Непутёвая

      
      1

    Летом дорогу на Чёртово Городище и дорогой-то назвать нельзя. Сразу после  железнодорожной платформы в молодом сосняке она рассыпается на несколько тропинок.   Выбирай любую, - все выведут к непроходимому болоту, через которое один путь – гать.

     Сколько Наташка помнила себя, ходила с матерью  через  гать на Чёртово за белыми грибами. Только появятся у городских магазинов бабушки с кучками  красноголовиков, мать  засуетится: слой пошёл, а мы дома сидим! Пропустим  белый гриб, с чем на зиму останемся?

       Говорила мать, что есть на Чёртово и другая дорога: проще, но  длиннее; и народу по ней больше ходит, поэтому  гриб с той стороны пуганый. Она  шла  через гать, и Наташка помнила свой детский страх, когда нужно  первой поставить ногу на осклизлое бревно стлани и шагнуть в молочное марево утреннего тумана, зависшего над болотом.

      Мать шла следом, чтобы в случае чего выручить. В руках у неё была длинная палка – слега, про назначение которой мать ничего не объясняла. Она  оставляла эту слегу на выходе из болота в приметном месте, вонзив в торфяную кочку, поросшую камышом, чтобы на обратном пути опять воспользоваться ею.

      Наташке казалось,  миновав болото, она вступала в особый, не совсем реальный мир. В нём пригревшаяся на солнце ящерка, застрявший в паутине между еловыми лапами голубой паучок, забившаяся под замшелые  камни гадюка, налившиеся сочным  цветом мухоморы, - всё  таило в себе не постижимый уму сказочный смысл.
 
      Неспешно поднимались они  вдоль  горного склона к самому Чёртову Городищу – гигантскому нагромождению гранитных плит. От одного взгляда на "каменную палату" Наташка чувствовала себя ничтожной: маленькой и слабой.
 
- Кто уложил так каменные глыбы? – шепотом спрашивала она у матери. Мать, глядя на дочку сверху вниз, рассказывала про геологическую историю планеты, извержения вулканов, застывшую лаву, работу ветра и солнца.
 - А почему тогда называется Чёртово? –  не унималась Наташка, и мать объясняла, мол, в старину люди поверить не могли, что это - творение природы. Приписывали работу нечистой силе. Считали, что черти  окаменели во время  дикой пляски. Наташка вроде бы верила матери, но в глубине души сомнение оставалось: может всё-таки те старинные люди  не сильно ошибались – не обошлось тут без нечистой силы?


       Вырывать грибы из земли мать не позволяла. Она учила Наташку уважительно наклоняться к каждому грибочку, бережно срезать его под корень, чтобы не повредить кормилицу-грибницу. Потом через гать, гружёные собранным, выбирались к электричке. Так было всегда.
 
       Когда Наташка вышла замуж за  Павлика,  четыре года подряд на Чёртово ходили втроём. Грибов было много, за два-три похода заготавливали на всю зиму. Мать опасалась, что Павлик выдаст  место ещё кому-нибудь.  Грибного места он не выдал. Да и сам пропал вдали от родных мест.

       Детишек стало двое, завод закрылся навсегда. Павлик заключил контракт, прогулял на радости подъёмные и отбыл в горячую точку. Сначала от него  приходили письма, даже денег однажды успел прислать, а потом  пропал. И в военкомате ясности Наташка не нашла: в списках погибших не значится. Ждите! Осталась  непонятно кем: не вдовой, не разведёнкой и не мужней женой. Жила, как и прежде, с матерью,- вместе девчонок поднимали.



      2

       Нынче через гать проходили вчетвером. Первой шла Наташка, за ней по цепочке Сашенька с Машенькой и замыкающей - мать со слегой в руке. На выходе из болота сделали досрочный привал:   в сапогах хлюпала зачерпнутая ненароком вода. 
- Совсем гать никудышная становится, - ворчала мать, - расползается на глазах, еле-еле прошли!

       Разожгли костерок, чтобы детские носки да сапоги подсушить. Разложили на цветастом штапельном платке, как на скатерти, завтрак. Наташка тупо уплетала бутерброд и смотрела на тлеющие угольки: не мелькнёт ли цветастый сарафан  Огневушки-Поскакушки.

       Нет, таинственный мир Чёртова Городища поблёк и припрятал чудеса.  Только ветер вольно гуляет меж огромных сосен, колышет их тяжёлые ветки и подвывает многоголосым эхом из раскрытых глоток  каменных чертей.

      Опушка леса, усыпанная, будто семечками, гранитными  "усами",  позволяла девочкам безбоязненно бегать по ней босиком.
 - Бабуля! Я нашла гриб! – летела со всех  ног, ступая по обогретым  солнцем камням, как по ступенькам, Машенька. – Смотри!
- На белой ножке – шляпа в горошке? -  улыбалась  суровая  Наташкина мать. - Это – мухомор! Красивый, да ядовитый! Однако – примета: коли мухомор высыпал, значит, и благородный явится!
 

      По крутому склону поднимались, будто восходили   в природный храм.  Лес, высокий и светлый, начинался  долговязыми берёзами, которые постепенно  уступали место тонкоствольным мачтовым соснам, а потом и вовсе пропадали. В вышине, в подвижных  игольчатых кронах, шла своя жизнь. Гулял ветер. Никем не пуганые белки сновали от дупла к дуплу по стволам и веткам, иногда что-то  роняли с высоты, нарушая торжественную тишину леса. Птичьих голосов  не было слышно совсем,  только невидимый дятел отстукивал короткий ритм и замирал на время, чтобы  снова и снова отбивать клювом незатейливые дроби.

       Шли парами: мать с Сашенькой, а Наташка с Машей. Прочесали весь лес вдоль пологого склона главной горы до самых Малых Чертей. После короткого привала назад повернули.

      Класть добычу становилось некуда. Наполнились до краёв вёдра.  Отяжелела большая плетёная корзина, в которую складывали "выставку" - фасонистые молодые боровички. А гриб, будто в насмешку, прямо попёр из-под земли! И складывать некуда, и мимо не пройдёшь! Оставлять - дурная примета, негоже пренебрегать дарами леса. Брать надо, что само в руки идёт! А куда? Мать сняла с себя свитер, завязала узлом ворот и стала, как в мешок, складывать в него грибы. То же сделала и Наташка. На выходе из леса  свитера оказались полными. Их перевязали, как  заплечные мешки с лямками из рукавов, и перекинули за спину.

      Подошли к гати. Солнце только начало склоняться к западу, и над болотом  вилось столько комарья, что воздух звенел. Не обращая  внимания на кровососов, сняли головные платки. Ими повязали сверху вёдра и корзину, чтобы в случае чего грибы не рассыпались. Цепочкой вышли на слань. Первой, как всегда, шла Наташка. Кроме  заплечного мешка из свитера, она тащила ту самую корзину, в которой лежали картинные грибы. Замыкала цепочку  мать с большим ведром, заплечным мешком и слегой в свободной руке.

      Девочки шли  друг за дружкой с полными грибов, но лёгкими пластмассовыми ведрами и хорошо удерживали равновесие, перепрыгивая с одного узкого мостка на другой. Там, где мостки порушились, и остались от настила единичные брёвна, шли медленнее, по очереди проходили через опасное место. Там же, где гать вовсе уходила под воду, и брёвен не было видно, шли с особой осторожностью, медленно, нащупывая  сапогом под водой, куда  поставить ногу.

     Иногда  унылая  гладь болота странно бурлила,  взвивалась невысоким фонтанчиком бурой воды и снова замирала в неподвижности.
- Бабушка, это водяной или кикимора болотная? – пугались девочки.
- Какой ещё водяной! – смеялась мать. Водяной – в мультиках! И Кикимора в сказках. Это болотный газ выходит наружу!  Она  давала научные ответы на все вопросы, не оставляя места для  домыслов и фантазий. Слово "сказка" обладало у неё сугубо отрицательным смыслом, означая ложь и обман.

     На самом выходе из болота, перед станцией, гать становилась  никудышней. Разбили её автолюбители и мотоциклисты, которые пытались без труда "на колёсах проскочить" до самого Чёртова Городища. И не проскочили, и гать ухайдакали.
 
     Голос из станционного репродуктора, объявлявший о минутной стоянке проходящего электропоезда, эхом расстилался над болотом и, казалось, вещал из заоблачной выси.
Он-то и заставил Наташку взглянуть вперёд,  в сторону  платформы – она тотчас оступилась, потеряла равновесие и плюхнулась со сходней в воду. Бревно, на котором Наташка поскользнулась, приподнялось  и не легло на прежнее место, а развернулось поперёк, стукнуло Наташку в плечо и оттолкнуло ещё дальше от гати.

- Держись на плаву! Не вставай! Затянет! - командовала мать, обходя по хлипкой слани остолбеневших от страха девочек и подбираясь к  месту, откуда можно помочь дочери.

     Наташка будто не слышала её слов. Она стояла  по грудь в воде и упрямо пыталась вытолкнуть к мосткам "фасонистые" грибы. Корзина кренилась из стороны в сторону, но держалась на плаву, и Наташка, уже приросшая сапогами к болоту, из последних сил отталкивала её от себя.

     3

-Держи! Двумя руками держи! – мать, как удочку, бросила  слегу, и Наташка ухватилась за тонкий её конец.
- Не тяни! - мать чуть не рухнула с мостка в воду. – Держись только, не отпускай, тянуть буду я!

      Она легла на брёвна животом и, перехватывая палку, пыталась вытащить Наташку. Казалось, получается: тело подалось вперёд, распласталось над водой. Не поддавались ноги. Крепко засосал болотный ил Наташкины сапоги, втянул в себя и уже не отпускал. Наташка в струну вытянулась, как на дыбе. Ноги, будто зацементированные в трясине, а руки в слегу впились, и всё тело стремится вперёд к слани, к матери, к жизни.

     Девчонки оцепенели. Молча смотрели и верили, бабушка спасёт.  Вдруг  обе  узрели страх в остекляневших глазах матери и жуткое отчаяние - в бабушкиных. Заголосили истошно:
- Мамочка!
- Мама!
- Спаси, бабуля!
- Помоги, Господи!
Вопли вспугнули станционных ворон. Они сорвались с обсиженной сосны, закружили над гатью. Небо потемнело от мельтешения чёрных крыльев.  Гортанные крики птиц подхватило эхо и разнесло  над водой, нагнетая ужас. Именно, когда девочки молили о помощи, мать  еле удерживала слегу, а в небе кружило вороньё, Наташка увидела на глади болотной воды, под мостком, будто в тусклом зеркале, старушечье лицо.

      Было  это отражение материнского или нечто совсем другое, Наташка не поняла.  Стопы её вдруг обрели подвижность, будто их отпустили. Оттолкнувшись ими от воды по-лягушачьи, босоногая Наташка вмиг оказалась у бревен. В трясине остались навсегда литые резиновые сапоги.
 
     Наташка грудью навалилась на мосток, руками уцепилась за брёвна и жадно хватала воздух. Она  не могла надышаться. Подтянуться на руках и вылезти из воды не доставало сил. Одежда отяжелела. Болотная жижа ручейками вытекала из рукавов насквозь промокшего дождевика.

    Спустя полчаса они ждали на платформе электричку. Переодеть Наташку было не во что, и она  обсыхала на ветру, на стыке  узких станционных скамеек. Мать сидела рядом и, искоса поглядывая на "утопленницу", по обыкновению ворчала:

- Корова неуклюжая! Это же надо, как угораздило! Все прошли, хоть бы что! Одна ты навернулась! Девчонок перепугала! Ещё и воспаление лёгких схватишь! Вон как дрожишь!
 
      Наташке было нестерпимо холодно и невероятно стыдно за свою неловкость. Она прихлёбывала  кипяток, выпрошенный в железнодорожной кассе, и слышно было, как стучат  о край кружки её зубы.

     Ворчание матери  не обижало - успокаивало. Казалось,  в свете пережитой сегодня беды все остальные несчастья уменьшились в размерах, сделались несущественными.
-Я опять беременная, - с редким безразличием сообщила Наташка.

     Мать осеклась на полуслове, огляделась по сторонам, проверяя, не слышал ли кто-то ещё это признание, и уткнула взгляд в корзину с грибами.
 
      Наташка ждала от матери расспросов,  но та перекладывала в корзине грибы с одного места на другое, поправляла шляпки и молчала.
- Я позавчера ходила к врачу, - продолжила Наташка.
- Ну и что? - отозвалась мать.
- Сказали: "Беременность запущенная"

     4

       День в конце августа угасает быстро. Когда добрались до дому, уже смерклось и из низины, от  запруды, потянуло сизым туманом – предвестником  сырой осени.

       Мать засуетилась по хозяйству,  и пока Наташка переодевалась в сухое и согревалась заварным липовым  чаем, затопила баню, искрошила на сковородку с десяток крупных грибов, заправила жарёху сметаной.

       Ели молча. Мать и в добрые времена не отличалась разговорчивостью, а тут уставилась в одну точку, словно взглядом своим колючим боится за дочерний зацепиться. Ни единого слова не проронила.

       Наташка виновато и боязливо посматривала на  Машу с Сашей. Одними глазами, без слов, просила прощения за пережитый ими страх и ещё за что-то, о чём они не знали пока.  Она чувствовала себя вредительницей-диверсанткой, вероломно заложившей заряд взрывчатки под  уклад  их скромной, но честной  жизни.

        По её оплошности появится на свет нежелательный ребёнок. Он, ненужный никому, родится по недоразумению, только из-за того, что упущено время, когда от плода ещё можно избавиться.

        Наташка ощущала себя виноватой перед всем миром.  Перед дочерьми, у которых крадёт беззаботное детство. Перед матерью, которой не даёт  ни отдыха, ни душевного покоя.  Перед соседкой Веркой, с мужем которой выбирала  по ночам  браконьерские снасти. И даже перед Павликом, о котором давно нет никаких известий. Казалось,  беременность непоправимо испортила её тихую жизнь, сбила  с верного пути и вытолкнула на бездорожье.
            
     Она никого не пыталась обвинять в случившемся, не искала оправданий, - принимала вину на себя и  ощущала её бремя. Может,  оно и тянуло её сегодня в болотную трясину?
 
      Страшные мысли роились в Наташкиной голове, как мошкара вокруг лампочки:  в болоте не потонула - придётся в бане угореть.
- Спасибо, бабушка! Было очень вкусно! – нарушила общее молчание Сашенька.
- Вода уже нагрелась? – неуверенно спросила Маша.

      Наташка сорвалась из-за стола, бросилась собирать полотенца, детскую одежонку.  Обеим дочерям по очереди терла она губкой худенькие спинки, мыла душистым шампунем волосы, окатывала из ковша тёплой водой, растирала  махровым полотенцем. Она любовалась девочками, и сердце её щемило от накатившей  нежданно нежности и безмерной жалости к ним. Наташка еле сдерживала слёзы.

     Отправив девочек в дом, она с особой тщательностью  долго намывалась и ополаскивалась, а потом плотно закрыла дверь в предбанник, задвинула вьюшку, открыла чугунную дверцу печки и вытянулась на полке. Становилось душно, кислый привкус угара саднил в горле. Тело покрылось крупными каплями пота. Тепло вкрадчиво проникало внутрь и разливалось по всему телу. Наташка прикрыла глаза.

    В голове туманом  поплыли рваные мысли-картинки, будто она перелистывала старый блокнот с  зарисовками, сделанными тяп-ляп и бесцветно - простым карандашом. Веки тяжелели, хотелось скорее уснуть и больше не просыпаться.
 
      Вдруг она почувствовала  внутри себя толчок. Ощущение было почти забытым, но знакомым и узнаваемым, потому что  его нельзя спутать ни с чем! Уже замутнённым  сознанием Наташка поняла: это маленький человечек, живущий в ней, впервые дал о себе знать. Она ещё раз прислушалась к себе и странное дело: ощутила  радость. Нежданный прилив этого чувства  волной прошёл по всему  телу, но оно стало непослушным,   почти невесомым, - ватным.  Наташка будто прочитала на обложке воображаемого блокнота:"Нет! Я  ещё не хочу умирать! Я  жить хочу! "

    С полка она сползла с трудом, тело  не подчинялось ей, в руках не доставало сил отворить дверь в предбанник.  Стоя на корячках, она толкала  неподатливую дверь двумя руками, наваливалась плечом. Глаза слезились, в горле першило, а маленький человечек отчаянно бился в её животе, не позволяя отступить и забыться обволакивающим сном. Болью ощутив в груди холодную струю свежего воздуха, она упёрлась в дверь головой, навалилась на неё всем телом. Дверь поддалась, и Наташка через порожек вывалилась в предбанник.

    Пошатываясь, она вошла в дом. Девочки спали. Мать разбирала грибы: крупные крошила и выкладывала на листы для просушки в духовке, а  мелкие разрезала пополам или на четверти и нанизывала на длинные нити. Вдоль стен  на гвоздях уже висели целые бусы из грибов.
-Квасу дай! Голова чугунная. Я, кажись, угорела, - с трудом выговорила Наташка и отключилась.

       5

     Ночью у неё был жар, и мать до утра отпаивала непутёвую свою дочь то квасом, то брусничным морсом, на лоб прикладывала мокрое холщовое полотенце и понимала: от угара  может саднить в горле, не более того.
 
- Своими ногами из бани-то домой дошла, значит, надышалась угаром, но по-настоящему не угорела, - рассуждала мать. - Трясёт её от болотной воды! - и не могла отогнать от себя страшные мысли, которые непрошено лезли в её вовсе не суеверную голову.
 
        С детства помнила она то ли предание, то ли побывальщину про пришлых красноармейцев, которые и проложили во времена Гражданской войны эту неправильную гать.
Будто бы лето выпало засушливым, и они, окружённые со всех сторон колчаковцами, пытались  найти брод через болото. Кто-то из местных проводников остерёг их. Мол, нельзя, болото непроходимое, и охраняет его какая-то нечистая сила, вроде болотного духа, только в женском облике.

    Посмеялись бойцы дивизии Фрунзе  над сказом про болотную бабку, но брода не нашли. А ночью "уливной" дождь зарядил - всё водой накрыло. Вот тогда командиры и решили постелить гать через болото. Деваться-то им было некуда.

   Клали - для скорости - брёвна в длину, в две нешироких полосы, лишь бы обоз прошёл. Во время этих спешных работ те, кто с настила в воду падали, если в трясине не пропадали, почти все за один-два  дня умирали от лихорадки. Вроде и мужики молодые да крепкие были… Местные люди перешептывались: болотная бабка на них осерчала.
 
   Билась ночью мать за Наташкину жизнь, видела, что она на  волоске держится. Жар зашкаливает. Ни брусника, ни клюква не помогают. Дала таблетки, хоть и знала, что беременным лекарств без крайней нужды  не дают.
И за окном непогода разыгралась: дождь стеной, молнии небо раздирают, гром, будто над самой крышей зенитные снаряды рвутся.

    У Наташки начался бред. Мать не знала, кто привиделся  в кошмарных картинках её дочери, но слышала  бессильную мольбу:
-  Не пускай её! Выгони!

     Под утро температура начала спадать,  Наташка уснула. Мать поправила ей подушку, подоткнула одеяло и улыбнулась самой себе, вспомнив концовку предания:" Те немногие, что в болоте побывали и живыми остались,  осели  поблизости, жили небогато, но долго и счастливо. Детей вырастили и до внуков дожили. Говорили, что болотная бабка их выбрала для продолжения жизни."

       Во сне Наташка увидела чужую девочку в странном платье с горящим подолом. Девчонка смеётся, зубы скалит да, знай, хлещет подолом по оконным стёклам: разбить хочет и ворваться в дом. Наташка пыталась вытолкнуть, прогнать незваную гостью, но на это не хватило сил. Она упала и провалилась в густую черноту, из которой уже не могла выкарабкаться.
 
   Чернота окружила со всех сторон, не касаясь  тела. Оно стало невесомым, будто его вовсе нет.   Наташка чувствовала, что парит в мягкой черноте,  неспешно продвигается в замкнутом пространстве бесконечной трубы. Стены трубы казались неощутимы, но Наташка знала, что они мягкие,будто бархатные. Откуда-то лилась незнакомая, тихая и торжественная музыка. Её хотелось слушать и слушать. Она была про жизнь.  Не  конкретно - про Наташкину, а про жизнь -  вообще.   Чернота сливалась с музыкой, обволакивала, становилось спокойно и хорошо.
 
    Впереди показалась маленькая точка света, она приближалась и росла.  Наташка поняла: выход. Она совсем не обрадовалась этому открытию. Ей было так благостно, что не хотелось вылетать из чёрной трубы в свою собственную реальную жизнь.

     Проснулась она  обессилевшей. Не пошевелилась, не сказала ни слова - только открыла глаза. За стенкой Сашенька вслух читала для Маши про Огневушку–Поскакушку, как та  кружила вокруг костра по углям да подолом горящим трясла, указывая старателям, где золото  в земле лежит.

      В кухне чего-то не находила на своём месте и поэтому привычно ворчала мать.
- Сто раз просила ничего у меня не трогать! Куда  коробочка из-под печенья задевалась? Какая погань её  взяла?

    Наташке стало невероятно тоскливо. Всё вернулось на свои места, будто и не было в её жизни такого долгого и страшного  вчерашнего дня. В голове путались обрывки мыслей:
- Почему я не угорела?
- Жить захотела!
- Зачем? Разве это жизнь?
- Всё не так!
- По-другому надо!
- А как? Как по-другому?
   Она слезла с кровати,  сделала шаг к окну. Голова кружилась. Мысли накатывались, будто тяжёлый набатный колокол ударял в голову, и тут же откатывались уже облегчёнными,  хотя и недодуманными.
- Денег надо!
- С деньгами я бы выкрутилась!
- У меня бы другая жизнь была!
- Всё бы по-другому пошло!

   За окном дозревала картошка. Ночной дождь оголил корни, и выпуклые клубни, как крупная галька,  белели над мокрой землей. В самой середине делянки Наташка увидела огородное пугало. Оно стояло посреди картофельной ботвы жалкое и смешное, в промокшей насквозь солдатской гимнастёрке, в каске вместо шляпы.

- Мам, - у Наташки появился слабенький, но голос. - Какой дурак чучело на картошку поставил?

      6

    Кто в ненастье поставил огородное пугало посреди  картофельной делянки, так и осталось тайной. Ясно было одно: это насмешка и предупреждение.  Мать мысленно грешила на кого-то из обиженных Наташкиных кавалеров. Сама же Наташка посчитала, что Верка прознала про увлечение  ночной рыбалкой. Дальше этого её куцая фантазия крыльев не взметнула.

     Оклемавшись от болезни, Наташка за вечерним чаепитием призналась матери, что угорела не случайно – жить не хотела от стыда. А когда ребёночек зашевелился, толкаться начал, - не смогла. И ещё говорила, что понимает, как это не кстати,  как не вовремя. И муж неизвестно где…

     Мать дала Наташке высказаться. Выслушала её, не перебивая, а потом заключила примирительно:
- От стыда жить не хотела, говоришь? Пустое. Стыд - не дым. Глаза не ест, - это во-первых. А во-вторых, если бы все рожали только, когда это вовремя да кстати, человечество бы вымерло!

   В середине сентября установилась сухая  ясная погода –  время убирать картошку.  Не ждали выходного – копали после работы каждый день. Наташка любила эту немудрёную, но радостную домашнюю работу.

   Копала  вилами,   бережно вынимала из земли  картофельный куст,  подбрасывала на весу, чтобы земля просеялась, и переворачивала клубнями наверх. Подбирали за ней девчонки. Работа спорилась, и Наташка уже дошла до середины делянки, до того самого места, где стояло странное пугало.

   Она глубоко вонзила вилы, чтобы не проколоть зрелые картофелины, -  металл клацнул о металл. Перевернула клубни – на дне  воронки осталась жестяная коробка.. Та самая, из-под печенья,  которая  недавно пропала. Наташка  ни к чему даже прикасаться не стала, послала Машу за матерью:
- Скажи, клад у нас в картошке!

     Оказалось, и впрямь, клад. В коробке лежали две вещи: пачка стодолларовых купюр и обручальное кольцо Павлика с выгравированным внутри именем Наташки. Такое же точно кольцо, только с его именем, хранилось в круглой палехской шкатулке, спрятанной внутри комода.

     Наташка зажала кольцо в кулак и заревела безудержно, будто похоронку получила. Мать  не утешала её словами, потому что правильных слов на такой случай не знала. Она давным-давно в мыслях своих вычеркнула зятя из списка живых: не верила в  новомодные истории про  потерявших  память, про вернувшихся из многолетнего рабства или плена. Оттуда, как и с того света, благополучно  не возвращаются.

   Дочь, наоборот,  до сих пор надеялась на чудо. Ей не хватило сил  верно ждать  пропавшего мужа, а вот чудесного его возвращения она всё  ещё ждала.

   Присланное кольцо  означало: произошло непоправимое. Павлик не вернётся.
Мать, обнимая  безутешную Наташку, впервые за долгое время подумала про Пашку как про живого. Она догадалась, что пугало в солдатской гимнастёрке, которое она с остервенением выдернула из родной земли, было поставлено тем, кто зарыл в картошке "клад". Это была метка, и место для неё выбрано не случайно.

     Здесь, на середине делянки, прикапывала она в доброе время "гостинцы"  для помощников. Для Павлика с Наташкой – бутылочку  "с устатку", для непьющих – конфетки и лимонад. Кто мог именно там закопать свой "гостинец"? Кто, побывав в доме, не взял ничего, кроме жестяной коробки?
 
   Всё сходилось на том, что это мог быть только "воскресший из мёртвых"  Пашка.  Столько лет прошло, и он тайком объявился, живёхонький, чтобы  вернуть Наташке обручальное кольцо!? Зачем? Если живой, почему родным отцу с матерью не показался? Девочек, дочерей своих кровных, не повидал?

    Не на все вопросы находились ответы, и мать не поделилась с Наташкой своими  то ли догадками, то ли подозрениями.
- Пошли в дом! Горе-то какое! – обронила она девочкам и утёрла концом головного платка  набежавшую слезу.

       7

    Почти две недели Наташка тратила найденные в картошке доллары. Не нравились ей эти деньги. Настолько не нравились, что хотелось поскорее от них избавиться. Казалось, кто-то откупился от её беды, заплатил вперёд за сиротскую судьбу Машеньки и Саши, обменял молодую Пашкину жизнь на пачку зеленоватых бумажек. Нет! Не таких ей хотелось денег!

     Покупая обувь и одежду для девочек в маленьких частных магазинах и на вещевом рынке, Наташка совершенно не торговалась. Ей называли первую, явно завышенную цену, и она без колебаний отсчитывала то, что просили. Накупила  целые вороха цветных колготок, курток, футболок, - всего того, чего, по её представлению, не хватало дочерям.
 
    Себе и матери купила кожаные итальянские сапоги, на которые прежде и смотреть бы не решилась, кофты и свитера из натуральной шерсти, мобильные телефоны, компьютер, но не истратила и четверти найденных денег.
Фантазия относительно покупок иссякала, а деньги – нет.

- Купи шубу! Мутоновую! – посоветовала мать.- Переводишь деньги  на тряпки, которые через год-два выбросишь,- и никаких воспоминаний не останется! Шуба  из мутона – вещь вечная: тебя переживёт, и ещё кому-то из девочек достанется. И не на рынке покупай, а в магазине! Чтобы без обмана! Я сапоги-то итальянские рассмотрела! Хорошие сапоги, крепкие, но, как всегда: "Сделано в Китае"!
 
    Зима была не за горами, и мысль о покупке настоящей шубы Наташке понравилась. Выбирать её она поехала в самый центр города, в фирменный магазин "Барс".

     Каких только шуб там не было: из нутрии, из песца, из норки.  Наташка  прикасалась ладошкой к рукавам этих шуб, гладила вдоль ворса и удивлённо рассматривала этикетки с астрономическими ценами. Шубы казались дорогими игрушками. Ходить в них на работу, ездить в переполненном трамвае, толкаться в очередях было просто немыслимо. Она искала настоящую, из мутона, в которой, действительно, можно проходить всю оставшуюся жизнь.

    К ней подошли две модные дамы и поинтересовались, что именно она желает приобрести. Наташка с важностью  объявила:
- Шубу ищу, но не такую, а мутоновую! Чёрную, классического покроя.
  Мутоновые были тоже. Они оказались самыми дешёвыми. Наташка поняла, что её мечта  избавиться в "Барсе" разом от всех денег не осуществится, даже если она купит по такой шубе себе, матери и девочкам.

   Всё, что было на вешалках, казалось ей совершенно не предназначенным для неё. Она не могла выбрать, с чего начать примерку.  Из чувства долга перед матерью, нехотя, Наташка  решилась прикинуть на себя первую шубу. Она оказалась впору, но была простовата и мешковата, и стоила совсем дешево. Наташка попросила принести "что-нибудь поинтереснее".
- Поинтереснее будет дороже, - предостерегла продавец.
- Ну и пусть, - нисколько не смутилась Наташка. У меня есть деньги! Вы принимаете в долларах?

     Она перемерила больше десятка шуб и выбрала не совсем классическую - полуприталенную с широким песцовым воротником "шалочкой".
 
      Наташка смотрелась в большое магазинное зеркало и не узнавала себя. Ей казалось, что там отражается таинственная незнакомка, почти "Неизвестная" с картины художника Крамского.

     В дополнение к шубе ей подобрали шапку из такого же, как воротник, серебристого песца и  чёрные кожаные перчатки.
- Точно  в тон к новым сапогам! – подметила про себя Наташка и попросила упаковать.Всё.
   
     При оформлении покупки у Наташки потребовали паспорт, переписали номера денежных купюр, а вечером, уже затемно, к домику на городской окраине подъехала машина. Двое мужчин прошли во двор, забарабанили в дверь:
- Черемных Наталья здесь проживает?
- Здесь – отозвалась мать. - Кого это черти по ночам носят?!
- Немедленно откройте! МВД. Отдел по борьбе с мошенничеством.
- Нет здесь никаких мошенников! Вы ошиблись! – недоумевала мать, отпирая входную дверь.

    Наташка как раз примеряла обновы перед девочками и вышла из дальней комнаты во всём своём меховом великолепии.
- Вы сегодня в магазине "Барс" приобрели изделия из натурального меха на сумму свыше двадцати пяти тысяч рублей  и расплатились долларами США?
- Ну, я! - не понимая, что происходит,  улыбалась Наташка, обнимая за плечи и прижимая к себе Машеньку и Сашу.
- Доллары, которыми Вы расплатились, - фальшивые.  Придётся проехать с нами и, возможно, задержаться…на некоторое время. - Предъявите паспорт! Сдайте имеющиеся на руках  долларовые банкноты, - потребовал тот, который назвался следователем.

    8

-И меха, гражданочка, снимай, пока об печку не запачкала!!  В магазин вернём! Сама-то в казённой фуфайке теперь набегаешься!
Изготовление и сбыт фальшивых денежных купюр – статья серьёзная, - то ли  неуместно балагурил, то ли злорадствовал Гасик Агишев. Наташка не поняла. Она помнила его ещё с круглосуточного детского сада, но растерялась и подумала, что он так шутит:

-Детей не пугай, Гаська!

-Я тебе не Гаська, а Гасан Зарипович -  оперативник  по борьбе с финансовыми преступлениями.

- Принесите оставшиеся доллары и собирайтесь, пока я акт об изъятии  составляю, - следователь нарочито обратился к Наташке на "Вы", а Гасика осадил:

- Ты на прокурора-то ещё не выучился, чтобы статью шить! Знакомая что ли? Почему в отделе не сказал? Мне  замусоленных хвостов  не надо! "Гражданочка" твоя вот-вот из подозреваемой в подследственную превратится. А следствие, сам знаешь, должно быть беспристрастно.

  Испуганная  Наташка  кинулась к комоду за долларами, но её опередила мать:

-Иди, собирайся! Тёплое возьми! Я сама с этими деньгами разберусь.

Она вынесла следователю три сотенных купюры и побожилась:

-Вот те крест святой, больше нет!

       Наташка знала, что есть. Оставшись в комнате одна, полезла в комод. Денег там не оказалось, а из кухни доносились причитания матери:

- Последнее забираете! Я на смерть копила, да вот ей на шубу заняла…

       При составлении "Акта об изъятии трёх стодолларовых купюр с целью проведения экспертизы  для установления подлинности денежных знаков США" следователь на месте изучал банкноты. Он рассматривал деньги на свет, проверял водяные знаки и защитную полосу, пытался мять и слюнявить "франклинов", выискивал в бумаге синие и красные волоски, через увеличительное стекло читал: «In God We Trust» и разглядывал номера купюр.

       Деньги были свежеотпечатанные, но казались настоящими. Настораживала новизна банкнот, номера которых шли один за другим, но всё остальное в них было таким, каким и должно быть. Придраться не к чему.

- Статья за сбыт фальшивых денег, да ещё в крупных размерах, действительно, серьёзная. До 15 лет с конфискацией имущества, - взгляд следователя пробежал по кухне, закопченным на печке кастрюлькам и почему-то остановился на кочерге. Ни на кого не глядя, он продолжал:

- Отправим на экспертизу. Пусть на детекторе проверяют. Если подделка, то очень качественная! Откуда у Вас, Черемных Наталья,  эти банкноты?

      Вопрос был задан. В воздухе  сгущалась тишина. Мать смотрела на Наташку так, будто передавала  мысли на расстоянии - методом гипноза  внушала, что  отвечать.  Не зря же она голосила на весь дом про "смертные деньги", которые на шубу дочери одолжила!?

      Маша и Саша тоже смотрели на Наташку. Она учила их всегда  говорить правду.  И горькую тоже. Откуда  деньги? Девочки знали, откуда, и ждали, как ответит на вопрос о долларах она сама. Наташка не стала пользоваться материнской подсказкой - сказала правду.

- В картошке нашла! - доложила с вызовом, будто гордилась, какая у них особенная картошка. Слова её прозвучали дерзостью, зубоскальством, насмешкой над дознанием,- чем угодно, но только не правдой. Следователь взглянул на неё то ли с осуждением, то ли с жалостью,  и перешёл на жёсткий, нарочито отчуждённый, - протокольный  способ ведения беседы:

-  Доллары нашла в картошке?! А детей не в капусте нашла? Подумай о них,  хоть сейчас!   Ты эту шубу не на валюту купила! Ты их счастливым детством расплатилась!  "Барс" подал  заявление. Переписаны все купюры по номерам. Все одной серии. Все новые. У них банк не принял выручку. Ты  задержана по подозрению в преступлении. Экспертиза займёт время. Поехали в ИВС!*

     9

-Куда? – не поняла следователя Наташка.
-В изолятор временного содержания. Куда ещё!

      Сашенька и Маша стояли молча и во все глаза следили за тем, что происходит на крошечном пространстве кухни, между входной дверью и печкой. Всех слов они не понимали, но чувствовали: мир рушится.

     Ещё две недели назад им привалило счастье. Они не ревели с Наташкой по отцу, память о котором давно и безболезненно стёрлась, но радовались обновам. В их тоскливый, как  осенняя уральская погода, мир вошёл праздник. Найденные в картошке деньги открыли до этого наглухо запертые  двери желаний.
 
      В полный голос зазвучало слово "хочу". Никто не останавливал поток желаний отрезвляющим: "Хотеть не вредно!".
      Желания  не противоречили возможностям. В дом вломилась радость: примеряли несчётные обновы, фотографировались в них на аппарат, вмонтированный в телефонное устройство, подключили компьютер. Одноклассники  после школы зачастили к ним в гости – не у каждого дома есть такое чудо! Жизнь изменилась! И мама, примеряла обновы и улыбалась…
     Слова про фальшивые доллары превращали в подделку радость, которая поселилась у них. Они-то думали, навсегда. На их глазах с Наташки сняли шубу и шапку. Сейчас потребуют отдать всё остальное, купленное на найденные деньги, и увезут и маму, и радость непонятно куда – в изолятор.

   Бабушка тоже повела себя странно: заговорила про какие-то "смертные деньги". Девчонки знали, что ничего она не копила, и про смерть не думала вовсе. Никогда не молилась и не божилась. И не врала никогда. Даже сказки не любила из-за выдумок, мол, на самом деле так не бывает.  Всегда и всем говорила только правду. А тут такую богомольную старушку изобразила, что за минуту и на вид старше стала.

Даже купленная в первый радостный день вуалехвостая золотая рыбка не резвилась сегодня, а задумчиво шевелила плавниками и  очень грустно смотрела на мир из круглой стеклянной банки.

   Все эти мысли, или даже ещё не мысли, а впечатления, ходили в детских головках по кругу, как мелко накрошенные овощи в кастрюле с ещё недоваренным, но перемешанным поварёшкой супом, и вдруг вскипели бурно раздирающим душу воплем:

- Мамочка!
- Нет!
- Не уходи!

   Они вцепились в Наташку с двух сторон, и не было силы, способной заставить их оторваться от неё.

- И куда она денется от таких-то детей? – утирая слезу, проговорила мать.

Мужчины переглянулись, и Гасик  примирительно сказал:

-Можно, конечно, оставить её с детьми под подписку. Только, чтобы из дому никуда. Мы сами за ней приедем, когда результаты экспертизы будут. Статья-то о-о-очень серьёзная!

   Когда машина отъехала, мать  ковшом зачерпнула из ведра  воду и выпила жадно, большими глотками. Потом подошла к столу и долго всматривалась в оставленную  копию написанной от руки "Подписки о невыезде".

- Давайте-ка чай с тортиком попьём за то, что всё так хорошо закончилось, - радостно предложила она.

- Чего закончилось? Всё только начинается, - Наташка взглянула на мать, будто та на глазах  ума лишилась. - Сегодня отпустили под подписку, но через два-три дня  всё равно заберут.

- Не заберут!  Я эти доллары ещё в первый день после находки в отделении Центробанка проверила.

- Доллары настоящие?- Наташка недоумевала.

-  Доллары настоящие, следователь – фальшивый! Вор  обыкновенный! Украл  шубу, шапку песцовую и триста долларов! Сильно напугал, но, слава богу, никого не убил и не покалечил. Могло быть и хуже!

- А как они узнали про "Барс", если они - не следователи, и доллары не фальшивые?

- Так и узнали, умеют.  Гасик  твой – бандит! Он  в центре чьи-то киоски крышует.  Заметил, видать, тебя, когда ты тряпки покупала. Выследил. Навёл. А уж второй – артист.

- И когда ты поняла, что это не следователь? – в Наташкиной голове то, о чём говорила мать, всё ещё вызывало недоверие.

- Почти сразу поняла. Во-первых, удостоверений никто не показал. Во-вторых, у следователя из-под печатки край воровской наколки выглядывал. А уж когда Гасик куражиться начал, сомневаться совсем перестала. Подыграла им, лишь бы не разозлились. Воры – не убийцы, но всё может cлучиться. Бывает, что и грабли стреляют…

- Надо было во двор выйти, будто "до ветру", и в милицию позвонить! Получается, ты им помогла нас ограбить! – возмутилась Наташка.

- В милицию? Да никто не приедет! И соседей не дозовёшься. Каждый в своей избушке запрётся на клюшку! Утром скопом придут, полюбопытствуют. Думаешь, только наша гать  развалилась? Всё прогнило. Мне и в голову не пришло на помощь звать – сама искала, как выкрутиться, помогла… - мать  осеклась на полуслове, а потом продолжила уже совсем  по-другому:

- Ох, и глупая ты у меня, Наташка!  Радуйся, что жива  и невредима, что девчонки целы. А шуба – дело наживное! У нас и на вторую хватит! Воры-то мне поверили – даже обыск делать не стали! Что им вынесла, тому и обрадовались.

      Одно плохо, что Гасика  знаешь. Бояться они будут твоего заявления. Нельзя теперь здесь оставаться. Придётся  уехать.

   10

      Отъезд по сути был бегством, но мысль о нём растревожила душу. Наташка ещё никуда из дому не уезжала. Не летала на самолёте, и ездила в своей жизни только на электричке на Чёртово Городище да на Шувакиш.

       Нет, один раз они с Павликом ездили в Уфу, на свадьбу его двоюродной сестры. Не очень далеко, но Наташка запомнила, что небо там светлое и высокое, и вода в реке голубая. А если ещё дальше уехать?
 
      С тоской и завистью смотрела она по осени вслед улетающим птицам. Весной не могла понять, что заставляет их возвращаться  и выводить своих птенцов под низким и давящим беспросветной серостью небом её родины, строить гнёзда по заболоченным берегам реки с бурой, как бочковой квас, водой.
      "Я бы не вернулась", - думала Наташка, слушая весенние птичьи базары. Но утки,  ласточки и стрижи возвращались всегда, даже лишённые материнского инстинкта кукушки, вдоволь нагулявшись по тёплым и солнечным краям, прилетали в свой родной лес. Здесь они совершали брачное таинство, оглашая округу парой фальшивых нот кукушкиной страсти. Здесь, избавляясь от родительской ответственности, подкладывали свои яйца в чужие гнёзда.
 
       Уральское солнце скупо одаривало и теплом, и светом. И корм свой птицам приходилось днём с огнём  выискивать  и доставать из-под загрубелой древесной коры, в кровь раздирая клювы. Но они, спасаясь от лютых зимних холодов, поздней осенью перед первыми заморозками  поднимались на крыло, чтобы обязательно вернуться весной.

       Как жилось им там, - задумывалась Наташка, - неужели ещё хуже? Как здесь, она знала. Хотелось узнать, как в других краях, и Наташка с тоской провожала глазами не только птиц, но и реактивные  самолёты в вышине. Они, как  острый стальной нож,  вспарывали  линялую мешковину неба и оставляли за собой тонкий белый надрез – будто застёжку-молнию вшивали во всю видимую длину небосвода. Этот надрез оставался и в Наташкиной душе. Он болел, как операционный шов, и кровоточил тоской по дальним странам.

       По ночам проходящие поезда отстукивали на рельсовых стыках тревожный ритм и улетали вдаль, в светлые просторы встречать румяную зарю. Заветной мечтой представлялось Наташке когда-нибудь попасть в летящий поезд "Владивосток – Москва" и, разглядывая мир через вагонное окно, прокатиться  в оба конца.

    Огромной виделась ей  родная страна, изображённая на  большой – во всю стену – физической карте, но ещё нигде, кроме Уфы,  Наташка не побывала.   Сейчас, когда мать сказала: "Придётся тебе уехать", страх мелким машинным стежком  насквозь прошил её душу:
- Куда сейчас?
- На долго?
- Как девчонки без меня обойдутся?
- Как выживать?
- За что мне это?
    Наташка ощутила себя той самой неприкаянной кукушкой, которая несёт своё яйцо в чужое гнездо, подальше от дома.

    11

     Уснула она с трудом, а во сне была маленьким красным муравьём, каких тысячи ползают в лесу, на Чёртовом, под ногами. Наташка стала одним из них, суетливым и озадаченным. Она покидала свой муравейник.

     Муравейник изнутри походил на многоэтажный дом старой застройки с высокими потолками, винтовыми лестницами, просторными залами. В самом главном  из них сидела царица муравейника: большая, невозмутимая и всё время чем-то занятая особа. Выпуклыми глазками она смотрела на Наташку с недоумением и сожалением, совсем, как мать сегодня вечером.
- Она несёт яйца, - совсем рядом прозвучал  знакомый, но какой-то не настоящий голос.- А что делаешь ты?
-Я отращиваю крылья! Я устала ухаживать за личинками и куколками! Я хочу летать!
- И у неё были крылья. Большие сильные крылья. И она летала. А потом отгрызла свои крылья и стала царицей, - не говорил, а вещал чужой старушечий голос.

     Наташка знала уже, что это болотная бабка не отпустила её, и в ярких снах приходит по ночам из невидимого мира, тревожит душу доступностью невозможного. Маленьким красным муравьём Наташка заглянула "в детскую". Там лежали беспомощные личинки и уже оформившиеся  куколки, за которыми ухаживали, перекладывая их с места на место, другие красные муравьи, сами ещё недавно проклюнувшиеся из куколок. Наташка – муравей не помнила себя личинкой, но куколкой помнила, и помнила, как выхаживала её тётя Зоя в казённом белом халате, впихивая насильно в рот ложку с манной кашей и приговаривая:
-Это – за маму!
-И опять за маму!
-И ещё за маму!
-Мама завтра придёт!
-Наташеньку на выходной домой заберёт!
       А потом была школа и продлёнка,  и опять в Наташку что-то впихивали: то ли некоторую сумму знаний, которые выработало человечество, то ли некоторое количество понятий, по которым это человечество существует.

     Всё в муравейнике  было расписано до мелочей, и узкие его коридоры, тёмные лазы, не давали возможности даже подумать о крыльях. Не было лазейки. Только оказавшись снаружи, среди муравьёв-строителей, которые должны укреплять стены и крышу их общего дома, Наташка задумалась: а так ли хорош мой муравейник? Стоит ли его укреплять?

     На спине она тащила непосильный груз – колючку высохшей и пожелтевшей сосновой иглы, а над землёй и над всем муравейником шумел живой сосновый лес, и иглы у сосен были сочными и душистыми. Вот тогда, на миг подняв свою головку и устремив взгляд  к живому и манящему куполу леса, маленький красный муравей почувствовал непреодолимое желание отрастить крылья и улететь. Куда, он не знал. Он хотел улететь отсюда.
- Ты должна научиться летать!  - вещала болотная бабка.- Должна! Должна!
Наташка проснулась. За окном брезжил рассвет, а мать уже собрала нехитрые её пожитки в старый чемоданчик, с которым последний раз ездили в Уфу.
- Поедешь в Москву! – ошарашила  мать. Собирайся на вокзал. Через два часа  тайшетский прибывает.

      Мать в молодости работала проводницей на поездах дальнего следования. Она не собиралась покупать билет, светиться с паспортом у кассы – шла проторённой десятилетиями дорогой к проводникам. На тайшетском бригадирствовала её  бывшая ученица -  Валентина Корешкова. Назвали её так в честь Валентины Терешковой – первой женщины-космонавта.

     К ней и вела мать Наташку, чтобы передать с рук на руки. Эта и до Москвы довезёт, и в Москве на путь наставит. Сама мать на московском направлении не работала, Москву знала плохо, поэтому советов не давала. Доллары почти все отдала, и карман потайной пришила к трусам, чтобы  в дороге деньги на теле были, а не в сумочке или чемодане.

     Девочек не будили, и Наташка попрощалась с ними вприглядку. Она не боялась за них - матери оставляла. Боялась за себя. Страшилась перемен и мечтала оторваться от дома, от материнской мудрости и снисхождения, хотела испробовать, как это: жить своим умом. Сможет ли? Верила, сможет. Она  желала свободы от всего, что её угнетало. Больше всего - от матери.
 
     Наташке показалось,  что в тёмных сенцах из-под потолка  сверкнула на неё молодыми насмешливыми  глазами ветхая старуха – болотная бабка. Она даже замерла перед порогом. Но мать шикнула в чердачную темноту, и оттуда выскочила чужая мокрая до последней шерстинки кошка.

    На улице стеной стояла  вода  -  ливень.
-Уезжать под дождём – добрая примета, - проронила мать, ушла с головой в капюшон  и замолчала  до вокзала.

     Валентина  устроила Наташку в двухместное купе полупустого вагона СВ и убежала по своим делам. Мать ещё стояла на перроне, и через окно Наташка без слов, одним застывшим взглядом, прощалась с ней. Потом всё поплыло назад, как в кино, и Наташка поняла, что поезд тронулся, а она сидит спиной к движению. Она пересела. Ей неинтересно было смотреть назад. Хотелось видеть, что впереди. Поезд разгонялся, уверенно шёл по московской ветке, а дождь замывал оставленное позади, как никому не нужный грязный след.
 
     Знакомое Чёртово Городище с его непостижимыми таинствами и пугающим завыванием  ветра  осталось в стороне, за горами, за лесом, за Северкой.  Поезд набирал ход. Колёса отбивали привычное "тук-тук, тук-тук", а Наташке  слышалось радостное и энергичное "В Москву! В Москву! В Москву!".


                Конец первой части.

   продолжение   http://www.proza.ru/2012/01/24/1020