь моя вошла в привычную колею.

Спустя месяц после исчезновения Каролины нашу маленькую деревню потрясло известие.
Дядя Давид пошёл на рыбалку с собакой. Забыв накопать червей, он решил сделать это по дороге. Подойдя к опушке леса, он наполнил коробочку для червей червями. И заметил одну странность: пёс всё никак не желал уходить от места поимки червей и только жалобно скуля, разрывал землю лапами. Вскоре показалась часть чего-то. Чего, дядя Давид толком не разглядел, а сразу кинулся за подмогой.
Уже шериф и всё мужское население деревни вместе откопали грязный, когда-то красный ковёр. В него был завёрнут труп ребёнка. Предположительно девочки, судя по одежде. Платья и белым гольфам.
Полиция установила, что девочку звали Каролина Саймонз, и проживала она в близлежащем небольшом городке под названием Пэрр. Убийца так и не был найден. Тело нашли по счастливой случайности спустя год после совершения убийства.


Узнав об этом, со мной случился припадок. И последующие четыре месяца я лечился в психиатрической клинике под надзором целой свиты психологов.
Уже спустя много лет, вспоминая всю эту историю с Каролиной, я нахожу ответы на многие вопросы.
Она не лгала мне, когда говорила, что живёт под навесом из ковра. Этот ковёр стал её телу последним пристанищем.
Она никогда не пыталась показать её импровизированную могилу на опушке леса или указать на убийцу. Всё ещё оставаясь ребёнком, ей просто хотелось получить от детства всё до последней капли.
Она не мечтала о своём будущем. У неё его просто не было.
И в последние недели нашего знакомства её поведение изменилось, как мне кажется потому, что она чувствовала, нам скоро придётся расстаться. Ей не хотелось уходить туда, куда уготовлено отойти всем, покинувшим наш бренный мир. Она ревновала меня к живым, и этим можно объяснить её странное поведение и агрессивные повадки.
Я больше никогда не видел эту девочку-приведение, она не приходила ко мне даже во снах. Но в ясные бессонные ночи я часто вспоминаю об огромных выразительных синих глазах,  красном ковре,  чумазых гольфах и незабудковой поляне. Я вспоминаю о Каролине.