Звенит печалью тот воскресный день

 Однажды, проезжая трассой «Самара-Оренбург», уже  на подъезде к Утевке, мы свернули  в степь,  в поисках грибов. После обильных дождей на увале за лесополосой, где всегда пасли коров, водились шампиньоны. Шагая по густой траве, набрела  на старые могилки. Несколько похилившихся набок деревянных крестов, заросли сирени и акации, густое переплетение трав да посвист птах оберегали  чуткую тишину этого печального местечка.

 Много позднее, разговорившись с краеведом П. Д. Лупаевым,  узнала, что то было место бывшего поселка Новотроицкий и  располагался он между Утевкой и Бариновкой. Это поселение просуществовало с 1921 по 1960-й год. Новотроицкий делился на четыре местечка, которые селяне меж собой  называли поселками Ежовский, Линевский, Конский и Подгорный. Жили его обитатели землей, огородами, скотиной, грибами, ягодами, отменными бахчами, прибавляя к столу рыбешку из ближних прудов и Самарки.

 Я попросила Петра Дмитриевича более подробно рассказать об этом степном хуторке. Вскоре в редакцию пришло письмо, в котором он  поведал вот такую грустную историю.
   
 - Нет уж почти сорок лет этого поселка. Люди  отсюда давно разъехались,- писал с горечью Петр Дмитриевич.- И как вы сами видели, кладбище заросло акациями и бобовником, где упокоены тела и души новотройчан. В моей же памяти  до сих пор живут воспоминания о том, как встретили в поселке первый день войны.
Я как раз гостевал у своего брата Ивана на Линевском. Всего-то на денек прибыл из Черноречья, где работал в школе. Было воскресенье. По такому случаю у нас собралось застолье: Иван с женой Дарьей, его друг Василий Машнин со своей Настей, которые пришли с поселка Конского. Был еще Василий Зотович Горячкин с нашей сестрой и своей женой Марьей. Они жили в Подгорном.

Незамысловатая закуска. Разговоры. Споры. Выпили. Спели несколько песен, и пошли к Горячкиным, до дома которых было менее километра. Как водится в таких случаях, снова накрыли на стол. Пригубили по рюмочке, после чего дали такого песняка, что мороз по коже всех продрал. Хорошая задушевная песня была драгоценным украшением для любого застолья. Вот и играли самые любимые, самые востребованные собравшейся публикой. Нас тогда будто прорвало. Одна мелодия сменяла другую, голоса звучали стройно, красиво, до дрожи в сердце. Тогда мы словно прощались с чем-то очень дорогим и любимым.

Затем снова решили вернуться на Линевский. Собрались компанией, идем веселые, беспечные. На полпути встречаем легковушку директора Домашкинской МТС, едет из Утевки. Резко затормозил водитель, и вдруг слышим:
- Товарищи, война. Объявлена срочная мобилизация.
Мы оцепенели. Машина запылила дальше. Первым овладел собой и заговорил Иван Загвоздкин:
Что же, други, будем делать? Надо в дорогу всем готовиться, но негоже вот так, не собравшись вместе и не попрощавшись. Ты вот что, Дашк, пробеги-ка по соседям и скажи всем, чтобы несли к нашему двору скамейки, столы. Будем прощаться!..

Вечерело. Малиновое солнце уже садилось за лес. Стадо прогнали мимо дворов. Хозяйки кинулись готовить ужин, доить коров, кормить и укладывать ребятишек. Я наблюдал за этой привычной суматохой и с горечью думал, что скоро, очень скоро этот веками отлаженный быт нарушится. Война выберет лучших работников, возвратит (если возвратит) калек. Скольким вдовам придется одним поднимать детей, бороться с нуждой...

Уже в сумерках накрыли стол у нашего двора. Установили их в один ряд, за которым, как в солдатском строю, уместились почти все жители поселка. Первым заговорил наш Иван.
-Дорогие соседи! - и голос его предательски дрогнул: - Жили мы в мире и согласии вот в этом красивом местечке и не ведали, что придет большая Беда. Фашистский зверь напал на нашу Родину. Хочешь-не хочешь, а приходится покидать родимую сторонушку, семью, работу, идти воевать. Не все вернуться с поля брани, но тот, кому повезет больше всех, должен когда-нибудь рассказать о том, как мы прощались с мирной жизнью, которую мы идем защищать от ворога проклятого.

По первой выпили все, от второй отказались женщины. Завязался нестройный разговор. Люди стали собираться в кучки: сосед с соседом, родня к родне. Кое-кто захмелел. Один из таких, наклонившись к моему брату, вдруг признался:

- Прости, Иван Дмитриевич, прости за грех. Это ведь я поджег твою сельницу. Мне ведь воевать, я же призывной... Может, не вернусь. Чтоб не думалось. Прости, если можешь?
Что ты, Михалыч, - добродушно откликнулся наш Иван,- разве время теперь разбираться, кто перед кем виноват? Да и сельницу-то новую я уже построил, лучше старой. Ладно, забудем это. Что было, того не вернешь. Иди!

Уже глубокой ночью прискакал нарочный из военкомата. Вручил повестки о призыве в армию. Двое каких-то мужиков стали обниматься и прощаться. В темноте и не разберешь. Женщины заплакали навзрыд. Вскоре все разошлись. Васю Машнина и его тезку Зотыча - нашего зятя я видел тогда в последний раз...

ПОСЛЕСЛОВИЕ: Из «Книги Памяти Нефтегорского района». В списках погибших воинов села Бариновки под номером 46 значится рядовой Василий Изотович Горячкин, 1906 года рождения, погибший в 1943 году. Здесь же за № 87 и еще один герой этого рассказа - Василий Семенович Машнин, 1904 года рождения, погибший, как и его земляк и тезка, в сорок третьем под Вязьмой.

Далее находим в воспоминаниях Евдокии Евграфовны Сараевой теплые отзывы о председателе колхоза Иване Дмитриевиче Загвоздкине. Это был самый прогрессивный, честный, требовательный к себе и к людям руководитель. Так отзывались о брате Петра Дмитриевича Лупаева его односельчане.

Ведя переписку с П.Д.Лупаевым,  я как-то не посмела спросить его, воевал ли он, какой  след в его жизни оставила Великая Отечественная война.  Много позднее за него о его  боевом пути рассказал сын Александр Петрович. И уже после смерти отца прислал в редакцию рукопись.  Вот строки  этих воспоминаний:

- Мой отец в начале 1942 года служил в Сталинграде (тогда еще тыловом) командиром стрелкового взвода. До войны прошел краткую подготовку в Тоцких лагерях. При этой ужасной массовой гибели младших командиров в 1941 году это была достаточная подготовка для запасной части. Но отец подал рапорт о переводе: «Стал взвод пополняться красноармейцами, выписанными из госпиталей. Многие прошли огни и воды… Неудобно мне стало ими командовать, пороха не понюхавшему…» Перевелся в кавалерию - с лошадьми подружился еще в детстве в Утевке. Отец на передовой пробыл 5 месяцев - очень долгий срок для командира с двумя кубиками в петлицах (с 1943 года это звание - лейтенанта).

 «В больших сражениях Петр Дмитриевич не участвовал. «Дадим бой передовому отряду противника, в сумерках уже похороним убитых и отступим,- рассказывал он нам, своим детям.- На ходу в полевых кухнях, варилось мясо подстреленных лошадей и скота на дорогах, было в избытке. Мясо часто ели без соли и хлеба. В конном строю ночью надо было наблюдать за соседями - люди порой засыпали и начинали сползать с седла. На Кубани полк начал пополняться казаками - участниками «той Германской» и гражданской войн. " Дошел до меня разговор в штабе, может, мол, в разные взводы распределять бывших «белых» и «красных», - вспоминал отец. Но казаки порой являлись объединенные землячеством, станицей своей. Никакой враждебности  друг к другу бывшие стремительные враги не проявляли: " А вот под станицей… ни один белый от наших сабель не ушел. Наши казаки - орлы, фронтовики бывалые… А через неделю в лощине у той же станицы ни один красный от нас не ушел, наши не хуже воевали! " Представьте: собеседники черпают из одного котелка, потом одну шинель подстилают, другой накрываются. А доживут ли они до следующего ночлега, когда опять можно своих и чужих помянуть? Кто кого завтра из боя вытащит в укрытие? Что гадать - надо уснуть, пока в караул не разбудили… "

С теми казаками служба отца стала легче - они всегда за новым пополнением присмотрят: новичок после обстрела или бомбежки в шок порой впадал, хотя телесно не пострадал. Бывалый казак из шока вывести умеет - дружеским тычком, шуткой прибауткой. Выдалось как-то два дня стоять на одном месте, отоспались те, кому в караул не идти. Пожилой казак, коновод, обратился к отцу с необычной просьбой: «Из моей станицы нас здесь несколько староверов, молебен мы хотим устроить - недалеко в том овражке. Вернемся ровно через час». Конечно, он разрешил. Едва ли они там молились - просто хотелось землякам побыть в узком кругу.

 За тот час отец рассмотрел немецкие карты - целый чемодан разведчики принесли. В руки сразу попала картина родных мест Заволжья - очень подробная. На ней были обозначены помещения годные под казармы, около колодцев проставлена жесткость воды, чтоб ясно было, откуда лучше воду заливать в радиаторы машин. Вот на карте и родная Утевка - названия все по-немецки… Но разведчики уже отдохнули, и тот чемодан повезли далее - куда положено. Сейчас нет в живых моего отца, Петра Дмитриевича Лупаева, его друзей, но его воспоминания о войне я пронесу через всю свою жизнь.