Глава 7. Разные

* * *
- Ваше святейшество, епископ… А на деле – обыкновенный оборотень-нежить. Тьфу, - фыркнула Тула, расправляя складки своей мантии. Кин, ничуть ее не стесняясь, стянул через голову тесное одеяние и, закутавшись в плед, уселся на пол. – Я слушаю, - тактично напомнила Тула.
- Хоть бы поздравила, настоятельница, - пробурчал Кин.
- Поздравляю и слушаю.
Кин рассмеялся:
- Что бы ты хотела знать? Мой прогноз на войну, например?
- Не паясничай, твое сиятельство, - нахмурилась Тула. – Боюсь, Господь и так мне не простит этот грех, так хоть буду знать, за что мне гореть в адском пламени.
- Брось, - отмахнулся Кин, - я же шучу.
- Да иди ты к черту со своими шутками! – возмутилась Тула, забывая о приличиях. – Всю душу мне вытрепал за это время, гад! Почему?!
Кин прищурился:
- Сама не понимаешь?
- Ну так! – вспыхнула Тула, поднимаясь с кровати, - Всегда знала, что мужчинам нельзя верить, как и оборотням. А ты – подтверждение обоих этих правил!
- Стой, - пискнул Кин, хватая ее за руку. Тула дернулась:
- Ты… ты такой горячий! Почему?
- У меня температура тела около 38 градусов. Всегда. Ты сядешь или нет?
Тула покорно села.
- Даже не знаю, с чего начать… Предысторию я тебе рассказал, поэтому ты лучше спрашивай, я постараюсь ответить.
- Я уже задала вопрос, - тактично ответила Тула. – Почему ты трепал мне нервы все время, пока находился в монастыре? И кстати, как ты вообще тут оказался?
- Начну со второго вопроса, с твоего позволения, - усмехнулся Кин. – В церковь я пришел. Ножками. Эй, дослушай, - встрепенулся он, видя, что Тула опять собирается уходить, раздраженная ответом. – Вот. Пришел, потому что начал замечать, что звериные инстинкты все чаще берут верх надо мной. Знаешь, - задумчиво сказал он, - на войне много грязи и боли. А я как никто другой реагирую на это. Но после твоего ухода я начал замечать, что все чаще осознание чужого горя и запах крови не ужасают, а возбуждают меня. Мне хотелось туда, где этого в избытке. Я поражал товарищей, врываясь в самую гущу боя и вытаскивая на себе нескольких раненых противников, чтобы соратники уже добили их. Кое-что из того, чему научил меня священник после крещения, я сумел применять на войне. Тебя вот вылечил, - усмехнулся Кин.
- Вот, кстати, - оживилась Тула. – Что это за магия?
- Ммм, - задумался Кин. – Скорее, некромантия, хотя это сложно описать. – Тула уставилась на свои руки и торопливо перекрестилась. – Да не пугайся ты так. Какая разница, что это за магия? Ты жива, и ладно, - грубо закончил он.
- Нет уж! Кин, ты больной?! – взвизгнула Тула. – Мы же даем обет о неиспользовании некромантии как запрещенного вида магии и полагаемся только на слово божие и дар его, данный нам при рождении! Да я, получается, грешница, - удивленно пробормотала Тула.
- Если это так для тебя важно, то беру на себя этот грех, - усмехнулся Кин. – Ты была без сознания, чем нагло воспользовалось дьявольское отродье в моем лице. А придирался почему… - он задумался. – Знаешь, наверное из зависти. Каждый день при виде тебя в мантии священника, меня начинала грызть невероятная злоба. Я помнил твои большие глаза и необъятное желание помогать всем и каждому, а у меня тогда наоборот тогда мысли все чаще приобретали характер всеуничтожения. Контраст такой, понимаешь?.. Остатками сознания я понимал, что тебе нельзя соприкасаться с этим, но черт возьми, это было так заманчиво! Я ведь один, Тула… Постоянно один. – Он помолчал. – После гибели Аарона я поклялся себе, что это последняя жертва, которую я принес дьяволу внутри себя. Но ты… Мне показалось, что я мог бы обучить тебя. Что ты бы поняла горечь и боль, которая едкой кислотой разъедала мою душу. Ведь какая разница, почему человек остается жив, главное – его сердце бьется, а какой ключ завел его – так ли это важно? Я видел в тебе жажду жизни и чего-то нового, открытость, непосредственность и невероятную, какую-то детскую обидчивость – просто великолепный коктейль для такого, как я! Именно таким изначально и должен быть человек, чтобы принять мою душу и понять то, чем я живу, как лечу людей и вдыхаю в них жизнь. А ты ушла. Я плюнул и попытался продолжить жить так же, но понял, что душа моя окончательно разделилась пополам. Мне… трудно говорить об этом, но тем не менее… Понимаешь, одна часть моей души требовала крови. Она кричала, мне снились какие-то невероятные битвы, оторванные куски человеческих тел, окровавленные пальцы… А другая, - поспешно заговорил Кин, видя, что Тула бледнеет, - просто тихо скулила где-то на самом краю сознания. Я ни на минуту не забывал про тебя, - совсем тихо проговорил он. – И мне захотелось стать таким, каким ты меня видела, каким восхищалась. Я долго выпрашивал отсрочку, и наконец командование дало ее мне, приняв на мое место молоденькую священницу. Ох и намучаются они! Проведя один бой бок-о-бок с ней, говорю тебе – я оставил после себя неравнозначную замену. Но деваться некуда, тем более… Я уже был здесь. И когда я увидел тебя, все внутри меня словно перевернулось, понимаешь? Я должен был учить тебя! Я, а не наоборот! И моя звериная сущность опять взяла свое. Я тебя ненавидел, Тула. Ненавидел до тех пор, пока не вошел в этот коридор с монстрами. Знаешь, демоны ведь тоже умеют плакать…
Тула молчала, совершенно ошарашенная признанием Кина. Потом нерешительно спросила:
- Ты уверен, что будучи священником… ты сможешь помогать людям?
- Черт тебя подери, Тула! – взорвался Кин. – Я тебе сейчас открыл свою душу! Я, черт возьми, чуть ли не в любви тебе признался, а ты говоришь о каких-то людях!
- Не о каких-то, Кин, - произнесла Тула, поднимаясь. – О тех, кому я поклялась помогать. Даже во имя собственной жизни. И любви. Спокойной ночи. 
 Тула неслышно прикрыла дверь и шла по коридору, едва сдерживая слезы. Она так и не могла понять, за что небесные боги так наказали ее.
Назвать то, что теплилось где-то на дне души, любовью Тула не могла, но невероятная нежность, которую она испытывала по отношению к этому противоречивому человеку? демону? дьяволу? очень беспокоила и ранила ее. Что с этим делать, было абсолютно непонятно, и девушка спешила к верному смоки, чтобы в очередной раз пожаловаться на подопечного, но боже, что ему предстояло услышать в этот раз…   
А Кин неподвижно стоял у окна, поглаживая подоконник. Посвящение и правда подействовало на него положительно, он больше не чувствовал раздражения и ярости, только необъяснимую горечь. И он обратился к Богу с первой в своей жизни настоящей молитвой.
«Прости меня, Боже, ибо грешен я. Забывая о черной сущности моей души, я тянусь к светлому, зная, что подвергаю опасности чистую душу ее, но что мне делать, Господи, если против всех душ человеческих мне важнее всего одна лишь душа?..»
Но небо молчало, не откликаясь на отчаянные молитвы Кина. И, в последний раз взглянув на черный купол, накрывший Пронтеру, юноша не спеша дошел до кровати и забылся судорожным сном.
* * *
- Совсем немного дней назад,
Когда тот самый был так груб,
Придумала твои глаза,
Походку, жесты, росчерк губ,
Есть километры и пути,
Есть жизнь у каждого своя,
Зачем сворачивать? Иди,
Я буду тихо ждать тебя.

- Кому-то ад, кому-то рай,
А мне – глухая тишина,
Я мог бы крикнуть: «Выбирай!»...

- Зачем? Тебе ведь не нужна
Душа без крыльев и в тени,
Но та, что тянется на свет?
Смогла б принять тебя…

- Прими!
Сейчас. Или спустя сто лет.
Я просто постою в тиши,
Закрывшись в панцирь, как в капкан,
Мне написать тебе?

- Пиши.
Лечи меня от горьких ран.
А если хочешь – не лечи,
Я буду все равно с тобой…

Безмолвный разговор в ночи,
Луна. Туман. И волчий вой.