Эхо нашей истории

    Эту историю никто не слышал, потому что ее никто не рассказывал. Она, как и многое, что часто просится на чистый лист, просто приснилась. И все бы ничего, привиделось и ладно, увидел-забыл. Но дело в деталях. До того правдиво, четко и последовательно пронесся данный сюжет, что у меня нет никаких сомнений в правдивости случившегося когда-то. Можно предположить, что это парадокс человеческого мозга фиксировать то, что, было давно, с нами или нет, что рвется наружу из небытия, пытается нас предостеречь, образумить, привести к примирению и согласию…
    Май 1918 года. Небольшой уездный городок под Москвой бурлил, кипел, жарился от накала революционных страстей. События развивались стремительно. Еще не прошло и года с тех пор, как царь Николай Второй отрекся от престола, а уже от прежней жизни, казалось, не осталось и следа. Голод, неразбериха, смена властей и флагов. Хаос…
    Художник Николай Арнольдович Володарский не находил себе места. Он, человек дворянских кровей, всегда придерживающийся передовых взглядов на развитие России и выступавший за демократизацию общества, за отмену самодержавия, сегодня был растерян и подавлен. Разве о таком он мечтал? Это все что угодно, только не обновление! Это крах! Это конец России!
    Успокаивало одно, что вся его семья успела перебраться во Францию. Он и сам давно бы переехал в Европу, если бы не его картины, его творения, его детища, смысл всей жизни. Николай собирался каким-то образом переправить полотна за границу. Но в данной ситуации это не представлялось возможным. Боже, за что это России, всем нам? Он оставался в своем особняке, еще не конфискованным, но уже давно заброшенным и неухоженным.
    В дверь постучали.
  - Эй, буржуи, есть кто живой?
В дверь буквально вломились люди в грязной полувоенной форме. Комната сразу наполнилась запахом табака, спиртного и сырости.
  - В чем дело? – Володарский очнулся от своих невеселых рассуждений.
  - Я чрезвычайный уполномоченный реввоенсовета, Семин. Ваш дворец должен быть национализирован и отдан под казармы для размещения в нем отряда революционного народного ополчения.
  - Как вас, Семгин?
  - Семин, Иван Семин, комиссар, член военсовета.
  - Послушайте, Иван… Семгин, я – художник. Здесь моя мастерская, здесь полно картин, поэтому вам сюда нельзя! Это понятно!
  - Это мы будем решать, что можно, а что нельзя. Теперь наша власть! А все буржуи и капиталисты – вон из страны! Всех вас на свалку истории.
  - Я - не капиталист, и не буржуй! Я – художник!
  - Да, какая разница, папаша! Как вас там?
  - Володарский. Николай Арнольдович Володарский.
  - Еврей?
  - Художник!
  - Значит, жидовская морда, ты по-хорошему не хочешь?
  - Послушайте, я вовсе не против советской власти, я за порядок и процветание России!
  - Хватит, попроцветали на нашем горбу. Художник он. Что ты делал, когда мы пухли от голода, нас унижали и убивали, такие как ты? Что? Кисточкой махал? Ненавижу!
  - Вы не правы, я всегда выступал за республиканское развитие общества, за отмену самодержавия…
  - Запели! Вы – буржуи, теперь готовы на все, лишь бы выжить. А жить вам осталось немного! Ребята, этого халуя и прихлебателя, по закону военного времени, как оказавшего ярое сопротивление законной власти, расстрелять! Что стоите? Я сказал расстрелять!
  - Как расстрелять? За что? - От неожиданности Николай не смог найти слова пощады. Он стоял, смотрел на этого комиссара и молчал.
 - Смотри, смотри, не просверлишь! Встретимся на том свете!
    Через полчаса все было кончено. Тело художника наспех похоронили в приусадебном саду…
    Июнь 1938 года. Иван Семин еле стоял на ногах. Уже третий день его избивали и заставляли подписать признание о том, что в 1918 году он, по заданию  кайзеровской разведки, расстрелял известного русского художника Николая Арнольдовича Володарского, борца за свободу простого народа, картины которого теперь известны во всем мире. Тем самым, Иван Алексеевич Семин не только лишил страну талантливого художника, но и сильно навредил престижу молодой советской республики. Иван все отрицал. Нет, он действительно дал приказ на расстрел, но буржуя и капиталиста, а не известного художника. Повезло, его не расстреляли. Двадцать лет лагерей, без права переписки.
    Июль 1941 года. Иван Семин в составе штрафбата бежал вперед, на вражеские укрепления. Позади рота уничтожения, впереди старая усадьба наводненная фашистами. «За Родину!» - поднялась цепочка почти обезоруженных зеков. В ответ из окон, чердака и дверей понеслись автоматные и пулеметные очереди. «Это тот дом, где жил этот гад», - пронеслось в мозгу у Ивана, и он замертво упал в том саду, где когда-то был расстрелян художник.
    Ноябрь 2010 года. Иван Семин давно искал могилу деда. Он хотел знать, как тот жил, что делал, как погиб. Его и назвали в его честь. Все не хватало времени и возможностей. И вот теперь, когда и он сам стал задумываться о вечных ценностях этого мира, ему удалось найти следы гибели деда. Тимофей Сорокин, ветеран войны, прошедший ее от начала и до конца, единственный, кто внятно и правдиво смог рассказать, а главное показать то заветное место, где все случилось.
    Пригород Москвы. Ухоженная усадьба-музей какого-то художника. Первый снежок скрыл всю черноту и листву сада. Тимофею Ивановичу под девяносто. Здесь в составе штрафбата, он с его дедом, тоже Иваном Семиным, штурмовал эту усадьбу.
  - От самого дома, тогда, почти ничего не осталось. – Ветеран сделал долгую паузу.
  - А где он погиб?
  - Фрицы вцепились в этот участок крепко. Видать штаб был. – Продолжил Тимофей Иванович, будто не слыша Ивана.- Этот сад, яблони и вишни, которые тут росли – вот единственное прикрытие. Сегодня тут ели, да дубки. Их не было… Твой дед поднялся, увидел усадьбу, и мне показалось, а я рядом бежал, застыл на мгновение! Тут его немецкая пуля и скосила. Чего он остановился? Не пойму. Легкой мишенью стал. Я вот кидался от куста к кусту, выжил. Фашистов напором выбили.
  - А его похоронили?
  - Да-а-а…Тогда с этим не очень церемонились, где побыстрее, там и зарывали. Я сам копал могилу. Ему и еще десятку таких же бедолаг. Место было засажено деревьями и кустарниками. И только возле могилы какого-то художника было открытое пространство. Там и похоронили, в аккурат со старой могилой. Пойдем, поищем.
  Иван и старик прошли в центр сада.
  - Здесь.- Ветеран склонил голову.
  - Где, Тимофей Иванович?
  - Вот огромная гранитная плита с памятником. Это какой-то русский художник. В этой же оградке лежит еще десяток штрафников-зеков.
  - Но тут нет даже табличек! Это несправедливо! Они же воевали, погибли за Родину! Они тоже достойны. А им даже надгробной плиты не положили.
  - Да, уж. Никто не хочет ворошить прошлое, ибо это затрагивает настоящее. Надеюсь, что пришло время покаяния, раскаяния и примирения. Надеюсь.
Все не так однозначно в нашей истории. И знаешь, если не у тебя, так у твоих детей найдутся силы, чтобы поставить все на свои места, я буду очень  рад.
  - Я все сделаю, чтобы здесь был памятник все погибшим.
  - Этот памятник есть, пусть и художнику. Зато ты знаешь это место и можешь приходить сюда, оно прибрано и не будет заброшено. Это уже хорошо. Они все погибли за Россию – вот, что  роднит их всех.
А земля, она всех примирила и успокоила. Там все равны: и художники, и зеки, и солдаты…
    Иван подошел к гранитной плите и стряхнул снег. Обнажилась  потертая надпись: «Николай Арнольдович Володарский. 1861-1918 год».
   
                2011


Рецензии