Гусар-девица

Кавалерист-девица, гусар-девица, улан-панна…Живая легенда Отечественной войны, получившая вторую жизнь с выходом на экраны прелестного фильма «Гусарская баллада». Только мало кому известно, что в действительности все было проще и сложнее, что Надежда Дурова, она же Александр Соколов, она же Александр Александров, во-первых, не была девицей, а во-вторых, начала воинскую службу еще до того, как Наполеон двинул свои войска на Россию.
Еще менее известно то, что Надежда Дурова была наделена определенным литературным талантом и оставила тому весомые доказательства.
Но обо всем по порядку…

Романтика в жизни Надежды началась… еще до ее рождения. Когда малороссийская красавица Надежда Ивановна Александрович, дочь богатого помещика, до смерти влюбилась в молодого гусара, Андрея Васильевича Дурова, бедного, незнатного, да еще и русского. Отец категорически потребовал, чтобы дочь «…выбросила из головы дурацкую мысль выйти замуж за москаля, военного и нищего». У гусара действительно была одна крохотная деревушка в Сарапульском уезде Вятской губернии, и ни гроша за душой, кроме жалования.
Романтичная красавица пренебрегла родительской волей, сбежала из дома и тайно обвенчалась с предметом своей страсти. Чтобы очень скоро горько об этом пожалеть. Она привыкла к роскоши и всеобщему обожанию, к многочисленной прислуге, моментально выполнявшей все ее капризы, а тут – более чем скромная жизнь офицерской жены и все «прелести» армейской жизни.
Словом, через пару месяцев юная госпожа Дурова мечтала только об одном: родить сына, умилостивить этим папеньку и вернуться если не к прежнему образу жизни, то хотя бы не нуждаться в деньгах. Увы, через год после скоропалительного брака в 1783 году родилась дочь, при крещении также получившая имя Надежда. И похоронившая – простите за каламбур – все надежды своей маменьки.
Вдобавок девочка была на редкость крикливой, мешала матери спать (а в походных условиях, в которых жила молодая семья, это было единственным способом отдохнуть и убить время), так что импульсивная и вспыльчивая Надежда Ивановна в один прекрасный день просто… вышвырнула младенца из окна кареты, в которой следовала за полком.
Такого не видывали даже суровые вояки, так и ахнувшие при виде лежащего на земле окровавленного тельца. Отец же едва не лишился чувств от ужаса и перекрестился, когда дочка открыла, наконец, глаза, и заплакала. Андрей Васильевич не решился вернуть младенца взбалмошной и непредсказуемой матери и передал ее на попечение… своему денщику Астахову. Тот и заменил мать будущей кавалерист-девице.
«Седло, — писала впоследствии Дурова, — было моею первою колыбелью; лошадь, оружие и полковая музыка — первыми детскими игрушками и забавами».
Дядька-гусар днями напролет носил девочку на руках, ходил с нею в эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал играть пистолетом, махал саблей… Это зрелище действовало на малютку завораживающе: она почти совсем перестала плакать, а радостно смеялась и даже, повзрослев чуточку, хлопала в ладоши. Она с пеленок не боялась ни оружия, ни лошадей, ничего и никого, кроме… родной матери.
 Вот ее Наденька боялась почти до обморока и старалась как можно реже находиться рядом с нею. Впрочем, мать отвечала ей полной взаимностью: с ужасом смотрела на маленькую девочку, которая играла только в войну, бегала, как мальчишка, и ни под каким видом не желала усваивать «хорошие манеры». Да и красоты матери она не унаследовала, что тоже огорчало все еще прекрасную Надежду Ивановну.
Хотя фактически она и только она была виновата в том, что Наденька отвергала саму идею стать барышней «как все».
«Может быть, я забыла бы наконец свои гусарские замашки и сделалась обыкновенной девицею, как все, если б мать моя не представляла в самом безотрадном виде участь женщины, – размышляла Наденька позднее. – Она говорила при мне в самых обидных выражениях о судьбе этого пола: женщина, по ее мнению, должна родиться, жить и умереть в рабстве; что вечная неволя, тягостная зависимость и всякого рода угнетение есть ее доля от колыбели до могилы; что она исполнена слабостей, лишена всех совершенств и не способна ни к чему; что, одним словом, женщина – самое несчастное, самое ничтожное и самое презренное творение в свете! Голова моя шла кругом от этого описания; я решилась, хотя бы это стоило мне жизни, отделиться от этого пола, находящегося, как я думала, под проклятием божиим».
Когда Надежде исполнилось шесть лет, походно-кочевая жизнь семьи Дуровых закончилась – Андрей Васильевич получил место городничего в родном городке Сарапул. Помимо Наденьки, уже было еще трое детей – две девочки и долгожданный мальчик. Их мать успокоилась, по-своему любила и дочек и сына, даже старшую начала приучать к женским занятиям: рукоделию и ведению хозяйства.
Поздно… Кое-как выполнив задание, Надежда тайком сбегала на конюшню и там играла в «военные экзерсисы». Отец, обожавший старшую дочь, подарил ей на один из дней рождения…черкесского жеребца, злого и норовистого, который, однако, очень скоро признал свою юную хозяйку и ходил за ней, как собачка. Наденька назвала жеребца Алкидом, собственноручно за ним ухаживала, и добилась в искусстве верховой езды таких вершин, что даже бывалые вояки-кавалеристы приходили в восхищение.
В маленьком городке трудно что-либо скрыть, и странные причуды дочки городничего быстро стали любимым предметом сплетен местных кумушек. К тому же Наденька не унаследовала материнской красоты, да и оспа оставила на ее лице приметные следы, так что женихи все не являлись – к великому огорчению родителей. А годы шли…
Отчаявшаяся мать, наконец, отправила свою строптивую дочь в Малороссию – к бабушке, к тому времени уже овдовевшей и обедневшей. Оказавшись вдали от материнских придирок и унизительного надзора под крылом доброй и любящей бабушки, Наденька стала забывать свои гусарские замашки, похорошела и расцвела. Тут-то ее и настигла первая и единственная в ее жизни любовь, причем взаимная. Предметом был сын соседской помещицы, но… та и слышать не захотела о том, чтобы ее невесткой стала бесприданница. Влюбленных достаточно бесцеремонно разлучили.
«Это была первая склонность, и думаю, что если б тогда отдали меня за него, то я навсегда простилась бы с воинственными замыслами; но судьба, предназначавшая мне поприщем ратное поле, распорядилась иначе», - вспоминала позже Дурова.
Пришлось вернуться к родителям – с разбитым сердцем – и возобновить свои конные прогулки и упражнения к стрельбе. Но тут живая и энергичная девушка привлекла внимание небогатого чиновника Ивана Чернова, который решился попросить ее руки. Маменька пришла в восторг, а Наденька - в ужас от перспективы брака с незнакомым и совершенно нелюбимым человеком. Она рыдала сутками напролет и отец, по-прежнему обожавший дочь, хотел было отказать жениху, но…
Но он не мог ни в чем отказать своей властной и капризной супруге, а та ни о чем так не мечтала, как о возможности сбыть с рук строптивую старшую дочь и заняться судьбою других детей. Ей удалось невероятное: убедить Наденьку, что в браке она обретет столь желанную для нее свободу. Хотя это прямо противоречило всему тому, что Надежда Ивановна внушала дочери до этого, уговоры подействовали.
Восемнадцати лет Наденька была выдана замуж за человека доброго, хорошего, спокойного, но… совершенно ей чужого. Через год родила сына (о чем, кстати, в своих «Записках» впоследствии даже не обмолвилась), но, судя по всему, не испытывала к ребенку ровно никаких чувств. Зато стала испытывать неодолимое отвращение к супружеской жизни, но по молодости и наивности думала, что все дело в муже, а другие мужчины – совсем иные, с ними ей было бы легче и спокойнее.
Наденька привыкла считаться только с собственными желаниями и, встретив некоего есаула, почти тут же стала его любовницей. И… с ужасом поняла, что плотские радости внушают ей отвращение сами по себе, а не в связи с партнером. С молодым красавцем-есаулом было весело и замечательно скакать верхом наперегонки, упражняться в стрельбе, рассуждать о войнах… Но постель – б-р-р!
Разрыв с любовником был столь же стремительным и бесповоротным, как и все действия юной женщины. Более того, она поклялась, что ни один мужчина более к ней не прикоснется. Но… скандал разгорелся нешуточный, жизнь в крошечном городке с оскорбленным и запившим по этому поводу мужем стала невыносимой. Выход Надежда нашла неординарный: из приходивших с большим опозданием в их городок газет узнала, что Россия как раз сейчас начинает боевые действия за границей…
«Воинственный жар с неимоверной силою запылал в душе моей; мечты зароились в уме, и я деятельно начала изыскивать способы произвесть в действие прежнее намерение свое – сделаться воином, быть сыном для отца своего и навсегда отделаться от пола, которого участь и вечная зависимость начинали страшить меня».
Отец – единственный человек, который мог бы остановить сумасбродку – был в отъезде, о муже и крошечном сыне она не задумывалась ни на секунду. Через их городок, отправляясь на театр военных действий, только что прошел Конно-польский полк. В 1806 году, переодевшись в казацкий наряд, Надежда поскакала на своём Алкиде за полком. Нагнав его, она назвалась Александром Соколовым, сыном помещика, и получила позволение следовать за казаками.
Казак-девица, а не гусар-девица! Но это, согласитесь, совсем не так романтично, как возникшая позже легенда.
«Итак, я на воле! Свободна, независима! – восторгалась она. – Я взяла мне принадлежащее, мою свободу: свободу! Драгоценный дар неба, неотъемлемо принадлежащий каждому человеку! Я умела взять ее, охранить от всех притязаний на будущее время, и отныне до могилы она будет и уделом моим, и наградою! Воля, драгоценная воля кружит голову мою восторгами от раннего утра до позднего вечера! Свобода, драгоценный дар неба, сделалась наконец моим уделом навсегда! Я ею дышу, наслаждаюсь, ее чувствую в душе и сердце!»
Да, она действительно наслаждалась тяготами походной жизни, голодом, усталостью, а больше всего – боями, свистом пуль. Именно на поле боя она чувствовала себя лучше всего. Хотя… сама признавалась позже в своих «Записках», что ни разу не пролила человеческой крови. Жестокость воина ей не была свойственна.   
«Ах, человек ужасен в своем исступлении! Все свойства дикого зверя тогда соединяются в нем! Нет, это не храбрость! Я не знаю, как называть эту дикую, неустрашимую смелость, но она недостойна называться неустрашимостью! Полк наш в этом сражении мало мог принимать деятельного участия: здесь громила артиллерия и разили победоносные штыки пехоты нашей; впрочем, и нам доставалось, мы прикрывали артиллерию, что было весьма невыгодно, потому что в этом положении оскорбление принимается безответно, то есть должно, несмотря ни на что, стоять на своем месте неподвижно. До сего времени я еще ничего не вижу страшного в сражении, но вижу много людей, бледных как полотно, вижу, как низко наклоняются они, когда летит ядро. Как будто можно от него уклониться! Видно, страх сильнее рассудка в этих людях! Я очень много уже видела убитых и тяжело раненных. Жаль смотреть на этих последних, как они стонут и ползают по так называемому полю чести. Что? может усладить ужас подобного положения солдату-рекруту? Совсем другое дело – образованному человеку: высокое чувство чести, героизм, приверженность государю, священный долг Отечеству заставляют его бесстрашно встречать смерть, мужественно переносить страдания и спокойно расставаться с жизнью».
Многое при этом зависело и от ее необыкновенного коня, который не раз чудом вывозил свою хозяйку из самых опасных переделок. Так что случайная гибель Алкида стала для Надежды серьезнейшим ударом: гибель товарищей по полку она переносила хладнокровно, коня же оплакивала самыми настоящими слезами. Что, впрочем, никого не удивило: настоящий наездник становится со своим конем единым целым.
Идет время, которое, как известно, все лечит, и искательница приключений начинает настолько осваиваться с походной жизнью, что у нее пробуждается честолюбие:
Александр Соколов  участвовал во многих битвах, всюду проявляя храбрость и не вызывая никаких подозрений у сослуживцев. Но время от времени в ней просыпается честолюбие:
«Неужели я буду всю жизнь простым солдатом?!»
Наконец, за спасение раненого офицера в разгар сражения рядовой Соколов был награжден солдатским Георгиевским крестом и произведен в офицеры с последующим переводом в Мариупольский гусарский (наконец-то!) полк.
Полк в конце марта был направлен в Пруссию, откуда Дурова написала письмо отцу, прося прощения за свой поступок и требуя «позволить идти путём, необходимым для счастья». Это письмо живший в столице дядя Надежды показал знакомому генералу, и вскоре слух о кавалерист-девице дошёл до самого императора Александра Первого, который повелел доставить к нему «сей уникум, не раскрывая инкогнито».
Буквально умирающего от страха новоиспеченного гусарского офицера доставили к государю вместе с рапортом его начальника – главнокомандующего Буксгевдена с самыми лестными отзывами о боевых качествах Соколова. Император, ожидавший увидеть, по-видимому, что-то экзотическое, из ряда вон выходящее, узрел перед собой невысокого, худого и бледного юношу, который ничем не походил на легендарных амазонок. Может быть поэтому неожиданно для самого себя и задал вопрос:
– Я слышал, что вы не мужчина, правда ли это?
Вопрошаемый мог только пробормотать:
– Да, ваше величество, правда!
Император и свита оторопели. Первым пришел в себя Александр, который в достойных выражениях отдал дань мужеству и героизму мадемуазель, которую он лично желал бы наградить и с почестями отправить домой…
Мадемуазель едва ли не впервые в жизни повела себя по-женски. Она недопустимо перебила императора, рухнула на колени и зарыдала:
– Не отсылайте меня домой, ваше величество!  Я умру там, непременно умру! Не заставьте меня сожалеть, что не нашлось ни одной пули для меня в эту кампанию! Не отнимайте у меня жизни, государь! Я добровольно хотел ею пожертвовать для вас!
- Чего же вы желаете? – спросил еще более ошеломленный император.
– Быть воином! Носить мундир, оружие! Это единственная награда, которую можете дать мне вы, государь! Другой нет для меня! Я родилась в лагере, трубный звук был колыбельной песнею для меня! Со дня рождения люблю я военное звание; с десяти лет обдумывала средства вступить в него; наконец достигла цели своей – одна, без всякой помощи. На славном посту своем поддерживалась одним только своим мужеством, не имея ни от кого ни протекции, ни пособия. Все согласно признали, что я достойно носила оружие, а теперь, ваше величество, хотите отослать меня домой! Если б я предвидела такой конец, то ничто не помешало б мне найти славную смерть в рядах воинов наших!
Во всяком случае, именно так передала свои слова Надежда Дурова в «Записках». И император… согласился:
– Если вы полагаете,  что одно только позволение носить мундир и оружие может быть вашей наградою, то вы будете иметь ее!  И будете называться по моему имени – Александров. Не сомневаюсь, что вы сделаетесь достойною этой чести отличностью вашего поведения и поступков; не забывайте ни на минуту, что это имя всегда должно быть беспорочно и что я не прощу вам никогда и тени пятна на нем!..
Настоящий хэппи-энд, не правда ли? Но все это оказалось только началом.
Александров прослужил в Мариупольском полку около трех лет, а затем попросил перевести его в другой полк. Причина была весьма деликатной: во все еще безусого гусара влюбилась жена полковника и никогда не бегавший от врага подпоручик предпочел сбежать от греха подальше, ничем, впрочем, не запятнав честь увлекшейся им дамы.
«Я люблю воинское ремесло со дня моего рождения, - писала Надежда в те дни, - и считаю звание воина благороднейшим из всех и единственным. В котором нельзя предполагать никаких пороков, потому что неустрашимость есть первое и необходимое качество воина; с неустрашимостью неразлучно величие души, и при соединении этих двух великих достоинств нет места порокам или низким страстям».
Как благородны и величественны были бы все военные, обладай они женским представлением о своей профессии!
В 1811 году Дурова перешла в Литовский уланский полк, в составе которого приняла участие в боевых действиях Отечественной войны, получила в Бородинском сражении контузию и была произведена в чин поручика. Была адъютантом (ординарцем) фельдмаршала Кутузова (о чем почему-то умалчивают почти все военные историки, да и невоенные тоже, а если и упоминают, то в оскорбительно-скабрезном контексте), прошла с ним до Тарутина. Участвовала в кампаниях 1813–1814, отличилась при блокаде крепости Модлине, в боях при Гамбурге. За храбрость получила несколько наград.
Ее (его) Служебный формуляр того времени гласит:
«1812 года противу французских войск в российских пределах в разных действительных сражениях участвовал. Июня 27-го под местечком Миром, июля 2-го под местечком Романовом, 16-го и 17-го под деревнею Дашковкою, августа 4-го и 5-го под городом Смоленском, 15-го при деревне Лужках, 20-го под городом Ржацкою Пристанью, 23-го под Колоцким монастырем, 24-го при селе Бородине, где и получил от ядра контузию в ногу».
Пришлось волей-неволей вернуться в родной городок – отдохнуть и подлечить ногу. Встретиться с законным супругом и подросшим сыном «поручик Александров» даже и не подумал, поскольку вообще не думал никогда об оставленной им семье. Матушка скончалась, сестры повыходили замуж и разлетелись из родного гнезда, младший братец глядел на старшую сестру (брата?), как на чужого человека. Только сильно постаревший отец по-прежнему обожал свою Наденьку и не обращал внимания на происшедшие с ней разительные перемены. И это раздражало, пожалуй, больше всего.
Так что в скором времени Александров вернулся в армию и в составе своего полка – своего истинного родного дома! - участвовал в боях в Польше и Германии. За годы дальнейшей службы к формуляру «товарища Соколова», ныне  поручика Александрова, было добавлено, что «в Пруссии противу французских войск в сражениях за отличность награжден знаком отличия военного ордена Св. Георгия 5-го класса».
Между тем, несмотря на все предосторожности, в армии стал расползаться слух о необыкновенной женщине-офицере. Сама Дурова с редким для нее проблеском юмора писала впоследствии и об этом:
«Все говорят, но никто ничего не знает; все считают возможным, но никто не верит; мне не один уж раз рассказывали собственную мою историю со всеми возможными искажениями: один описывал меня красавицею, другой уродом, третий старухою, четвертый давал мне гигантский рост и зверскую наружность. Судя по этим описаниям, я могла б быть уверенною, что никогда ничьи подозрения не остановятся на мне, если б не одно обстоятельство: мне полагалось носить усы, а их нет и, разумеется, не будет… Часто уже смеются мне, говоря: «А что, брат, когда мы дождемся твоих усов? Уж не лапландец ли ты?»
Но возвращаться в прежнее женское состояние Александр Александров не желал ни за какие блага. Тем не менее, после десяти лет службы – в 1816 году – пришлось выйти в отставку, скорее всего, по тайной и настоятельной просьбе самого императора. Военные действия закончились, а сам император уже нет так тяготел к романтике, как прежде, и желал прежде всего порядка и спокойствия. Пришлось подчиниться.
В чине отставного штабс-ротмистра Надежда Андреевна (Александр Александрович) пожила какое-то время в Санкт-Петербурге у дяди-генерала. Но тому быстро прискучило столь экзотическое родство, да и отец в каждом письме заклинал любимую дочь вернуться на родину… Словом, через полгода бывшая амазонка вновь оказалась в Сарапуле, где ее пенсия позволяла жить в относительном достатке. Ходила она постоянно в мужском костюме, курила, коротко стригла волосы, при разговоре накидывала ногу на ногу и упиралась рукой в бок, и именовала себя в мужском роде, все письма подписывала фамилией Александров, сердилась, когда обращались к ней, как к женщине, и вообще отличалась, с точки зрения своего времени, большими странностями.
Хотя в Париже в то же самое время уже всходила звезда другой амазонки – Жорж Санд – тоже обожавшей мужские костюмы и трубку. Но поскольку будущая великая писательница не отрекалась от своего пола и более чем терпимо относилась к противоположному, ее поведение считалось лишь милым чудачеством, не более того.
Но российская «кавалерист-девица» навсегда забыла женские манеры, женские наряды вызывали у нее лишь эстетические чувства -  не более того. «Я люблю смотреть на дамские наряды, -  признавалась она, - но ни за какие сокровища не надела бы их на себя: мой уланский колет лучше! По крайней мере, он мне более к лицу, а ведь это, говорят, условие хорошего вкуса: одеваться к лицу».
После смерти отца должность городничего перешла к младшему брату Надежды -  Василию Андреевичу, который вскоре был переведен в Елабугу. Дурова поехала с братом; она всегда любила путешествовать, да и Сарапул успел ей надоесть до чрезвычайности. Там, в Елабуге, томясь от скуки и безделья, она и написала свою литературную автобиографию «Кавалерист-девица. Происшествие в России».
Это произведение было бы обречено на безвестность, поскольку автор не испытывал никакого желания их публиковать и вообще предпринимать какие-то действия в этом плане, но… Но ее брат был знаком с Александром Сергеевичем Пушкиным. Их знакомство произошло еще в 1828 году во время путешествия поэта в Арзрум. Через 6 лет Александр Сергеевич получил письмо от старого знакомца, в котором говорилось, что сестра написала воспоминания и желает их издать.
Пушкин с готовностью откликнулся:
«Если автор «Записок» согласится поручить их мне, то с охотой берусь хлопотать об их издании. Если думает он их продать в рукописи, то пусть назначит сам им цену. Если книгопродавцы не согласятся, то, вероятно, я их куплю».
Прочитав «Записки», Пушкин признал за их автором недюжинный литературный талант. Впрочем, то же самое произошло и с книгой детской писательницы Ишимовой. Похоже, Александр Сергеевич, был неравнодушен к женщинам, умеющим связно излагать мысли на бумаге, и тут же производил их в гении.
Первая часть «Записок» была опубликована во втором томе журнала «Современник» в 1836 году, что обрадовало и огорчило их автора: под публикацией стояло имя Надежды Дуровой, а вовсе не Александра Александрова. Да и текст был существенно сокращен, поскольку Пушкин довольно бесцеремонно убрал из него все «патетические красивости». Но и в таком виде «Записки» имели среди читающей публики оглушительный успех: вторая часть, опубликованная в том же году, тоже была принята с восторгом. В основном, правда, за счет личности самого автора.
Пушкин тоже глубоко заинтересовался личностью Дуровой, писал о ней хвалебные, восторженные отзывы на страницах своего журнала и побуждал к писательской деятельности. А при личной встрече и вовсе произошел курьез. Александр Сергеевич крайне любезно принял необычную гостью (точнее, если судить по платью – гостя), похвалил ее талант, наговорил массу комплиментов и любезностей и даже поцеловал руку. Дурова от неожиданности вспыхнула, отшатнулась и воскликнула:
-Ах, Боже мой, я так давно отвык от этого!
Успех «Записок» подтолкнул Дурову к серьезному занятию писательской деятельностью. Она начала писать повести и романы, посвященные преимущественно раскрепощение женщины и преодолению разницы между общественным статусом женщины и мужчины. В скором времени вышло собрание сочинений «Кавалерист-девицы» в четырех томах.
Все они в своё время читались, вызывали даже хвалебные отзывы со стороны критиков. Особенно любопытен отклик Белинского:
«В 1836 году появился в «Современнике» отрывок из записок девицы-кавалериста. Не говоря уже о странности такого явления, литературное достоинство этих записок было так высоко, что некоторые приняли их за мистификацию со стороны Пушкина».
Действительно, стиль прозы Дуровой напоминал чем-то пушкинский.
Казалось, жизнь отставного штабс-ротмистра складывается вполне успешно. Дурову охотно принимали в высшем петербургском свете и в Зимнем дворце. Император Николай I и Великий князь Михаил Павлович здоровались с ней за руку, чего удостаивались даже не все генералы. Императрица водила ее по залам дворца, показывая редкие вещи и интересуясь ее мнением о батальных картинах.
По непонятной причине все это внезапно обрывается. В 1840 году Надежда прекратила литературный труд и навсегда уехала в Елабугу. Некоторый свет на это проливают статьи Венгерова и Вересаева, опубликованные в книге «Спутники Пушкина». В них описано, как вызвавшая большой интерес в Петербурге в свой первый приезд, после выхода из печати ее воспоминаний, Н. А. Дурова в дальнейшем разочаровала всех — она оказалась неумна, примитивна, назойлива, неправдива. От нее старались отделаться, никуда не приглашали, ее новые сочинения разочаровывали.
Конец жизни ее был печален. Она одиноко доживала свой век в Елабуге в окружении многочисленных собак и кошек, подобранных ею на улице, носила и старухой мужское платье, курила трубку; когда выходила на улицу, ее дразнили мальчишки и бросали ей вслед разную дрянь. Она скончалась 21 марта 1866 года в возрасте 83 лет, так и не узнав, что ее завещание, согласно которому ее должны были называть при отпевании Александром Александровичем Александровым, было нарушено священником: в панихиде ее поименовали рабой божьей Надеждой.
Зато похоронили ее с воинскими почестями на Троицком кладбище Елабуги. В документе о траурной церемонии говорится:
«Приказ по 8 резервному пехотному батальону от 23 марта 1866 года, №82. Завтрашнего числа по случаю предания земле тела умершего отставного штабс-ротмистра Литовского уланского полка А. Александрова, назначается сборная команда по 10 человек из роты и 2 унтер-офицера; с ружьями и в амуниции, под командой капитана Панкратьева; кроме того, по 2 унтер-офицера из рот для несения гроба. Для несения же ордена Георгия назначается поручик Казанский. Вынос из квартиры будет в 9 часов утра, а также быть хору музыкантов. Командир батальона подполковник Семенов»
В 1901 году на могиле Дуровой состоялось торжественное открытие памятника. После троекратного ружейного залпа упавшее покрывало открыло эпитафию:
«Надежда Андреевна Дурова, по повелению императора Александра — корнет Александров. Кавалер военного ордена. Движимая любовью к родине, поступила в ряды Литовского уланского полка. Спасла офицера, награждена Георгиевским крестом. Прослужила 10 лет в полку, произведена в корнеты и удостоена чина штабс-ротмистра. Родилась в 1783 г. Скончалась в 1866 г. Мир ее праху! Вечная память в назидание потомству ее доблестной душе!»
И в наши дни ее могилу украшают живые цветы - дань памяти славной российской женщине-офицеру. А в 1993 году на Троицкой площади города установлен конный памятник Надежде Дуровой, где она до странности похожа на героиню фильма «Гусарская баллада», с которой имела так мало общего.
Еще один парадокс истории…