Фантазия

Написано «во дни сомнений, во дни тягостных раздумий» и напряженных разговоров идеализма в лице меня и материализма в лице всех остальных.

...Но объяснять все так, как оно только видится — поблажка, сделанная самому себе. Как тогда объяснить интуиции, все эти необъяснимые и светлые чувства, меня обуревающие? Чувствую себя стоическим мечтателем (из дневника).
________________________________

Это произошло в октябре 2011-го. В этот осенний день мы прогуливались в нашем марьинском парке, шли и вдыхали студеный бархатный воздух. По правую сторону от нас волновалась река, порывистый ветер подгонял и бередил ее. Над ней стелился туман, и простиралось дневное тучное небо – такое объемное, такое рельефное и глубокое, как какой-то старый и седой безликий дух. Кажется, мы еще о чем-то говорили.
- На чем я остановился?
- Да.
- На поэзии, кажется… Поэзия как род, как среда, как форма мне мала, она не отдает развернуться моей мысли и моему слову. Меня ограничивает размер, ее обязательная лаконичность. Поэтому я никогда не писал стихи. Я склоняюсь больше к прозе, но и в ней не могу до конца раскрыть себя. В прозе мне не хватает искренности. Но если я пишу рассказ, значит мы «замазываю» какие-то личные подробности. Если бы я писал о себе, мне нужно было бы назвать героя не Алексеем, а, например, Артемием, Тимофеем, Федором — не важно. Или, вот, положим, «Детство. Отрочество. Юность» Толстого — это ведь и есть самая настоящая автобиография, но ведь своего героя он называет Николаем — у Толстого родного брата звали Николаем — а этого мне не достаточно. Мне важна правдивость и искренность. Или, положим, приходит мне в голову интересная зацепка, из которой вырастают потом такие понятия, как сюжет, герои, конфликт. Лежу я, значит, не могу уснуть, сам обдумываю сюжет этого рассказа, а потом понимаю — какая же это пошлость...
Давно еще заметил: когда говоришь о вещах абстрактных, то тебя не перестают терзать сомнения: не мелишь ли ты полную чушь, истинно и/или искренно то, о чем ты говоришь. Но сомнение — оно естественно, сомнения никогда не покидают человека, и только лишь побуждают к его дальнейшему развитию. Вся сознательная жизнь человека – это одно большое сомнение.
Проходя, я взглянул на реку и увидел плавающих в ней уток. Одна из них поразила меня больше всего: она вспорхнула, и сделала это так естественно и свободно, так непринужденно и легко, что я вдруг и сам почувствовал себя такой же уткой. Но ощущение это было коротким, уже через секунду я чувствовал себя уже не уткой, но именно собой, ощущал свою непосредственную самость. Что я видел, что я ощущал в тот момент? Что это было – фантазия или видение? Припоминание ли (по Аристотелю)? Теперь уже точно не могу сказать, но знаю, что оно было столь же реально, как если бы сон вдруг стал явью.
Передо мной развернулась река – теперь она уже была не рекой, а настоящим бескрайним, всеохватывающим, всеобъемлющим морем. Над этим морем развернулось и небо, и были они как отражения друг друга, сливавшиеся в одной только нечеткой линии горизонта. Небо было все таким же пасмурным, туман продолжал также виться над водной гладью, но в этой всеобщей пасмурности не было сколько-то горечи. Она – эта пасмурность – внушала особый, умный настрой, некую просветленность, спокойную созерцательность и светлость.
Я не сразу осознал, что нахожусь непосредственно уже всем телом своим в этом море. Тело мое словно потеряло вес и держалось на водной глади как поплавок, толща воды выталкивала меня, и я не тонул. Я не чувствовал холода, вода не казалась мне холодной. Напротив, тело мое в ней словно дышало, дышало какой-то удивительной чистотой, прохладой и свежестью. Вода – свежая – попадала и заливала мое горло, с иной волной и до краев, но я не задыхался. Она попадала также и в нос, и в глаза, но я этого не чувствовал. Я абсолютно не чувствовал дискомфорта. Вода даровала мне только лишь свежесть и некую душевную окрыленность, бодрость и уверенность, - не только в себе, но и во всем происходящем и существующем, находящемся вне времени и пространства.
Я тем самым вдруг словно прикоснулся к детству, познал всю мистерию детских воспоминаний – самых ранних, затаенных. Мне нравилась эта уединенность и единство с одним миром – водным, и другим миром – небесным. Должно быть, также просто и беззаботно чувствует себя и человеческий эмбрион, находящийся в утробе. Я прикоснулся к небытию, к тому сакральному, кристально чистому миросозерцанию, еще не замутненному психическими автоматизмами. Я воспринял все сквозь хрустальную призму чистоты, всеобщей абсолютности и благости и светлости бытия.
Видение стало покидать меня, вскоре образы развеялись. Я моргнул, и в этот самый момент я на миг словно заглянул в какую-то темную бездонную пропасть.
Тем временем, пока я все это ощущал и видел, движение продолжалось: мы все шли и о чем-то говорили. Кажется, что-то невразумительное незаметно для себя отвечал и я.
- Вот ты какая, вечность, - подумал я.

Ах, запредельное,
Невероятное,
Такое ты близкое,
Такое ты дальнее…